Текст книги "Хармонт. Наши дни"

Автор книги: Майк Гелприн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Он осёкся. Никогда он не был себе хозяином, как бы ни старался, ни тщился ни от кого не зависеть. А сейчас в особенности. Он попросту наёмный рабочий, подписавший контракт. Одноразовый. Это они думают, что он будет таскать для них из огня каштаны. А он не будет, хрен им, яйцеголовым, или кто там за ними стоит. «Смерть-лампу» они получат, и всё. Если, конечно, он сумеет её добыть.

Рэдрик поднялся и, хотя ни в бога, ни в чёрта не верил, перекрестился. Шагнул к вертолёту. «Рачий глаз» полыхнул розовым, красным, снова розовым и затих.

– Свой! – заорал Рэдрик. – Слышишь, ты, сука, я свой, на, вот он, мой пропуск, видишь его? Подавись же им, ты, гадина.

Он в три прыжка одолел расстояние до вертолёта и четвёртым, не прекращая орать, вскочил на фюзеляж. И – ничего не произошло, лишь заскрипел под ногами смятый металл.

– Ах ты, – сказал Рэдрик. – Ах ты, поганка.

Он вернулся к насыпи и расстелил на земле карту. Была она вдвое больше той, что снабдил его, отправляя за Золотым шаром, Стервятник. А ещё была она вдвое подробней.

Честняга Лерой, Кудлатый Петер, Каракурт, считывал Рэдрик имена под крестами. Честнягу и Кудлатого он помнил, Каракурта нет. Кто же он был, этот Каракурт, и когда гробанулся? Вспомнить не удалось. Стервятник Младший, прочитал новую надпись под крестом Рэдрик. А вот это ты зря, Гуталин, подумал он, это ты напрасно, дружище. Артур Барбридж падалью не питался, скорее я её жрал, падаль, чем он.

Рэдрик стиснул зубы, утёр со лба пот и вновь принялся рассматривать карту. Никаких троп и проходов на ней обозначено не было, и он теперь знал почему. А были на карте наряду с крестами кружки, и под каждым кружком тоже стояла надпись, и не только слова, но и цифры.

«Батарейки 200. Зуды 75. Чёрные брызги 900. Пустышки 250. Гремучие салфетки 30. Белые вертячки 25. Сучьи погремушки 10».

Под восьмым кружком было написано «Смерть-лампа» и стояла цифра 1. Рэдрик вгляделся, располагался этот кружок рядом с крестом с надписью «Очкарик» и частично на крест налезал. Вернул, значит, Гуталин Очкарику лампу. Вернул, как сумел.

Рэдрик сложил карту, упаковал в брезент и упрятал свёрток под землю. Накатил сверху валун и широкими шагами пошёл к каменной осыпи, под которой лежал Очкарик.

Никакой это был не пикник, думал Рэдрик, отмахивая рукой в такт шагам. И не контакт это был, и не вторжение. Дрались они здесь, вот что это такое. Жабы-полицейские из неведомого мира гнались за беглыми каторжанами и здесь их настигли. Они наверняка были тёртыми парнями, эти каторжане, и жизни свои продали не задёшево. «Пустышки», «погремушки», «вертячки» – попросту то, что осталось от их оружия. «Полная пустышка» – явный же магазин к автомату, а пустая – тот же магазин, но израсходованный. Как же они называли оружие, стреляющее «чёрными брызгами»? А питающееся от энергии батареек-«этаков»? А подавляющее психику, как «зуда»?

Они все легли здесь, эти каторжники, преступники, отщепенцы, а возможно, и сталкеры. Но даже мёртвые, они оставили кое-что. У него сейчас прилеплен к ладони пропуск, тот, что равняет его с погибшими, ставит с ними на одну доску.

Рэдрик остановился. Затем поклонился на четыре стороны.

– Свой, – сказал он вслух. – Я понял. Я – свой. И Гуталин был свой, и, даже когда у нас не было никаких пропусков, вы ни мою, ни его жизнь не взяли.

Карл Цмыг, 28 лет, предприниматель

Карл Цмыг стоял у подножия пика Раундер, у самой границы Зоны, и в бинокль разглядывал неспешно переваливающую через вершину холма человеческую фигуру. Давненько никого в Хармонте не встречали с такой помпой, как возвращающегося из Зоны Рыжего. От голубых касок, щеголеватых костюмов и попугайских расцветок мундиров у Карла рябило в глазах. Интересно, сколько из них спали с моей женой, саркастически думал он, вглядываясь в лица. Что ж, жаловаться он не станет – кого берёт в жёны, он знал. Деньги не пахнут, а измены он переживёт. Зато в Зону ходить не надо, как Гундосому Герешу или вон Рыжему.

– Карл, друг мой!

Карл обернулся. Ричард Г. Нунан, кругленький, розовый, улыбающийся, спешил к нему, проворно протискиваясь через толпу. За собой он тащил за руку эдакую черномазую дылду, настоящую великаншу с детскими и наивными чертами лица. Карл вгляделся, где-то он определённо видел эту чёрную девку, или связано с ней было нечто такое…

– Позволь представить тебе Сажу, – выбрался, наконец, из толпы Ричард. С Карлом он был одного роста и на голову ниже черномазой спутницы. – Она дочь нашего покойного друга.

Карл коротко поклонился. Вот оно что, мысленно присвистнул он. Дочь Гуталина, конечно же. Однако сколько же ей тогда лет? Карл мазнул взглядом по долговязой фигуре, по круглому, с пухлыми губами лицу. Совсем ещё девочка, понял он.

– Здравствуйте, господин Цмыг.

Карл вздрогнул. Девочка произносила слова сиплым басом, будто спившийся бывалый бродяга.

– Карл, дружище, – Ричард вытолкнул девчонку вперёд. – Сажа круглая сирота. Я, знаешь ли, вчера был в банке, положил на её имя некую сумму и заморозил до её совершеннолетия. Пускай на капитал нарастают проценты. А пока не найдётся ли для неё какое-нибудь занятие?

– Надо подумать, – с сомнением почесал в затылке Карл. – Что вы умеете, молодая леди?

– Всё, – пробасила черномазая леди. – Всё, что захотите. Прибираться по дому, смешивать напитки, бегать, драться, стрелять.

– Понял, – сказал Карл весело. – Не волнуйся, Дик, с такими умениями она точно не пропадёт. Ты, надеюсь, будешь у нас сегодня на вечеринке?

– Разумеется. Когда это вечеринки обходились без меня?

– Действительно, – согласился Карл. – Тогда приводи её вечером. Поживёт пока у меня. Занятие я ей найду.

Ричард заулыбался, похлопал по плечу, напомнил про память покойного, заверил, что всегда к услугам, что в девочке он принимает участие, а потому благодарен безмерно, вновь похлопал, напомнил, заверил, приподнял шляпу и, пятясь, убрался.

– Карлик!

Карл обернулся. Дина протиснулась сквозь толпу, прижалась грудью.

– Как ты смотришь, если мы пригласим на вечеринку Рыжего? – спросила она.

– Ты сбрендила! – Карл едва не поперхнулся воздухом. – Он прикончил твоего брата.

Дина пожала плечами.

_{– То быль}ём поросло, – небрежно бросила она. – Почему бы нам его не позвать? Он герой дня, да и во_{обще герой. Давай, когда вся эта мишура закончится, ты его пригласишь.}

Карл скривился. До женитьбы и его считали героем, юнцы и девицы в барах восхищённо глядели на него, слушали его трепотню, боясь пропустить хоть слово. Внезапно Карл почувствовал, что завидует Рыжему, что на месте Рыжего мог бы быть он. Независимый, гордый, никому ничем не обязанный.

– Рыжий не пойдёт, – сказал Карл. – Я могу его позвать, но он не пойдёт, в нём есть стержень, а значит, есть и гордость.

– Пойдёт, Карлик, пойдёт, – улыбнулась Дина. – Тут не в гордости дело. Или ты, может быть, ревнуешь?

Карл сплюнул, локтем отстранил жену и двинулся к возглавляемой мэром группе встречающих.

Рэдрик Шухарт, 34 года,

освобождённый под залог заключённый

Упакованную в холщовый мешок «смерть-лампу» Рэдрик нёс на плече. На лампу была она не похожа, а похожа была на корявый, тронутый плесенью старый гриб с потрескавшейся пластинчатой шляпкой.

Шаг за шагом Рэдрик приближался к дожидающейся его толпе. И с каждым шагом всё больше краснел и чаще пульсировал «рачий глаз». На секунду это озадачило Рэдрика, потом он понял. Там, за границей Зоны, стояли чужие. Много чужих, очень много, все.

Когда он выбрался на обычную землю, «рачий глаз» из красного стал багровым. Рэдрик плохо помнил, что было дальше. Поздравления и рукопожатия, лозунги и речи, постные рожи, нажратые морды и самодовольные хари. Жабы, твердил про себя Рэдрик, уклоняясь от рукопожатий и похлопываний по плечу. Гниды, вот вы кто.

– Мистер Шухарт?

Рэдрик, стряхнув с предплечья чью-то потную руку, обернулся. К нему приближался низкорослый, с могучими плечищами и свёрнутым на сторону боксёрским носом наголо бритый парень.

– Чего надо? – грубо ответил Рэдрик, пытаясь вспомнить, где видел этого парня и кто он такой.

– Карлик Цмыг, – представился низкорослый здоровяк и протянул руку. – Тут вот какое дело, мистер Шухарт.

Рэдрик собрался было послать этого кабана недобитого с его мистерами куда подальше, потому что никаких дел с ним иметь не желал, но внезапно напоролся взглядом на собственную ладонь. «Рачий глаз» стремительно тускнел, бледнел и через пару секунд стал матовым. Перед Рэдриком стоял «свой».

Рэдрик протянул руку, затем шагнул вперёд и обнялся с низкорослым.

– Карлик, – сказал он, – можешь называть меня Рыжим. Какое у тебя ко мне дело?

Ричард Г. Нунан, 54 года, представитель поставщиков электронного оборудования при хармонтском филиале Международного института внеземных культур

Ричард потерял счёт опорожнённым бокалам, стопкам и рюмкам. Вечеринка была в разгаре, и то, что за окнами шикарного, доставшегося Дине после смерти отца особняка уже начинало светать, явно никого не смущало.

– А я тебя ищу, Дик, – услышал Ричард весёлый голос Рэдрика за спиной. – Я отсюда сбегаю, ну их всех с их танцульками к чертям. У меня дома выпивка ничуть не хуже, зато не надо отбиваться от вешающихся на шею дамочек. Пойдём? Гута сготовит твой любимый салат с моллюсками. Посидим, да и потолковать надо насчёт того, что делать дальше.

Ричард согласно кивнул. Потолковать и в самом деле было необходимо, и чем скорее, тем лучше. Ему предстоит уговорить Рыжего вытащить из Зоны схороненный Гуталином хабар. Но не спешить с этим: хабар в Зонах на исходе, цены сейчас резко пойдут вверх. Надо составить план, как, когда и что выносить. При умелом подходе Рэд через пару лет станет миллионером. К тому времени и медики, глядишь, что-нибудь придумают, будет чем платить хирургам за операции. Ричард невольно хмыкнул и в который раз удивился, что заботится о Рыжем, словно о себе самом. Особенно удивительным было то, что забоится искренне.

– Спускайся вниз, Дик, – улыбнулся Рэдрик. – Я попрощаюсь с Карликом и тебя догоню.

Ричард скатился по парадной лестнице на первый этаж, принял у дворецкого шляпу и выбрался в сад. Было ещё темно, с верхнего этажа гремела музыка, в десяти шагах от парадного крыльца долговязый расхристанный тип, согнувшись, блевал на элитный розовый куст.

Заложив руки за спину, Ричард посеменил по садовой дорожке к воротам. Прежде всего, надо заручиться согласием Гуты. Вдвоём они рыжего дурака уговорят. Клятву он давал, видите ли, кто сейчас соблюдает клятвы. К тому же покойнику. К тому же неизвестно, успел ли Рыжий поклясться, говорит, что и сам не уверен. Ладно, так или иначе…

– Дик, – прервал размышления голос Рыжего.

Ричард обернулся. Рэдрик размашисто шагал по садовой дорожке к нему, но внезапно остановился, словно споткнувшись, и замер. Ричард сморгнул. Дружеская улыбка слетела у Рыжего с лица, опустив глаза, тот едва ли не с ужасом разглядывал ладонь левой руки.

– Что с тобой? – обеспокоенно спросил Ричард. – Выпил лишнего?

Рэдрик не ответил, и Ричард почувствовал, что секунду назад случилось нечто страшное, непоправимое, и это непоправимое сейчас обрушится на него. Он осторожно отступил назад, лихорадочно пытаясь сообразить, что же произошло, и сообразить ему не удавалось.

– А ведь это ты, Дик, – медленно сказал Рэдрик.

Из ладони его полыхнуло кроваво-алым, словно заработал аварийный фонарь.

– Что «я»?

Рэдрик шагнул вперёд. Хищное конопатое лицо его закаменело.

– В тот день, когда меня сцапали в «Боржче» вместе с Эрни. Утром Костлявый спросил, с кем я встречался у «Метрополя» до того, как идти к нему. Я не ответил, но встречался я в то утро с тобой. И про шар знали только Стервятник и ты. И теперь. Это ведь ты организовал всё дело? Мне и раньше намекали, что закладывать, кроме тебя, некому. А Эрни однажды напрямую сказал, в камере, и я, дурак, с ходу влепил ему по роже.

Ричард молчал, он не в силах был выговорить ни слова. Смерть в упор смотрела на него глазами человека, который называл его другом. И которого он называл другом, да и считал другом, несмотря ни на что.

– Тебе нечего сказать, Дик?

Ричард сглотнул. Как тогда, в Сингапуре, мелькнула запоздалая мысль. Мордой об стол, затылком об стену. Но тогда у него был револьвер, тогда спецагенты ещё носили оружие. Но не сейчас. Не пристало ему, с его старательно наработанным имиджем безобидного мальчика на побегушках, который со всеми в прекрасных отношениях и у всех на хорошем счету, таскать с собой ствол. И поэтому сейчас Рыжий попросту убьёт его. Удавит голыми руками.

– Т-ты хватил л-лишнего, Рэд? – запинаясь, выдавил из себя Ричард Г. Нунан. – М-мы ведь с тобой друзья, спроси Г-гуту, спроси кого хочешь, любой т-тебе скажет.

Рэдрик молчал. Долго, очень долго. Потом сказал:

– Мне не надо никого спрашивать, у меня есть советчик, который врать не станет. Ступай, Дик…

– Что? – выдохнул Ричард. – Что ты сказал?

– Ступай. Я отпускаю тебя. Убирайся из города, ты здесь чужой. Ну! Пошёл вон!

Ричард попятился. Повернулся и, ещё не веря, что ему только что подарили жизнь, побежал по садовой дорожке к воротам. Вылетел на бульвар, со всех ног припустил к своему «Пежо». Рухнул на водительское сиденье, трясущимися руками нашарил в кармане «этак», с силой вогнал его в приёмное гнездо и дал по газам.

Свой, чужой, беспорядочно думал он. Свой-чужой. Свой Чужой. Свой. Чужой.

Ежи Квятковски, 14 лет,

учащийся общеобразовательной средней школы

Мистер Барнс, отсвечивая лысиной и поскрипывая мелом, выводил на доске очередную формулу. Ученики прилежно марали бумагу в тетрадях. Ежи, подперев кулаком подбородок, бездумно глядел в окно. Парты вокруг него пустовали: сесть по соседству с хармонтским эмигрантом желающих не нашлось.

Ежи оторвал взгляд от унылого зимнего пейзажа за окном и оглядел затылки одноклассников. Вонючки, привычно подумал он, чистюли слюнявые. Перевёл взгляд на учителя, хмыкнул, с треском выдрал чистый лист из тетради, скомкал и забросил в рот. С минуту ожесточённо жевал, затем выплюнул в ладонь, примерился и запустил мистеру Барнсу в затылок.

– Квятковски! – Учитель развернулся от доски к классу, круглое совиное лицо его побагровело, очки съехали на кончик носа.

– Да, сэр.

– Вон отсюда!

Ежи презрительно скривил губы, небрежно поднялся, закинул на плечо ранец и, припадая на левую, короткую, ногу, двинулся на выход. Одноклассники старательно отводили взгляды, связываться с Ежи Квятковски было чревато.

– Соблаговолите, – голос учителя стал елейным, – поставить в известность отца. Я давно хочу с ним побеседовать насчёт вас.

Ежи плечом толкнул входную дверь. Обернулся на пороге.

– Поставлю, поставлю, – ухмыльнувшись, сказал он. – Отца. Только вряд ли вы станете с ним беседовать. Мы ведь заразные. Или всё же рискнёте?

Мистер Барнс не ответил. Ежи с грохотом захлопнул за собой дверь и похромал по школьному коридору. Невесело усмехнулся, глядя на мемориальную доску, украшающую школьный музей физики. Пять лет назад, будучи в Алингдейле проездом, школу посетил нобелевский лауреат, светило мировой науки доктор Валентин Пильман. Доктор был настолько любезен, что прочитал старшеклассникам лекцию о так называемых артефактах, предметах внеземной цивилизации из хармонтской зоны посещения. Особого интереса лекция не вызвала, старшеклассники, не стесняясь, позёвывали в кулаки. Когда они, наконец, разошлись, оставшийся с нобелевским лауреатом тет-а-тет Ежи Квятковски заявил, что «гидромагнитная ловушка, объект 77-Б», в простонародье называемая «пустышкой», вполне может оказаться, по его мнению, пулемётным диском. В том случае, конечно, если предположить, что стреляет пулемёт эдаким жидким наполнителем. Лауреат стянул с носа очки, протёр чёрные подслеповатые глаза и осведомился, сколько уважаемому собеседнику лет. Затем лауреат уселся за кафедру и предложил Ежи высказать мнение об «объектах К-23», именуемых ещё «чёрными брызгами». Ежи не стал скрывать, что «брызги» ему лично весьма напоминают пули. Беседа затянулась до восьми вечера, и, покидая школу, доктор Пильман просил директора держать его в курсе об успехах молодого человека девяти лет от роду. Тот, изнывая от угодливости, заверил, что всенепременно.

Ежи миновал музей и двинулся к лестничной клетке. На полпути остановился, извлёк из внутреннего кармана тужурки заточенный гвоздь и старательно вывел на стене нецензурное ругательство. Осмотрел буквы, остался доволен, размашисто нацарапал тем же гвоздём подпись. Пинком своротил прилепившийся к торцевой стене лестничной площадки питьевой фонтанчик и съехал по перилам на первый этаж. Вышел на крыльцо, по обледеневшей тропе пересёк школьный двор и выбрался за ограду.

Занесённая снегом арлингдейлская улица была пустынна. На севере она обрывалась, упираясь в железнодорожную насыпь, на юге ветвилась – под прямыми углами отстреливала побеги переулков и устремлялась дальше, в жилую, зажиточную часть города.

Дорога к дому Квятковски шла через насыпь. Когда-то за насыпью был район, где селилась городская голытьба. В прошлом жильё там стоило дёшево, дешевле, чем где бы то ни было в провинциальном Арлингдейле: район традиционно пользовался дурной славой. Теперь жильё не стоило ничего – можно было занять любую одноэтажную, обшарпанную халупу и жировать в ней, не платя никаких налогов. Желающих жировать, однако, не находилось вот уже третий год.

Ежи неспешно дохромал до насыпи, переждал, пока пройдёт элегантный пассажирский экспресс, поразмышлял, стоит ли запустить в него камнем, решил воздержаться и с последним гудком стал взбираться.

По ту сторону насыпи его ждали. Стивен Кертис, десятиклассник, которого Ежи отлупил на прошлой неделе, дружок Кертиса Рассел Нот, которому досталось на позапрошлой, и ещё двое. Ежи вгляделся, и липкая волна страха, родившись в районе желудка, поднялась по груди и омыла сердце. Братья Джиронелли, кряжистые, бородатые, отсидевшие в тюрьме за грабёж. Поговаривали, что братья связаны с серьёзными людьми, поэтому и отделались двухгодичными сроками там, где другие мотали бы лет по шесть. Руки оба брата прятали за спины, и нетрудно было догадаться, что припасли в кулаках сюрпризы.

Ежи застыл на рельсах. Убежать не дадут, да и не особо побегаешь, когда левая нога на три четверти дюйма короче правой. Ежи криво усмехнулся, перешагнул рельс, сбросил ранец прямо на покрытый грязно-белёсым снегом склон насыпи и боком начал спускаться. Внизу остановился, сунул руку за пазуху, выдернул из кармана заточку.

Он успел, извернувшись, полоснуть младшего Джиронелли по предплечью, рукав щегольской спортивной куртки враз покраснел. Больше Ежи не успел ничего: бейсбольной битой у него вышибли из ладони заточку, потом, пока держался на ногах, лупили кулаками в лицо. Затем он упал и ещё пару минут катался по ставшему из белёсого красным снегу, закрываясь руками от безжалостных ударов ботинками по лицу. Сознание он потерял, лишь когда подбитым стальными скобами каблуком влепили сзади в затылок.

Ежи не знал, сколько времени пролежал без чувств. Когда он пришёл в себя, было ещё светло. Он не помнил, как добрался до дома. Боль ярилась, бесновалась в нём. Раскалывалась голова, и каждое движение отзывалось прострелом в сломанных рёбрах. Шатаясь и падая, захлёбываясь кровью, сочащейся из разбитых, ставших беззубыми дёсен, Ежи тащился мимо брошенных нежилых лачуг, тащился долго, мучительно и, когда, наконец, добрался, рухнул на крыльцо лицом вниз и вновь отпустил сознание прочь.

Очнулся он уже вечером, в кровати, едва не заорал от боли, но сдержался, медленно, по дюйму, поднял руку и принялся себя ощупывать. Голова была забинтована, грудь натуго перехвачена корсетом, левый глаз горел под наложенной на него повязкой. Ежи откинул одеяло и попытался спустить на пол ноги, но взрывной болевой прострел этому намерению воспрепятствовал. Тогда Ежи медленно, опасливо повернулся на бок и прислушался – с кухни доносились родительские голоса.

– С меня достаточно! – нервно, истерично кричала мама. – Достаточно, ты понимаешь?!

Отец в ответ неразборчиво загудел, затем раздался звон битой посуды, а за ним звуки плача – громкого, отчаянного, навзрыд. А потом грохнула входная дверь, и сочный, грудной голос Яника перекрыл плач. Полминуты спустя брат шагнул через порог спальни, прикрыл за собой дощатую щелястую дверь. Свечной огарок в его руке бросал неверные тряские сполохи на скуластое, дерзкое, с резкими чертами и глубоко посаженными серыми глазами лицо.

– Больно? – негромко спросил Ян.

Ежи не ответил. Тогда Ян в два широких шага покрыл расстояние от порога до кровати и опустился на край. Огарок в его мозолистом, заскорузлом, со сбитыми костяшками боксёрском кулаке казался беспомощным ростком, выпущенным чудовищных размеров картофелиной.

– Кто это сделал? – нарочито спокойно спросил Ян.

Ежи вновь не ответил.

– Я спросил, кто это сделал, – повторил Ян ещё спокойней, чем прежде.

Ежи стиснул челюсти.

– Это моё дело, – с трудом выталкивая слова, сказал он. – Личное, я сам с ними разберусь.

Он мог бы поклясться, что мгновение спустя серые холодные глаза брата полыхнули яростью.

– Ошибаешься, – увесисто сказал Ян. – Это дело семейное. Итак: кто?

Ян Квятковски, 21 год, без определённых занятий

Ссутулившись и натянув до бровей лыжную шапочку, Ян протопал по тёмному извилистому переулку и выбрался на главную улицу. Арлингдейл засыпал, огни в окнах уже большей частью погасли, и неоновые лампы на вывесках и витринах горели сейчас вполнакала.

Держась подальше от тусклого света уличного фонаря, Ян одну за другой выкурил три сигареты. Затем, не отрывая взгляда от переливающейся четырьмя цветами нарядной вывески с надписью «Парадиз», пересёк улицу. Стриптиз-бар был единственным заведением в городе, где можно было найти выпивку, травку или девочку в любое время суток.

Втянувшись в тёмный узкий проход между домами, Ян присел на корточки и, привалившись спиной к стене, стал ждать. Мама правильно сказала тогда – с неё достаточно. С них всех достаточно. Пять лет непрестанной, безостановочной травли из-за кретинских суеверий, по сути, ни за что. Надо убираться отсюда, из этого тихого, некогда казавшегося уютным и родным провинциального городка. Однако, прежде чем убраться, необходимо получить по счетам. Город задолжал Зденеку Квятковски, его жене и сыновьям. Задолжал с тех пор, как десять лет назад семья переселилась сюда, поддавшись на уговоры въедливого проныры из Бюро эмиграции. Как же его звали, этого прилизанного, вкрадчивого типа с бегающими глазками… Ян не помнил.

Десять лет назад Зденек Квятковски продал дом в Хармонте, оставшийся ему от отца, польского эмигранта, успевшего удрать от европейской кориченвой чумы. Кто ж знал, что цены на недвижимость в непосредственной близости от Зоны вскорости взлетят до небес. Знал, со злостью подумал Ян, тот прилизанный тип из Бюро эмиграции или откуда он там, знал наверняка. Эти подонки сделали тогда на хармонтском жилищном буме миллионы.

Вырученных за дом денег и пособия, которое Бюро «щедро» предоставляло желающим переселиться, Зденеку хватило на покупку бензоколонки с автомастерской в оживлённом месте – на перекрёстке Арлингдейлской окружной с муниципальным хайвэем. Осталось ещё на уплату первого взноса за просторную и солнечную квартиру в центре города.

Первые годы отец с матерью надрывали жилы и выбивались из сил, чтобы поднять сыновей. Зденек Квятковски не вылезал из мастерской, Тереза – из посудомоечной в придорожной пиццерии. Ян после школы дотемна горбатился, помогая отцу на заправке, и даже малолетний Ежи умудрялся подрабатывать разносчиком пиццы.

Через пару лет дела пошли на лад. Мастерская обросла клиентурой и стала приносить постоянный доход. Муниципальный хайвэй расширили, что заметно увеличило оборот на бензоколонке. Тереза теперь сидела на кассе в небольшом, торгующем всякой автомобильной всячиной семейном магазинчике при мастерской. Ян выиграл юношеский чемпионат города по боксу среди полутяжей, сразу вслед за ним взял серебро в первенстве штата, и тренеры стали прочить ему блестящую карьеру. Тихого, вежливого и улыбчивого Ежи учителя начальной школы усердно ставили одноклассникам в пример. Он запоем читал, самостоятельно штудировал учебники физики для старших классов и неизменно выигрывал шахматные турниры. В отличие от задиристого, спуску никому не дававшего старшего брата, Ежи Квятковски считался лучшим и одним из самых перспективных учеников в школе.

Так продолжалось до тех пор, пока по городу не поползли слухи, один другого несуразнее и нелепее. Началось с автомобильных аварий: какой-то умник подсчитал, что девять из десяти столкнувшихся, слетевших с трассы в кювет или снёсших придорожное дерево автомобилей заправлялись в последний раз на бензоколонке Зденека Квятковски. В арлингдейлской вечёрке опубликовали статью, в которой напрямую об этом говорилось. Сразу вслед за статьёй угробился на гололёдной дороге местный священник, за полчаса до аварии забравший отремонтированный «рено» у Зденека из мастерской. Тем же вечером за святым отцом в рай проследовал начальник полиции, которому Зденек с утра поменял масло. А ещё через неделю, час спустя после того как покинул заправку, проломил ограду и рухнул с моста автобус с бейсбольной командой.

Зденек Квятковски подал на редактора вечёрки в суд и добился опровержения. Положения дел оно не спасло. На Арлингдейл и его горожан одно за другим обрушились несчастья. Люди стали выпадать внезапно из окон, ломать конечности, в разы увеличилась смертность от инфарктов, инсультов и раковых опухолей. Сотню жизней унесла эпидемия гриппа. Едва она закончилась, с востока налетел невиданной силы ураган, вслед за ним пришло землетрясение. Снежная лавина похоронила под собой горнолыжную базу со всем персоналом и тремя десятками туристов. В довершение всего, в городе объявился сексуальный маньяк-растлитель, за которым безуспешно охотились до сих пор.

Нашлись новые умники, засевшие за статистические расчёты и вскоре выпустившие сенсационный бюллетень. В поразившей город цепи несчастий обвинялись три семьи хармонтских эмигрантов, на этот раз не огульно и навскидку, а с цифрами и выкладками. На двухстах пятидесяти снабжённых таблицами, диаграммами и графиками страницах доказывалось, что жертвами катаклизмов стали люди, так или иначе с эмигрантами связанные или пересекавшиеся. Бюллетень был подобен разорвавшейся бомбе – в городе началась охота на ведьм.

Зденеку Квятковски официально предложили убраться, грозя в случае несогласия большими и малыми неприятностями. И те и другие начались, едва Зденек убраться отказался. Из квартиры семью Квятковски выжили после того, как банк востребовал назад ссуду на жильё. Мастерскую пришлось закрыть – ремонтировать автомобили у Квятковски местные жители отказывались даже забесплатно. Неделю спустя судьбу мастерской разделил магазин. Лишь бензоколонка теперь позволяла перебравшейся в убогий квартал за железнодорожной насыпью семье кое-как сводить концы с концами.

Вскоре, впрочем, квартал опустел: соседствовать с «прокаженными» не желали даже самые отпетые городские подонки: воры, хулиганы, профессиональные безработные, попрошайки и нищеброды.

Ежи стал всё чаще возвращаться домой с расквашенным носом или подбитым глазом. Пару раз в школу разбираться являлся Ян, и на время избиения прекращались, потом вспыхивали по новой.

– Дерись, – жёстко сказал брату Ян. – Не жди, пока придётся давать сдачи, нападай первым, всегда. Только так можно заставить с собой считаться.

Тихий и вежливый книжный мальчик Ежи совету внял. Физика и шахматы были заброшены. Изнуряя себя многочасовыми ежедневными тренировками, завершающимися спарринг-боями с братом, за три года из первого ученика Ежи превратился в наглого и дерзкого хулигана, терроризирующего всю школу, включая директора и учителей.

Яну один за другим отказали колледжи, куда он пробовал подать документы. Теперь вкалывал он на железнодорожной станции по двенадцать часов в сутки, в одиночку разгружая вагоны.

Однажды, когда Ян возвращался с разгрузки заполночь, наперерез ему из-за приземистого здания железнодорожного депо вышли трое. Отделались они лёгкими травмами, в полную силу Ян не бил. Подступаться к нему после этого случая перестали: выяснилось, что мрачный, себе на уме эмигрант за пазухой носит кастет и, если что, не остановится ни перед чем.

Серия катаклизмов закончилась внезапно, как и началась, но, памятуя о прошлом опыте, горожане по-прежнему бойкотировали единственную оставшуюся в Арлингдейле эмигрантскую семью. Тем не менее вернуться в Хармонт Зденек Квятковски отказался категорически, и долгое время Ян был с ним согласен. До тех пор, пока в дружной и крепкой семье не начались скандалы и ссоры.

– Я не хочу, чтобы мои сыновья стали сталкерами и загнулись в Зоне, – с грохотом крушил кулаком ветхий, занозистый кухонный стол Зденек. – Не будет этого!

– Лучше, чтобы мы все загнулись от голода здесь? – кричала на мужа Тереза. – Что ты заладил: сталкерами да сталкерами? Неужели в Хармонте не осталось другой работы?

Зденек угрюмо отмалчивался, ссоры затихали на день-другой лишь для того, чтобы возродиться с новой силой.

– Мама права, – сказал однажды отцу Ян. – Надо убираться отсюда. Ежи уже, считай, взрослый, на жизнь мы заработаем.

Зденек обругал Яна, но на следующий день тот повторил свои слова вновь. И на следующий. И через два дня.

– Ладно, – сдался, наконец, отец. – Как только Ежи окончит школу, мы вернёмся. В Хармонте шанса доучиться у него не будет…

От гнева Ян стиснул челюсти. Теперь шансов доучиться у Ежи нет в любом случае. Счастье, если брат не останется инвалидом. Эти гады отказались даже положить его в больницу на обследование. А полицейский сержант в участке, ухмыляясь, отказался от расследования.

– Мало ли в городе драк, – сказал он с издёвкой. – Сегодня одного побьют, завтра другого отлупят. Если из-за каждой потасовки мы будем сажать молодёжь в тюрьму, в городе скоро никого не останется…

«Крайслер» братьев Тони и Роберто Джиронелли подкатил к бару за пять минут до полуночи. Ян выудил из-за пазухи кастет, продел пальцы в свинцовые кольца. Тони Джиронелли вылез из машины, помог, придержав дверцу, выбраться двум накрашенным блондинкам. Роберто сдал назад и припарковал «крайслер» к тротуару.

Едва Роберто притушил фары, Ян вскочил. Вывалился из прохода между домами. Опустив голову и шатаясь, словно пьяный, поплёлся к бару.

– Эй, приятель, – со смехом окликнула его одна из блондинок. – Где это ты так нагрузился?

Ян рванулся. В три прыжка поравнялся с компанией и с маху всадил кастетом Роберто Джиронелли в переносицу. Развернулся, ногой в живот достал Тони и, когда тот согнулся от боли, ввалил сложенными в замок руками в затылок.