Текст книги "Жизнь как пазл, составленный из чрезвычайно лучезарных кошек"

Автор книги: Майкл Бишоп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Упала, наверно, – говорит она. – Многие думают, что кошки слишком ловкие, но они тоже могут поскользнуться. Наверно, Хэди, милашка моя, совсем забыла об этом. И вот что случилось.

Ты благодарен Кэрол Грейс за то, что сегодня она берет на себя похороны и молитвы. Молясь, она меланхолично замечает, что каждый может упасть. Каждый.

– Хватит с меня этого фуфла, – говорит Пенфилд. – Скажи лучше, чем ты занимался в Рокдейле. На кого работал и зачем.

– Делал что мог, – бормочу я, – работал, чтобы голова моя стала крепкой и жесткой, словно тиски.

– А вот сейчас ты просто жонглируешь котами, Адольф, – говорит Пенфилд.

Вы с Ким Югэн в мастерской наедине: остальные дети из Синей Группы (в Доме Диких Детей их две, Синяя и Золотая) ушли на экскурсию. Ты размазываешь акриловую краску по аляповатому рисунку: кошка вниз головой шагает по потолку. Внизу женщина и мальчик-подросток показывают на нее пальцами, лица их полны ненависти.

– Они злятся на кошку или друг на друга? – спрашивает Ким.

Ты смотришь на нее. Что за глупый вопрос!

Ким обходит тебя и встает за плечом. Будь у нее побольше честности, она сказала бы тебе прямо: никакой ты не художник. Может, рисунок приоткрывает какие-то твои глубины, но одновременно с этим он явно говорит: таланта к живописи или рисунку в тебе ни на грош.

– Ты слышал о британском художнике по имени Луис Уэйн? – спрашивает Ким. – Он жил с тремя незамужними сестрами и оравой кошек. Шизофрения не проявлялась до шестидесяти. Это поздно.

– Везунчик, – говоришь ты. – Ему не пришлось долго быть шизиком.

– А теперь послушай. Уэйн рисовал только кошек. Наверное, они ему правда очень нравились. Поначалу это были прилизанные реалистичные кошечки для календарей и открыток. Шлак на продажу. Но потом, когда ему начало казаться, что завистливые конкуренты облучают его рентгеном или что-то в этом духе, кошки его стали ужасно чудными, злыми, угрожающими.

– Чуднее, чем мои? – Ты тычешь кисточкой в рисунок.

– О, да у тебя просто котик-душечка. – И она продолжила: – За те пятнадцать лет, что он провел в больнице, Уэйн нарисовал целую кучу лупоглазых котов с колючей шерстью на фоне ярких неоновых аур и электрических полей. Великолепная геометрия. Сейчас бы подумали, что это компьютерная графика. В любом случае, эти безумства выглядели куда лучше – яростней, внушительней, – чем чушь, которую он делал в здравом уме.

– То есть я останусь неудачником, если не слечу с катушек еще сильнее?

– Нет. Я пытаюсь сказать тебе вот что: треугольники, звезды, радуги, повторяющиеся узоры, которые Уэйн помещал на свои картины, – это отчаянная попытка… ну, скажем, упорядочить хаос, что царил внутри него. И это бесконечно трогательно. Уэйн единственным известным ему способом пытался бороться, пытался повернуть вспять процесс распада его взрослой личности. Ты понимаешь?

Но ты не понимаешь. Не совсем.

Ким стучит по твоей акриловой кошке бордовым ногтем:

– Ты не станешь новым Пикассо, но тебе и не грозит такая ужасная шизофрения, какой страдал Уэйн. Единственная странность твоего рисунка в том, что кошка ходит по потолку. Цвета, композиция, все остальное настолько нормально, что это успокаивает. Хороший признак в смысле твоего психического здоровья. И еще: доктора, которые лечили Уэйна, не могли дать ему нейролептик. А мы можем.

– Твое здоровье. – Я делаю вид, что залпом выпиваю чашечку галдола.

Ким улыбается.

– Так почему ты нарисовал эту кошку вверх ногами?

– Потому что я сам живу вверх ногами, – говоришь ты.

Ким чмокает тебя в щеку:

– Ты не виноват, что биохимические процессы в твоем мозгу пошли не так, дорогой. Ты не отвечаешь за свой обмен веществ. Будь к себе поснисходительней, ладно?

Ты роняешь кисточку, притягиваешь Ким к себе и пытаешься потереться носом об ее шею. Она без труда отклоняет твою руку и отталкивает тебя.

– Но вот это, – говорит она, – тебе придется контролировать. Мы друзья, а не любовники. Прости, если ввела тебя в заблуждение. Мне очень жаль, серьезно.

– Если ты уже заканчиваешь головоломку, а кусочки не складываются вместе, – рассказывает тебе Хоуи, – бритва всегда под рукой.

Ты пытаешься взять лезвие в руки. Оно острое с обеих сторон. Ты режешь себе палец. Капельки крови брызжут на пазл с кошками.

Какой-то парень отвозит тебя на грузовике к платформе для подготовки образцов Рокдейлской компании. Там же находится разгрузочный док. Это грузовой автофургон без номеров; задняя стенка кабины водителя глухая, без окошка. Похоже, водители грузовика меняются чуть ли не каждую неделю, а вот ты как прилепленный сидишь на этой бетонной платформе уже два месяца. Рядом с тобой клетки на полозьях и камера для усыпления. Дирк Хили поставил тебя здесь начальником, и теперь, когда он уехал куда-то по делам, ты окончательно становишься важной шишкой.

Работа твоя рассуждений не требует, но силы высасывает только так. Благодаря кирпичной стене, что огибает комплекс Рокдейла сзади, а также кленам, которые ограждают разгрузочный док, твоя голова еще не разваливается на части. Хили держит тебя на сниженной дозе галоперидола – меньше, чем ты принимал, пока вы с Марти еще были женаты. Говорит, что тебя перекармливали лекарствами. Говорит, что ты был – ха-ха три раза – «безучастным рабом наркотиков». Ему виднее. Он многие годы блестяще проработал в национальном медицинском снабжении.

– Оглянуться не успеешь, как мы возьмем тебя в центральный офис, – убеждал он тебя пару недель назад. – Работа на платформе – это своего рода испытание.

Парень в грузовике дает задний ход и начинает разгружаться. Десятки кошек в клетках. На тебе кожаные перчатки до локтя и плотный фартук; ты чувствуешь себя старомодным кузнецом с Запада. Коты – это куски лома, которые нужно перековать заново. Ты задвигаешь клетки дверьми вперед в соединительный блок между платформой и камерой для усыпления, а затем тычешь кошек сзади или с боков длинным металлическим прутом, пока они не спасаются от тычков в камере. Когда она заполняется целиком, ты опускаешь защитную дверцу, проверяешь приборы, подаешь газ. Он шипит громче, чем коты, что карабкаются друг по другу наверх; его свист громче звуков их возни, громче их воя. Кошки постепенно стихают.

Вручную ты выгружаешь дохлых кошек из камеры, волоча их за лапы и хвосты. Ты больше не ощущаешь себя кузнецом. Теперь ты – зверолов из девятнадцатого века. Ты наваливаешь в повозку лисьи, бобровые, кроличьи, волчьи и ондатровые шкуры. Ты отвезешь их на рынок. Шкурки довольно симпатичны, хотя некоторые заметно испорчены разными кожными болезнями и толстым слоем перхоти из задохнувшихся блох. Сколько за них дадут?

– Девять пятьдесят за штуку, – сказал Дирк Хили. Что-то не похоже. Они больше не двигаются. Они – даже если и были когда-то такими – больше не «чрезвычайно лучезарны». Они похожи на пустые мешки, они мертвы, а мех их отравлен ядовитым газом.

Рядом с кучей кошек на платформе стоит огромная тачка. Ты разматываешь шланг и заполняешь ее водой. Дирк приказал тебе топить задушенных кошек, чтобы убедиться, что они и правда умерли. Разумно. Иные кошки выносливы, как маленькие черти. Они будут призывно тебе мяукать или слабо барахтаться в груде себе подобных, пока не поднимешь их и не швырнешь в тачку. Вода в тачке ставит последнюю точку. Ее решение непререкаемо. А еще она вымывает из шерсти блох и самые заметные коросты. Ты перетаскиваешь поближе складной стул и выбираешь из кучи кошек с антиблошиными и именными ошейниками, с метками о прививках. Ты снимаешь все эти штуковины. Работаешь в перчатках; промокшие кошачьи трупики покоятся на твоем фартуке, словно в гамаке. Непростая задача, учитывая, что мокрые пальцы перчаток все время соскальзывают.

Если светит солнце, ты выносишь мертвых кошек на освещенную часть платформы и раскладываешь их сушиться ровными рядами.

– Вы можете как-то сделать так, чтобы он перестал мямлить? – спрашивает Пенфилд кого-то в комнате. – Его показаний почти не разобрать.

– Он проигрывает воспоминания у себя в голове, – говорит кто-то. – И, похоже, он начинает вести себя с нами, как аутист.

– Слушайте, – говорит Пенфилд, – нам нужно заставить его выражаться четче, или мы тут просто зря теряем время.

Спустя два месяца после развода ты едешь в Спартанберг, к Брэггам, чтобы повидать Джейкоба. Мистер Брэгг – Хоуи – перехватывает тебя у подъездных ворот, словно узнав о твоем приближении по приборам слежения.

– Прости, – говорит он. – Но Марти не хочет тебя видеть, и еще она не хочет, чтобы ты виделся с Джейком. Если ты сейчас не уйдешь, мне придется позвонить в полицию, чтобы тебя… ох… ну, удалили с нашей территории.

Ты не протестуешь. Идешь через дорогу обратно к машине. Отсюда тебе видно, что на кирпичных столбиках по обе стороны от кованых ворот сидят рычащие гранитные львы. Ты не припомнишь, чтобы видел их раньше, но гранит весь растрескался и словно покрылся сеткой, значит, они тут уже давно.

Вот ведь загадка…

Раскладывая дохлых кошек, ты даешь им имена. Всегда одинаковые: Мехитабель, Феликс, Сильвестр, Том, Хитклифф, Гарфилд и Билл. Этих семи имен должно хватить всем кошкам на платформе. Поэтому, когда клички заканчиваются, а кошки еще нет, ты просто добавляешь к именам римские цифры:

Мехитабель II, Феликс II, Сильвестр II, Том II и так далее. Очень стройная система, для работы подходит. Однажды у тебя закончились кошки, только когда ты дошел до Сильвестра VII.

Ты в Нотасулге. Учишься в пятом классе. Вам показывают фильм об американской программе космических исследований.

Нарезка из древнего видеосюжета: кошка – даже скорее котенок – висит, подвешенная к потолку за лапы. Потолок сделан из металла. Ученый, который разработал эксперимент (его целью вроде было изучить реакцию котенка на положение вверх тормашками, чтобы затем использовать эти данные при работе с космонавтами на орбитальной станции), прикрепил магниты к лапкам животного. Теперь они притягивались к металлической поверхности.

Подобным же образом ученый обошелся и с парой мышей: хотел посмотреть, смогут ли они отвлечь или привлечь котенка. А может, им удастся его напугать? Но не тут-то было. Он боится не мышей (это чрезвычайно апатичные и скучные представители своего вида), а незнакомых условий, в которых оказался. Насколько позволяют ему силы, он пытается сбежать от магнитов. Ушки его прижаты к голове, а пасть открыта в безмолвном крике. На заднем плане диктор объясняет, насколько важен и полезен такой эксперимент.

Но его никто не слушает, потому что почти все дети в классе мисс Байшер ревут от смеха, глядя на котенка. Ты оглядываешься, изумленный, и тебя чуть не тошнит.

Милли Хекер, Агнес Ли Терранс и еще несколько девочек, кажется, испытывают такое же отвращение, но сцена длится недолго – возможно, она короче, чем твои воспоминания, что идут как в замедленной съемке. На секунду тебе кажется, что ты и есть тот котенок, а весь мир перевернут с ног на голову. Это мучительное ощущение.

– Я знаю, что тебе казалось, будто злые люди пытаются захватить твой разум и контролировать мысли, – говорит доктор Холл, директор «Тихой гавани». Он только что вернулся из крыла для стариков и теперь поглаживает кастрированного кота. – Но это всего лишь симптом того, что химия твоего мозга дает сбой. На самом деле…

Едва живой от усталости, ты тащишься через задние ворота Рокдейла. Трехкомнатная квартира, которую предоставил тебе Хили, находится совсем недалеко. Пока ты идешь по заросшему сорняками тротуару, к тебе подъезжает «Линкольн Таун Кар» последней модели. Тонированное переднее стекло со стороны пассажира опускается, и ты впервые смотришь на этого человека с лицом цвета сырого мяса. Он представляется: Дэвид Пенфилд. Вымышленное имя? Почему ты так думаешь?

– Если угодно, – говорит он, – можете думать, что я зоокоп. Полицейский по делам зверей.

Но ты не хочешь. С чего бы вдруг тебе возжелать такого: считать хорошо одетого человека с непримечательным лицом (и заметными следами прыщей) каким-то деклассированным элементом? Зоокоп, что за название, Господи Боже. Он что, детектив? Что ему нужно?

А затем ты очутился в машине с Пенфилдом и двумя его немногословными приятелями.

А затем вы уже на автостраде, и один из сообщников Пенфилда – или его головорезов? – лепит на свое тонированное стекло одну из этих тупых игрушек в виде кота Гарфилда с лапами на присосках. Что это? Предупреждение? Упрек? Насмешка?

А затем ты оказываешься в подвале, который совсем не похож на благотворительную столовую методистов. А затем ты лежишь лицом вверх, распростертый на каком-то столе… А затем ты ничего уже не знаешь.

Тело Марти украшено узором из схематичных синих цветов: один на шее, на груди еще несколько и целый букет цвета индиго на молочно-белой равнине живота. Ты таращишься на нее в хмельном изумлении. Женщина, на которой ты собираешься жениться, за ночь превратилась в арабеску из волнующих цветочных синяков.

– Марти, – шепчешь ты. – Марти, не оставляй меня. Не увози моего сына, Марти.

Пенфилд, также известный как Зоокоп (тебя озаряет, когда ты погружаешься в коробку с деталями пазла), – не настоящий полицейский. Он ненавидит тебя, потому что у Хили ты занимался работой отвратительной, презренной, подлой. Так и есть, так и есть. Он хочет добраться до Хили, которого вот уже неделю нигде не видать. Может, он сбежал на Барбадос, или на Юкатан, или в Сен-Тропе.

Пенфилд – зоозащитник и экотеррорист. У него есть богатые спонсоры, и настроен он весьма решительно. Процедура ЭРМ, которой он со своими сообщниками тебя подвергает, призвана доказать вину старины Дирка, узнать, где он находится, и обречь на гибель его самого и его сообщников, которые, естественно, заслужили такой участи. Как и ты. Ты это заслужил. Спорить тут не о чем.

– Боже, – говорит Пенфилд, – отвяжите этого сукина сына и отнесите его наверх. А потом оставьте его где-нибудь подальше. Где-нибудь за городом.

* * *

Ты едешь в приют, чтобы подыскать замену Прыгуше и Осси, которых отравили газом три или четыре года назад. Служащая говорит, что у них предостаточно возможных кандидатов на «усыновление». Ты проходишь между рядами клеток. Котята возятся в грязных опилках, бьют друг друга лапками, мяукают. Угнетающее зрелище.

– Вот этого, – наконец говоришь ты.

– Да, он миленький, – одобряет служащая. Вообще-то, если бы она ответила иначе, ее бы уволили. Весь смысл приюта в том, чтобы раздавать животных, а не обрекать их на гибель.

– Это для моего сына Джейка, – объясняешь ты. – Его астма уже лучше. Мне кажется, он ее скоро перерастет.

– Посмотри на мою головоломку, – говорит Хоуи, выдергивая у тебя из рук бритву. – Тут повсюду твоя кровь…