Текст книги "Дело № 306. Волк. Вор-невидимка"

Автор книги: Матвей Ройзман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Отсюда по грунтовой дороге пять-семь минут до моей дачи. Поехали, лейтенант, пообедаем, чуток отдохнем…

Градову с первого взгляда понравились и Иркутов и Людмила, хотя эта взбалмошная девица и нуждалась в хорошем нагоняе, а доктор слишком благодушно относится к ее выходкам. Градову было неприятно, что след тяжелого преступления привел к этой семье.

– Товарищ майор, – сказал Мозарин, – двадцать восьмого числа после двадцати одного часа Иркутовой на даче не было.

– Ладно, – ответил Градов. – Не будем пока ни думать, ни говорить об этом деле. Отдохнем немного. – Он включил радио. – Чайковский! Вот хорошо! Знаете, невропатологи пробовали лечить музыкой расстройства нервной системы. Говорят – успешно. – Градов посмотрел в оконце машины. – Ну вот мы и подъезжаем.

Сынишка Градова в нахлобученной по уши отцовской форменной фуражке командовал на садовой дорожке деревянными солдатиками. Майор нажал на кнопку клаксона. Мальчик оглянулся, увидел знакомую машину и опрометью бросился к отцу.

– Папа! – крикнул он так громко, словно звал своих солдат на приступ. – Папа!

Градов подхватил сына, поднял, поцеловал, понес на террасу.

– Ну, товарищ генерал, рассказывай, как воюешь!

Жена майора поставила на стол миску с холодной окрошкой и стала разливать ее по тарелкам.

– А теперь, Витя, признавайся, – озабоченно сказала она Градову, – как ты оказался среди недели здесь? Не заболел ли?

– Что ты! Просто мы работали рядом, в Вешняках. Спроси у лейтенанта.

– А я вот у шофера спрошу!

– Это верно, Софья Николаевна, – ответил тот. – Там девушка одна на даче живет. Вела машину к Москве и задавила женщину. – Шофер повернулся к Градову и добавил: – Забыл вам сказать, товарищ майор. Когда ходил к колодцу брать воду для машины, разговорился со сторожем. Он сказал, что эта самая Людмила в прошлом году сшибла в Вешняках какого-то старичка. Доктор его целый год лечил, снабжал лекарствами и вдобавок купил ему путевку в санаторий.

7

Лейтенант получил в научно-техническом отделе сравнительный анализ синей краски из тюбика и краски, снятой с туфли Людмилы Иркутовой. Окурки еще не были исследованы. И лейтенант пожурил за это Корневу.

– У нас сейчас авральные дни, – объяснила Надя. – Понаехали профессора, консультанты, доктора наук, заняты каким-то сверхсрочным расследованием. Текущие дела, страдают…

– А зачеркнутую строчку на записке проявили?

– Нет. На монохроматоре не вышло. Попытаюсь это сделать по-другому.

Она показала на «приказ № 672», стоящий в зажиме репродукционной установки, а потом на большой фотографический аппарат.

– Да, но темпы, темпы!

– Темпы – вещь хорошая, Михаил Дмитриевич. Но анализ – это вещественное доказательство. Тут лучше не торопиться.

– Так, так… Еще мой покойный батька говорил: «Езди по-тиху, не будет лихо». Все это я понимаю: анализы, наука… А следствие? Что ж, прикажете, товарищ эксперт, на волах плестись? А что будет с дежурным 3КБ?

– Товарищ лейтенант! – отчеканила Корнева. – Я, кажется, уже объяснила: можно свести линию, перечеркнувшую строчку, но вместе с ней пропадет и весь текст. Интересно, что вы тогда скажете? И потом, к слову, эта же работа нашего физика, а он заболел…

– Ну хорошо, хорошо! – поспешил согласиться офицер. – Миллион причин: мешают профессора, физики… Не пойму в конце концов, помогает или мешает нам такая наука? – бросил он в сердцах и, пожав плечами, вышел из лаборатории.

Лейтенант сейчас же передал Градову анализ синей краски, подтверждающий, что «Берлинская лазурь» в тюбике и на туфле Людмилы Иркутовой одна и та же. И не удержался: сказал, что он лично еще вчера бы задержал Иркутову. Тем более, что она, по описанию свидетеля Грунина, похожа на ту девушку в «Победе», у которой он попросил спички.

– По-моему, лейтенант, вы привыкли в ОРУДе работать на слишком высокой скорости, – ответил Градов, посмеиваясь. – В Уголовном розыске так дело не пойдет. Тут люди хорошо знают, какую ответственность несут за малейшую ошибку, не говоря уже о неправильном задержании советского гражданина. Опытный врач никогда не ставит сразу диагноза. Он говорит: «Подождем денька два-три». Вот и мы посмотрим, что даст одна версия, другая, а потом будем решать. Помните, что в судебном процессе наше заключение подвергнется строгой проверке! Ведь за уголовным делом номер триста шесть, заключенным сейчас в вашу папку, – судьба живых людей. Стоит вопрос о чести и свободе человека! А его семья? Пра-во-судие! Вдумались вы в это слово? Интересы народа, интересы государства требуют от нас точной работы. Поэтому, лейтенант, криминалист должен быть решителен, но в то же время очень осторожен. Мы не имеем права ошибаться!

Мозарин хотел что-то ответить, но помешал телефонный звонок. Градов взял было трубку, но сейчас же протянул ее лейтенанту. Говорила свидетельница происшествия Клавдия Федоровна Былинская. Она просила принять ее, чтобы сообщить некоторые дополнительные сведения. Мозарин поблагодарил, ответил, что ждет.

– Ну вот, – заметил Градов, – москвичи замечательный народ! Всегда придут на помощь.

Былинская явилась минут через двадцать. На ней было белое платье, соломенная шляпа с широкими полями. И, по совести, она производила немного комичное впечатление.

– Здравствуйте, товарищ Мозарин! – произнесла она громко, усаживаясь на стул. – Нашли серебристую машину?

– Почти, Клавдия Федоровна!

– Мне не терпелось узнать… Лягу спать, а эта женщина стоит перед глазами.

– Вы очень впечатлительны! – посочувствовал офицер.

– Не знаю, может быть. А все-таки, думается, во многом виноваты не шоферы, а наш брат – пешеход.

– Когда как, Клавдия Федоровна.

– Да нет, не говорите. Другая идет по мостовой и головы не повернет. Словно разгуливает у себя в саду. Тут и налетает на нее смерть на колесах.

– Разумеется. Есть еще и владельцы машин, и некоторые начальники, и командиры, которые любят, чтобы их мчали сломя голову.

– Да уж я с моим мужем сколько раз по этому поводу ругалась. Деловой человек – за один час норовит в трех местах побывать! И в министерстве, и в Госплане, и на заводе…

– Что же вы хотели мне сказать?

– А вот что: я видела, как за оконцем машины мелькнуло что-то белое. Но потом я поняла, что водитель очень пригнулся к рулю и у него… у нее была прическа… интересная женская прическа… Словом, я уверена, что это была женщина. И, по-моему, свидетель… Как его?

– Грунин!

– Грунин правду сказал…

– Спасибо, Клавдия Федоровна. Ваше показание приходится ко времени и очень поможет следствию…

Мозарин проводил свидетельницу к выходу и, проходя коридором обратно мимо окна, увидел на крыше маляра, красящего синей кубовой краской рамы чердачных окон. Работал он весело, сдвинув измазанную кепку на затылок и распевал во все горло «Катюшу». Лейтенант постоял, покачал головой: «Синий цвет!.. Синяя „Победа“, синий тюбик, синие рамы, синие глаза…»

– Товарищ лейтенант! – послышался сзади звонкий голос.

Мозарин обернулся. Людмила Иркутова улыбнулась ему, сказала, что пришла по вызову к майору Градову. В руке она держала три веточки флоксов. Мозарин проводил ее к секретарше майора, попросил доложить об Иркутовой. Когда Людмила прошла в кабинет, лейтенант подумал: «Сейчас поднимется такой ураган, что все флоксы облетят…»

А она, едва переступив порог, сказала Градову:

– Так вот вы какой беспощадный! В такую жару вытащили бедную девушку в город. А я терпеть не могу уезжать с дачи. Разве только на футбол. И то – с дачи прямо на стадион!

Она бесцеремонно взяла графин, налила воды в стакан, опустила в него веточки розово-белых флоксов.

– Извините, что пришлось вас побеспокоить, – сказал Градов. – Мне нужно было сообщить вам, что мы нашли человека, угнавшего вашу машину.

– Я очень рада, дорогой майор! Можно полюбопытствовать, кто он?

– Разумеется! Это вы, Людмила Павловна!

Девушка вздрогнула, но тут же, овладев собой, расхохоталась.

– Очень остроумно! Только для чего же я стану угонять собственную машину?

– Для того чтобы скрыть следы преступления.

– Преступления?

– Да, преступления. Двадцать восьмого июля в десять часов вечера, выезжая на улицу Горького, вы наехали на женщину и милиционера.

– Двадцать восьмого июля… в десять часов… по улице Горького! – шептала Людмила. – Как же так, майор? Как раз в то время, когда машину угнали, я, изволите ли видеть, на ней ехала да еще кого-то задавила. Это… это…

Градов достал из ящика стола отпечатанный на машинке акт.

– Вот, прочтите. Левая сторона вашей машины смята и поцарапана. Установлено, что это произошло от удара по стенке машины жезлом сшибленного вами милиционера. Но если это так, стало быть, за секунду до этого вы наехали на женщину.

– Почему же именно я? – проговорила девушка. – А разве это не мог сделать кто-нибудь другой?

Градов открыл стоявшую на столе коробочку, вынул оттуда кусок тюбика с синей масляной краской.

– Это ваша «Берлинская лазурь»?

Людмила взяла тюбик, покрутила его, прочитала этикетку.

– Моя, – ответила она. – Вот вмятинка. Где вы нашли этот кусочек?

– На том месте в Сокольниках, где стояла угнанная машина.

– Ничего не понимаю. Я в Сокольниках не была и не могла его там потерять! Честное слово, майор! – Она встала и прижала руку к груди.

– А пятно на вашей туфле, Людмила Павловна?

– Пятно? – переспросила девушка, невольно взглянув на свои «спортивки». – Ах, да! Я испачкала их, когда вела машину домой из Уголовного розыска.

– А чем вы это докажете, Людмила Павловна?

– Чем докажу? Постойте… В тот вечер, когда задавили женщину и милиционера… как раз в десять часов я ехала в электричке на дачу.

– По нашим сведениям, вас никто не видел на даче. Может быть, вы встретили кого-нибудь из своих знакомых в поезде?

– Нет, майор, – тихо ответила девушка, – я никого не встретила…

Только теперь Людмила поняла, что вопросы Градова и предъявленные ей вещественные доказательства поставили ее в безнадежное положение. Слезы брызнули из ее глаз, она раскрыла сумочку, чтобы достать носовой платок, и вдруг совсем по-детски разрыдалась.

Майор двумя пальцами вынул из стакана веточки флоксов, ополоснул его, налил свежей воды и подвинул к девушке. Та прерывисто всхлипнула, посмотрела на свои цветы. Она срезала их утром, беззаботная и веселая. А перед этим пробежалась босая по росистой траве… И вот!..

И девушка и Градов молчали. Светлая капля упала с флоксов и расплылась на стекле, покрывавшем стол.

– Ведь это у вас не первый случай, Людмила Павловна, – заявил майор, стараясь смягчить тон. – Лучше сознаться во всем.

Людмила всхлипнула.

– Вы ведь и раньше знали то место, куда загнали машину, – продолжал Градов.

– Я ничего не знала, майор, – глухо ответила девушка.

– Значит, прежде чем завести машину в укромный уголок, вы разрезали колючую проволоку кусачками?

– Я не разрезала!

– И прокололи обе шины?

– Я и не прокалывала! Для чего же портить хорошие покрышки?

– Для того чтобы выиграть время и сделать заявление об угоне машины. Искалечив людей, вы испугались и решили инсценировать, будто машину кто-то украл и людей переехал вор. Хитро…

– Это уж слишком, майор! Вы принимаете меня за какую-то мошенницу. Вы шутите, наверно?

– Нет, не шучу. – Майор опустил веточки флоксов в стакан с водой. – Вы рассуждали так: пусть не найдут вора, но все равно на предполагаемого похитителя падет подозрение.

– Какое подозрение? Я просто перестаю соображать…

– А я думаю – наоборот: вы как раз только-только начали соображать…

– Я совсем запуталась… – Людмила скомкала платок и сунула в сумочку по-девичьи резким движением.

– На сегодня достаточно, – объявил Градов.

8

В девять утра старшая сестра Нади Корневой подняла шторы. Солнце хлынуло в комнату. На столике сверкнули никелированный будильник, хрустальная вазочка с цветами и вездесущие пробирки в штативе. Ветер заиграл краем шторы, черный котенок с белой меткой на голове уставился на штору зелеными глазами и весь подобрался, готовый прыгнуть.

– Десятый час, Надюша! – сказала сестра.

– Десятый? – изумилась девушка и приподнялась в постели. – А мне кажется, что я только легла.

– Ты вчера пришла домой во втором часу ночи, – с укоризной проговорила сестра и подобрала прядь волос, прикрывавшую синие Надины глаза. – Где же ты загулялась?

– Что ты! Работала, не разгибая спины.

Вчера Надя пыталась восстановить злополучную зачеркнутую строку в «приказе», фотографируя ее с цветоделением. Она поместила сзади объектива большого аппарата инфракрасный фильтр, осветила вставленную между стеклами записку двумя рефлекторами с сильными лампами. Потом зарядила кассету специальной пластинкой и, открыв шторку, сняла «приказ» с получасовой выдержкой. Но, когда проявила снимок, убедилась, что работала впустую. Она несколько раз меняла фильтр, устанавливала прямое и косое освещение, изменяла время выдержки, снова и снова фотографировала, но ничего не получалось! Тогда она догадалась, что в чернилах, которыми написана строка, нет ни сажи, ни графита, ни других черных красителей и фотографирование через инфракрасный фильтр не приведет ни к чему. Часы показывали полночь, когда девушка начала снимать «приказ» в проходящем свете. Она зажгла вольтову дугу, ослепительный свет проник через матовое стекло и равномерно распределился по записке, просветив ее насквозь. Такое фотографирование «приказа» с двадцатиминутной выдержкой наконец дало результат! После проявления снимка Корнева различила контуры штрихов зачеркнутой строки. С помощью почерковедческого исследования она прочитала текст. Девушка была очень довольна. Однако, когда сняла свой белый халат и увидела на нем рыжие пятна от проявителя, стала мысленно так ругать Мозарина за несносную торопливость, что после даже пожалела его…

– Понимаешь, – сказала Надя сестре, причесываясь перед зеркалом, – есть у нас один офицер. Вообще ничего себе. Но язвительный, доложу я тебе…

– У вас все такие?

– Требовательные? Конечно! Но понимают, что наше дело трудное и серьезное. А этот приходит… – тут, изображая Мозарина, Надя вздернула голову, выпрямила плечи, – приходит, словно в кассу театра: «Два билета в партер, середина!» Я еще с ним поцапаюсь…

Когда, позавтракав, Надя уехала на службу, сестра позвонила по телефону мужу.

– Знаешь, – проговорила она, – по-моему, наша Надюшка неравнодушна к одному из офицеров милиции…

Мозарин с кем-то разговаривал в коридоре. Надя нарочно прошмыгнула мимо него так, чтобы он не видел ее, но лейтенант заметил эту уловку и, пожав плечами, спросил товарища, сослуживца по ОРУДу:

– Ты давно знаешь Корневу?

– Давно. Способная девушка!

– А почему она ведет себя иногда так… заносчиво?

– Ну что ты, Михаил, присмотрись к ней хорошенько! Что-то ты к ней слишком пристрастен!

Мозарин прошел в свою комнату. Там кипел рабочий день: приходили вызванные повестками свидетели, шоферы, заведующие гаражами. Офицеры читали протоколы дознаний, составляли запросы в учреждения, писали обвинительные заключения. Словом, это были обычные будни: оперативные работники осторожно, с помощью всех разнообразных отделов милиции и населения распутывали самые замысловатые уличные происшествия.

Мозарин перечитал протокол допроса Людмилы Иркутовой, сопоставил ее показания с теми сведениями о ней, которые выяснил, и пришел к твердому заключению, что именно она виновница несчастного случая на улице Горького. Это его убеждение особенно укрепилось после того, как он сам увидел, что Людмиле присуще лихачество и она, судя по ее поведению, считает это не своим недостатком, а, наоборот, достоинством. Даже кокетничает этим. Во всяком случае, эпизод со сшибленным старичком не заставил ее задуматься. Она, как была сорвиголова, так и осталась.

Лейтенант набросал план обвинительного заключения и, взяв дело № 306, поднялся, чтобы пойти к Градову. Зазвонил телефон. Он снял трубку.

– Лейтенант Мозарин слушает.

– Здравствуйте, товарищ оперативный уполномоченный. Говорит Грунин.

– Здравствуйте.

– Я все насчет той машины. Понимаете, просто мучаюсь… Я ведь смотрел на этот автомобиль, когда он под дождем сворачивал в переулок. В некоторых местах с него будто серебристая краска сходила.

– Благодарю вас, гражданин Грунин, – сказал Мозарин. – Мы уже знаем, что машина была синего цвета.

– Ну, тогда простите, до свиданья.

– Минутку. Вы можете нам понадобиться. Как у вас обстоит дело с жильем?

– Сегодня вечером обещали номер в «Москве».

– Очень хорошо. До свиданья.

Мозарин еще не видел Градова после допроса Людмилы. Когда Михаил вошел в кабинет, Градов нервно шагал по комнате и, доходя до угла, по военной привычке резко поворачивал «кругом».

– Вчера думал, сегодня думаю! – сказал майор, подойдя к своему столу, и вдруг хлопнул по нему рукой. – Всё против Иркутовой. Всё! А не она, чувствую, что не она!

Мозарин не раз убеждался, как профессиональный опыт, соединенный с интуицией, – шестое чувство, как говорят, – помогает оперативным работникам. Но улики против Иркутовой были настолько неоспоримы, что молодой офицер только руками развел.

– Что ж, – вздохнул он, – полагаюсь на ваш опыт! Но у меня его нет, и я брожу в потемках.

– А ну-ка, садитесь, лейтенант, – велел Градов, продолжая шагать по кабинету. – В следствии всякое доказательство рождается из факта, наблюдения, опыта. Это закон логики. Безусловно, со временем вы будете обладать профессиональным опытом. Но мой долг предупредить вас: факты бывают коварны. Иногда внутреннее убеждение протестует против, казалось бы, очевидного факта. В таком случае надо еще и еще раз проверять и проверять. Как в науке, где не всегда «голый» общеизвестный факт приводит к истине. В самом деле, лейтенант, в следствии мы должны установить причину преступления, правильно объяснить действия, скажем, подозреваемой Иркутовой, свидетельницы Былинской, пострадавшей женщины. Но объяснить, не только придерживаясь той или иной статьи Уголовного кодекса, а смотря на все глазами исследователя и человека, долг которого – оберегать советское общество. Понятно?

– Понятно, товарищ майор. Но ведь улики против Иркутовой очень убедительны!

– Конечно, косвенные улики против Иркутовой серьезные. Если принять во внимание ее характер, прежний наезд на человека, отсутствие всякого алиби, то улики, честно говоря, прямо неотвратимые! На вашем месте я тоже был бы в недоумении. – Майор заложил руки за спину. – Помню, когда я начал работать в Уголовном розыске, то все пытался действовать по формуле, которую приписывают Цицерону: кто, что, когда, где, зачем, с помощью кого, каким образом.

– Погодите, товарищ майор, – попросил Мозарин и, вынув блокнот, стал быстро записывать формулу.

– Тогда уж добавьте к первому вопросу этой семичленной формулы еще один, который необходимо задавать себе во время расследования преступления: quiprodest? – кому выгодно или полезно? Кстати, запомните, что в двести седьмой статье нашего Уголовно-процессуального кодекса говорится, что обвинительное заключение можно писать, приблизительно придерживаясь ответов на эти вопросы и вдобавок еще указывая статью Уголовного кодекса, по которой привлекается обвиняемый.

– Спасибо, товарищ майор! Я записал.

– И вот, действуя только по этой формуле, я стал попадать впросак… Что за черт! Все как будто правильно, а толку не получается. Тогда мой учитель – полковник Аниканов – и сказал мне то, что я вам минуту назад говорил: эта формула годится только для установления фактов, а для правильной оценки их нужно коммунистическое мировоззрение и внутреннее убеждение. А я не убежден в виновности Иркутовой. Нет, не убежден!

– Но вы же сами заявили, что улики против нее почти неотвратимы?

– Да, лейтенант. А вы думали над тем, что такое улики?

– Думал, применительно к розыску машин.

– А тут встает вопрос об уликах против человека. Я, пожалуй, прочту вам, что по этому поводу писал замечательный русский дореволюционный судебный деятель Анатолий Федорович Кони. – Градов подошел к книжному шкафу, взял второй том книги Кони «На жизненном пути». – Ну вот, – сказал он, перелистав страницы и найдя нужное место, – слушайте! «Улики – это обстоятельства, которые лишь в известной совокупности, связанные между собой цепью умозаключений и логикой фактов, могут составить доказательство. Это отдельные кусочки, разноцветные камешки, не имеющие ни ценности, ни значения, и только в руках опытного, добросовестного мастера, связанные крепким цементом мышления, образуют более или менее цельную картину. Таким образом, для пользования косвенными уликами необходимо употреблять более сложный метод, необходимо в каждом отдельном случае устанавливать надлежащие между ними соотношения».

Майор закрыл книгу, поставил ее на место.

– И вот, – продолжал он, – я перебираю неотвратимые улики против Иркутовой. При этом не забываю, что она учится в Театральном институте, а стало быть, обладает фантазией, умеет до известной степени перевоплощаться. Но я спрашиваю себя: могла ли такая девушка, задавив человека, удрать и немедленно, как по нотам, разыграть угон собственной машины? И отвечаю по совести: нет, не могла! Да она была бы так потрясена, что ей и в голову не пришло бы сразу замести следы. Вспомните, как она подбежала к перепуганной девочке. Нет, угнать машину мог только опытный, хладнокровный человек.

– Хорошо, товарищ майор, – сказал Мозарин. – Но, в общем, мы ведь имеем дело с довольно заурядным происшествием – наездом. Оно лишь осложнено инсценировкой угона машины.

– Нет, лейтенант! До сих пор мы подходили к этому делу как к обычному преступлению, потому что оно похоже на сотни подобных ему. А теперь возникает новый вопрос: чем же это преступление непохоже на другие? Отвечаю: тормоза, сигналы, фары машины были вполне исправны. Но в тот момент, когда автомобиль мчался прямо на женщину, фары не светили, сигналы молчали, тормоза не были применены. На что это указывает? На то, что преступление необычное, из ряда вон выходящее, и к нему так и следует подходить.

– Но, товарищ майор, если Иркутова невиновна, то кто же виновен? – спросил Мозарин.

– На этот вопрос мы и должны ответить! – воскликнул Градов. – Мы, советские разведчики по уголовным делам, обязаны не только найти виновных, но и снять обвинение с подозреваемого, если он невиновен. Это очень сложный случай, лейтенант. Начнем розыски с противоположного конца!

– Может быть, с доктора?

– Нет, пока оставим Иркутовых в стороне.

Градов поднял телефонную трубку, соединился с клиникой, спросил у дежурного врача, как чувствует себя неизвестная женщина, доктор ответил, что она все еще без сознания, но есть надежда…

– Да! – сказал майор, кладя трубку на место. – Пока она не придет в сознание, мы будем топтаться на месте. Хотя… – нажав кнопку настольного звонка, он приказал вошедшей секретарше вызвать Корневу.

Надя принесла «приказ» и сказала, что с трудом выявленная строка состоит из ряда цифр и знаков, которые удалось расшифровать. Они означают: «Улица Пушкина, 670».

– Такого номера дома там нет, – заметил Мозарин.

– Думается, – сказала Корнева, – эту цифру надо понимать так: дом шесть, квартира семьдесят. Или дом шестьдесят семь.

– А квартира ноль? – ехидно спросил Мозарин. Надя прикусила губу, сердито покосилась на него и попросила у Градова разрешения уйти. Майор утвердительно кивнул головой.

– Зачем вы подтруниваете над научной сотрудницей? – упрекнул Градов лейтенанта. – Ну, малость ошиблась девушка. Я все-таки думаю, что лучше, если мы, работники милиции, будем отличаться излишней вежливостью и чуткостью, чем наоборот. А вы – офицер, да еще фронтовик. Прошу помнить об этом…

– Есть. Разрешите сказать!

– Говорите.

– Вот вы вспомнили, что я, как и вы, фронтовик. А ведь тут есть люди, которые об этом забывают, хотя сами всю войну сидели в тылу.

– Да, сидели, лейтенант, и помногу раз просились на фронт. А им, как, скажем, мне, долгое время настойчиво приказывали оставаться на месте. Но вы очень скоро убедитесь на себе, что наша работа даже в мирное время – фронт!

Майор подошел к книжному шкафу, достал путеводитель по Москве. Он раскрыл книгу на описании улицы Пушкина. Подойдя к большой настольной карте столицы, Градов мысленно прошелся по правой, потом по левой стороне улицы. Нет! Здесь номера домов кончались, далеко не доходя до сотни. А не относится ли этот номер к магазину или столовой? Майор стал внимательно читать путеводитель.

– Ага! Пожалуйте сюда, лейтенант! – воскликнул он и обвел карандашом абзац. – Ясно? – спросил он, когда Мозарин прочел очерченные строки.

– Ясно, товарищ майор!