Текст книги "В тупике"

Автор книги: Май Шёвалль

Соавторы: Пер Валё
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

– Извини, но я хочу тебя спросить…

– Что за черт, что там еще случилось?

– Ты помнишь, что было летом после убийства в парке?

– Помню, и что?

– У нас тогда не было работы, и Хаммар велел пересмотреть старые дела, которые не удалось распутать.

– И что из этого?

– Я тогда изучал дело об убийстве в такси в Буросе, а ты занимался стариком в Эстермальме, который исчез двадцать лет назад.

– Да. И ты позвонил, чтобы сказать об этом?

– Нет. Я хочу спросить, какое дело взял себе Стенстрём?

– Не имею понятия Я думал, что он тебе сказал.

– Нет, он ничего не говорил.

– Так, может, Хаммар знает?

– Да, конечно. До свидания. Извини, что разбудил.

– Иди к дьяволу!

Мартин Бек услышал щелчок в трубке. Свою он еще какое-то время прижимал к уху, наконец также положил и поплелся назад к кушетке. Он лег и выключил свет. Лежа в темноте, он чувствовал себя дурак дураком.

* * *

Пятница принесла новость, которая их подбодрила. Принял ее по телефону Мартин Бек.

– Что? Узнали? Правда? – спросил он.

Все находившиеся в комнате уставились на него. Мартин Бек положил трубку и сказал:

– Кажется, установили оружие.

– Армейский автомат, – сказал Гюнвальд Ларссон. – Я за полчаса могу купить их в городе десяток.

– Немного не так, – молвил Мартин Бек. – Модель тридцать седьмая, тип «Суоми».

– Неужели? – удивился Меландер. – Это тот старый, с деревянной рукояткой?

– Сделан в Финляндии или у нас, по финской лицензии? – спросил Колльберг.

– В Финляндии, – ответил Мартин Бек. – Патроны тоже старые.

– «Суоми», – пробормотал Колльберг. – Диск на семьдесят патронов. Трудно себе представить, у кого может быть такой автомат.

– Ни у кого, – сказал Гюнвальд Ларссон. – Теперь он уже лежит на дне Стрёммена. На тридцатиметровой глубине.

– Возможно, – сказал Мартин Бек. – Но кто мог его иметь четыре дня тому назад?

Наступила тишина. Наконец у них появилась первая путеводная ниточка.

Открылась дверь, и в комнату, с любопытством осматриваясь, вошел какой-то юноша. Он держал в руке серый конверт.

– Кого тебе? – спросил Колльберг.

– Меландера, – ответил юноша.

– Старшего следователя Меландера, – поправил его Колльберг. – Вот он сидит.

Юноша положил конверт на письменный стол Меландера, быстро вышел и неслышно закрыл дверь.

– Кто это? – спросил Гюнвальд Ларссон.

Колльберг пожал плечами.

– Он чем-то напоминает Стенстрёма, – сказал Гюнвальд Ларссон.

Меландер полистал тетрадь и сказал:

– Вывод психологов.

– Ага, – сказал Гюнвальд Ларссон. – И они его сделали на основе гениальной теории. Что наш несчастный убийца однажды, достигнув половой зрелости, проехался в автобусе, не имея денег на билет, и что это переживание оставило столь глубокий след в его душе…

Мартин Бек прервал его.

– В этом нет ничего забавного, Гюнвальд, – сказал он резко.

Колльберг бросил на него быстрый изумленный взгляд и повернулся к Меландеру:

– Ну, Фредрик, что написано в твоем фолианте?

Меландер вытряхнул трубку на лист бумаги, свернул его и бросил в корзинку.

– В Швеции не было еще такого случая, – сказал он. – Следовательно, наши психологи опираются на американские исследования, проведенные за последнее десятилетие.

Он подул в трубку, проверяя, не забита ли она, и продолжал далее:

– У американских психологов нет недостатка в материалах. В этих бумагах упоминаются Спек из Бостона, который убил восьмерых медсестер в Чикаго; Уитмен, который с башни застрелил шестнадцать человек, а еще значительно больше ранил; Унру, который на улицах Нью-Джерси за двенадцать минут застрелил тридцать человек; и еще несколько случаев.

– Выходит, массовые убийства были американской специализацией, сказал Гюнвальд Ларссон.

– Да, – ответил Меландер. – И здесь содержится несколько довольно убедительных теорий, почему именно.

– Восхваление насилия, – сказал Колльберг. – Общество карьеристов. Продажа оружия по почтовым заказам. Жестокая война во Вьетнаме.

– Между прочим, и потому, – сказал Мартин Бек.

– Я где-то читал, что на тысячу американцев есть один или два потенциальных массовых убийцы, – сказал Колльберг. – Интересно, как они это определили?

– С помощью анкет, – ответил Гюнвальд Ларссон. – Анкеты также типичная американская особенность. Там ходят из квартиры в квартиру и спрашивают людей, могли бы они представить себя массовым убийцей. И два человека на тысячу отвечают, что им было бы приятно представить себя в такой роли.

Мартин Бек вытер нос и раздраженно посмотрел покрасневшими глазами на Гюнвальда Ларссона.

Меландер откинулся на спинку стула и выпрямил ноги.

– А как твои психологи характеризуют массового убийцу? – спросил Колльберг.

Меландер нашел соответствующую страничку и начал читать:

– «У человека, склонного к массовому убийству, может быть мания преследования или мания величия. Часто такие убийцы оправдываются тем, что они просто добивались славы, хотели, чтобы их имя появилось в газетах на первых полосах. Почти всегда за преступлением скрывается желание отличиться или отомстить. Убийцам кажется, что их недооценивают, не понимают и плохо к ним относятся».

В комнату зашел Монссон с неизменной зубочисткой в уголке рта.

– О чем вы здесь толкуете? – спросил он.

Ему не ответили. Монссон не спеша подошел к Колльбергу, вынул изо рта зубочистку и спросил:

– Что теперь мне делать?

– Пойди поговори с хозяйкой того араба. – Колльберг написал на клочке бумаги имя и адрес и протянул его Монссону.

* * *

Монссон затратил добрых полчаса, чтоб сквозь толчею стокгольмских улиц добраться до Норра Сташунсгатан. Когда он поставил машину на стоянке против дома номер сорок семь, было уже несколько минут пятого и начало смеркаться.

В доме было двое жильцов по фамилии Карлссон, однако Монссон быстро сообразил, какая именно квартира ему нужна. На ее дверях красовались восемь карточек – две печатные, а остальные были написаны не одной рукой и все с иностранными фамилиями. Фамилии Мухаммеда Бусси среди них не было.

Монссон позвонил, и ему открыл мужчина с черными усиками, в помятых брюках и белой нижней рубашке.

– Можно видеть фру Карлссон? – спросил Монссон.

Мужчина улыбнулся, сверкнув белыми зубами, и развел руками.

– Фру Карлссон нет дома, – сказал он на ломаном шведском языке. – Придет быстро.

– Тогда я подожду, – молвил Монссон и зашел в коридор. Он расстегнул плащ, посмотрел на улыбающегося мужчину и спросил: – Вы знали Мухаммеда Бусси?

Улыбка на лице мужчины сразу потухла.

– Да. То ужасная история. Он был мой приятель.

– Вы тоже араб? – спросил Монссон.

– Нет, турок.

– Я из полиции, – сказал Монссон. – Хочу посмотреть на вашу квартиру, если можно. Есть еще кто дома?

– Нет, только я. У меня освобождение по болезни.

Монссон осмотрелся вокруг. Передняя была длинная и темная. Кроме входных, здесь было еще пять дверей, из них одна двустворчатая и две маленькие, наверное, в туалет и гардероб.

Монссон направился к двустворчатой и открыл одну половину.

– Там комната фру Карлссон, – испуганно сказал турок. – Входить запрещено.

Соседняя дверь вела в кухню, большую и модернизированную.

– В кухню нельзя заходить, – сказал позади Монссона турок. – Лучше к нам.

Комната имела примерно пять метров на шесть. На двух окнах, которые выходили на улицу, висели старые, вылинявшие гардины. Вдоль стен стояли разного типа кровати. Монссон насчитал их шесть. Три из них были не постелены. Везде валялись обувь, одежда, книжки и газеты. Посреди комнаты стоял круглый, окрашенный в белый цвет стол, окруженный пятью разными по форме стульями.

– Вас здесь живет шесть человек? – спросил Монссон.

– Нет, восемь, – ответил турок.

Он подошел к кровати возле двери и вытащил из-под нее еще одну.

– Здесь таких, что задвигать, две, – прибавил он. – Мухаммед спал вон там.

– А кто остальные семь? – спросил Монссон. – Тоже турки?

– Нет, нас, турок, трое, двое – арабы, двое – испанцы, один – финн.

– Едите вы здесь же?

– Нет, нам нельзя варить. Нельзя ходить на кухню, нельзя есть в комнате.

– А сколько вы платите за жилье?

– По триста пятьдесят крон каждый.

– В месяц?

– Да. Я зарабатываю хорошо, – сказал турок. – Сто семьдесят крон в неделю. Езжу на вагонетке. Раньше работал в ресторане и так хорошо не зарабатывал.

– Вы не знаете, у Мухаммеда Бусси были родственники? – спросил Монссон.

Турок покачал головой.

– Нет, не знаю. Мы хорошо дружили, но Мухаммед не любил о себе рассказывать. Очень боялся.

– Боялся?

– Не боялся. Ну как это сказать?.. Был боязный.

– Ага, застенчивый, – наконец догадался Монссон. – А вы знаете, сколько он здесь жил?

– Нет, не знаю. Я пришел сюда в прошлом месяце, и Мухаммед уже жил здесь.

Монссон вспотел в теплом плаще. Казалось, что воздух в комнате был насыщен испарениями восьми ее жильцов. Монссона охватила сильная тоска по Мальмё и своей опрятной квартире вблизи Регементсгатан. Он засунул в рот зубочистку, сел у стола и стал ждать.

Турок лег на кушетку и начал листать немецкий еженедельник.

Монссон часто посматривал на часы. Он решил ждать не позже, чем до половины шестого.

За две минуты до назначенного времени появилась госпожа Карлссон. Она пригласила Монссона в свою комнату, до отказа забитую мебелью, угостила портвейном и начала сетовать на несчастную долю хозяйки.

– Не очень приятно одинокой, несчастной женщине держать полную квартиру мужчин, – сказала она. – Да еще иностранцев. Но что делать бедной вдове?

Монссон прикинул. Эта «бедная вдова» выдаивает ежемесячно из постояльцев около трех тысяч крон.

– Этот Мухаммед, – сказала она, – не заплатил мне за последний месяц. Вы б не могли сделать так, чтобы я получила плату? Он же имел деньги в банке.

Когда Монссон спросил, что она думает о Мухаммеде, хозяйка ответила:

– Он хоть и араб, но приятный был парень. Вежливый, тихий, не пил и, мне кажется, даже не имел девушки. Но, как я уже говорила, не заплатил за последний месяц.

Оказалось, что она довольно хорошо осведомлена о личных делах своих постояльцев, но про Мухаммеда ей почти нечего было рассказать.

Все земное добро Мухаммеда было сложено в брезентовую сумку. Монссон забрал ее с собой.

Госпожа Карлссон еще раз напомнила о деньгах, пока Монссон закрывал за собой дверь.

– Вот мерзкая карга, – пробормотал Монссон, спускаясь лестницей на улицу, где стояла его машина.

* * *

Прошла неделя от кровавой купели в автобусе. Состояние следствия не изменилось; видно было, что у следователей нет никаких конструктивных идей. Даже прилив информации от населения, которая, впрочем, ничего не давала, начал уменьшаться.

Общество потребителей думало уже о другом. Правда, до рождества было еще больше месяца, но на украшенных гирляндами торговых улицах уже начались рекламные оргии и расширялась покупательская истерия, быстро и неуклонно, словно чума. Эпидемия не имела удержу, и от нее некуда было убежать. Она увлекала, отравляя и сметая все на своем пути. Дети плакали до изнеможения, родители залезали в долги. В больницах увеличилось количество больных инфарктом и нервным расстройством.

Перед этим большим семейным праздником в полицейские участки города часто приходили приветствия в виде пьяных в дымину рождественских гномов, которых находили в подъездах и общественных туалетах. На площади Марии двое уставших патрульных, затягивая такого бесчувственного гнома в такси, случайно уронили его в водосток.

Поднялась буча в прессе.

– В каждом обществе тлеет затаенная ненависть к полиции, – сказал Меландер. – И достаточно какой-то мелочи, чтоб она вспыхнула.

– Ага, – равнодушно сказал Колльберг. – А почему?

– Потому что полиция – необходимое зло, – сказал Меландер. – Все люди, даже профессиональные преступники, знают, что могут оказаться в таком положении, когда единственным спасением для них будет полиция. Когда вор просыпается ночью и слышит в своем погребе какой-то шорох, то что он делает? Разумеется, звонит в полицию. Но пока нет такого положения, каждый раз, когда полиция по каким-либо причинам вторгается в жизнь граждан или нарушает их душевный покой, это вызывает недовольство.

– Мало нам всех тех прелестей, что сыплются на нашу голову, так мы еще и должны считать себя неизбежным злом, – горько сказал Колльберг.

– Трудности обычно вытекают из той парадоксальной ситуации, продолжал далее Меландер, – что наша профессия требует от работников больших умственных способностей и исключительных психических, физических и моральных качеств, а в то же время не несет в себе ничего такого, что привлекало бы к ней людей с такими данными.

Мартин Бек уже не раз слыхал такие рассуждения, и они ему надоели.

– Вы бы не могли где-то в другом месте вести свои социологические споры? – недовольно сказал он. – Мне надо подумать.

– О чем? – спросил Колльберг. В это время зазвонил телефон.

– Бек слушает.

– Это Ельм. Как дела?

– Плохо. Между нами говоря.

– Вы уже опознали того парня без лица?

Мартин Бек издавна знал Ельма и всегда полагался на него. И не только он. Многие считали, что Ельм – один из наилучших в мире техников-криминалистов. Только надо уметь к нему подойти.

– Нет, не опознали. Кажется, никто в мире не заметил его отсутствия. Мартин Бек набрал в легкие воздуха и прибавил: – Может, у вас есть какая-то новость?

Всем было известно, что к Ельму надо подлизываться.

– Да, – довольно ответил тот. – Мне кажется, что нам посчастливилось выявить у него определенные черты.

Наверное, надо сказать: «Не может быть!» – подумал Мартин Бек и сказал:

– Не может быть!

– В самом деле, – утешился Ельм. – Результаты лучше, чем ожидалось. Мы установили, что его одежда происходит из какой-то голливудской лавочки в Стокгольме. Как вы знаете, их здесь три.

– Молодцы, – сказал Мартин Бек.

– Конечно, – самодовольно сказал Ельм. – Я тоже так считаю. Костюм совсем грязный. Тот парень ни разу его не чистил и, кажется мне, носил почти каждый день и довольно долго.

– Сколько?

– Может, с год.

– У тебя еще что-то есть?

Ельм ответил не сразу. Самое главное приберег напоследок и нарочно тянул.

– Да, – наконец сказал он. – Во внутреннем кармане пиджака найдены крошки гашиша. Анализ проб, взятых во время вскрытия, свидетельствует, что ваш неопознанный был наркоманом.

Мартин Бек поблагодарил Ельма и положил трубку.

– Издалека пахнет дном, – сказал Колльберг.

Он стоял за спиной Мартина Бека и слышал весь разговор.

– Да, – сказал Мартин Бек, – но его отпечатков пальцев нет в нашей картотеке…

Оставалось только одно: использовать весь материал, который уже собрали. Попробовать найти оружие и допросить всех, кто хоть как-то был связан с жертвами преступления. Эти допросы проводили теперь свежие силы, то есть Монссон и старший следователь из Сундсвала Нурдин. Гуннара Альберга не было возможности освободить от его ежедневных обязанностей и послать им на помощь. В конце концов это не имело значения, так как все были убеждены, что эти допросы ничего не дадут.

Время шло, и ничего не происходило. День сменял день, из дней сложилась неделя, затем началась вторая. Вновь наступил понедельник. Было четвертое декабря, день святой Варвары. На улице было холодно и ветрено, предпраздничная покупательная суматоха чем дальше, тем больше увеличивалась. Новое пополнение томилось и мечтало, когда оно окажется дома. Монссон тосковал о более мягком климате Южной Швеции, а Нурдин – о здоровой северной зиме. Они не привыкли к большому городу, и им было тяжело в Стокгольме. Здесь им многое не нравилось, а особенно спешка, теснота и неприветливость жителей столицы. Как полицейских, их раздражали повсеместная грубость и расцвет мелкой преступности.

– Не понимаю, как вы здесь выдерживаете, – сказал Нурдин. Это был коренастый лысый мужчина с густыми бровями и прищуренными глазами. – Я вот ехал в метро, и только от Альвика до Фридхемсплан встретил по крайней мере пятнадцать лиц, которых у нас в Сундсвале полиция немедленно бы арестовала. Заметили ли вы еще одну вещь? Здесь люди какие-то запуганные. Внешне обыкновенные приличные люди. Но если спросить их о чем-либо или попросить спичку, каждый готов убежать. Просто боятся. Не чувствуют себя уверенно.

– А кто теперь уверен? – сказал Колльберг.

– Я не знал такого чувства, – молвил Нурдин. – По крайней мере, дома, но здесь, наверное, и я скоро начну бояться. Есть для меня какое-либо поручение?

– Мы получили информацию о неопознанном мужчине в автобусе, – сказал Меландер. – От одной женщины в Хегерстене. Она сказала по телефону, что рядом с ее домом есть гараж, где собираются иностранцы. Они там частенько, как она выразилась, «дерут глотку». И больше всех шумел один невысокий чернявый мужчина лет тридцати пяти. Описание его одежды похоже на то, что ходило в газетах. А с некоторого времени его там не видно.

– Можно найти тысячи людей, одетых так, как тот мужчина, – скептически молвил Нурдин.

– Да, – согласился Меландер. – На девяносто девять процентов можно быть уверенным, что эта информация ничего нам не даст. Но поскольку другой работы для тебя нет, то…

Он не договорил, нацарапал в блокноте фамилию и адрес информаторши и вырвал листок. Зазвонил телефон.

– На, – сказал он, протягивая листок и одновременно беря трубку.

– О'кей, – сказал Нурдин. – Еду. Машина есть?

– Есть, но, учитывая уличное движение и плохую дорогу, лучше добираться общественным транспортом. Садись на автобус номер двадцать три и следуй в южном направлении. Слезешь на остановке Аксельсберг.

– Мама родная, – сказал Нурдин и вышел.

– Он сегодня работает без особого вдохновения, – сказал Колльберг. Почему мы не разрешим этим парням уехать домой?

– Потому что они здесь для того, чтобы принимать участие в самой напряженной охоте на человека, которая когда-либо происходила в нашей стране, – сказал Мартин Бек.

– Ого! – заметил Колльберг.

– Я лишь цитирую министра юстиции, – сказал Мартин Бек невинно. – Наши острые и светлые умы (министр, разумеется, намекал на Монссона и Нурдина) работают вовсю, чтобы изловить душевнобольного массового убийцу, обезвредить которого – первостепенное дело и для общества, и для отдельного человека.

– Когда он это сказал?

– Первый раз семнадцать дней назад. А последний раз – вчера. Но вчера он получил лишь четыре строчки на двадцать второй странице газеты. Ему можно посочувствовать. Ведь в следующем году выборы.

Меландер закончил телефонный разговор и, еще держа в руках трубку, спросил:

– А не пора ли нам отбросить версию о сумасшедшем убийце?

Прошло четверть минуты, прежде чем Колльберг ответил:

– Да, давно пора. И пора запереть дверь и отключить телефон.

– Гюнвальд здесь? – спросил Мартин Бек.

– Да. Господин Ларссон сидит в своем кабинете и ковыряет в зубах ножом для бумаги, – ответил Меландер.

– Скажи, чтобы все телефонные звонки переключали на него, – велел Мартин Бек.

– И одновременно попроси, чтоб нам принесли чего-нибудь поесть, сказал Колльберг. – Мне три венские булочки и чашку кофе.

Через десять минут принесли кофе, и Колльберг запер дверь.

Они сели к столу. Колльберг прихлебывал кофе и жевал булочку.

– Таким образом, – начал он, – рабочая гипотеза звучит приблизительно так: какой-то мужчина, вооруженный автоматом типа «Суоми-37», убил девять человек в автобусе. Никакой связи между теми девятью людьми нет, они просто вместе ехали.

– У того, кто стрелял, был какой-то мотив, – сказал Мартин Бек.

– Да, – согласился Колльберг и взял вторую булочку. – Но у него не было причины убивать всех людей, случайно оказавшихся вместе в автобусе. Значит, он имел намерение убить одного.

– Убийство тщательно продумано, – молвил Мартин Бек.

– Одного из девяти, – сказал Колльберг. – Но кого? Список у тебя, Фредрик? Повторим его еще разок?

Мартин Бек кивнул. Далее разговор происходил в форме диалога между Колльбергом и Меландером.

– Густав Бенгтссон, – начал Меландер, – водитель. Его присутствие в автобусе можно считать мотивированным.

– Безусловно.

– Он как будто жил вполне нормальной жизнью. Удачно женился. Никогда не судился. Всегда добросовестно относился к своей работе. Мы допросили нескольких друзей его семьи. Они сказали, что он был порядочным и надежным человеком. Принадлежал к обществу трезвенников. Ему было сорок восемь лет. Родился он здесь, в Стокгольме.

– Врагов? Не имел. Денег? Не имел. Причин для лишения его жизни? Не было. Далее.

– Я не буду придерживаться нумерации Рённа, – сказал Меландер. – Итак, Хильдур Йоханссон, вдова, шестьдесят восемь лет. Она ехала от дочери домой. Родилась в Эдсбру. Жила одна, на свою пенсию. Больше о ней, наверное, нечего сказать.

– Нет, есть. Она, видимо, села на Уденгатан, и никто, кроме дочери и зятя, не знал, что она будет ехать именно тем маршрутом и именно в то время. Давай далее.

– Юхан Чельстрём, пятьдесят два года, родился в Вестеросе, механик в автомобильной мастерской. Он задержался после окончания рабочего дня и как раз ехал домой, здесь все ясно. С женою жил хорошо. Больше всего его интересовали машины и дача. Не судился. Зарабатывал прилично, но не так уж много. Те, кто его знает, говорили, что он, наверное, ехал в метро с Эстермальмсторга до Центральной, а там пересел на автобус. Его шеф говорит, что он был способным механиком и хорошим работником. А коллеги что…

– …Что он издевался над теми, кто был ему подчинен, и подхалимничал перед шефом. Я был в мастерской. Далее.

– Альфонс Шверин, сорок три года, родился в Миннеаполисе, в США, в шведско-американской семье. Приехал в Швецию сразу после войны и остался здесь. Владел небольшой фирмой, но десять лет назад обанкротился. Пил. Дважды сидел за управление машиной в пьяном виде. Последнее время работал в дорожной конторе. В тот вечер он был в ресторане на Брюггаргатан и оттуда ехал домой. Был не очень пьян. Из ресторана он, видимо, пошел на остановку около Васагатан. Холост, в Швеции родственников нет. Товарищи на работе его любили. Говорят, что он был веселым и компанейским.

– Он видел того, кто стрелял, и сказал что-то невнятное Рённу перед тем, как умер. Есть ли какой-нибудь ответ экспертов относительно той магнитофонной ленты?

– Нет. Следующий Мухаммед Бусси, алжирец, работник ресторана, тридцать шесть лет, родился в городе, названия которого нельзя выговорить. В Швеции жил шесть лет. Не интересовался и не занимался политикой. Те, кто его знал, говорят, что он был робким и скрытным. Он кончил работу в половине одиннадцатого и возвращался домой. Был порядочным, но скучным и нудным.

– Ты вроде сам себя описываешь.

– Медсестра Бритт Даниельссон, родилась в тысяча девятьсот сороковом году в Эслёве. Сидела рядом со Стенстрёмом, но ничто не свидетельствует о том, что они были знакомы. Врач, с которым она дружила, в ту ночь дежурил в больнице. Она, наверное, села на Уденгатан, как и вдова Йоханссон, и ехала домой. Конечно, мы не знаем точно, не была ли она вместе со Стенстрёмом.

– Никаких шансов, – Колльберг покачал головой. – Чего ради он возился бы с этой бледной крошкой. У него дома было нечто получше.

– Дальше идет Ассарссон. Внешне чистенький, но не такой уж безупречный внутри. Очень подозрительная личность. В начале пятидесятых годов дважды был под судом за мошенничество с налогами и один раз за оскорбление чести. Все три раза сидел в тюрьме. У Ассарссона было много денег. Он был бесцеремонен в своих делах и во всем остальном тоже. Много людей имели причины не любить его. Но одно не вызывает сомнения: его присутствие в автобусе полностью оправдано. Он возвращался с какого-то собрания на Нарвавеген и ехал к своей любовнице, которая живет на Карлбергсвеген и работает в его конторе. Он звонил ей и предупредил, что приедет. Ассарссон родился в Гётеборге, а в автобус сел около Юргордсбру.

– Весьма благодарен. Так начиналась бы моя книга: «Он родился в Гётеборге, а в автобус сел около Юргордсбру». Чудесно.

– Время во всех случаях сходится, – невозмутимо продолжал Меландер.

В разговор впервые включился Мартин Бек.

– Следовательно, остается Стенстрём и тот, неопознанный.

– Да, – сказал Меландер. – О Стенстрёме мы знаем, что он ехал из Юргордена, и это довольно странно. И что он был вооружен. О неопознанном знаем, что он был наркоман и что ему было более тридцати лет. И это все.

– А присутствие всех других в автобусе мотивировано, – сказал Мартин Бек.

– Да.

– Настало время вновь поставить классический вопрос: что делал Стенстрём в автобусе? – сказал Колльберг.

– Нужно еще раз поговорить с его девушкой. Но я думаю, что гипотезу о встрече с любовницей, если дело идет о Стенстрёме, можно не принимать во внимание, – сказал Мартин Бек. – Следовательно, главный вопрос: что делал Стенстрём в автобусе?

Его тут же забросали встречными вопросами:

– А что делал в автобусе неопознанный?

– Пока что не будем касаться неопознанного.

– Почему? Его присутствие в автобусе так же достойно внимания, как и присутствие Стенстрёма. А кроме того, мы не знаем, кто он и куда ехал.

– Наверное, просто ехал автобусом.

– Просто ехал автобусом?

– Да. Много бездомных так делают. За одну крону можно проехать туда и назад. И убить часа два.

– В метро теплее, – сказал Колльберг. – К тому же там можно ездить сколько угодно, если не выходить на станциях наверх, а просто пересаживаться с поезда на поезд. – Да, но…

– Ты забываешь еще одну важную вещь. У неопознанного денег было больше, чем у других пассажиров автобуса.

– Это, кстати, свидетельствует о том, что убийство не преследовало цели ограбления, – сказал Меландер.

– И в той части города, – прибавил Мартин Бек, – как ты сам сказал, полно всяких тайных притонов и подозрительных пансионатов. Может, он жил в одном из них. Нет, вернемся к главному вопросу: что делал Стенстрём в автобусе?

С минуту продолжалось молчание. В комнате рядом звонили телефоны. Время от времени были слышны голоса Гюнвальда Ларссона и Рённа. Наконец, Меландер спросил:

– А что умел делать Стенстрём?

Все трое знали ответ на этот вопрос.

– Стенстрём умел выслеживать, – молвил Меландер.

– Да, – сказал Мартин Бек. – Это он умел. Находчиво и неотступно. Мог тенью ходить за кем-нибудь целыми неделями.

Колльберг почесал затылок и сказал:

– Помню, как четыре года назад он довел до сумасшествия убийцу с судна, плавающего по Гёта-каналу.

– Он его просто затравил, – прибавил Мартин Бек. – Он уже тогда умел наблюдать. А потом еще усовершенствовал свой метод.

Колльберг вдруг оживился.

– Кстати, ты спрашивал у Хаммара, что именно делал Стенстрём летом, когда мы все взялись за нераскрытые старые дела?

– Спрашивал, но без толку, – ответил Мартин Бек. – Хаммар предложил ему несколько дел, каких именно, уже не помнит, но они ни на одном не остановились.

Наступила тишина, и ее вновь нарушил Меландер:

– Ну и к чему же мы пришли?

– Я и сам хорошо не знаю, – ответил Мартин Бек.

– Извините, – сказал Меландер и ушел.

Когда он закрыл за собой дверь, Колльберг посмотрел на Мартина Бека и спросил:

– Кто пойдет к Осе Турелль?

– Ты. Туда надо идти одному, и ты из всех нас наиболее подходишь для этого дела.

Колльберг промолчал.

– Ты не хочешь?

– Не хочу. Но пойду.

– Сегодня вечером?

– Я должен еще уладить одно дело. На Вестберге. Позвони ей и скажи, что я приду где-то в половине восьмого.

* * *

Перед одним из домов на Клуббаккен стоял облепленный снегом человек и при скупом свете уличного фонаря пытался разобрать расплывшиеся буквы на мокром клочке бумаги. Затем решительно подошел к двери и позвонил. Ожидая, пока ему откроют, он снял шляпу и стряхнул с нее снег.

Дверь приоткрылась, и оттуда выглянула пожилая женщина в халате и фартуке; руки ее были в муке.

– Полиция, – хрипло сказал мужчина. – Старший следователь Нурдин.

– У вас есть удостоверение? – недоверчиво спросила женщина.

Мужчина переложил шляпу в левую руку и начал расстегивать пальто и пиджак. Наконец вынул бумажник и показал удостоверение.

Женщина с тревогой следила за его движениями, словно боялась, что он вытащит из кармана бомбу или пистолет.

Нурдин держал удостоверение в руке, и женщина читала его сквозь узкую щель приоткрытой двери.

Снег падал Нурдину на голову и таял на лысине. Ему было неудобно стоять с удостоверением в одной руке и шляпой в другой. Конечно, шляпу можно было надеть на голову, но Нурдин считал это невежливым. «У меня на родине, – подумал он, – любого гостя не держат на пороге, а непременно приглашают на кухню, усаживают около плиты и угощают чашечкой кофе. Хороший обычай! Но, наверное, не для больших городов».

– Это вы звонили в полицию о каком-то мужчине в гараже, не так ли? – наконец спросил он.

– Мне очень неприятно, что я вас побеспокоила…

– Отчего же, мы благодарны вам.

Женщина обернулась и посмотрела в глубь коридора. Наверное, беспокоилась о печенье в духовке. Затем чуть шире приоткрыла дверь и указала рукой куда-то за спину Нурдину.

– Гараж вон там.

Нурдин посмотрел туда, куда показывала женщина, и сказал:

– Я ничего не вижу.

– Его видно со второго этажа.

– А тот мужчина?

– Он был какой-то чудной. А теперь уже недели две его нет. Такой небольшой, чернявый.

– Вы все время смотрите, что делается в гараже?

– Да… из окна спальни… – Женщина вдруг покраснела. – Гараж держит какой-то иностранец. Там слоняется много подозрительных людей. Поэтому интересно знать…

– А что было чудного в том невысоком чернявом мужчине?

– Ну… Он смеялся.

– Смеялся?

– Да. Очень громко.

– Вы не знаете, есть ли кто сейчас в гараже?

– Недавно там горел свет. Когда я была наверху и выглядывала в окно.

Нурдин вздохнул и надел шляпу.

– Ну я пойду туда и расспрошу, – сказал он. – Благодарю вас.

Женщина еще немного приоткрыла дверь, пристально посмотрела на Нурдина и с жадностью спросила:

– А будет ли мне какое-то вознаграждение?

– За что? Ну…

– До свидания.

Нурдин побрел по снегу в указанном направлении. Женщина сразу заперла дверь и, вероятно, мгновенно бросилась наверх, к окну.

Гараж был небольшим строением из асбестовых плит, покрытых гофрированным железом. В него могли вместиться самое большее две машины.

Нурдин открыл одну половинку дверей и зашел внутрь.

Там стояла зеленая «шкода» выпуска 1959 года. Под машиной неподвижно лежал на спине какой-то мужчина. Видны были только его ноги в синих брюках.

«Мертвый», – подумал Нурдин и похолодел. Он подошел к машине и толкнул мужчину ногой.

Тот вздрогнул, словно от электрического тока, вылез из-под машины и поднялся.

– Полиция, – сказал Нурдин.

– Мои документы в порядке.

Мужчине было лет тридцать. Он был стройный, кареглазый, кудрявый, с холеными бакенбардами.

– Ты итальянец? – спросил Нурдин, который не различал никаких иностранных акцентов, кроме финского.

– Нет, швейцарец.

– Ты хорошо говоришь по-шведски.

– Я живу здесь шесть лет. Какое у вас дело?

– Мы хотим связаться с одним твоим товарищем.