Текст книги "Конан и грот Дайомы"

Автор книги: Майкл Мэнсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Впрочем, господин, если ты считаешь, что Эйрим удачлив и храбр, значит, так оно и есть.

– Конечно, отцеубийца! И если я скажу, что у Эйрима две головы, и на каждой – длинные уши, как у сирюнча, это тоже будет верно!

Ван покорно склонил голову в рогатом шлеме, буркнув:

– Господин мудр…

– И грозен, – добавил Фингаст, поглаживая шрам. – Он карает всякого, кто противится его воле. Он…

Стигиец махнул рукой, заставив Фингаста умолкнуть.

– Так вот, об удачливом Эйриме… об Эйриме Высоком Шлеме… Его ладьи могут взять три или четыре сотни бойцов. И на этих кораблях можно не только плавать вдоль побережья и грабить зингарских да аргосских купцов – они годятся также для далекого морского похода, ибо крепки, надежны и быстроходны. И я хочу, чтобы Эйрим отправился в океан. На запад от Барахских островов, к закату солнца. Есть там один клочок земли…

Сигворд, самый рассудительный, с сомнением покачал головой.

– Вряд ли он согласится, господин. Во-первых, что он промыслит в океане, на том клочке земли? Купцы, известное дело, плавают вдоль берега… А во-вторых, ни один вождь прибрежных ванов не идет в набег со всеми своими ладьями. Один корабль оставляют в усадьбе, чтобы охотиться на китов и моржей, иначе в зимнее время все помрут с голоду. В южных странах можно взять золото и серебро, но если не будет мяса и жира, как скоротать зиму? И еще пиво… ячменное пиво, мой господин! Его выменивают в Восточном Ванахейме на мясо кита. Не будет мяса, не будет и пива! – Сигворд снова покачал головой и добавил: – Нет, Эйрим не согласится, клянусь ледяной бородой Имира!

– Не поминай своего ничтожного божка! – Глаза мага мрачно сверкнули. – Что же до Эйрима, то никто не спрашивает его согласия, червь! Я желаю, чтобы он плыл со своими людьми куда велено! А наградой будет хорошая добыча – такая, что корабли его осядут на три локтя! Будут дорогие камни, будет золото и серебро, будет и пиво, тупая башка!

– Если он доберется до этого золота и серебра. С океаном, господин, не шутят…

– Не шутят со мной! А волны и ветры не станут Эйриму помехой, ибо я поплыву с ним. И вы тоже… двое из вас…

Головы воинов склонились.

– Как повелит господин…

Стигиец кивнул. Разумеется, как повелит господин! И Эйрим, чья усадьба расположена всего в двух днях пути к югу, тоже знает, что спорить с владыкой Кро Ганбора небезопасно. Вряд ли он сделает это; скорее, поинтересуется насчет добычи и ее дележа. А дележ прост: ванирам – золото, серебро и камни, ему – женщину!

Маг отвернулся к окну, прикидывая, хватит ли у него силы справиться с бурей, которую может наслать эта рыжая ведьма, Владычица Острова Снов. Но то были бесплодные размышления: либо прежняя мощь вернется к нему, либо он будет рассчитывать лишь на свой опыт и искусство. В любом случае он доберется до этой женщины!

Взгляд его вновь обратился к трем воинам.

– Ты, Торкол, поедешь к Эйриму. Скажи, что я посылаю его на остров в Западном океане, лежащий к закату солнца от Барахов. Скажи, что там много золота – так много, что, возвратившись, он сможет скупить весь Ванахейм и Асгард в придачу. Скажи, что он может не бояться бурь и штормов, ибо я поеду с ним… – После недолгого размышления стигиец добавил: – Еще скажи, что если он не выполнит мою волю, то не доживет до зимы. И никто не доживет в его жалком крысятнике! Я пошлю ураган, который сметет в море и дома его, и корабли, и запасы пива, и людей – всех до единого!

– Да, господин. Я все передам, как ты велел, – Торкол снял шлем и отер вспотевший лоб.

Маг уставился холодным взглядом на Фингаста и Сигворда.

– Ты, Фингаст, соберешь пятьдесят воинов из самых лучших. Пусть готовят секиры и мечи, вино и копченую вепрятину, сушат хлеб и острят стрелы. Запастись всем на две луны. И скажи им про золото, что ждет каждого на том острове… а еще скажи, что все достанется им, а не людям Эйрима. Но лишнего пусть не болтают! Ты понял меня, Фингаст? – Дождавшись, когда воин со шрамом кивнул, стигиец резко повернулся к третьему из предводителей своей дружины: – Ты останешься в Кро Ганборе, Сигворд. В мои покои не заходить и не лакать вино днем и ночью, ясно? Если стражи заскучают, отпусти их поразмяться в ближних усадьбах – но так, чтобы в замке оставалось не меньше тридцати бойцов! Сам же никуда не уходи.

Сигворд кивнул. Он редко покидал крепость, опасаясь мести прежнего своего хозяина, Рейрима; тот был злопамятен, силен и имел много сторонников в Срединном Ванахейме. Любой из побратимов и приятелей Рейрима с радостью преподнес бы ему голову бунтовщика.

– Идите! – Стигиец повел глазами в сторону двери.

Три воина вышли из зала, лишь Фингаст задержался на пороге, спросив, к какому сроку готовить людей. Через луну, сказал маг, когда вскроется море, раз нельзя выступить раньше.

Раньше… Раньше он сумел бы поднять такой ветер, что льды бы лопнули как панцирь краба под боевым молотом! И сам Имир, Ледяной Великан, забился бы в щель вместе со всем своим гнусным потомством, сыновьями и дочерьми, полагающими себя владыками вьюг и снегов… Ну, поглядим, подождем… быть может, Сила еще вернется. А не вернется, так он сам нагрянет на остров зеленоглазой ведьмы! Нагрянет с дружиной ваниров, из коих каждый равен пяти бойцам теплых земель! Недаром же ванирские легенды утверждают, что произошли эти дикие и кровожадные люди от таких же диких и кровожадных обезьян, выживших в ледяной тундре. Дикари! И поклоняются они дикарю – дикому великану Имиру, заросшему волосами от макушки до пят…

Усмехнувшись, стигиец представил, как его воины и бойцы Эйрима вспарывают животы слугам рыжей. Если удастся добраться до острова, с охранниками ведьмы проблем не возникнет… Разве то люди? Так, иллюзия, сотворенная из песка и камней… Другое дело, киммериец, забравшийся к ней на ложе. Ну, его можно отдать Эйриму: ваны и киммерийцы недолюбливают друг друга, и этот безродный бродяга примет нелегкую смерть.

А после него упокоится и Эйрим, подумал маг, неторопливо возвращаясь к черному алтарю. В окрестностях Кро Ганбора не должно быть слишком удачливых и слишком храбрых воинов.

* * *

Прищурившись, Владычица Острова Снов глядела на лицо спящего Конана. Оно не отличалось красотой и правильностью черт, но было в нем нечто, пленяющее женское сердце… Очертания подбородка и скул говорили о нраве упрямом и твердом, крутой лоб в завитках темных волос свидетельствовал об уме, плотно сомкнутые губы – о немногословии и решительности; в изломе же густых бровей читалось нечто грозное, напряженное, будто тетива лука, с которой в любой момент готова прянуть стрела. Нет, он не отличался красотой – он был прекрасен! Так прекрасен, как только может быть прекрасен мужчина в глазах влюбленной женщины.

* * *

Сегодня она нарочно ослабила защиту, чтобы стигиец подсмотрел все – все то, в чем было отказано ему. Все, чего он никогда не получит! Ни ласки ее рук, ни сладости губ, ни аромата волос, ни последнего наслаждения, самого сокровенного и пьянящего! Всего, что подарено ею этому дикарю, могучему варвару с севера…

А стигиец пусть смотрит, пусть бесится! Великий маг, великий Гор-Небсехт! Пусть смотрит!

То была ее маленькая месть за разрушенный остров, самая утонченная пытка, которой женщина может подвергнуть возжелавшего ее мужчину – показать, как она отдается другому. Унизить и растоптать стигийца, жаждавшего ее любви!

Разумеется, моральные муки были только иллюзией мести, ибо не могли истребить ненавистного стигийца полностью и до конца. Она давно расправилась бы и с его телесной оболочкой, если б не обитавший в теле колдуна древний демон, Аррак, Дух Изменчивости, Великий Ускользающий… Аррак хранил Гор-Небсехта и защищал от ее чар. Аррак одаривал его силой, повелевающей стихиями. Аррак хранил его от ночных кошмаров, верных слуг Владычицы Снов. Аррак помогал ему видеть половину мира, и в этой половине, к несчастью, находился и остров Дайомы – в ином случае стигиец никогда не узрел бы ее, не заметил, не возжелал… А, не заметивши, не стал бы и домогаться.

Уже несколько дней мысли Дайомы вращались вокруг плана, медленно зревшего в ее уме, обретавшего необходимую завершенность и отточенность. Словить одной сетью двух птиц! То был замысел, достойный ее хитрости, ее магического искусства, ее женского коварства. Удержать Конана и разделаться со стигийцем, пройти по лезвию между правдой и ложью, отсечь ненужное, сохранить дорогое… Вновь и вновь она обдумывала цепь грядущих событий, рассматривала ее, проверяла на прочность каждое звено – ибо, не обладая даром предвидения, могла полагаться лишь на трезвый расчет.

Несомненно, Гор-Небсехт был смертен. Если пронзить его сердце клинком – не простым, но зачарованным и подготовленным к сему деянию – стигиец умрет, как любой человек, чья плоть бессильна против острой стали. Дайома могла наложить чары на губительное оружие; ей были известны все нужные заклятья, и меч, кинжал или топор, заколдованные ею, рассекли бы не только тело стигийского мага, но даже неподатливый камень. Итак, в этой части плана трудностей не предвиделось.

Смертоносный клинок, разумеется, убил бы только Гор-Небсехта, но не демона, обитавшего в нем. Аррак уйдет, неуловимый, как душа, исторгнутая из тела колдуна; покинет мертвую плоть стигийца и тут же подыщет себе новое пристанище. Какое? Не исключено, что обителью Аррака станет тот, кто уничтожил Гор-Небсехта.

Почему бы и нет? Дух Изменчивости по природе своей любил перемены. После двух сотен лет, проведенных в теле стигийского мага, он вполне мог польститься на крепкую могучую плоть киммерийского воина. Не простого воина, воителя из воителей! Героя, каких не видел хайборийский мир! Ее возлюбленного!

Такой поворот событий не устраивал Дайому, и долгие ночи, выпустив на свободу сновидения из серебряного и черного сундуков, она посвятила размышлениям о том, как защитить своего киммерийца. Тут требовалось нечто особенное; тут не подходили ни заклятья невидимости, ни обычные защитные чары, коими можно было бы оберечь Конана от человека либо зверя. Аррак провидел глубоко и обладал Силой – слишком могучей силой, чтобы тягаться с ним в открытую. Однако Владычица Острова Снов была не только чародейкой, но и женщиной. И, будучи женщиной, она знала: там, где бессильно магическое искусство, можно использовать коварство и хитрость.

Например, создать разум – ничтожный и жалкий разум, каким побрезговал бы распоследний нищий, пьянчужка из аргосских кабаков или развратная зингарская шлюха. Сотворить такое псевдосущество, вселить в некий предмет и прикрыть им, словно невидимым щитом, истинную сущность Конана. Вряд ли тогда он вызовет интерес у разборчивого Аррака… С подобным амулетом, свидетельством ничтожности, ее киммериец не сделается добычей демона…

Так думала Владычица Дайома, уже прикидывая, какой разум она сотворит, призвав на помощь великую Иштар и светлого Ормазда, и куда его вселит – то ли в зачарованный перстень, то ли в ожерелье, то ли в боевой браслет с длинными шипами, то ли в рыцарский пояс из стальных пластин. В конце концов, наголовный обруч показался ей самым подходящим предметом, ибо был ближе всего к тому месту, которое надлежало защитить – к голове. Находясь там, размышляла Дайома, ее амулет создаст отличную иллюзию; распознать ее под силу разве что всеведающему Митре или мудрому Ормазду, но никак не опальному демону, сосланному в мир земной за неведомые грехи. Хоть Аррак и сохранил часть прежней своей силы, однако не ему тягаться с великими богами!

Значит, покинув тело Гор-Небсехта, он изберет не Конана, но кого-то другого… К примеру, воина из замковой стражи или слугу, а потом отправится в его теле на поиски более подходящей добычи. Но в кого бы он ни вселился, этот новый избранник не будет знать о Дайоме и Острове Снов, и не нарушит ее покоя. Самому же Арраку женщины безразличны; любимые игрушки демона – стихии, ветры, подземный огонь, великие державы и империи. Судьбы отдельных людей, если только речь не идет об его избранниках, Аррака не интересуют.

Прекрасный план, решила Дайома. Она зачарует кинжал своего возлюбленного, а в наголовный обруч вселит разум шелудивого шакала, наемного убийцы, коим побрезговал бы даже Нергал. И добавит кое-что еще! Скажем, все нужные заклятья, чтобы проклятый маг не превратил ее киммерийца в шерстистого медведя или злобного кабана… Обруч же лучше сделать простым и незаметным – из темного железа, без всяких украшений и тайных надписей, дабы никто не польстился на него и не украл во время странствий ее посланца. Люди так жадны!

И весьма опасны, подумала она. Киммерийцу предстоит долгий путь, и Может случиться всякое – сражение, погоня или плен, рана или увечье. Ее возлюбленный так безрассуден, так отчаянно смел! А потому надо дать ему спутника и стража, могучего и неуязвимого, как гранитная скала, и такого же верного и надежного. Он защитит возлюбленного от всякой беды… Да, защитит, охранит, а заодно и присмотрит, чтобы возлюбленный возвратился на Остров Снов…

Не то чтобы она ему не доверяла, но в важных делах лучше полагаться не на данную клятву, а на принуждение, не на слова, а на силу. Что, если Конан, убив стигийца, не захочет сдержать обещание и вернуться к ней? Тогда страж ему напомнит…

Итак, зачарованный кинжал, обруч и надежный спутник – вот три детали ее плана, очень существенные, но не самые важные. Самым важным являлось создание иллюзии – такой иллюзии, чтобы Конан, выполнив уговор, не догадался об этом и счел, что его постигла неудача. Этот ловкий трюк Дайома обдумывала тщательнейшим образом и наконец решила, что главную роль в нем будет играть кинжал. Стигийский нож, на который она наложит чары!

Таким клинком можно поразить и обычного человека, и мага, и могущественного духа… Точнее говоря, множество людей или одного из древних демонов – ибо в тот миг, когда демон умрет, оружие рассыпется ржавым прахом. Конечно, если в формуле заклятья будет предусмотрено подобное условие…

Почему бы его не предусмотреть? – с улыбкой подумала Дайома. Она сделает это и скажет возлюбленному, что кинжал должен сломаться после гибели колдуна… а коли клинок не сломается, значит, погиб не колдун… Но сколько бы ее киммериец не рыскал по замку покойного Гор-Небсехта, другого чародея ему не найти. Маг будет мертв, а нож – цел! И Конан вернется к ней, выполняя условия сделки! А не захочет, так верный страж заставит его!

Она не беспокоилась о том, что приневоливает киммерийца остаться с ней, навязывает и свое богатство, и свое тело, и свою любовь. Люди меняются; и особенно легко они привыкают к благополучию и покою, к безопасности и тишине. А мир иллюзий, который сна могла создать, удовлетворил бы тягу к приключениям и жажду славы… Да, любой человек почувствовал бы себя счастливым – было бы только время, чтобы привыкнуть к существованию без риска, тревог и забот, оценить томную негу Острова Снов и любовь его Владычицы. Любой человек принял бы эти блага – и Конан, как полагала Дайома, тоже не отвернется от них. Не отвернется, если пробудет с ней не месяц, а год, или два, или три…

Снова улыбнувшись, она дважды коснулась лунным камнем висков возлюбленного, посылая ему сновидения, полные славных побед и великих деяний.

* * *

Конан спал и видел сны.

Яркие многоцветные видения плыли под сомкнутыми веками, мерцали, переливались, сменяли друг друга, неслись нескончаемой чередой, пестрой и яркой, как лента семи цветов радуги. Эти фантомы и миражи почти не отличались от реальности, обладали запахом и вкусом, ибо Конан был близок к источнику, порождавшему их – к лунному камню Владычицы Снов. Он глядел, слушал и обонял – и, пока не наступало утро, не мог вырваться из сладкого плена иллюзий.

Видел он залитые кровью стены Венариума, озаренные огнем каменные башни, лица аквилонских солдат под низко приспущенными забралами и темную яростную толпу киммерийцев, штурмующих цитадель. Он тоже был среди них, но ощущал себя не простым воином, не юношей, идущим в свой первый бой, а полководцем. Великим вождем, который вел своих сородичей к воротам аквилонской крепости.

Видел он бесчисленные стычки, то с асами, то с гиперборейцами, то с ванирами, туранцами или стигийцами. В снах его мелкие схватки перерастали в кровопролитные сражения, в битвы, где дрались мириады бойцов, где конные пытались растоптать пеших, а пешие оборонялись от всадников, перегородив поле стеной окованных бронзой щитов. Грохоча, летели в бой колесницы, тучи стрел затмевали солнце, сверкали клинки и острия пик, но он оставался невредим; он направлял вперед легионы, армии повиновались его воле, рушились городские стены, разбитые таранами, орды завоевателей врывались на тесные улицы, крушили дворцы и храмы. Он вел их к победе, неуязвимый и сильный, как бог; временами в руках его блистала Небесная Секира, временами – иное магическое оружие, достойное великого воителя.

Видел он себя мчащимся на быстром скакуне по какой-то дороге – не то в Офире, не то в Немедии. За спиной его грохотали копыта и взвивалась пыль, реяли знамена, горели на солнце шлемы и наконечники копий, звонко заливались кавалерийские рожки. Он вел в сражение свой Вольный Отряд, конных стрелков, набранных им в Бельверусе, только было их не три или четыре десятка, а многие сотни, возможно – тысячи. Он собирался обрушить конное войско на какого-то врага, на некоего противника, неведомого ему, но сильного и упорного; схватка обещала быть жаркой и сулила славу. Кто же противостоял ему? Могучая армия Илдиза Туранского, в которой он был наемником семь ли, девять лет назад? Орды смуглых черноволосых пиктов, полуобнаженных, в повязках из львиных шкур, с коими он дрался в дебрях Конаджохары, в Боссонских топях под Тасцеланом? Дружина закованных в медь ванов, рыжеволосые бойцы в рогатых шлемах? Королевская гвардия Зингары, каменные исполины короля древнего Калениуса? Воители Офира или кхитайцы, вооруженные трезубцами и шипастыми шарами на длинных цепях? Чернокожие воины из жарких земель, из Куша, Кешана или Пунта, из стран, раскинувшихся за южной границей Стигии? Или стигийские солдаты, панцирная пехота в глухих шлемах, с длинными пиками в смуглых руках?

Впрочем, не имело значения, где и с кем он вступал в бой, ибо победа всегда оставалась за ним. За ним лежало поле, усеянное телами врагов, или развалины крепости, а он скакал дальше, овеянный славой, в поисках новых противников, новых битв, новых побед. Он пережил все схватки, в которых ему некогда довелось участвовать, вспомнил все – или почти все. Скажем, сны о Заморе, где он обучался воровскому искусству, Конана не посещали. Действительно, что может быть великого в воровстве и пьянках в кабаках Шадизара и Аренджуна?

Апофеозом же его видений была власть над сокрушительными молниями Митры, которой он жаждал с давних пор. Во снах он наконец-то обладал ею! Он простирал руки, и огненные копья слетали с пальцев, поражая самых страшных врагов, чудовищ, демонов и чародеев, превращаемых пламенными стрелами в прах, в пепел, в дым, в черные уголья. Наконец-то он мог уничтожить эту нечисть – всех до последнего, всех ублюдков Сета, отродий Нергала!

Но наступало утро и, пробудившись, Конан не помнил, с кем сражался и кого победил.

* * *

В холодной камере, в самом глубоком из подземелий дворца Владычицы, на железном ложе стыл камень. Уже не бесформенная глыба, скорее – статуя великана из серого гранита или базальта. Плечи изваяния были широки, на руках, груди, спине и бедрах вздувались могучие мышцы, черты лица казались грубыми, словно выбитыми резцом неумелого скульптора. Узкий лоб, короткий прямой нос, тонкие губы, крепкие челюсти, глубоко запавшие глазные впадины… Веки исполина были плотно сомкнуты, но грудь едва заметно колыхалась, и слева, под ребрами, в неспешном ритме стучало сердце.

Голем, каменный слуга Владычицы, постепенно оживал. Он многому был обучен изначально; он мог рубить мечом и топором, метать копья и стрелы, грести, не зная устали, скакать на коне, таиться в засаде, следить, догонять нападать… Ему не требовался стальной доспех, и плоть его, сохранившая твердость камня, не нуждалась в пище и питье; он был неутомим, исполнителен и предан, хотя и обладал определенной свободой воли и мог выбирать – в тех границах, что были ему дозволены.

Однако, не нуждаясь в еде, он не ведал томления голода и сладости насыщения; не различая добро и зло, он не знал ни сострадания, ни дружбы, ни любви; умея говорить, не мог смеяться; чувствуя порывы ветра и солнечное тепло, не получал удовольствия от этих ощущений. Словом, он был лишен всех радостей жизни и даже не мог наслаждаться сознанием выполненного долга. Он был человеком по виду, но не по существу, ибо не обладал душой; фактически он являлся каменным символом равнодушия, неподкупным и безразличным стражем, идеальным убийцей, шпионом и тюремщиком.

Но он обладал упорством в достижении цели, хитростью и быстрым умом, так что никто не отличил бы его от человека – разве лишь всевидящие боги. А еще он был очень силен и практически неуязвим – во всяком случае, для оружия, которым пользовались смертные.