355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Майкл Мэнсон » Наложницы Бро Иутина » Текст книги (страница 1)
Наложницы Бро Иутина
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 19:20

Текст книги "Наложницы Бро Иутина"


Автор книги: Майкл Мэнсон



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Михаил Ахманов
Наложницы Бро Иутина
(под псевдонимом Майкл Мэнсон)

Во имя Митры, великого, животворящего, справедливого!

К югу от великих заморанских городов Шадизара и Аренджуна, к северу от туранской провинции Замбулы, к востоку от богатого Кофа и древнего Шема лежит маленькая страна под названием Хауран. В державе сей, кроме столицы, называемой тоже Хауран, нет других городов; и правит ею королева Тарамис, добродетельная и прекрасная, милосердная и справедливая, почитающая светлого Митру, Подателя Жизни. Впрочем, несмотря на достоинства владычицы Тарамис, ее несомненную красоту и благочестие, речь в этой истории пойдет не о ней.

Местности в Хауране и окрест него все больше равнинные и сухие, до ближайших гор Карпашских на западе и хребта Ильбарс на юго-востоке скакать не один день. По правде говоря, незавидное местечко этот Хауран; большая, западная часть его поглощена пустыней и, если не считать верховьев полноводной реки, текущей в море Вилайет, плодородных земель здесь немного. В этих землях и расположен град прекрасной Тарамис, ее столица; там живут мирные ее поданные, там снимают по три урожая в год; к закату же от сей зеленой речной долины простираются солончаки да пески, в коих между Шемом и Тураном кочуют разбойники-зуагиры.

Но, как и эти бандиты, пустыня не ведает границ. Начинается она у Замбулы, и тут вид ее тут угрюм и страшен: раскаленные на солнце камни, жаркие барханы, засыпанные мелким колючим щебнем пространства, где не водятся даже ящерицы и змеи. Затем пустыня переползает в Хауран и восточную часть Шема, родину безбожных грабителей зуагиров, обретая здесь не столь дикий облик, как на юге. В шемитских и хауранских пределах чуть прохладнее и влажней, барханы тут обрастают сухим колючим кустарником, а кое-где, в низинах, желтеют кустики травы. Наконец, перешагнув рубежи Кофа и Заморы, пустыня превращается в засушливую степь, вполне подходящую для быстроногих сайгаков, коз, шакалов и диких ослов. Надо отметить, что ослы, уродившиеся в этих суровых местах, отличаются особым упрямством и боевым нравом, но, кроме того, они на удивление выносливы и сильны. Вот почему люди, не менее упорные, чем ослы, издревле отлавливали их, приручали, холили и берегли, дабы продать в нужное время с выгодой в Шадизар либо Аренджун, в Хоршемиш, столицы Кофа, в Замбулу, Самарру и в другие туранские города. Постепенно диких ослов становилось все меньше, а прирученных и покорных человеку все больше, пока наконец степь меж Хаураном и Заморой не превратилась в одно огромное пастбище. И поделили его пастухи различных кочевых племен, воинственные и задиристые молодцы, коих даже зуагирам не давалось одолеть; тут, как говорится, нашла коса на камень, а сабля на топор.

Пастухи-номады, повелители ослов, обитали вокруг некой неопределенной точки, где сходились границы четырех держав – Заморы и Турана, Хаурана и Кофа. Никто не мог в точности сказать, где именно проходят рубежи, отделявшие одну страну от другой, и в силу этого кочевники, пользуясь столь удобной и выгодной ситуацией, не желали подчиняться и не подчинялись никому. Вдобавок, по крови не были они ни харуанцами, ни туранцами, а к населявшим Коф и Замору народам тоже не имели никакого отношения. Поговаривали, что высокие крепкие молодцы клана Хирш пришли в незапамятные времена из восточной Стигии; люди племени Катта, пониже ростом, смуглые и с плосковатыми носами, заявились из Вендии; сероглазые Гизы считали себя потомками древнего народа, изгнанного хайборийцами не то из Бритунии, не то из Немедии; что же касается рыжих Секайдов, кровожадных Харра, заносчивых Дро-Па и всех прочих, то заявились они вообще неведомо откуда. Слава Митре, мир велик!

Итак, все племена ослиных пастухов были разными, и люди их сильно отличались видом, одеждой и обычаями. Если не считать языка (довольно примитивной помеси туранского с хауранским) роднили их лишь два обстоятельства: все они пасли да разводили ослов, и все они были отъявленными головорезами.

Меж собой номады жили немирно, ибо каждое племя было другим если не врагом и супротивником, то конкурентом. Спорили они из-за пастбищ и земель, спорили, чьи ослы лучше, а боевые доблести выше, спорили, кто удачливей в грабежах и кого больше опасаются купцы, спорили, чьи вожди и предводители мудрее, а воины отважнее. При всем том почитали они одни и те же святыни духов предков и общих богов, коим молятся во всем западном мире – светлозарного Митру, Подателя Жизни, луноликую Иштар, Ормазда, Аримана и других грозных владык вселенной. Нергала же и Сета кочевники не любили, и имена сих темных божеств использовались ими исключительно для проклятий и ругани.

Породистые ослы, разводимые номадами, приносили им изрядный доход, однако и простые пастухи, и племенные вожди, называемые на туранский манер ханами, отнюдь не желали довольствоваться мирным скотоводческим промыслом. Ослы, как говорится, ослами, но были же еще и верблюды, шагавшие по пустыне и степи в длинных цепочках караванов из Замбулы в Аренджун, из Акита в Хоршемиш, из Самарры в Шадизар. И, по милости Митры, везли те голенастые горбатые твари великое множество превосходных вещей, при мысли о коих у кочевников вскипала кровь, начинали чесаться ножи и рыдать стрелы в колчанах. Были в верблюжьих тюках ковры и шелк, шерсть и бархат, расписная посуда и кувшины с вином, золотые монеты, драгоценные камни, ароматные благовония, отличное оружие, сладкие финики и сушеные фрукты. И были еще женщины, прекрасные невольницы, коих везли для утехи сильных мира сего. Великий соблазн!

Так что нередко ослиные пастухи забывали на время о своих питомцах и пересаживались на лошадей, дабы взыскать положенную дань с купеческих караванов. Получив свое, они снова возвращались к стадам в родную степь, ибо лишь два занятия были милы их сердцу: грабеж да торговля ослами.

Но Конан, молодой киммериец, скитавшийся по заморанским городам и весям в поисках приключений и добычи, подобной раздвоенностью не страдал. Ослы его не интересовали, разве что ослиные спины, отлично подходившие для тюков с награбленным. Но верблюжьи горбы созданы Митрой с той же целью, и потому Конан не делал различия между верблюдами и ослами. Другое дело, кони; Конь был животным благородным; конь нес всадника в битву и спасал от погони, а значит, являлся не просто четвероногой тварью с копытами и крепкой спиной. Конь был другом, если не всякий конь, так тот, которого Конан украл под Акитом. Серый в белых яблоках Змей был боевым жеребцом лучшей туранской породы, и киммериец холил его и берег пуще глаза своего; случалось, резвые ноги Змея спасали не только глаза, но и голову хозяина.

Однако сейчас, в просторном шелковом шатре Сибарры Клама, хана гизов, Конан чувствовал себя в безопасности. В относительной безопасности, разумеется; Сибарра Клам не принадлежал к числу его задушевных друзей, а являлся скорее временным соратником и компаньоном. Два дня назад они вместе распотрошили караван замбулийских купцов, самонадеянно направлявшихся в Аренджун по землях гизов, и теперь праздновали победу. Добыча, правда, была невелика: сотня кувшинов с хмельным хоарезмским вином да сотня тюков с овечьей шерстью. Шерсть Сибарра собирался сбыть в том же Аренджуне, а вино уничтожить не сходя с места, разумеется, с помощью Конана.

Итак, они сидели на пушистом ковре, перед блюдом с искусно зажаренным диким козленком, ели и пили хмельное из больших чаш, а прислуживала им темноглазая гибкая Сиявуш, юная жена Сибарры Клама. Шатер, под кровом коего пировали компаньоны, служил некогда наместником Акита; ковер соткали в Аграпуре, блюдо белого фарфора, украшенное синими цветами, сделали в далеком Кхитае, серебряные чаши в Шеме, а бархатный халат, парадное облачение Сибарры в Иранистане. Вино, как упоминалось выше, было хоарезмским, а разливавшая его Сиявуш досталась хану гизов в качестве награды, когда он с сотней своих лихих молодцов атаковал и разграбил караван из Шангары. Словом, все в шатре Сибарры Клама было результатом разбоя и грабежа, абсолютно все, если не считать стопки высушенных ослиных шкур, красовавшихся на самом почетном месте. То были останки многих поколений ослов, лучших производителей из бесчисленных стад, гордости и святыни гизов. Считалось, что, милостью Митры, в этих хрупких старых кожах с облезлым волосом пребывают предки Сибарры Клама, не сами предки, разумеется, но их бесплотные души. Совсем неплохое место для них, размышлял Конан, сидевший справа от ослиных шкур; даже уютное, если вспомнить, что все прочие покойники отправляются прямиком к проклятому Нергалу, на Серые Равнины, в мрачное царство владыки мертвых.

Сибарра сделал повелительный знак, и темноглазая Сиявуш склонилась с кувшином над чашей Конана. Стан юной шангарки был тонким и гибким, а груди полными и налитыми; Конан не мог отвести от них жадного взгляда. Сиявуш, будто ненароком, подтолкнула его; бедро женщины на миг прижалось к плечу киммерийца, и он ощутил внезапный всплеск желания. Впрочем, тут не стоило кивать на случай да внезапность, ибо с Сиявуш они перемигивались давно, с первых дней, как Конан обосновался в шатрах гизов. Но чем дальше, тем больше ситуация казалась Конану безвыходной: ему нравилась Сиявуш, а Сибарра, его компаньон, равным образом восхищался серым широкогрудым Змеем. Намеки хана на возможный обмен делались все прозрачнее, но Конан не поддавался. Кто же меняет друга на женщину? Кром! Это было бы в высшей степени неразумно. И если б даже такая сделка состоялась, на чьей спине увез бы он свое приобретение? На ослиной? Ха! Над ним смеялись бы весь Аренджун и половина Шадизара! Лучшая половина, обретавшаяся в воровских кварталах Пустыньки!

Заметив жадные взгляды, которые Конан бросал на черноокую Сиявуш, хан гизов, поднял на трех пальцах чашу с рубиновым напитком, провозгласил:

– Хорошая женщина, хорошее вино, клянусь шкурой священного осла! И сходны они в одном: под конец и от того, и от другого клонит в сон. – Отхлебнув пьянящей ароматной жидкости, Сибарра подумал и добавил: – Вино, однако, лучше. Молчит, веселит и не толь утомляет.

– Еще не родилась женщина, сумевшая бы меня утомить, – заметил Конан. Он опрокинул содержимое чаши в рот, потянулся так, что хрустнули суставы, и подмигнул красотке Сиявуш. Шангарка зарделась.

– Я знаю, ты неутомим и неистов, как дикий жеребец, год не видевший кобылы, – усмехнулся хан, разглаживая длинные усы: что свисали на ладонь ниже подбородка. – И я знаю, что ты великий воин, – добавил он, покосившись на огромный меч, лежавший у колена киммерийца. – Однако, приятель, мир велик, и в нем встречаются всякие женщины. Есть такие, которых не объездить самому умелому всаднику.

– Хотелось бы взглянуть, – буркнул Конан, не отводя глаз от стройных бедер Сиявуш. Под тонкой шелковой тканью они вырисовывались весьма отчетливо, напоминая очертаниями изящную офирскую вазу.

– Можно и взглянуть, коль хватит храбрости, но вот пощупать… – хан прикрыл глаза, сделав тонко рассчитанную паузу.

– Кром! Никто не упрекал меня в отсутствии храбрости! О чем ты, приятель?

– О новой наложнице Бро Иутина, владыки черных хиршей, да лягнет его Нергал пониже пупка, повыше колена! Рассказывают, огонь, а не женщина! – Сибарра в восхищении причмокнул и принялся наматывать на палец левый ус, заплетенный в тугую косичку. Палец хана украшал огромный перстень с вендийским алмазом, слепивший Конану глаза; он недовольно поморщился и отвел взгляд.

– Так вот, об этой девушке… – снова начал Сибарра Клам. – То ли она из Стигии, то ли из Аргоса, то ли из Зингары… а может, из Шема или Коринфа… Словом, из далеких мест! Говорят, Бро, сын шакала, отдал за нее тридцать лучших ослов… Отдал, а теперь страдает! Терпит муки, как песчаный удав, не способный проглотить упитанную козу! – Сибарра внезапно захохотал, откинулся на подушки и принялся шлепать себя ладонями по коленям. Отсмеявшись, он пояснил: – Этой стигийке или аргосске восемнадцать, а Бро, старому пню, под шестьдесят! Верблюжьи потроха! Способна ли этакая кляча сладить с красоткой в расцвете лет? Говорят, он ходит враскорячку и вот-вот протянет ноги!

– Кто говорит? – спросил Конан, разглядывая приятеля.

Сказать по правде, Сибарра Клам, хан гизов, был ненамного моложе Бро Иутина, хана черных хиршей, но никто бы не взялся утверждать, что он вот-вот протянет ноги. Разве лишь для того, чтоб прекрасная Сиявуш стащила с них сапоги да почесала своему повелителю пятки.

– Слухи в степи бегут быстро, – с неопределенной улыбкой произнес Сибарра. – Молвишь слово утром, а к вечеру все шакалы на пять дневных переходов окрест провоют его с холмов.

Конан сдвинул брови над омутами синих глаз.

– Разговорчивые у вас шакалы, как я погляжу! Отшибить бы им хвосты, приятель, да и языки заодно!

– Э! – Сибарра пренебрежительно махнул рукой. – Длинный язык, что плеть: вьется, да не ломается! Опять же не про языки речь… – он глотнул вина и прижмурил веки от наслаждения. – А речь у нас про эту зингарку или шемитку… Вот женщина! Красива, как луноликая Иштар, и крепка, словно чистопородная ослица-трехлетка! Не в пример некоторым… – Тут хан бросил пренебрежительный взгляд на прелестную Сиявуш и добавил: – Старый Бро, облезлая крыса, уже который еле ползает. Ночью так наездится, что днем на коня залезть не может… А ей все мало!

– Поглядел бы я на эту стигийку или коринфянку, – задумчиво сказал Конан. – И не только бы поглядел.

Черноокая Сиявуш с неудовольствием поджала губки, но Сибарра грозно глянул на нее и хмыкнул: в чаше гостя перекатывались последние капли. Когда было вновь налито и вновь выпито, хан промолвил:

– Поглядеть, и то тяжело, а о чем другом и не мечтай! Прячет Бро ее, прячет! Хорошо прячет и стережет, клянусь всеми милостями митры! Да и то сказать, – губы Сибарры завистливо скривились, – старый Бро хоть и козел, однако из самых могущественных в наших краях! И другим козлам с ним не сладить. Сам посуди: у меня две сотни всадников, катта могут выставить сотню, секайды и харра и дро-па наскребут по полторы, а у Бро полтысячи конных наберется! И все на черных жеребцах да в черных бурнусах… и стрелки отменные! С пятидесяти шагов в кольцо попадают!

Конан презрительно повел могучими плечами. По молодости лет (ему пока что не исполнилось двадцати) лук и стрелы он презирал, полагаясь в бою либо на длинный аквилонский меч, либо на тяжелую асгардскую секиру. Впрочем, при его силе и росте клинок да боевой топор выглядели самым подходящим оружием.

– Может, Бро и прячет девушку, да я, клянусь Кромом, до нее добрался бы! А добравшись, уговорил! – сказал киммериец, стараясь не глядеть на соблазнительный стан прелестницы Сиявуш. – Если б захотел, и добрался бы, и договорился! – повторил он, глядя изукрашенную самоцветами рукоять меча.

– Не сочти за обиду, отважный лев, но слово что ветер; подул да исчез. – Сибарра с усмешкой уставился на киммерийца. – Не всякий храбрец в степи рискнет подпалить задницу старому Бро Иутину и его хиршам! Я ж говорил, воины они знатные! С полусотни шагов в кольцо попадают!

– Хоть с сотни, – буркнул Конан. – Конь мой быстрей стрелы, и пока хирш натягивает лук, я успею трижды ударить мечом. Захочу, и женщина Бро будет моей!

– Конь у тебя хорош и меч быстр, но до нее тебе не добраться. Клянусь, не добраться! – властитель гизов возложил длань на груду священных ослиных шкур. – Молодость опрометчива, но человек зрелый, – он ударил себя в грудь, – знает, где ему прищемят нос. И не сует его в капкан, пытаясь понюхать сладкую приманку.

– Вот и береги свой нос, а о моем не заботься! – Разгоряченный вином, киммериец опустил кулак на старые кожи, выбив из них облако едкой пыли. – Сказал, пересплю с этой женщиной, значит, пересплю!

Тут он бросил взгляд на Сиявуш столь красноречивый, что Сибарра поспешил уточнить:

– С которой?

– С наложницей старого Бро, самой собой, – сказал Конан, успокаиваясь.

– Кости Нергала! Это невозможно, приятель! не подумай, что отговариваю тебя, но мне вовсе не хочется потерять такого удальца! ведь ты один стоишь десятка моих воинов…

– Двух десятков, – возразил Конан.

– Двух, – согласился хан с хитрым блеском в глазах. – Пусть двух, киммериец, но у Бро Иутина пятьсот всадников! Подумай об этом!

– Уже подумал, – с пьяным упорством произнес Конан. – Подумал и решил, что пятьсот всадников не будут стеречь одну девушку. Что они, кастраты из туранских гаремов? Будут они торчать в дозоре все ночи, как же! У них в шатрах свои женщины. Ну, поставит Бро троих стражей или четверых… или десяток… А десяток мне не помеха! Главное – с самой девушкой договориться, так? – и он подмигнул Сиявуш.

– Ну, гляди… я тебя предостерег! Эти черные бурнусы демоны, а не люди! Готов поспорить…

– Мало я демонов повидал, что ли? – ухмыльнулся киммериец. Внезапно он выпрямил спину, отставил чашу и запустил пятерню в густые темные волосы, будто пораженный какой-то новой мыслью. – Готов поспорить, говоришь? – Его пронзительные синие глаза уставились на хана гизов. – Ну, так посмотрим!

– Я тебя на спор не вызывал, – произнес Сибарра, опасливо пряча взгляд. – Но коль настаиваешь…

Конан вновь хлопнул кулаком по шкурам. Решив, что это является знаком согласия, хан сказал:

– Во всяком споре есть две вещи: та, о которой спорят, и та, которую можно выиграть или проиграть. О чем мы спорим, ясно. А вот какой будет заклад?

– Моя доля добычи, что взяли у замбулийских купцов, – предложил Конан, но хан лишь скривился.

– Какая там добыча? Вино мы выпьем вместе, а от шерсти доход невелик. Вот если ты поставишь коня…

– Моего коня? Кром, ты хочешь слишком многого!

– А почему? Ты ведь сказал, что пятьсот всадников не помеха, главное договориться с девушкой. Ну, а с ней ты договоришься. Какая женщина не захочет сменять старого облезлого козла на молодого льва!

Тут Сиявуш хихикнула, и хан, дернув левый ус, окатил ее ледяным взглядом. Конан тоже посмотрел на черноокую шангарку, призадумался, насупился, но потом согласно кивнул.

– Ладно, пусть будет конь. – Все равно ты его не получишь. Ну, а твой заклад?

– Я ставлю осла. Любого из десятка лучших. Из тех, что могут покрывать двадцать ослиц за день. Сам выберешь!

– Осла? – скривившись, протянул киммериец. – Ты что, смеешься надо мной, приятель? Осла против боевого туранского жеребца! Чего захотел! Чтоб Нергал тобой подавился!

– Любой из моих ослов – великое сокровище, – терпеливо пояснил Сибарра. – Ослы наши известны и в Заморе, и в Туране, и в Хаурае. Те, что я держу на племя, стоят подороже твоего жеребца. К тому же в них живут духи предков!

– На кой мне сдались твои предки? Лучше скажи, сколько потянет осел в звонкой монете?

– Племенной – а их узнают по темному ремню вдоль хребта и большим зубам – стоит не меньше двух сотен золотых.

– Туранских монет? – уточнил Конан. – Золотые иной чеканки весили вдвое-втрое меньше.

– Туранских, каких же еще!

Киммериец исподлобья осмотрел Сибарру Клама. Он был не так пьян и не столь прост, как можно было бы подумать, взглянув на его лицо с варварскими резкими чертами, а мощные плечи и грудь, на которой улеглась бы черная пантера. Варвар, да; разбойник, воин, лихой рубака, но себе на уме. Жизнь приучила его к недоверчивости; и, ожидая от него скорее худшего, чем лучшего, Конан был подозрителен и осторожен. Несмотря на туман опьянения, он сохранил здравый смыл, который сейчас подсказывал, что разговор о наложнице Бро Иутина, хиршского хана, затеян Сибаррой не без умысла. Умысел этот киммериец видел ясно, как свою ладонь: так или, иначе компаньон подбирался к его жеребцу. К серому Змею в белых яблоках!

Однако сказанного слова не поймаешь и не вернешь. С другой стороны, чудо-осел ценой в двести золотых тоже был бы неплохим приобретением; вся доля Конана от налета на замбулийский караван не составляла и четверти этой суммы. Имелось еще и третье соображение, связанное с чаровницей Сиявуш, прекрасной шангаркой. Конан намеревался слегка подразнить ее; он пробыл у Сибарры бел малого месяц и полагал, что за это время юная супруга хана могла бы найти случай, чтоб встретиться наедине. А раз не нашла, значит, не сумела решиться, и надо подтолкнуть ее. Великий Митра! Ревность порою творит чудеса и с мужчинами, и с женщинами!

Прокрутив в голове все эти соображения, он положил руку на свой меч и сказал:

– Принято! Клянусь, что ты получишь Змея, коль наложница Бро, хиршского козла, мне не уступит. Но если я с ней слажу, то выберу лучшего из твоих ослов, с самым широким ремнем вдоль хребта и с самыми здоровенными зубами. И сделаю с ним все, что захочу: продам, сдеру шкуру на барабан или засуну Нергалу в задницу.

– Принято! – подтвердил Сибарра Клам и торжественным жестом коснулся стопки ветхих ослиных кож. – Я тоже клянусь духами предков, что так и будет. Сладишь дело с этой стигийкой или шемиткой – и лучший осел твой! И пусть поразит меня Сет и Митра, все черные и светлые боги, если я отступлю от сказанного!

– Смотри, приятель! – пообещал Конан, оглаживая рукоять меча. – Обманешь – усы под коленями завяжу!

Хан ничего не ответил, лишь сверкнул глазами, то ли насмешкой, то ли с возмущением.

Где-то неподалеку от шатра заржал Змей, и по губам Сибарры скользнула улыбка собственника. Затем он кивнул прекрасной Сиявуш, и та поспешила наполнить опустевшие чаши.


* * *

Следующим утром, едва над степью занялась заря, Конан выехал на восток. Там, среди холмов, у самой туранской границы, кочевал старый Бро Иутин с детьми своими, черными хиршами. Земли его и пастбища считались из лучших; трава там была сочнее, у подножий курганов часто попадались ручьи и небольшие озерца, кое-где кустарник годившийся для костров, и повсюду в изобилии паслись дикие козы. Ни один из кочевых кланов не мог отнять эти угодья у хана Бро, так как владел он ими по праву сильного, что в любой момент подтвердили бы пятьсот всадников на вороных конях, с тугими луками и колчанами, полными стрел.

Но Конан подбираясь к землям хиршей, думал не столько об этих воителях и предстоящем деле, сколько о стенах Шадизара и башнях Аренджуна. Уже целую луну он провел в дикой степи, прибившись к людям Сибарры Клама, и начинал тосковать по шуму и блеску больших городов. Он очутился здесь не по своей воле, но, скорее, по необходимости и принуждению. За пару лет, проведенных в заморанских пределах, слава его выросла многократно; не было разбойника, грабителя и вора, который мог бы соперничать с молодым киммерийцем в открытом ли бою, в тайном ли хищении, в налетах на караваны, на дома и усадьбы богатых купцов и знатных нобилей. Числились за Конаном и другие дела, куда опасней грабежа или разбоя: доводилось ему меряться силой с темными магами и могущественными жрецами, способными взглядом обратить человека в прах. Но меч киммерийца был быстрее колдовских взглядов и заклятий так что прахом он не стал к великому сожалению заморанского властелина, пытавшегося навести порядок в своих владениях.

Впрочем, сей владыка делал, что мог, и в последние месяцы, после нескольких дерзких налетов, Конана выслеживали по всей Заморе, от Карпашских гор до границ с Тураном. Поразмыслив, киммериец счел за благо удалиться, по крайней мере, на время, пока не утихнут страсти и ока пыл ищеек, стражей и солдат не подернется пеплом привычной лени. Ему, однако, не хотелось перебираться в Коринфию, Офир или Коф, а потому он решил поискать убежища в тех местах, где люди не подчинялись никому, кроме своих ханов и зову собственной выгоды. Так он и очутился на засушливой равнине к югу от Аренджуна, среди разбойных степных племен и ослиных стад. И то, и другое, и третье ему уже порядком надоело.

Он подумывал о том, чтобы отправиться в Туран. Там, у реки Ильбарс, и на побережье моря Вилайет, стояли великие города Акит, Самарра, Аграпур, Шангара, Хоарезм; там, по слухам, правил щедрый король, нуждавшийся в мечах и воинском искусстве наемников; там рекой лилось вино, звенело золото, плясали на площадях полунагие танцовщицы, караваны верблюдов, раскачивая драгоценный груз, входили в городские ворота, тянулись к огромным шумным базарам; там, в морских просторах, плыли пузатые торговые барки, пиратские галеры под черными парусами и юркие суденышки контрабандистов. Все это и многое другое соблазняло Конана; вдобавок он чувствовал, что взрослеет, вырастая из прежней шкуры грабителя и вора подобно дитю, которому сделались тесны прежние одежды. В Туране он мог бы заняться воинским ремеслом и – то знает! – стать гвардейцем туранского владыки или даже капитаном наемников. Великий Митра и грозный Кром! Война могла принести не меньше денег, чем грабеж торговых караванов; война могла осчастливить удачей и почестями, настоящими почестями, а не сомнительной славой лучшего из шадизарских воров.

Единственным, что удерживало Конана кочевых шатрах Сибарры, была темноокая Сиявуш. Пожалуй, он не стал бы утверждать, что пленился ею с первой встречи раз и навсегда, до самых Серых Равнин; дело скорей заключалось в принципе, в упрямом желании добиться своего. Но, быть может, размышлял Конан, наложница старого Бро, эта шемитка или зингарка, окажется еще лучше Сиявуш? И, овладев ею, он забудет о гибком стане и полных грудях шангарки? А, забыв, уедет все-таки в Туран? В конце концов, велика ли разница, переспать ли с женщиной хана гизов или хана хиршей?

Так он раздумывал, строя планы на будущее и нимало не сомневаясь, что под покровом темноты проберется в шатер наложницы Бро Иутина, охраняй ее хоть тысяча всадников. Конь его, широкогрудый серый Змей, тем временем одолевал за три вздоха расстояние броска копья, неутомимо перебирая крепкими ногами, и мало-помалу вид степи начал меняться. Травы сделались зеленей, холмы выше, в воздухе ощущался запах воды, а свежий ветерок доносил козлиное блеянье. Оглядевшись, Конан понял, что находится уже на территории хиршей, а значит, не следует пренебрегать осторожностью. Солнце, глаз светлого Митры, давно прошло зенит, но сумерки еще не наступили; лучше всего пересидеть остаток светлого времени под каким-нибудь курганом, пряча коня в зарослях кустарника. Избрав такое решение, Конан высмотрел подходящий холмик и направился к нему, прикидывая, как бы незаметнее проскользнуть мимо стад, пастухов и лучников Бро. Ослов у хиршей много, думал он, и если вдруг появится еще один, киммерийский, то наверняка пройдет незамеченным. Если оставить Змея в надежном месте, подкрасться к длинноухим, залезть в середину табуна и, прикрываясь за их спинами, попробовать…

Протяжно свистнула стрела, вонзившись у самых конских копыт. Змей захрапел, а Конан поднял голову, мгновенно уяснив, что все его планы и расчеты нарушен: с вершины холма, к которому он направлялся, спускалась цепочка всадников на вороных лошадях и в черных бурнусах. Было их не меньше трех десятков, и каждый держал в руках лук.

Тут Конану припомнились слова Сибарры Клама, что хирши-де попадают на скаку с пятидесяти шагов в кольцо. Правда, до их отряда оставалось две сотни шагов, но сам Конан вовсе не был каким-то колечком! Исполин на рослом жеребце, без шлема и кольчуги… Бей, куда хочешь – голову, в грудь, в живот! Или в коня!

Пронзительно свиснув, киммериец дернул повод и помчался к ближнему кургану, обещавшему ненадежное укрытие. Он не боялся; он был готов драться с этими хиршами лицом к лицу, меч к мечу, но понимая, что вряд ли дело дойдет до мечей, прежде его изрешетят стрелами.

Змей делал гигантские прыжки, спасительный курган приближался, за спиной, отставая, вопили хирши, а стрелы их сыпались градом. Впрочем, ни одна не задела киммерийца, и он решил, что слухи о меткости черных лучников сильно преувеличены. Или этот поток стрел являлся всего лишь предупреждением?

Все разъяснилось, когда он начал огибать курган и когда навстречу Змею вылетели еще три десятка всадников, растянувшихся цепью, словно в облаве на хищного зверя. Разом десяток стрел ударил в землю по обе стороны от Конана, а одна чиркнула по крупу серого жеребца. Такого Конан снести не мог; он остановил коня и, положив руку на меч, свиреп уставился на окруживших его хиршей. Он понимал, что грозить им не стоит, как и ввязываться в драку, похоже, его хотели не убить, а пленить.

– Чего вам надо, смердящие потомки ослов? – рявкнул киммериец. Вопрос, пожалуй, был наивным; ведь это он вторгся на земли хиршей, а не наоборот. И он был в полной их власти! Как известно, незваный гость хуже пикта, и на этом основании бдительные хозяева могли изрешетить стрелами и самого Конана, и его превосходного жеребца.

Но они вроде бы не собирались стрелять; сидели на конях да скалили зубы. Все жеребцы были в одну масть, а вот всадники различались: одни смуглые и с черными волосами, другие с каштановыми, а иные совсем белокожие да светловолосые. Видно, текла в них кровь многих невольниц со всех сторон света, взятых отцами и дедами в набегах да грабежах. Их предводитель, хмурый воин в черном бурнусе, расшитом алыми ромбами, меряли киммерийца пристальными взглядами да чесал в бороде. Потом, насмотревшись, произнес:

– Если ты Конан, северянин и наемник Сибарры, длинноусого козла, поедешь с нами. Если нет, можешь копать могилу своей железкой Земля мягкая, меч у тебя большой, а мы не торопимся, так что рой яму поглубже. Убережешь свои кости от шакалов.

– В той яме я буду в большой компании, и рыть ее придется тем из вас, кто уцелеет, – сказал Конан, вытаскивая меч до половины.

Но всадник в расшитом бурнусе остановил его повелительным жестом.

– Убери клинок! Я вижу, ты тот, кого мы ищем. Хан Иутин, почтенный отец и владыка наш, послал за тобой, киммериец, наказав привезти тебя целы и невредимым. Ну, будешь драться или поедешь добром?

Конан, пробурчав проклятье, с лязгом задвинул в ножны меч. Засада была приготовлена по всем правилам, и сопротивление не имело смысла, во всяком случае, сейчас, когда его окружали шестьдесят конных лучников. Целое войско! И откуда они взялись? Неужели Сибарра продал его Иутину? Но зачем? Хорошо изучив длинноусого хана, Конан знал, что тот и шага не шагнет, не озаботившись выгодой. А какой ему прок, если хирши перережут компаньону глотку и заберут коня?

Размышляя на эту тему, он ехал вслед за десятком всадников самого разнообразного обличья, но сходных в том, что все они были рослыми и крепкими и глядели орлами. Еще двадцать молодцов окружали его, не снимая стрел с тетив, а остальные веером двигались в арьергарде, приглядывая за прытким Змеем и его хозяином. Так, в полном молчании, они миновали несколько пастбищ, где щипали траву необозримые стада ослов и не столь многочисленные табуны вороных кобылиц. Затем отряд поднялся на гребень холма, за которым, в неглубокой, но просторной лощине лежал лагерь хиршей. Любой, бросивший взгляд на этот стан, мог догадаться, что племя это не из бедных и порядок в нем ценится весьма высоко.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю