Текст книги "Ошибка президента Путина"
Автор книги: Майкл Бом
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
В. СУХОЙ: Мне кажется, это все от дефицита идеи. Как бы положено вести какую-то работу тому же МИДу, Избиркому – у нас же даже создали Институт демократии, там была идея в Париже и США устроить представительства.
О. БЫЧКОВА: Ну, там была идея создавать светлый образ.
В. СУХОЙ: Да, светлый образ. А идей очень мало. А в нашей природе всегда возвратиться назад и пойти по каким-то проторенным тропам – зачем искать новое, если уже было «Совинформбюро», ТАСС, интервью Иосифа Виссарионовича Сталина отдельным журналистам, которые все это доносили, – все это было и работало, как кажется. А почему вдруг сейчас это перестанет работать? Ведь многое работает, взятое из прошлого.
О. БЫЧКОВА: А тогда оно работало?
В. СУХОЙ: Тем людям, которые это делают, кажется, что работало. Потому что был хороший менеджер – Сталин.
О. БЫЧКОВА: Мне кажется, что оно и тогда не очень работало, а сейчас тем более.
В. СУХОЙ: Для нормального человека естественно не работало.
О. БЫЧКОВА: А сейчас тем более, когда есть Интернет и телеканалы.
В. СУХОЙ: Да, сейчас, в условиях открытого мира – почему? Я опять связываю это с отсутствием хорошего образования и понимания вообще мировых процессов. Интеллигенция слово чисто российское, его нет ни в одном словаре, мы его придумали, в настоящем смысле. И эта интеллигентность куда-то просочилась между пальцами и ушла в какой-то песок. И осталось только это. Казалось бы, на международной арене – у нас сейчас нет международной журналистики как таковой – остались эти люди, которые такое заявляют.
О. БЫЧКОВА: А та международная журналистика, которая была в советские времена, лучше, что ли? Да, там их учили основательно, люди должны были, прежде чем дойти до центральных телеканалов, до какой-нибудь «Международной панорамы» или программы «Время», не знаю сколько десятилетий впахивать. Они в каком-то смысле были более образованы, знали больше языков, их учили основательно. Но является ли это той школой, на которую нужно ориентироваться?
В. СУХОЙ: Безусловно, нет. Но и то состояние, в котором сейчас находится «Российская газета» или российский канал, где вообще нет международного отдела и даже отдела международной информации, и девочка или мальчик сегодня делает про Урал, а завтра про США…
О. БЫЧКОВА: Это другой вопрос. Но мы сейчас говорим про чиновников. Наверняка в МИДе и ЦИКе есть люди, которые имеют разные возможности, и вообще, в Кремле, в Белом доме, где угодно – в том, что называется «во власти».
М. БОМ: Можно по поводу реакции? Очень показательный пример, как США реагировали на отчет МИДа и как МИД отреагировал на американский отчет – небо и земля, и это говорит о многом. Официальное заявление США: «У нас нет безупречной системы, и любая критика неотъемлемая часть нашего общества, это нормальное явление». А как Россия отреагировала на отчет Госдепа? «Мы против использования вопроса о нарушении прав человека как инструмента давления и вмешательства в наши внутренние дела» – реакция противоположная. Это говорит о том, что одна сторона уверена в себе и не против критики. Я тоже не против критики. Понимаете, тут вопрос репутационный.
О. БЫЧКОВА: Просто американцы в данном случае лучше сложили слова, вам не кажется? Нашли более удачную формулировку.
М. БОМ: Но почему такой пафос – «давление, вмешательство»? Я этого не понимаю. Это всего-навсего критика, мы все критикуем друг друга, при чем здесь давление и вмешательство?
В. СУХОЙ: В России нужно жить очень долго, чтобы что-то понимать.
О. БЫЧКОВА: Спасибо вам большое.
В. СУХОЙ: Всего доброго.
Есть ли в России «четвертая власть»?
(М. Бом на «Общественном телевидении России»», 19 июля 2013 г.)
Андрей Быстрицкий: У нас в гостях Майкл Бом, редактор отдела «Мнения» газеты «The Moscow Times». Добрый день.
Майкл Бом: Добрый день.
Андрей Быстрицкий: Вы «Общественное телевидение» смотрите?
Майкл Бом: Нет, у меня даже нет телевизора, все в Интернете. Столько надо читать и смотреть, я просто не дошел до этого. Хотя я слышал об этом.
Андрей Быстрицкий: Вы давно в России работаете?
Майкл Бом: 15 лет.
Андрей Быстрицкий: Не надоело?
Майкл Бом: Надоело, тяжело, конечно. Но русский язык – это моя специальность. Я сам выбрал такую «дурацкую» специальность. Русский язык, литература, международные отношения. Сейчас расхлебываю все это.
Андрей Быстрицкий: Все эти 15 лет работаете в «The Moscow Times»?
Майкл Бом: Нет, я был в бизнесе до этого. Потом я решил, что не в деньгах счастье, я захотел более творческую работу.
Андрей Быстрицкий: И как?
Майкл Бом: Интересно. Быть журналистом в России – не соскучишься. Безусловно, больше азарта здесь, в России, чем в Америке. У нас нет Жириновского, скучно в Америке быть журналистом. У нас нет Путина, Госдумы, закона об иностранных агентах, оскорблений чувств верующих.
Андрей Быстрицкий: Об иностранных агентах есть, я его жертва.
Майкл Бом: Это другое.
Андрей Быстрицкий: Вы читали этот закон?
Майкл Бом: Да, это закон не о НКО, вот в чем фокус. Он лоббированный.
Андрей Быстрицкий: Я не хочу критиковать Америку.
Майкл Бом: Я хочу критиковать депутатов. Они «слышат звон, но не знают, где он». Они взяли закон 1938 года. Этот закон менялся 100 раз с тех пор. Сейчас это закон не об НКО. Это закон лоббированный. Некоммерческая организация Андраника Миграняна не попадает, он сам говорил. Это ведущая российская некоммерческая организация в Америке. Они защищают американцев от лютых политических репрессий.
Андрей Быстрицкий: Но в СМИ попало, в «Голос России».
Майкл Бом: Да и в «Russia Today» тоже, это государственные органы. Вот почему мне интересно: есть такой закон об иностранных агентах. Его можно долго высмеивать и писать. Россия дает мне столько материала для осуждения и обсуждения.
Андрей Быстрицкий: А Сара Пейли в США? выдающаяся женщина.
Майкл Бом: Это естественное, а у Жириновского это все театр. Первое честнее. Жириновский – артист, я снимаю шляпу перед ним. Но какой ценой? Все-таки это лицо России. Я за смех, а политики – это не совсем смешное дело.
Андрей Быстрицкий: Какая целевая аудитория «The Moscow Times»?
Майкл Бом: Примерно наполовину: русские, владеющие английским языком, и половина иностранцев.
Андрей Быстрицкий: Зачем иностранцу читать «The Moscow Times»?
Майкл Бом: Мы очень узко направлены на Россию. «International Herald Tribune», «The New York Times» не каждый день пишут о России. Может, два раза в неделю. У них есть московский штат, но мы пишем каждый день. Те, кто интересуется Россией по личным интересам, по профессиональной деятельности, будут читать нас.
Андрей Быстрицкий: За счет чего газета живет?
Майкл Бом: Реклама. Это не государственная газета. Как любая коммерческая газета – реклама и подписчики.
Андрей Быстрицкий: Сколько у вас подписчиков?
Майкл Бом: Не знаю. Сейчас количество уменьшается, потому что многие уходят в Интернет. Бумажная газета рано или поздно исчезнет, самый лучший пример – «News Week». Это образец для американских журналов, его можно прочесть только в Интернете. Это первая ласточка.
Андрей Быстрицкий: «The Washington Post» была куплена за 250 млн долларов, что вы думаете про это?
Майкл Бом: Все говорят, что дешево. Это такая торговая марка! Это пентагонские документы, это реноме, это образец журналистики.
Андрей Быстрицкий: Почему ее продали?
Майкл Бом: Плохое финансовое положение. Это беда почти всех газет.
Андрей Быстрицкий: Это неизбежная беда всех бумажных изданий, или это недоработки руководства?
Майкл Бом: Просто новый конкурент – это интернет. Это хороший процесс, это заставляет газеты придумывать новые подходы, отдыхать нельзя.
Андрей Быстрицкий: Дело не в качестве руководства?
Майкл Бом: Они сделали свои ошибки. Везде есть проблемы, даже в «The New York Times» есть проблемы. Я имею в виду финансовые ошибки. Проблемы были, поэтому за такую цену и продали газету.
Андрей Быстрицкий: Зачем это «Амазону»?
Майкл Бом: Они объяснили, что хотят поменять облик газеты. Для них это вызов. Джефф Безос такие чудеса творил в «Амазоне», у него уникальные мозги, и он хочет применить эти мозги и сделать «The Washington Post» успешной финансово. В журналистском смысле все в порядке, это великолепная газета.
Андрей Быстрицкий: Это «индивидуальный challenge»?
Майкл Бом: Да.
Андрей Быстрицкий: Или у него есть замысел?
Майкл Бом: Конечно, он хочет прибыль, это само собой. У него глобальные виды на СМИ. Тщеславие тоже имеет место быть. Он хочет, чтобы говорили о нем как о человеке, переделавшем «The Washington Post». Он думает о синергии между электронным видом СМИ и бумажным.
Андрей Быстрицкий: Я думал, что он свою аудиторию хочет еще больше привязать к себе, дать человеку возможность не выходить из пространства «Амазона», жить там.
Майкл Бом: Скорее всего, да. Чтобы привлекать больше людей. Тираж – несколько сотен тысяч людей, это новая аудитория.
Андрей Быстрицкий: Зачем вам бумажная копия?
Майкл Бом: Рано или поздно почти все откажутся от нее. Может, «The New York Times» останется. Есть консерваторы, у них аллергия на компьютер, они хотят именно чувствовать. Я не консерватор, но я люблю газету. Я весь день смотрю на компьютер, я хочу на бумагу смотреть.
Андрей Быстрицкий: Бумажная копия не исчезнет. Она будет носить сувенирный характер.
Майкл Бом: Она нерентабельна, это очень дорого.
Андрей Быстрицкий: Зато сколько леса сохраним!
Майкл Бом: Люди за компьютером все равно распечатывают. Я лично много распечатываю. Лично я люблю архив, я люблю библиотеку.
Андрей Быстрицкий: В отделе «Мнения» вы кого печатаете?
Майкл Бом: Страница выходит каждый день. Половина места – наши регулярные обозреватели, они разные: консервативные, либеральные, русские, нерусские. А половина – это гости по злободневным темам. Сейчас это Сирия. Моя работа найти сирийских экспертов, чтобы они описали эту тему.
Андрей Быстрицкий: Чего вы хотели бы достичь? Чего бы вы хотели для своей газеты?
Майкл Бом: Тираж на первом месте. Лучше репутация, больше узнаваемость. Сейчас «The Moscow Times» – это маленькая газета, тираж сложно сказать. Интернет – прежде всего. Если Россия будет расти, тогда «The Moscow Times» будет расти вместе с ней, потому что будет больше американцев, европейцев, которые не могут жить без России. Если Россия на обочине, нас никто не будет читать. Мы в одной упряжке.
Андрей Быстрицкий: Вы только по-английски пишете или на французском языке тоже?
Майкл Бом: Нет, только на английском.
Андрей Быстрицкий: Это правильно? Здесь больше людей говорят на тюркских языках.
Майкл Бом: Я думаю, что больше на русском.
Андрей Быстрицкий: Я говорю про иностранцев.
Майкл Бом: Это другие иностранцы. Я говорю про англоязычных. Английский – международный язык.
Андрей Быстрицкий: Имеет ли смысл выпускать приложения для гаджетов?
Майкл Бом: Если мы будем это делать, это будет на русском в первую очередь. Но пока таких планов нет.
Андрей Быстрицкий: Вы сотрудничаете с англоязычным радио?
Майкл Бом: По-моему, да, начинаем.
Андрей Быстрицкий: Мы думали о радио в Москве вроде МультиКульти в Берлине.
Майкл Бом: Если это будет на русском, то вы убиваете всех зайцев одновременно.
Андрей Быстрицкий: Вам легче быть дайджестом иностранных изданий, чем тратить деньги на самостоятельного журналиста? В отелях распространяют «листки», там основной набор сведений. Есть много газет, которые пишут о России. Может, вам обобщать, что пишут другие?
Майкл Бом: У нас есть такое, но это очень маленькая часть нашей газеты. Хотя пользуется спросом.
Андрей Быстрицкий: Тяжело ли на этом рынке продвинуться?
Майкл Бом: Мы нашли нашу нишу. Нашей аудитории мало «The New York Times».
Андрей Быстрицкий: О четвертой власти поговорим. Что вы под ней понимаете?
Майкл Бом: Есть ли четвертая власть в России или нет? Как главная составляющая системы сдержек и противовесов работает ли четвертая власть в России? Надо сказать, что Россия – молодая страна, не все сразу. Журналистика в России очень далека от четвертой власти. Именно по функциям. «Собака лает, а ветер носит» – это не четвертая власть. Четвертая власть, когда журналистика – настоящий рычаг влияния.
Андрей Быстрицкий: Газета выступила, что-то сделано, это было распространено. Я считаю, вреда от журналистики гораздо меньше, чем пользы. Часто журналистика поверхностна. Стандарты, которые придавали четвертой власти глубокий смысл (достоверность информации, проверка), они уходят.
Майкл Бом: Блоги, конечно, засоряют журналистику. Не все могут быть на уровне «The Washington Post»» или «The New York Times». Мне не нравится само слово «блог», это уже раздражает. Есть хорошие блоги, но это не журналистика.
Андрей Быстрицкий: Главная угроза в том, что создается конкуренция?
Майкл Бом: Это не конкуренция. Они не отбирают аудиторию, они разбавляют аудиторию. Блогосфера не заменяет, но она может отвлекать людей. Запретить блогосферу? Нельзя.
Андрей Быстрицкий: Надо пересмотреть финансовое существование блогов и газет. Может, создать «лайсенс фи» для Интернета?
Майкл Бом: В каждой газете есть своя «лайсенс фи».
Андрей Быстрицкий: Вы знаете, что такое «лайсенс фи»? Это, например, в каждом домовладении в обязательном порядке платят определенную сумму в год, например, на «BBC». Может, стоит ввести такой перманентный платеж в Интернете?
Майкл Бом: Нет, это не поможет. Все равно блогосфера будет так или иначе опошлять журналистику. Это слишком широкое поле.
Андрей Быстрицкий: На этой жизнеутверждающей ноте мы и закончим нашу программу. Всего хорошего.
Майкл Бом: Всего доброго.
«Нельзя бороться деструктивно, нужно бороться конструктивно»
(М. Бом на телеканале «Дождь», 1 августа 2013 г.)
Ведущая: Всем добрый день. Мы встретились с Майклом Бомом, это корреспондент газеты «The Moscow Times». Майкл, здравствуйте.
Мы договорились встретиться и обсудить и Эдварда Сноудена, и Брэдли Мэннинга, истории которых во многом пересекаются и похожи. Но так все сложилось, что на первый план вышли новости, касающиеся Сноудена, который получил справку из ФМС, желанную справку, позволяющую ему покинуть пределы аэропорта Шереметьево и по крайней мере передвигаться на территории России. А менее получаса назад стало известно, что Сноуден тихо, минуя журналистов, покинул аэропорт Шереметьево и скрылся в неизвестном направлении. Как сказал адвокат Анатолий Кучерена, я догадываюсь, куда он поехал, но не скажу из соображений безопасности, потому что Эдвард Сноуден самый разыскиваемый человек сейчас в мире. Как вы думаете, Майкл, куда же двинется теперь Сноуден?
Бом: Не знаю. Думаю, что в какое-нибудь кафе, ему надоело Шереметьево, если он и был в Шереметьево. Злые языки говорят, что он вообще не был в Шереметьево, был на какой-то даче у ФСБ. Но это злые языки, это не подтвержденные факты.
Ведущая: Но один раз он точно там был, когда была встреча с общественниками, назовем ее так.
Бом: Это встреча, о которой мы знаем, а какие были встречи, о которых мы не знаем, это другой вопрос.
Ведущая: Ожидалось, конечно, что вот-вот Эдвард Сноуден покинет Шереметьево. Если говорить о версии его дальнейшей судьбы, ну поедет он по Золотому кольцу на экскурсию, например, или будет путешествовать по России. Что он вообще будет дальше делать? Что его дальше ждет?
Бом: Я думаю, что он будет избегать СМИ. Он дал эту пресс-конференцию, но очень скромную, короткую, без журналистов, если вы помните. Он хочет, чтобы речь шла именно о США, о злоупотреблениях Агентства национальной безопасности. Он может говорить о злоупотреблении Агентства национальной безопасности, а о себе – нет… Он скромный, он будет избегать этого.
Ведущая: Он говорил вроде бы, что он встретится с журналистами после того, как получит бумаги о временном убежище на территории Российской Федерации. Более того, я хочу напомнить, что Эдвард Сноуден сегодня собирался сделать некое заявление по поводу как раз Брэдли Мэннинга, об этом говорил не сам Сноуден, все это передается через WikiLeaks. Так вот WikiLeaks сегодня писали в своем Twitter, что должно последовать какое-то заявление. Что это может быть? Он будет как-то солидаризироваться с Мэннингом, будет говорить о том, что вот еще один пострадавший?
Бом: Завершение дела Мэннинга не сулит ничего хорошего для самого Мэннинга. Что касается Сноудена, его разоблачения не подпадают под закон о защите разоблачения, то есть он не разоблачал государственные преступления. Что касается Мэннинга, то какую-то часть государственных преступлений он разоблачил, это действительно государственные преступления. Все помнят видео, когда стреляли из вертолета, это военное преступление. В этом случае Мэннинг герой, и если бы Сноуден разоблачил какое-то преступление, я бы первым назвал его тоже героем, но он этого не сделал. Другое дело, что Мэннинг предал огласке 700 тысяч секретных документов. Какая-то их часть связана с преступлениями, но большинство не должно было стать достоянием общественности. То есть это какие-то дипломатические депеши о том, что какой-то посол думает о Путине, что он альфа-самец. Это вообще не имеет никакого отношения, народ не должен знать это. Народ должен знать, что творит государство, какие преступления государство совершает, а как какой-то посол или дипломат думает о Путине или о президенте Туркменистана, – было такое: мол, президент Туркменистана тупой, – это уже хулиганство. В том числе из-за этого его судили, Мэннинг не имел на это права.
Ведущая: Все-таки мне кажется, что у них больше общего, чем разницы. Смотрите: и тот, и другой работали на государство, и тот, и другой раскрыли государственный секрет, и тот, и другой сделали это бесплатно, они не из корысти делали это, а из каких-то внутренних побуждений.
Бом: Идеологических.
Ведущая: Да. И тому и другому грозит серьезное наказание, но при этом Брэдли Мэннинг в настоящий момент в штате Мэриленд ждет решения военного трибунала и думает: сколько же мне дадут, 116 лет тюрьмы или все-таки 136? А Эдвард Сноуден поехал куда-то со своей спутницей. Может быть, плачевная история Брэдли Мэннинга как раз вызовет больше сочувствия к фигуре Сноудена именно из-за этих схожих моментов в их судьбе?
Бом: И да, и нет. Поскольку Сноуден сбежал, получается, что он трус, а Мэннинг не сбежал. И между прочим Эллсберг не сбежал, это известный человек, который разоблачил бумаги Пентагона.
Ведущая: В начале 70-х.
Бом: Да, он предстал перед судом. Вот это мужество.
Ведущая: Давайте уточним, а у Брэдли Мэннинга были вообще возможности сбежать?
Бом: Я не знаю. Но Сноуден запланировал свое бегство заранее. Помните, он сказал шефу, что он болеет и ему нужно срочное лечение в Гонконге? Это, конечно, ложь была. Поэтому это не очень хорошо для него, если его экстрадируют, если его поймают. Конечно, этот факт не в его пользу.
Ведущая: Что касается того, что разоблачать следует только преступления, то кто принимает решение по поводу того, что гражданам знать надо, а что не надо?
Бом: Суд присяжных или судья. Все сводится к одному – это военное преступление или просто государственное преступление, или это просто сплетни. Если это преступление, тогда народ должен об этом знать. Это идет на благо общества, и преследовать разоблачителя в принципе нельзя. И Мэннинг, и Сноуден нарушили присягу, но если, нарушив присягу, Мэннинг разоблачил государственное преступление, он должен быть защищен.
Ведущая: Им обоим было сложно принять это решение, они же подозревали, чем это может для них закончиться. Они подозревали, что их жизнь полностью изменится, и изменится в худшую сторону, что им будет очень тяжело. Вряд ли они искали именно такой славы. Они, может быть, оба не имели возможности отделить важное от неважного, – они хотели, чтобы просто все граждане знали все, ведь открытый мир?
Бом: Да, это радикальная гражданская позиция, это специфический тип человека. Это очень редкий тип человека. Со стороны Мэннинга это еще осложняется тем, что у него были серьезные психологические проблемы, и это фиксировалось. Я вообще удивляюсь, как он мог получить доступ к секретной информации.
Ведущая: Это удивительно, как его вообще взяли в армию со всеми сложностями? Хочу сказать нашим зрителям, что у Брэдли Мэннинга есть проблемы с определением пола, он не может решить, кто он: мужчина или женщина. Он сказал своему близкому другу, который очень много дает интервью и рассказывает о своих разговорах с Мэннингом, что больше всего меня печалит не то, что я сяду в тюрьму, я готов к этому, я готов к долгому сроку в тюрьме, а то, что везде, во всех газетах мира я буду фигурировать как мужчина. Все будут писать, что Брэдли Мэннинг – мужчина. То есть у него совершенно другие дела в голове.
Бом: Он столько сигналов подавал, что он неадекватный человек, что у него серьезные проблемы. Он обращался к военному психологу, у Мэннинга фиксировали приступы, но все равно не лишили его доступа к секретной информации. Единственное объяснение – это разгильдяйство. Такое бывает и не только в России, но и в Америке тоже. Я думаю, что есть еще один нюанс – сам факт, что он гомосексуалист. Понимаете, он принадлежит к защищенной группе американцев. Я думаю, что это как раз изнанка политкорректности, что не дай Бог обидеть гомосексуалиста. Может быть, руководство боялось судебного процесса, что это расценят как дискриминацию геев. Этот очень спорный вопрос насчет прав гомосексуалистов. Это слишком далеко зашло. Их надо защищать, как все меньшинства, но чтобы это не слишком далеко заходило.
Ведущая: Если явные проблемы с психикой есть, почему это не является смягчающим обстоятельством на судебном процессе? Почему военный трибунал, вынося решение, не принимает это во внимание? Я даже не слышала такого предположения, что его могут отправить на лечение, речь идет только о тюрьме.
Бом: Его пытались лечить там, но он не подлежал лечению. В принципе это и есть смягчающий фактор, но судья не принял это. Была и дедовщина над ним, то есть издевались над ним. Это армия, – понимаете, это все-таки не гражданский мир. Но, с другой стороны, у нас в Америке армия добровольная, никто не заставлял его идти, поэтому он несет ответственность за это в какой-то мере.
Ведущая: То, что они разные люди – Сноуден и Брэдли Мэннинг – это, конечно, очевидно. А как вы объясняете такой всплеск выступлений, само существование WikiLeaks, что есть такие люди, как Брэдли Мэннинг, как Эдвард Сноуден? Они же вскрывают сложную проблему, которая существует в самом государственном устройстве, в обмене информацией, в открытости государства перед обществом? Почему об этом говорится значительно меньше, чем о том, что нужно выдать Сноудена, нужно осудить Мэннинга? Вам не кажется, что это имеет немножко репрессивный характер?
Бом: Почему? Газеты писали об этом, что есть массовая, тотальная слежка, не за американцами, а за иностранцами, потому что американцы все-таки защищены четвертой поправкой. Действительно Сноуден добился своего, это сейчас обсуждается, есть реформы, но цель не оправдывает средства. Это его гражданская позиция, что слишком много засекречено, и он прав. Просто то, что десятки миллионов документов засекречены, это перебор, давно уже перебор. Каждая администрация засекречивает слишком много. Это легитимная борьба, и его претензии к государству легитимные, но он должен был бороться, не идя на разрушения, не слив все, – он должен был работать через демократическую систему.
Ведущая: Вот и наши власти так говорят: нельзя бороться деструктивно, нужно бороться конструктивно, например, участвовать в выборах, самому становиться политиком. Мы это тоже здесь слышим.
Бом: Да, но здесь это звучит как издевательство, а в Америке есть механизмы гражданского общества, через которые можно все решать. Конечно, легче просто сливать все и разрушить все, но это против закона. Есть механизмы: есть Конгресс, есть независимый институт следователя, есть разные методы, когда вы хотите изменить систему. Но это слишком долго или хлопотно, а он хотел все и сейчас. Он, как и Ассанж, радикал. Он считает, что все должно быть рассекречено, но не бывает так. Я понимаю, что есть перебор в сторону секретов, но в каждом государстве есть свои секреты. Это слишком неадекватная и радикальная позиция изначально, что народ должен знать все, но так не бывает. Даже в Швейцарии есть секреты, тем более в Америке.
Ведущая: Майкл, спасибо большое. Это был Майкл Бом, корреспондент газеты «The Moscow Times».
