Текст книги "Священная кровь и священный грааль"

Автор книги: Майкл Бейджент

Соавторы: Ричард Ли,Генри Линкольн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

Бунт в Иудее повлек за собой первое массовое бегство евреев из Святой Земли, а второе произошло шестьдесят лет спустя, в 132 г., и последовало оно за новым бесплодным восстанием, которое спровоцировало изгнание всех евреев из Иудеи, декретированное в 135 г. императором Адрианом. Таким образом, отныне Иерусалим стал римской колонией под названием Элия Капитолина.

Как мы видим, жизнь Иисуса разворачивалась в особенно беспорядочное время, продолжавшееся сто сорок лет, то есть еще долго после его смерти. Она была отмечена неизбежными психологическими и культурными симптомами, присущими подобным ситуациям, а именно: положению ожидания и надежды на мессию, который вырвет свой народ из рук угнетателей. В этом смысле можно, забегая вперед, сказать, что применение этого определения исключительно к Иисусу было результатом неполного анализа фактов, как на историческом, так и на семантическом уровнях.

Впрочем, в то время с мессией не связывали никакого понятия о божественности, и современники Иисуса не преминули бы удивиться такой ассоциации мыслей. «Мессия» по-гречески будет «Христос»; как и в древнееврейском языке, это слово означает всего-навсего «помазанник Божий», и применялось оно чаще всего к монархам. Так, Давид, будучи священным царем, стал «мессией» или «христосом», как и все остальные еврейские ветхозаветные цари. Еще во времена римского владычества в Иудее верховный священник, назначаемый администрацией, также носил титул «Священника-Мессии» или «Священника-Христоса».

Для зелотов и для всей оппозиции Риму этот священник, по-видимому, был «лжемессией». Настоящий, ожидаемый Мессия был совсем другим; это был законный «потерянный царь», еще неизвестный потомок Давида, назначенный судьбой спасти свой народ от тирании Рима. Это ожидание достигнет размеров настоящего коллективного бреда при жизни Иисуса и не исчезнет с его смертью, и бунт 66-70 гг., конечно, был облегчен пропагандой и возбуждением, умышленно поддерживаемыми зелотами во имя будущего пришествия Мессии.

Причем, как мы видим, ждали именно Мессию-человека, являющегося царем и помазанником, а также, по мнению народа, политическим освободителем. Это тоже персонаж, в основном, чуждый будущей христианской идее «сына Божьего»; Короче говоря, по своему происхождению Иисус звался «Иисусом-Мессией», то есть по-гречески «Иисусом-Христом», и это название, чисто функциональное обозначение, деформировалось и стало именем собственным Иисуса Христа.

Грубые репрессии, которым подвергся еврейский народ в 66-70 гг. вследствие напрасной попытки восстать, положили конец мессианским надеждам. По крайней мере, такова была видимость, ибо они, приняв впоследствии религиозный облик, выкристаллизовались в Евангелиях, откуда они почерпнули новые силы.

Известно, что Евангелия писались не во времена Иисуса; по большей части они составлялись между 66-74 гг. и 132-135 гг., то есть между двумя периодами, когда Иудея пыталась реагировать на суровость римской власти. Но их источники явно имели более древнее происхождение: написанные, но исчезнувшие во время всеобщего шквала документы, и особенно устные предания. Эти последние передавались по рассказам вторых, третьих, четвертых лиц, то есть сильно искаженными в том или ином смысле, или же основанными лишь на личных воспоминаниях отдельных людей, знавших Иисуса, встречавших его или присутствовавших при распятии, которые, следовательно, обращались к своей памяти.

Написанное вскоре после 64 г. во время всего первого восстания Иудеи Евангелие от Марка считается самым ранним, за исключением последующего добавления, относящегося к воскресению. Уроженец Иерусалима, Марк, кажется, не был учеником Иисуса; зато вполне вероятно, что он был одним из товарищей св. Павла, ибо текст его, несомненно, несет на себе отпечаток идей последнего. Как мы видели из письма Климента Александрийского, этот текст был написан в Риме и, в основном, для греко-римской публики. Это важная деталь, ведь в тот момент, когда Марк писал свою книгу, Иудея находилась в состоянии быстро надвигавшегося восстания, и тысячи евреев уже были приговорены к распятию. Так что было бы неразумным, если Марк хотел найти слушателей среди римлян, представлять Иисуса политическим агитатором или врагом всемогущей тогда римской власти. Чтобы передать свое послание римлянам, он должен был игнорировать их ответственность за смерть Иисуса, оправдать местную власть и открыто перенести обвинение за некоторые еврейские круги. Ведь это отношение было принято затем другими евангелистами, как и всеми первыми христианами, ибо только при таком условии их сочинения, да и сама Церковь, новая и непрочная, могли иметь шанс выжить.

Евангелие от Луки датируют примерно 80-м годом. Произведение греческого врача было предназначено для культурной римской публики Цезарей, административной столицы Палестины, и он тоже следил за тем, чтобы не навлечь на себя враждебность римлян, неловко пытаясь определить виновных за смерть Иисуса. Что касается Матфея, который написал свой текст около 85 г., то он принял сторону Марка и Луки, предпочтя оправдать римскую власть. Написанное по-гречески и сильно проникнутое эллинистической мыслью, больше половины этого произведения вдохновлено Евангелием от Марка. По поводу Матфея заметим, что он был настоящим евреем, быть может, изгнанным из Палестины, и которого не надо путать с учеником Иисуса, носившим то же имя и жившим до него.

Наконец, что касается Евангелий от Марка, Луки и Матфея, напомним, что их называли «синоптическими» в силу характеризующего их сходства, подобия, которое можно заметить сразу, проводя параллельное сравнение колонок текста. Действительно, все три кажутся имеющими бесспорное общее происхождение, устное либо письменное, но в последнем случае – исчезнувшее со времен их редактирования.

Евангелие от Иоанна имеет другие источники и во всех пунктах отличается от трех предыдущих. О его авторе неизвестно ничего, и в самом произведении на это ничто не указывает, и только во II в. церковные предания назвали его Иоанном. Это четвертое и последнее Евангелие было написано, вероятно, сразу же после 100 г. в окрестностях греческого города Эфеса, и в нем содержатся характеристики, представляющие огромный интерес.

Этот текст гораздо более мистический, чем другие, он окрашен некоторым гностицизмом. Он не сообщает ничего о рождении Иисуса; синоптики настаивают на его деятельности в Галилее гораздо больше, чем на Событиях, происшедших на юге Палестины, а Иоанн мало рассказывает о начале общественной деятельности Иисуса, зато уделяет больше внимания его присутствию в Иудее, и особенно в Иерусалиме. В противовес Матфею, Марку и Луке его рассказ о распятии, кажется, основан на свидетельстве из первых рук, и, кроме того, он описывает некоторые события, не фигурирующие в первых трех Евангелиях: свадьба в Кане, беседа с Никодимом, появление Иосифа из Аримафеи, воскресение Лазаря (изъятое, как мы уже знаем, из текста Марка).

На основе этих констатации многие комментаторы склонны думать, что Евангелие от Иоанна, несмотря на его более позднее написание, быть может, является самым достоверным из четырех. В нем автор не только знает предания об Иисусе, на которые ссылаются синоптики, но он использует особые и неизвестные другим источники; во всяком случае, кажется, что он очень точно и лично знаком с ситуацией в Иерусалиме до бунта 66 г. «За последним Евангелием, – признает один из этих комментаторов, – стоят древние предания, независимые от других Евангелий»; и другой, ибо это не единственное мнение:

«Евангелие от Иоанна, несмотря на его более позднее написание и отличную от Марка хронологию, кажется основанным на более древних и, вероятно, более достоверных преданиях».

Мы тоже разделяем это мнение. Текст Иоанна, конечно, подвергся таким же изменениям, что и тексты его предшественников, но в последнем анализе он остается самым верным и самым близким к истине. И именно он даст нам доказательства, в которых мы нуждаемся, для того, чтобы подтвердить нашу гипотезу.

Будучи далекими от желания дискредитировать Евангелия, мы имеем только одно желание: подвергнуть их строжайшей критике с целью отделить истинное от ложного и постараться найти за оболочкой сказки следы исторической действительности, которая, безусловно, послужила ей основанием. В этом случае нам нужно было сначала поискать элементы, позволяющие сделать выводы о том, что Иисус был женат на женщине, названной «Магдалеянкой». Конечно, эти элементы проявляются не очень четко; мы должны были искать их между строк, за намеками и недоговоренностями, за теми или иными противоречивыми, ничего прямо не говорящими деталями; в безликом забвении и неких необъяснимых опущениях. Что же мы тогда откроем? Естественно, не формальные доказательства этого брачного союза, но, может быть, совокупность достаточно обоснованных обстоятельств, способных показать, что таковое событие вполне логично могло бы иметь место.

Сразу же мы оказались перед некоторым количеством вопросов, первый из которых, и самый важный, состоял в следующем:

Существует ли в Евангелиях свидетельство, говорящее в пользу возможной женитьбы Иисуса?

Нет, ни одного, и это очевидно, но также нет ни одного, говорящего о противном, и это очень удивительно, как это подчеркивал профессор Геза Вермеш из Оксфордского университета: «Евангелия хранят полное молчание по поводу семейного положения Иисуса… Речь идет о необычной в древнееврейском мире ситуации, которая заслуживает особого исследования». Ведь из Евангелий известно, что большое число его учеников, например, Петр, были женаты, и что, со своей стороны, Иисус не восхваляет целибат: «Разве вы не читали, что Создатель с самого начала создал мужчину и женщину?.. Так пусть мужчина оставит отца и мать и прилепится к жене своей, и будут двое единой плотью», – объявляет он в XIX главе от Луки. Это, а также древняя еврейская традиция, согласно которой было не только обычным, но и обязательным избрать путь брачного союза, уже может заставить предположить, что Иисус, вероятно, тоже был женат. Впрочем, целибат в те времена сильно осуждался – один еврейский писатель конца I в. даже приравнивает его к убийству – и за исключением некоторых ессейских общин было также обязательным для отца семейства найти жену своему сыну, как и обрезать его. Поэтому неженатый Иисус, обосабливающийся таким образом от своих современников и нарушающий закон предков, не преминул бы привлечь к себе внимание, и Евангелия говорили бы об этом, как об особенности, достойной того, чтобы ее отметить. Но нигде нет вопроса о возможном безбрачии Иисуса, и это молчание само по себе, по нашему мнению, составляет достаточно серьезный признак того, что он был женат, коим не стоит пренебрегать. «Принимая во внимание культурное окружение той эпохи, – пишет также один современный теолог, – совершенно невероятно, чтобы Иисус не был женат задолго до начала своей общественной деятельности. Если бы он высказывался за безбрачие, то его речи наделали бы шуму и оставили бы свои следы в Евангелиях; но их молчание по этому поводу является достойным аргументом в пользу гипотезы о его браке. В еврейском контексте добровольное безбрачие было настолько необычным, что пробуждало всеобщее внимание и обсуждение всех».

Титул «равви», то есть раввин, часто применяемый к Иисусу в Евангелиях, усиливает это предположение. Взятый в самом широком смысле, это термин, очевидно, может означать лишь что-то вроде оратора, берущего слово от своего имени и для собственного удовольствия. Но высокий уровень образованности Иисуса, свидетельством чему является его диалог с врачами храма, наводит на мысль о том, что он был чем-то гораздо большим, чем просто оратор; вероятно, он практиковал высшую форму религиозного обучения, которая действительно давала ему право на официальный титул «равви». Но в таком случае и если, как считает некая традиция, Иисус действительно был «равви» в узком смысле слова, то брак его становится не только возможным, но безусловным, ибо еврейский закон определенным образом высказывается по этому поводу: «Неженатый человек не может претендовать на обучение других».

Впрочем, в четвертом Евангелии мы находим рассказ о свадьбе. Он нам знаком, ибо это «свадьба в Кане», но, тем не менее, он поднимает ряд определенных вопросов.

Эта сельская свадьба кажется всего лишь скромной местной церемонией, и новобрачные остаются безымянными. Однако, Иисус на нее «приглашен», и это очень любопытно, так как он еще не начал своей общественной деятельности; но еще более удивительно присутствие рядом с ним его матери, присутствие засвидетельствованное, но которое явно не имеет никакого смысла.

Помня рассказ о «свадьбе в Кане», некоторые на самом деле считают, что знают его настолько хорошо, что даже не стоит ему удивляться. И однако перечитаем его, глядя на пего по-новому, и посмотрим на Марию. Она не довольствуется простым напоминанием сыну о том, что надо наполнить кувшины вином, она просит его об этом так, что она сама кажется хозяйкой этих мест: «И как недоставало вина, то Матерь Иисуса говорит Ему: вина нет у них. Иисус говорит Ей: что мне и тебе Жено? еще не пришел час мой». Но этот ответ не смутил Марию, которая обратилась тогда прямо к слугам: «Что скажет Он вам, то сделайте», – просит она их. И слуги тотчас повинуются ей, словно они привыкли получать приказания от Иисуса и его матери.

А сам он, кажется, без особой спешки выполняет желание своей матери; здесь, в самом начале Евангелия от Иоанна, мы присутствуем при первом чуде – превращении воды в вино. Однако, до сих пор он еще ни разу не проявил своей необыкновенной силы, и Мария явно не должна была об этом знать. И даже если бы она о ней подозревала, для чего ей понадобилось устраивать демонстрацию в первый раз во время достаточно банальной церемонии? Ведь если верить евангелисту, то оба они всего лишь «приглашенные» на свадьбу, и не их забота следить за тем, как подаются кушанья, а их хозяину. Если только… если только в данном случае речь не идет о свадьбе самого Иисуса – тогда его вмешательство становится совершенно обоснованным…

Такое толкование фактов подтверждает последняя деталь. Сразу же после чуда «хозяин стола» – возможно, майордом или церемониймейстер, – попробовав новое вино, «зовет жениха и говорит ему: всякий человек подает сперва хорошее вино, а когда напьются, тогда худшее; а ты хорошее вино сберег доселе». Но ведь эти слова относятся явно к Иисусу, а у Иоанна, подчеркнем, они обращены к «жениху»… Не следует ли из этого заключить, следуя логике, что тот и другой были одним и тем же лицом?

Если Иисус был женат, имеем ли мы средство установить по Евангелию личность его возможной супруги?

За исключением Марии, его матери, там фигурируют всего две женщины, как бы входящие в ближайшее окружение Иисуса. Первая – это Магдалина, или точнее Мария из Магдала, то есть из Магдалы Галилейской, прозванной также Магдалеянкой, двусмысленная роль которой кажется умышленно затемненной. Так, у Марка и Матфея она появляется под своим именем только в момент распятия, среди учеников Иисуса; но Лука упоминает о ней гораздо раньше, когда Иисус в начале своей деятельности проповедует еще в Галилее, откуда, как кажется, она уезжает, чтобы сопровождать его в Иудею, или, по крайней мере, довольно поспешно отправляется туда вслед за ним. Как же можно вообразить себе, что она не была замужем, если в то время немыслимо было для незамужней женщины ездить одной по дорогам Палестины, и еще меньше – находясь в окружении «равви»? Затруднительная деталь, которая часто давала пищу для различных гипотез, и одна из них состоит в том, что Мария из Магдалы на самом деле была женой одного из учеников Иисуса; но в этом случае ее особенные отношения с, учителем и их интимность не преминули бы вызвать подозрения и" быть может, даже обвинения в супружеской неверности…

Несмотря на поверие, навязанное народными преданиями, Мария из Магдалы, сверх того, не фигурирует ни в одном из Евангелий в роли блудницы. Лука говорит о ней лишь в начале своей книги, как о женщине, из которой вышли «семь демонов», позволяя таким образом предположить, что она была одержима и что Иисус применил к ней какой-то способ изгнания дьявола. Но эти слова могут также быть намеком на какое-нибудь обращение или ритуал посвящения. Известно, например, что культ Иштар, или Астарты, «богини-матери» и «царицы Небес» включал семь степеней посвящения, и не исключено, что до своей встречи с Иисусом Магдалеянка была одной из многочисленных последователей этого культа.

В главе, предшествующей намеку на Магдалеянку и на семь демонов. Лука упоминает еще об одной женщине, которая «омыла благовониями» ноги Иисуса. Со своей стороны, Марк приводит ту же историю, также не уточняя имени женщины. Ни тот, ни другой, во всяком случае, не отождествляют ее с Марией из Магдалы, но, тем не менее, Лука объявляет, что речь идет о «грешнице». Не один раз было высказано мнение, что семь изгнанных демонов символизируют грехи Магдалеянки, которая, следовательно, в свою очередь, становилась грешницей; но и в этих условиях она не была той же самой женщиной с благовониями. Впрочем, если бы она участвовала в языческом культе, не стала ли бы она таким образом «грешницей» в глазах Луки и всех последующих поколений?

Но Магдалеянка была чем-то гораздо большим, чем блудницей из народных легенд. У нее на самом деле, как нам сообщает Лука, подругой была жена интенданта Ирода, и обе они вместе с другими подругами «помогали своим богатством» Иисусу и его ученикам. Следовательно, Магдалеянка, вероятно, была богатой, как и другая грешница, и Марк в своем Евангелии упоминает дорогую цену благовоний из народа, которыми были омыты ноги учителя.

Так почему же этот эпизод из жизни Иисуса имеет для нас такое значение? По нашему мнению, по причине того, что этот жест был не просто спонтанной реакцией импульсивной женщины, а мог принадлежать какому-нибудь специфическому ритуалу. Миропомазание – не будем об этом забывать – было действительно прерогативой царей и «законного мессии», чье имя означает «помазанник Божий». В силу этого помазания Иисус становился настоящим мессией, и женщина, посвящающая его в этот высший сан, облекалась в свою очередь одинаковой с ним значительностью.

Значительность очевидная, и она будет возрастать до самого окончания деятельности Иисуса, так как, согласно трем синоптическим Евангелиям, Магдалеянка пойдет во главе группы женщин, шествующих с ней через города и села, как Симон Петр – во главе учеников. Это она первой найдет опустевшую могилу на следующий день после казни, это ее выберет Иисус, чтобы «в первый день недели» поведать ей о своем воскресении. Итак, во всех Евангелиях Мария из Магдалы занимает привилегированное положение, и такое благосклонное к ней отношение должно было вызвать ревность друзей или других учеников Иисуса. Впрочем, может быть, именно по этой причине последующие народные предания попытались очернить этот персонаж. Представляя ее блудницей, ей мстили за первое место, которое она занимала в жизни Иисуса, и за ее интимность с ним; предоставляя ей эту единственную во всех Евангелиях связь с духовным учителем, ее не преминули запачкать в глазах потомков. Что и произошло. Сегодня о ней думают как о проститутке, и во времена Средневековья дома, предназначенные для раскаявшихся грешниц, назывались «Магдалинскими приютами». К счастью, Евангелия свидетельствуют, как мало заслуживала она такой репутации, целиком построенной на зависти и сплетнях.

Каким бы двусмысленным ни был этот образ, Мария из Магдалы – не единственная предполагаемая жена для Иисуса; действительно, есть еще одна, представленная в четвертом Евангелии, зовущаяся Марией из Вифании, сестра Марфы и Лазаря – это трое близких друзей Иисуса, причем богатых, ибо у них имелся дом в окрестностях Иерусалима, достаточно большой, чтобы принять Иисуса со всеми учениками. Кроме того, известно, что при доме этом имелся склеп и большой сад – доказательство того, что семья Лазаря не нуждалась и, возможно, входила в число местных аристократов.

В четвертом Евангелии, когда Лазарь заболел, Иисус только что покинул Вифанию и вместе с учениками находился на берегу Иордана. Он узнает эту новость, но, тем не менее, остается у реки еще два дня, и только после этого он отправляется в Иудею. По его прибытии Лазарь уже лежит в гробу, и Марфа в слезах принимает учителя со словами:

«Господи! Если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой!»

Этот рассказ интересен для нас, потому что в нем говорится о том, что Марфа, принимая Иисуса, была одна, а ее сестра Мария сидит в доме и выходит оттуда только по просьбе учителя. А тайное Евангелие от Марка, упоминаемое выше, высказывается на этот счет более определенно: она выходит из дома прежде, чем Иисус приказывает ей это, и ее тут же грубо отталкивают его ученики, и Иисус должен вмешаться, чтобы успокоить их.

Это отношение Марии, оставшейся в доме, в то время как ее сестра поспешно идет навстречу Иисусу, совершенно правдоподобно, ибо, согласно еврейскому обычаю «Шива», она соблюдает семидневный траур. Но почему она не присоединяется к Марфе в саду? Существует и этому очень простое, на наш взгляд, объяснение: действительно, по еврейским законам, женщинам в период «Шивы» запрещалось выходить из дома, и она могла подчиниться лишь приказу мужа, и в этом смысле поведение Иисуса и Марии из Вифании полностью совпадает с традиционным поведением еврейской супружеской пары.

Кроме того, Лука описывает следующий эпизод, подтверждающий гипотезу о возможном браке Иисуса с Марией из Вифании:

«В продолжение пути их пришел Он в одно селение; здесь женщина, именем Марфа, принимала его в доме своем; у нее была сестра, именем Мария, которая села у ног Иисуса и слушала слово Его. Марфа же заботилась о большом угощении и, подойдя, сказала: Господи! или Тебе нужды нет, что сестра моя одну меня оставила служить? Скажи ей, чтобы помогла мне. Иисус же сказал ей в ответ: Марфа! Марфа! Ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно; Мария же избрала благую честь, которая не отнимется у нее.»

(Лука, X, 38-42)

По просьбе Марфы можно догадаться, что Иисус здесь пользуется определенной властью; но еще более важным является его ответ, который намекает на супружеские узы, и можно понять также, что Мария из Вифании, как и Мария из Магдалы, является пламенной последовательницей учителя.

Как мы видели, много есть причин для того, чтобы считать Магдалеянку и женщину, омывшую ноги Иисуса, одним и тем же лицом. Но разве не могла быть ею Мария из Вифании, сестра Марфы и Лазаря? И следовательно, не имеем ли мы дело с одной и той же женщиной, появляющейся в Евангелиях в разных контекстах и в разных лицах? Во всяком случае, таково было мнение средневековой Церкви, и после нее, следуя некоторым народным преданиям, его разделяли многочисленные комментаторы Библии.

Согласно Матфею, Марку и Иоанну, при распятии присутствовала Магдалеянка, а не Мария из Вифании. Однако, если последняя была верной ученицей, каковой она казалась, то ее отсутствие в этот ужасный момент – смерти учителя через распятие – не кажется ли непонятным, если не скандализирующим? Или же она присутствовала, но под другим именем – Марии из Магдалы, о которой говорится в Евангелиях? Если одна и та же женщина представляет двух, то, гипотетически, конечно, все объясняется, и в таком случае, Мария из Вифании могла присутствовать при распятии.

Отождествленная с Марией из Вифании, Магдалеянка также могла быть женщиной, омывшей ноги Иисуса благовониями, и, наконец, как в четвертом Евангелии, Марией, сестрой Марфы и Лазаря, причем это подтверждается достаточно четко и два раза. Сначала в главе XI, 1-2:

«Был болен некто Лазарь из Вифании, из селения, где жили Мария и Марфа, сестра ее. Мария же, которой брат Лазарь был болен, была та, которая помазала Господа миром и отерла ноги Его волосами своими».

И второй раз в следующей главе:

«За шесть дней до Пасхи пришел Иисус в Вифанию, где был Лазарь умерший, которого Он воскресил из мертвых. Там приготовили ему вечерю, и Марфа служила, и Лазарь был одним из возлежавших с Ним. Мария же, взяв фунт нардового чистого драгоценного мира, помазала ноги Иисуса и отерла волосами своими ноги Его; и дом наполнился благоуханием от мира»

(Иоанн, XII, 1-3).

Из этих двух цитат видно, что Мария из Вифании и та, которая омывает его благовониями, бесспорно, являются одним лицом и, очень возможно, той же женщиной, что и Магдалеянка. Если Иисус был женат, то он, следуя логике, был женат на женщине, много раз появляющейся в Евангелиях под тремя именами и в трех различных ролях.

Если Мария из Магдалы и Мария из Вифании являются одной и той же женщиной, женой Иисуса, то Лазарь приходится ему шурином. Имеются ли в Евангелиях следы этой родственной связи?

Ни Лука, ни Матфей, ни Марк не упоминают о воскресении Лазаря, но мы уже знаем, что этот рассказ был изъят из первоначального текста Марка по совету Климента Александрийского. И только благодаря четвертому евангелисту, Иоанну, потомки узнали об этом событии из жизни Иисуса. Кажется, что Лазарь рассматривается как очень дорогой друг учителя, более близкий ему, чем его собственные ученики – независимо от воскресения, – и однако, что любопытно, он не принадлежит к узкому кругу его самых близких друзей.

В противовес ученикам, Лазарю тоже будет угрожать опасность, осведомляет нас Иоанн, когда знатные священнослужители решат избавиться от Иисуса и убить того вместе с ним. Помогал ли он учителю в его деятельности больше, чем сами его ученики, и совсем другим способом, не принадлежа к его близкому окружению, где о нем никогда не упоминается? И нужно ли видеть в угрозе ему возможную причину его отсутствия в день распятия, отсутствия, по меньшей мере, удивительного, для человека, вернувшегося к жизни, благодаря Иисусу?

Почему, наконец, эта смущающая деталь затем навсегда исчезла из Евангелий? Если только… Но сначала попробуем немного прояснить этот момент, восстанавливая факты:

Пробыв три месяца в Вифании, Иисус удаляется вместе с учениками на берег Иордана, куда посланник приносит ему весть о болезни Лазаря. Посланник не называет имени, он говорит только, как будто сообщает о хорошо известном человеке: «Господи, тот, которого Ты любишь, болен». И у Иисуса в этот момент интересная реакция: вместо того, чтобы поспешить к этому человеку, которого он «любит», чтобы помочь ему, он, кажется, напротив, принимает эту весть спокойно, если не сказать с некоторым безразличием. «Эта болезнь не к смерти, но к славе Божией, да прославится через нее Сын Божий» (Иоанн, XI, 4). Что касается его отношения, то оно смущает нас не меньше, ибо «он пробыл два дня на том месте, где находился», не беспокоясь явно о здоровье больного.

Наконец, он решает вернуться в Вифанию, объявляя своим ученикам:

«Лазарь, друг наш, уснул; но Я иду разбудить его».

В этот момент, уточняет Иоанн, Иисус говорит о смерти, и действительно, через несколько стихов он повторяет:

«Лазарь умер; и радуюсь за вас, что Меня не было там, дабы вы уверовали; но пойдем к нему».

На что Фома, называемый «Близнец», отвечает, обращаясь к другим ученикам:

«Пойдем и мы умрем с ним»

(Иоанн, XI, 16).

Что означают эти слова? Если Лазарь умер, ученики, во всяком случае, не имеют коллективного желания также умереть! Как же объяснить эту неспешность, которую Иисус, кажется, проявляет, чтобы отправиться в Вифанию?

Профессор Мортон Смит считает, что перед нами действительно разворачивается действие одного из таинств посвящения, многочисленных в Палестине во времена Иисуса. Эти таинства включали в себя ряд символических ритуалов, среди которых фигурировали «смерть» и «воскресение», недолгое времяпрепровождение в могиле – прелюдия к возрождению; затем следовал ритуал, ставший сегодня крещением – символическое погружение в воду, потом бокал вина – символ крови пророка или мага, возглавляющего церемонию. Ученик делил с ним содержимое бокала в знак совершенного мистического союза, в котором и тот, и другой, учитель и посвященный, составляли отныне единое целое. В самом деле, здесь мы находим характерные черты христианского крещения, установленного св. Павлом, и «тайной вечери» Иисуса и его учеников.

Жизнь Иисуса, продолжает профессор Смит, напоминает, впрочем, очень близко жизнь многочисленных магов и знахарей, которые ходили тогда по дорогам и городам Ближнего Востока: тайные сборища, тихие беседы с чудом исцеленными, приказ ничего не разглашать и привычка говорить исключительно параболами и аллегориями постоянно отмечали их поступки.

Именно с этой стороны вполне возможно, что Лазарь во время пребывания Иисуса на берегах Иордана мог оказаться вовлеченным в посвященческий ритуал, конечным этапом которого было символическое воскресение после предварительного пребывания в гробу. Желание учеников принять участие в этом ритуале «умирая с ним» теперь понятно, как понятна и безмятежность Иисуса, узнавшего о предполагаемой смерти Лазаря. Правда, Марфа и Мария кажутся глубоко смущенными, либо плохо поняв, либо неправильно истолковав это событие. Во время посвящения мог иметь место какой-нибудь инцидент, если только речь не шла о ловкой инсценировке, известной лишь нескольким близким друзьям.

Посвящение, особенная дружба… Лазарь беседует с Иисусом гораздо больше, чем с другими учениками – это, конечно, исключительные узы; и ученики, ревновавшие, быть может, попытались присоединиться к нему во время таинственного ритуала. Но почему Лазарь является единственным его участником? Почему неизвестный никому до сих пор и единственный из его приближенных, он пользуется у учителя такой неслыханной милостью? Почему век спустя еретики-карпократийцы придали этому рассказу такое большое значение? Почему Климент Александрийский изъял его из Евангелия от Марка? Не потому ли, что Иисус «любил» Лазаря больше, чем кого-либо другого? Или из-за тесных родственных уз, которые подразумевались между ними? Или же по обеим причинам одновременно? Все равно, четвертое Евангелие точно высказывается на этот счет, ибо, когда Иисус возвращается в Вифанию и оплакивает или притворяется оплакивающим смерть своего друга, свидетели этой сцены восклицают, подхватив слова посланника:

«Смотри, как Он любил его!»

(Иоанн, XI, 36).

Вспомним, что автор четвертого Евангелия, единственного, где фигурирует эпизод с воскрешением Лазаря, никогда не называет сам себя. Он говорит не об «Иоанне», но много раз о «любимом ученике», «о том, кого Иисус любил», позволяя таким образом думать, что он был избранным и пользовался ласковым отношением учителя. Это его, единственного, увидим мы выслушивающим откровения Иисуса во время последнего застолья: