Текст книги "Я видел рассвет на далекой планете (СИ)"

Автор книги: Матвей Фальконский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

  Третий год полета подходил к концу, когда Косыгин обнаружил что его зрение ухудшилось на одну с половиной диоптрию. Был поздний вечер по внутреннему корабельному времени, когда по обыкновению улегшись на койку с книжкой, Косыгин поделился наблюдением с Искиным:

    – Наверное, эти три года я слишком много читал. Теперь перейду на аудиокниги. Хорошо хоть на корабле есть несколько пар очков на такой случай. Молодцы ребята, и это предусмотрели.

 

    Робот подкатился ближе, и металлический искусственный голос без всяких интонаций произнес:

    – Егор, дело может быть гораздо серьезнее и опаснее. Возможно, на сетчатку негативно влияет искусственная гравитация. Ты первый человек, который провел в таких условиях три года.

    – То есть, ты считаешь, что зрение может продолжить падать? – Косыгин выглянул в иллюминатор, в непроглядную страшную черноту. Он привык к тишине, привык к одиночеству, когда только старый верный Искин скрашивает долгие вечера. Казалось, он прожил так целую жизнь.

 

    – Никто не может сказать наверняка. Я рекомендую ежедневно делать зарядку для мышц глаз, пить витамины группы Б... и да, наверное, перейти на аудиокниги.

    – Хорошо, Искин. Так и сделаем. – бодро подхватил Косыгин. – Подумаешь, минус диоптрия, было бы о чем говорить! – и Егор ласково потрепал робота по холодной гладкой стальной макушке. Он очень привязался к Искину за три года и делился с машиной самыми сокровенными мыслями.

 

    И вот за иллюминаторами «Авроры» проносится черный бархат космоса с серебристыми огоньками звезд, а Таинственная все ближе и ближе. Связи с Землей давно нет. Как там его близкие, друзья? Дрожь и предвкушение – он будет первым человеком, побывавшем на планете вне пределов Солнечной системы. Увидит своими глазами иной мир, не на пленках и фотографиях, а в живую! До него человек ступил только на Марс, ступил со скорбью третей попытки, потому что первые два корабля разбились при посадке. А теперь вот и Кеплер на очереди.

 

    А зрение продолжало падать. Причем стремительно. Приблизительно на одну диоптрию в неделю. Ничего не помогало, ни отдых, ни зарядка, ни витамины, все отчаянные усилия были тщетны. Когда самоосмотр показал минус восемь на левом и минус одиннадцать на правом, Егор в отчаянии отбросил очки:

    – По крайней мере все это было не зря. Теперь мы знаем, как искусственная гравитация влияет на зрение. Черт побери! – сорвавшись, с горечью выкрикнул ученый и ударил кулаком по стене. – Кто-то должен был быть первым!

    – Твои анализы крови в порядке, – спокойно прожужжал Искин, – замеры внутри корабля тоже, антирадиационные щиты доказали себя достаточно эффективными. Но ты прав, Егор. Кто-то должен был быть первым. Искусственная гравитация опасна для самых тонких и хрупких сосудов, теперь мы это знаем.

 

    И вот пришла беда, как говорится, открывайте ворота. Как тяжело что нет связи с Землей, и не с кем поделиться этим кошмаром... Черная бездна отчаяния, сосущее чувство страха. Лететь еще двадцать один день, и если зрение продолжит падать... Егор теперь проверял зрение каждые двенадцать часов. Ученый брал лист с проверочными буквами разных размеров с отчаянием и ужасом, молясь, чтобы хоть что-то осталось... Но проклятая тьма неумолимо наступала, окружала его. Казалось, это страшный дурной сон. Этот листик бумаги стал олицетворением ужаса, и Косыгин ненавидел его. Но выбора не было.

 

    Егор был до безумия отважен, и полностью предан науке, его отобрали из десятков тысяч лучших. Но медленная потеря зрения способна свести с ума любого. А он к тому же был в полнейшем одиночестве, если не считать Искина. Он уже не видел звезд в иллюминаторах, не мог читать, правда довольно легко ориентировался в родных закоулках корабля, было время привыкнуть за три года. Он продолжал каждый день заниматься на тренажерах, не менее тридцати минут проводя на беговой дорожке. Расплывчатые мазки и рябь мучали неимоверно, все было скрыто будто пеленой тумана, а Искин превратился в размытое серебристое пятно.

    Он выдержит. Кто, если не он? Он сам выбрал этот путь. За ним все человечество, со всеми его чаяниями и надеждами... Он справится.

 

    Корабль приземлился в залитой теплым утренним светом горной долине, у берега петляющей пенистой реки, медленно сел, выдувая из дюзов горячие плазменные струи. Долгое время ничего не происходило, затем люк открылся, и из него выкатился робот. С жужжанием выползли датчики и проверили температуру, влажность, силу ветра, затем механизм вкатился обратно. А затем выкатился вновь, на этот раз поддерживая манипулятором странно щурящегося человека в комбинезоне серебристого цвета. Тот был полностью слеп. Человек прошел пару шагов, затем опустился на траву, жадно ощупал стебли пальцами. Подставил лицо ветру, солнцу... Вдохнул воздух иного мира полной грудью.

    – О... Я чувствую! Здесь все другое... Трава! Она более жесткая, и почти режет пальцы, а прохладный ветер пахнет ароматными травами, похоже на запах полыни, если растереть ее между пальцами. А солнечные лучи такие ласковые, такие нежные... Я слышу шум реки. Искин, пожалуйста, расскажи, что ты видишь?

 

    – Высокая, до колен тебе трава темно-изумрудного цвета. – спокойно прожужжал Искин. – Много серебристых и лиловых цветов. Небо сиреневое, с расплывчатой зеленой полосой у горизонта. Горы... Как бы сказать получше... Наверное, величественные, под снежными шапками. Скалистые голые ущелья. Замерзшие водопады льда у ближней к нам горы. Мы в горной долине, в амфитеатре, созданном скалами причудливых очертаний.

    – А что это за шум?

    – Очень близко, прямо над нами пролетела птица, похожая на павлина, но гораздо крупнее, с ярким ало-фиолетовым оперением. Бесстрашно близко, ведь тут нет хищников. А теперь, Егор, тебе нужно вернуться в корабль и какое-то время побыть там одному. Я буду собирать образцы грунта и флоры, и отвозить их в лабораторию. Я не могу одновременно следить за тобой.

 

    Слепой с трудом вернулся в корабль, нащупывая ступеньки ногой, и исчез. А Искин продолжил свою работу. Он ловко покатился к реке, чтобы набрать воду в стеклянную колбочку, затем лопаткой подковырнул влажный грунт на берегу, чтобы добраться до более глубоких слоев.

 

    Вечером Искин выкатил тележку, нагруженную кофе и горячими сандвичами, затем вывел слепого и устроил пикник на лужайке-проплешине у корабля. Полностью ослепший Егор вдруг приподнял уголки губ в легкой улыбке.

    – Знаешь, Искин, мне вдруг пришла забавная мысль. Что, если бы твои искусственные глаза можно было пересадить мне? Так вот, я бы на это ни за что не согласился. Потому что твой опыт... Опыт познания робота... Он ведь тоже важен, разве нет? Человек видит иной мир. Робот видит иной мир. В чем, собственно, разница? Почему опыт одного считается более ценным, чем опыт другого? Сегодня я целый день размышлял о том, забрал бы я твои глаза, если бы мог, или нет. Такая вот моральная дилемма.

    – С удовольствием бы отдал тебе свои глаза, если бы мог. Егор, ты держишься молодцом. Я восхищаюсь тобой. – прогудел Искин. Робот подхватил манипулятором сандвич и аккуратно вложил его в руку Косыгина. Затем налил кофе и заботливо поднес чашку прямо к пересохшим на ветру губам ученого. Тот казался полностью обезумевшим – то яростно шептал что-то, похожее на молитву, то вдруг начинал блаженно улыбаться.

    – Пей.

    – Нет, ты не понимаешь! – настаивал Егор. Во тьме перед глазами иногда смутно проплывали искристые ниточки, но все равно это была полная слепота. – Мы ведь могли исследовать Таинственную исключительно роботами и автоматами. Человек в глубоком космосе по сути не нужен. Абсолютно не нужен! Вспомни, какой ценой нам дался Марс. Вся исследовательская работа может выполняться роботами. И все же человек здесь, на Таинственной. Чтобы увидеть ее сиреневое с зеленой кромкой небо своими глазами. Чтобы ощутить жесткую траву и эти вот проклятые колючки у меня прямо под задницей... Кстати, ты меня специально в колючки усадил? Разве это не безумие?! И мой вопрос, Искин, как лично ты к этому относишься? Что это, с точки зрения твоей машинной логики?

    Искин загудел, с трудом справляясь с перенапряжением электронных цепей. Лампочки на его лбу отчаянно мигали, и это свидетельствовало о том, что механизм не может отыскать правильное решение.

    – Я не могу этого понять. – наконец признался механизм. – Это слишком сложно для меня. Ваше желание увидеть рассвет здесь, на Таинственной, даже рискуя своей жизнью.. Это выше моего понимания. А то, что ты теперь слеп, напоминает мне черный юмор, о котором ты мне когда-то рассказывал, тоже абсолютно непонятный для меня. Ты ведь тоже видишь тут элемент черного юмора? – монотонно прогудел робот.

    – Очень очень черный юмор, ты прав. И все же, Искин, я здесь. Кто-то должен был быть первым. А значит все это было не зря. – проговорил Егор, и снова мягко, словно извиняясь за свой излишний пафос, улыбнулся. Он ощущал ветер, ощущал разгоряченными щеками вечернюю прохладу и слышал крики птиц. Но как же ему хотелось увидеть... Ту самую зеленую окаемку сиреневого вечернего неба.

 

    На следующий день робот помог слепому искупаться в горной реке. Слепой долго стоял босой на песке, пропуская песчаные струи сквозь пальцы ног, а затем с наслаждением поплыл на спине, подставляя лицо мягким лучам. И все также жадно расспрашивал Искина – эти тоненькие и шершавые, это камыши? Какого цвета завязи и соцветия? А горы, они ведь в серебристых шапках, да? И робот подробно и обстоятельно отвечал, а Косыгин вдыхал, ощупывал, вслушивался, всеми силами впитывал в себя окружающий мир. При этом большую часть светового дня, а на Таинственной он длился восемнадцать часов, Егор проводил просто сидя на громадном валуне у корабля, непреклонно и решительно настроенный не помешать Искину закончить экспедицию и выполнить все намеченные исследования.

    На следующий вечер началась гроза. Сначала громыхнул гром, и темное небо раскололи молнии, затем хлынул ледяной ливень с градом. Сидя на ступеньках, со стаканом горячего чая, положив руку на затылок устроившего вынужденный перерыв в работе Искина, слепой жадно вслушивался в звуки грозы. А потом не удержался и закричал, перекрикивая гром: Эгегей! Гроза, малыш, это настоящая гроза!

    – Ты простудишься! Зайди внутрь. – сердито приказал Искин. – Только этого нам не хватало.

    – Я хочу простудиться, дружок. Я хочу ощутить, почувствовать, еще сильнее, еще острее... Это невозможно объяснить.

 

    А зрение возвращалось с каждым днем, понемножку, но неуклонно. Пока Искин метался по узкой горной долине, выискивая особо ценные камни и растения для своей коллекции, Егор уже начал различать свет. Слабый, перламутровый, но все-таки свет. Потом тени... Затем робота, как крупное темное пятно. Горы теперь стали ближе и отчетливее, и от потрясающего вида захватывало дух. Каждый день, по чуть чуть, зрение возвращалось. В последний, десятый день экспедиции Егор вышел из корабля на рассвете. Он был в очках, и все равно ему не хватало для четкости пяти-шести диоптрий. Однако он увидел – увидел бледные цвета неба и узкую изумрудную полосу рассвета.

 

    – Нам пора отправляться в путь, Егор. – тяжело прогудел подкатившийся, нагруженный очередным лотком с землей Искин. – Вся работа сделана, коллекция камней и растений собрана, мои датчики измерили тысячи показаний. Можно отправляться домой.

    – Подожди. Еще чуть чуть. – попросил Егор. Он снова подставил лицо ветру, упал на колени, почти прижал лицо к земле, рассматривая мелкие серебристые лепестки диковинных цветов. А потом тихо, едва слышно проговорил:

    -Ты же понимаешь, что скорее всего я полностью ослепну, возвращаясь обратно? Искусственная гравитация снова начнет действовать, и второго такого удара моя сетчатка не переживет. Три года слишком долгий срок.

    – Да. Такой вариант вполне возможен. – прожужжал Искин. И снова в его голосе нельзя было уловить не малейшей эмоции. – Я осознавал это, но не стал говорить первым. Это было бы не этично с моей стороны. – резонно прожужжал механизм и закатился в корабль.

 

  А Егор все еще сидел, скрестив ноги, и жадно, яростно вглядывался в разгорающийся рассвет. В алые, рыжие, золотые, охристые краски. В золотистые отблески на снежных склонах гор, и темные пролески деревьев на горных выступах, напоминающие отсюда пятна мха.