Текст книги "Распутин; Почему"

Автор книги: Матрена Распутина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Состояние Юсуповых было поистине несметным.

Оно образовалось в результате цепочки тщательно продуманных браков на протяжении двух поколений. Говорят, что дед Юсупова со стороны отца, командующий войском донских казаков, был побочным сыном прусского короля Фридриха Вильгельма Шестого и графини Тизенгаузен, фрейлины императрицы Александры, сестры короля. Во время визита царицы к брату, король влюбился в графиню и хотел на ней жениться. Мог ли состояться этот морганатический брак – неизвестно; считалось, что фрейлина отказалась от него, так как не пожелала покинуть царицу. Во всяком случае, в результате их связи родился сын – Феликс Эльстон. Он женился на графине Елене Сергеевне Сумароковой, и так как она была последней в роду, а наследники мужского пола отсутствовали, то царь дал ему право взять фамилию и титул жены.

Его сын, граф Феликс Сумароков-Эльстон, женился на княгине Зинаиде Николаевне Юсуповой, и она тоже была последней в своем роду, и уже другой царь разрешил графу Сумарокову-Эльстон взять ее фамилию и титул.

Таким образом, благодаря удачным бракам и великодушию двух царей, состояние незаконнорожденного сына прусского короля и его потомков сильно выросло. А собрание предметов искусства, фарфор, драгоценности были просто легендарными. О них знала вся аристократическая Европа, и не раз даже августейшие особы бывали восхищены юсуповскими редкостями.

Кроме дворца на набережной Мойки в Санкт-Петербурге – подарка Екатерины Великой прабабушке Феликса, княгине Татьяне, – они владели обширным поместьем в Архангельском под Москвой, с великолепными садами, мраморными фонтанами и экзотическими птицами.

Еще один их особняк находился на окраине Москвы. Он был построен в 1551 г. царем Иваном Грозным и подарен одному из князей Юсуповых царем Петром Вторым в 1729 г.

Было и большое имение в селе Ракитном Курской губернии – земельные угодья ("до горизонта и за горизонтом"), лесопилки, прядильная фабрика. Усердные крестьяне выращивали скот, варили сахар. Особую гордость составлял конный завод.

Все это приносило доход, точное исчисление которого не знал, наверное, никто.

В Ракитном семейство подолгу не задерживалось – заезжали поохотиться по пути в одно из своих крымских

поместий. Обычно выбирали Кореиз. Кроме того, Юсуповы владели поместьем на Кавказе, большим домом в Балаклавской бухте, и еще... впрочем, всего все равно не перечесть!

Куда бы они ни ехали, к поезду прицепляли их личный вагон, площадку которого превращали в птичник. Гостиная в вагоне-салоне была отделана панелями красного дерева, кресла обиты зеленой кожей, а окна задернуты занавесками из желтого шелка. (На случай вояжа за пределы России имелся еще один, не менее роскошный вагон, постоянно ждущий семейство на границе со стороны Германии: расстояние между колесами соответствовало тамошним стандартам.)

Что же до земель неподалеку от Баку, простиравшихся почти на 125 верст вдоль берега Каспийского моря, то ездить туда резона не было – все пропитала нефть.

Совершив объезд части угодий, Юсуповы на зиму возвращались во дворец на Мойке.

Провидение

К моменту появления моего отца в столице Феликс Юсупов только что отметил свой восемнадцатый день рождения.

Мать князя страстно желала рождения дочери. И думать не хотела о том, что может родиться мальчик. Она задолго еще до рождения ребенка приготовила детское приданое исключительно розового цвета. И даже после появления на свет сына не захотела ничего менять.

Так само провидение определило характер болезненно-извращенных фантазий Феликса, которые он с нескрываемым удовольствием претворял.

Интересно, что при крещении, когда священник по обряду трижды с головой погружал младенца в купель, мальчик захлебнулся, и его насилу вернули к жизни. (Надо заметить, что над родом Юсуповых тяготел рок – сыновья не доживали до 26-летнего возраста.) Добрейшая Анна Александровна, рассказывая мне об этом, крестилась: "Видно, Господь все-таки решил оставить

его. Значит, в этом был промысел Божий". Я, разумеется, тут же спросила, в чем же промысел. Анна Александровна ответила: "Так ведь они должны были встретиться". При этом она никогда не называла имен, будто я каким-то своим знанием должна была чувствовать, что они – это отец и Феликс Юсупов.

Встретиться, чтобы свершилось предначертанное – отец должен был принять свое последнее испытание и принести последнюю жертву ("Маленький Христос").

В жизни отца было много скверны. Но он хотел от нее избавиться, очиститься – и избавлялся, и очищался. В лучшие свои минуты он бывал близок к святости. Он не боялся себя и не стеснялся любых собственных проявлений, какими бы странными или, скажу больше, постыдными они ни казались окружающим. В нем была сила противиться самому себе, которая, одна, и отличает кающегося от нераскаянного. Юсупов же и был этим самым нераскаянным. Божий промысел свел их в Петербурге, то есть в Новом Содоме – месте, которое было отспорено у мира Россией с наибольшей легкостью.

Чуть выше я уже сказала, что когда Феликс Юсупов слушал рассказ Марии Евгеньевны Головиной о моем отце, на лице его играла какая-то странная улыбка. Он действительно предвкушал игру. Ставка в этой игре была высокая. Не просто жизнь его или жизнь отца, а нечто большее. Не Россию хотел защитить Феликс Юсупов, убивая отца, – Новый Содом хотел спасти.

Юсупов был весьма образован. Но лишь "в научном настроении духа". В смысле нравственном он был совершенным невеждой.

Бог вел отца, чтобы спасти наследника, передать свою силу Николаю, ободрить Александру, помочь мятущимся. Бог хотел показать, как может быть. Ему не вняли. Тогда Бог позволил Юсупову убить Распутина. И Распутин умер как праведник – мученической смертью. Юсупову была уготована долгая жизнь на чужбине – и он увидел, что произошло с Россией дальше.

Однако вернемся к прерванному рассказу.

Дурные наклонности

Отец Феликса совершенно устранился от воспитания сына и только один раз предпринял попытку употребить родительскую власть.

Будучи военным, старший Юсупов решил дать сыну спартанское воспитание и с этой целью приказал вынести из комнаты мальчика всю удобную мебель и заменить ее походной койкой, простой табуреткой и каким-то подозрительного вида шкафом, который мальчик попытался было открыть, но не смог. На следующее утро лакей отца вытащил Феликса из кровати, затолкал в этот шкаф и облил холодной водой. Шкаф оказался душем. Мальчик кричал, но ничего не мог поделать, пока запас воды не кончился, а вместе с ним и издевательство.

Зато потом юный князь отыгрался – устроил сцену, даже грозил покончить с собой. Перепуганные родители уступили, и с тех пор мальчика совершенно предоставили самому себе.

Стоит ли удивляться, что женственный Феликс, с тех пор не знающий дисциплины, рос в обстановке полной вседозволенности. Обладая семейным состоянием, превышавшим триста миллионов рублей, особенно громадным по меркам того времени и превышающим состояние самого царя, наследник таких сокровищ должен был стать самым богатым человеком России, если не всей Европы. А пока обожавшая мать более чем щедро снабжала сына деньгами.

Когда ему было двенадцать лет, он устроил, как ему казалось, милую ребячью шутку, хотя немногие юноши сочли бы ее ребяческой.

Феликс с кузеном Владимиром, тоже двенадцатилетним, решили переодеться женщинами и поразвлечься. Платья они позаимствовали из гардероба матери Феликса – два лучших вечерних платья, дополненные дорогими украшениями. Надев подбитые мехом бархатные накидки, они разбудили парикмахера матери и выпросили у него парики, объяснив, что собираются на бал-маскарад.

В таком наряде мальчики отправились на прогулку по Невскому семенящей походкой, словно кокотки.

Поскольку проспект служил охотничьими угодьями проституток, к Феликсу и Владимиру несколько раз приставали мужчины. Мнимые кокотки были в полном восторге. Но, опасаясь быстрого скандала, обязательно последовавшего бы за неминуемым разоблачением, поспешили укрыться в чрезвычайно модном в то время среди известной публики ресторане "Медведь".

Можно представить себе, как выглядели юные шутники, если даже в подобном месте сразу привлекли к себе внимание.

Игра продолжилась.

Шампанское быстро ударило в голову. Феликс снял с себя длинную нитку жемчуга и начал набрасывать ее, словно лассо, на сидящих за соседним столиком.

Видавшая виды публика оторопела.

Феликс не унимался. Тут нитка порвалась, бесценный жемчуг рассыпался. Мальчики бросились его поднимать, цепляя тех, кто оказывался рядом.

Позвали управляющего.

Теперь деваться было некуда и Феликс назвал себя. Разумеется, управляющий раскланялся и почтительно проводил расшалившихся детей до дверей.

Кузены вернулись домой, полагая, что их эскапада пройдет незамеченной.

Однако на следующий день они узнали, что управляющий прислал счет отцу Феликса.

Тому история вовсе не показалась забавной. Феликса на десять дней заперли в собственной комнате, как и его кузена. Феликс был вне себя. Наказание он посчитал слишком жестоким.

Но этот опыт не стал для него последним.

Любовный урок

Свой первый любовный урок юный Юсупов получил в отеле города Контрексвилль, куда его мать отправилась "на воды". Феликсу было около тринадцати лет,

и, не зная чем заняться, он однажды после обеда отправился на прогулку в парк. Проходя мимо беседки, он через прорези увидел там молодого человека и девушку, самозабвенно предающихся любовным утехам.

После Феликс стал расспрашивать мать о том, что он видел, однако та не сумела собраться с духом и удовлетворить любопытство сына.

Феликс провел бессонную ночь.

На следующий день он встретил того самого молодого человека и спросил со свойственным ему пренебрежением к правилам приличия, не собирается ли тот снова встретиться с девушкой. Молодой человек был поражен, но, когда Феликс рассказал, что наблюдал за их свиданием накануне вечером, ответил, что должен встретиться с ней у себя в отеле, и пригласил Феликса присоединиться к ним.

Поскольку мать рано ложилась спать, Феликсу не составило труда выскользнуть из номера и отправиться к новому другу.

Там следующие несколько часов они провели за общими играми. Об истинной природе этих игр Феликс не задумывался.

Позже он говорил: "Меня так поразило только что сделанное открытие, что по своему юношескому невежеству я не разбирался, кто какого пола".

Хотя Феликс не позволяет себе уточнений, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять значение этой фразы.

(Не могу здесь не привести эпизод, произошедший в Париже, уже в 1960 году.

В доме моей дочери случайно оказался молодой человек с нарумяненными щеками и крашеными волосами. Узнав, чей это дом, он истерически расхохотался, а когда пришел в себя, позвонил по телефону Юсупову и, взвизгивая от возбуждения, выложил ему новость: "Дорогой, ты ни за что не поверишь, откуда я тебе звоню...")

Порочный маскарад

Но больше всех к развитию у Феликса известного порока приложил руку его старший брат, Николай, впоследствии жених бедной Муни. Его забавляли успешные переодевания брата в женщину, и он уступил капризу своей любовницы – Поли, желавшей иметь в Феликсе спутницу развлечений.

Они взяли с собой переодетого женщиной Феликса в кабаре посмотреть выступление "цыган. Его маскарад остался незамеченным.

Как-то Феликс поехал с Николаем в Париж. Братья решили пойти на бал, переодев, разумеется, Феликса женщиной. Николай же выступил в роли его (ее) кавалера.

Чтобы скоротать время до начала бала, они пошли в театр, где их заметил король Эдуард Седьмой.

Во время антракта Николай вышел в фойе покурить, а после со смехом рассказал Феликсу, что к нему подходил некто от короля Англии, посланный, чтобы узнать имя его юной дамы.

Феликс был польщен и обрадован.

По возвращении в Санкт-Петербург Николай и Поля устроили Феликсу двухнедельный ангажемент на выступления в фешенебельном кафе "Аквариум".

Феликс позаимствовал для такого случая драгоценности матери. Его выступления пользовались колоссальным успехом. Но, к его сожалению (и не больше), на седьмой вечер друзья матери узнали самого Феликса и надетые на нем драгоценности.

Дома ждала бурная сцена.

Николай взял всю вину на себя, и дело было вскоре забыто.

Феликс оставил карьеру певицы кабаре, но продолжал искать приключений под видом женщины и пускался во все более рискованные предприятия, пока однажды отец не вызвал его к себе.

Отец Феликса накинулся на сбившегося с пути сына и пересказал все слухи (а на самом деле – лишь стыдлибо приуменьшенную правду), ходившие в обществе и открывающие истинную картину жизни сына. Он представил Феликсу длинный список проступков, опозоривших (как считал он, но не его сын) имя семьи.

Феликс сделал некоторые выводы. Но ни в коем случае не желал перемены в своем образе жизни.

Причем необходимо заметить, что пребывание на той ступени общественного положения, на какой находились Юсуповы вообще, все-таки с возрастом вынудило Феликса умерить желания эпатировать. Он старался загнать внутрь свой порок, но не для того, чтобы, раскаявшись, изжить его. (Напротив, он пестовал его.) Феликс стал более изощренным в своем разврате. Он сделал порок частью собственных светских манер.

И весьма преуспел в этом.

Говорили, что Феликс Юсупов страдал лунатизмом, да он и сам часто рассказывал об этом, не воспринимая происходившее с ним как болезнь. Скорее наоборот.

Роковое знакомство

Некоторые утверждали, что в душе Феликса боролись Бог и дьявол. Но полагающие так были слишком добры к юноше. Бог давно "заготовил про него ад".

(Примечательно следующее. До меня недавно дошло от общих знакомых, что Феликс с жаром взялся за рисование. Хочет, видимо, изобразить что-то возвышенное. Пока же, несмотря на все усилия, получаются только чудовища. Юсупов жалуется, что Бог не дает ему выразить всю душу. Несчастный не в силах признаться себе, что это и есть его душа.)

Феликс хвалился тем, что его несколько раз посещали видения, что он "слышит голоса". Вполне возможно. Только уверена – это были злые голоса и дурные видения.

Внешне же дело выглядело таким образом, будто Феликс старается нащупать пути к другой жизни, даже благообразиться. Особенно страстно он начал представляться таким после смерти брата, которого, надо сказать, действительно любил. Однако непреодолимая тяга к дурному актерству и здесь приводила его на грань бесстыдства.

Мария Евгеньевна Головина, по-христиански простившая Николая, перенесла всю нежность на Феликса. Она надеялась помочь ему, поэтому и озаботилась тем, чтобы представить Феликса моему отцу – "святому старцу", как говорила Муня.

Между тем, Муню, все-таки хорошо видевшую, с кем она имеет дело, даже как-то поразил пыл, с каким Феликс выразил не просто готовность, но нетерпеливое желание встретиться с моим отцом.

Феликс наблюдает

Встреча произошла в доме Головиных на Зимней Канавке. О том, что там было, мне рассказала Анна Александровна со слов Марии Евгеньевны.

По своему обыкновению Феликс опоздал к обеду. Он был чрезвычайно элегантно и модно одет, "весь в облаке сладких духов и душистой пудры". Феликс целовал присутствовавшим дамам руки с немыслимым изяществом и при этом имел вид человека, делавшего одолжение.

Феликс старательно не смотрел в сторону отца, сидевшего, разумеется, на самом почетном месте. Только после того, как Мария Евгеньевна подвела Феликса к отцу, первый даже как будто был обескуражен явлением в столь роскошной обстановке мужика.

Будучи представленным, Феликс излишне театрально поклонился и не отстранился от троекратного поцелуя отца, только, как показалось Марии Евгеньевне, несколько поежился.

Феликсу оставили место напротив отца. Как уверяла Мария Евгеньевна -без всякого умысла.

Прерванный обед продолжился. В его протяжение Феликс почти ничего не ел и лишь изредка вступал в беседу с незначительными замечаниями (голос у него был довольно высоким, а интонации жеманными), но ни разу в том случае, чтобы ответить на слова отца.

Феликс наблюдал. Надо заметить, что Юсупов слыл любителем странностей разного рода. Он сам неоднократно заявлял, что его буквально тянет к "экзотическим лицам" и пояснял: "к маньякам, садистам, хамам...". Феликс искал развлечений и умел их находить везде и во всех. И к Головиным он пришел в поисках развлечения.

Что за мысли роились в его голове, когда он видел перед собой картину, поначалу приводившую в растерянность всех рафинированных сотрапезников отца?

Из деликатности никто из отцовских друзей никогда не говорил с ним о правилах поведения за столом. Это казалось и на самом деле было несущественным по сравнению с тем, что и о чем за едой обсуждалось. Трапеза воспринималась как ритуал, не более, но и не менее того.

Отец за столом вел себя, как говорят, малокультурно. Он пользовался только в редких случаях ножом и вилкой. Больше же – просто руками. Большие куски он разрывал. У отца был большой рот, а так как ел он не то чтобы торопливо, но не степенно (к тому же вместо зубов имел только корешки), крошки просыпались на бороду, где и застревали.

По виду отец в такие минуты представлял собой неопрятного мужика и уж никак не святого старца.

Тем не менее Феликса не оставляла напряженность, ему совершенно несвойственная. Казалось, он силится что-то понять, сопрячь, сопоставить. (Возможно, в те минуты Феликс пытался примериться к противнику, которого сразу и почувствовал в отце?)

В компании обратила на себя внимание фраза отца, произнесенная им как бы невзначай: "Всегда нужно считать себя низким, но не на словах, а духом действительно". (Я встретила эту фразу в его "Житии...")

Феликс, услышав это, опустил голову.

Напуганный собой

Несколько лет спустя Феликс, говоря о первой встрече с отцом, утверждал, что сразу распознал в старце мошенника. Конечно, он не мог при своей болезненной

гордыне сказать, что сразу признал в отце силу, которую можно было либо убить, либо подчиниться. Последнее для Феликса было неприемлемо. Он был оскорблен тем, что простой мужик, даже не старающийся перенять приемы цивилизации, претендует на то, чтобы учить его, Феликса Юсупова.

А милая Мария Евгеньевна, разумеется, была в восторге от мысли, что именно она свела отца и Феликса, уже предвкушала, что Юсупов войдет в их круг.

Когда Мария Евгеньевна спросила у отца, как ему показался Феликс, тот ответил: "Напуганный мальчик и страшный".

"Кем напуганный?" – спросила Мария Евгеньевна.

"Собой и напуганный", – ответил отец.

"А почему страшный?"

Отец промолчал, чем привел Марию Евгеньевну в полное замешательство.

Больше в тот день отец не хотел говорить о Юсупове.

На следующий день Мария Евгеньевна чуть свет пришла к нам. Как сказала потом Анна Александровна: "Просить за своего князя". Что именно она говорила тогда отцу, я не знаю, но то, что он согласился принять Юсупова в скором времени – это точно.

Однако хлопоты Марии Евгеньевны на этот раз оказались напрасными. Юсупов, торопясь, уехал из Петербурга. Позже Мария Евгеньевна сообщила, что он направился на учебу в Оксфорд.

Как странно! Юсупов будто бежал, испытывая судьбу. И свою, и отца. Я уже приводила историю о том, как Феликс захлебнулся во время крещения. В Англии же он едва не погиб под колесами паровоза.

Англия начала века – в нравственном смысле место весьма удобное для молодых людей склада и наклонностей, схожих с юсуповскими. Среди аристократической молодежи царил культ Оскара Уайльда. Причем его литературное дарование едва ли ставилось на первое место в сравнении с его привычками известного рода.

Я помню, как пришедшая к нам Мария Евгеньевна плакала, делясь с Анной Александровной вестями о Феликсе: "Он пропал, пропал!" – повторяла она.

Глава 18 РАСПУТИН И ПЛОТЬ

Илиодор – Кто лицемер ? – Баба или чурбан ? -

– Акулина – "Пошел, мальчишка!" – "Она не

умрет" – "Не полюбишь – не вылечишь" -

– Безумная любовь – Господин учитель -

– Ольга Владимировна – Фальшивая невинность -

– Церковный суд – Царский суд

Илиодор

Не однажды я уже в разных видах упоминала Сергея Труфанова, принявшего в монашестве имя Илиодора. Жизнь его интересующимся хорошо известна, так что не буду (да и не хочу) входить в подробности. Скажу только необходимое.

Отец и Илиодор представляли собой странную пару. Первый жизнерадостный и веселый, второй скучный, напыщенный (как большинство "копеечных" семинаристов, добравшихся до высоких степеней) и напрочь лишенный чувства юмора. Тем не менее, они какое-то время приятельствовали.

Кстати – я никогда не понимала отцовской привязанности к Илиодору, и когда тот однажды приехал в Покровское погостить, избегала его, как только могла.

Илиодор необычайно гордился своей отчужденностью от всего мирского. Особым пунктом был обет безбрачия. Отец смеялся над его словами о том, что только безбрачие есть дверь в Царство Божье, и смеясь же говорил, что эта дверь легко оборачивается тесными вратами. "Входить тесными вратами" – так в монастырях намекали на содомский грех.

Анна Александровна пересказывала мне суть споров отца и Илиодора. Привожу так, как запомнила.

"В доме Отца моего обителей много", – опирался отец на Святое Писание и добавлял от себя: "И в каждой обители множество дверей. Не думай, что владеешь единственным ключом от Царства Божьего".

"Я не владею единственным ключом, – ответил Или-одор. – Ключей много, достаточно для всех желающих их получить, но все они отпирают одну и ту же дверь".

"Если бы это было правдой, то все скопцы попали бы в рай", – заметил отец.

"Истина в том, что стремящийся к духовному совершенству должен служить либо Богу, либо плоти, нельзя служить обоим".

"Тот, кто молится от души, может настолько преисполниться ощущением божественного присутствия, что и думать забудет о плоти. Дух воспарит, оставив на земле все телесные помыслы, и он перестанет замечать свое физическое тело и заботиться о нем. Позабудет о еде и питье, о сне и о любовных желаниях. Но это редко кому дается.

Больше других, не способных подняться. Когда человек освободит свой дух от уз чувственности, плоть еще настойчивее взывает к нему. Его физическое желание велико, он не в состоянии его побороть. Что ему делать?"

"Он должен молиться еще усерднее".

"Как же молиться, когда с ног валит? Есть только одно средство. Отложи в сторону молитвы и найди женщину. Потом – опять молись. Бог не осудит.

Но наступит время, когда женщина уже не понадобится, когда и самой мысли не будет, а, стало быть, и искушения. Тогда-то настоящая молитва и начнется".

Кто лицемер?

Илиодор называл рассуждения отца издевательством над монашескими обетами. Отец возражал, говорил, что ни в коем случае не намерен спорить с церковью. При этом он полагал только, что обет безбрачия толкуется неверно. "Ничего хорошего не выйдет из такой молитвы, когда душа другого просит".

В этом месте напомню слова Жевахова, приведенные уже мной выше, о соединении любовного и молитвенного экстаза.

Анна Александровна пересказала мне и другой спор отца и Илиодора.

Однажды заговорили о том, какой грех самый страшный. Илиодор заявил без колебаний: "Тут не о чем спорить. Самый страшный грех – это тот, о котором гласит первая заповедь: Да не будет у тебя других богов пред лицем Моим".

Отец возразил, видя в приеме Илиодора отражение всегдашней его привычки подменять предмет: "Разговор не о заповедях, а о грехе. Для меня ясно, что Иисус считал лицемерие самым тяжким грехом".

Илиодор заерзал на стуле, чувствуя, что спор становится чересчур личным. Отец попал в точку. Чтобы защитить себя, Илиодор перешел в наступление и заговорил о кружке, собиравшемся у отца, намекая на отношения определенного рода.

Для отца подобные упреки были не в новинку и поэтому он реагировал на них обычно спокойно – сам-то он знал, что невиновен. Однако выслушивать обвинения именно от Илиодора отцу показалось отвратительным. Во-первых, потому что тот бывал на собраниях кружка и прекрасно все видел своими глазами. Во-вторых же, потому что Илиодор как раз и был в этом вопросе лицемером высшей пробы. Отец не стерпел и напомнил ему, как во время приезда в Покровское застал монаха подглядывающим за купавшейся Дуней.

Монах оторопел и поспешил перевести разговор на другое. Однако обиду затаил.

Илиодору все же больше пристало бы называться по-прежнему – Сергеем Труфановым. Несмотря на все уверения, он оставался мирянином. В Труфанове было столько жажды власти, что ее хватило бы на многих. Можно сказать, что в его жизни именно эта жажда власти, вполне материальной (вспомним историю с юродивым Митей, протеже Труфанова в Зимнем дворце), а не духовной, и сыграла зловещую роль.

Интересно, что отец однажды сказал о Труфанове: "Все, до него не достучишься". И пояснил: "Он не находит в своей душе ни капли того, чего можно было бы стыдиться".

И все же отец перестал общаться с Труфановым не по своему решению. Отец вообще с неохотой отказывался от общения с людьми, хотя бы однажды показавшимися ему приятными. К тому же он был искренне благодарен Труфанову за прием, когда только появился в Петербурге. Труфанов же в открытую объявил отцу войну. Их многолетняя дружба окончилась, и горечь разрыва преследовала отца до самой смерти.

Да, можно оторвать мужика от Сибири, но нельзя вытравить Сибирь из мужика. Это в полном смысле об отце. Его достоинства – цельность натуры и открытость

– отчасти сводились на нет стремлением всегда гово

рить правду. Такие привычки не для Нового Содома.

Баба или чурбан?

Надеюсь, я смогла показать, что при всей пропитанности жизнью отец никогда не злоупотреблял своей силой и возможностью влиять на женщин в плотском смысле. Однако надо понимать, что эта часть отношений представляла особый интерес для недоброжелателей отца. Замечу, что они получали некоторую реальную пищу для своих россказней. Основываясь на сведениях, полученных от одной из сторон, не самой беспристрастной, умельцы вели дальше дело так, чтобы перевернуть все с ног на голову.

Я уже не раз обращала внимание на то, что в наш дом приходили многие. Одни, чтобы попросить о чем-либо, другие, чтобы посоветоваться, третьи – в поисках исцеления. Большинство из них – женщины. Причем женщины, пребывающие в том состоянии, когда душа ищет опоры, а надорванное сердце -утешения. А в чем можно найти несчастной женщине полное утешение? Разумеется, в любви. В любви-молитве или в любви

– физическом чувстве. Отцу самому было дано умение

оборачивать позывы плоти в духовное русло, чаще все

го получалось у него помогать подобным образом и дру

гим. Но не всем. В этом и была заключена ловушка.

Больше других писал о плотской греховности отца Илиодор. Не хочу приводить его фантазии. Он особенно старательно описывал, как отец изгонял блудного беса. При этом оборачивал дело так, будто бы отец непременно вступал с женщиной в связь. Между тем, нет ни одного достоверного свидетельства "несчастной жертвы" насилия Распутина. Вспомню признание отца: "Для меня что к бабе прикоснуться, что к чурбану". Это сказано в том смысле, что физических чувств женщина у отца в известные минуты не вызывала. Однако от него исходила такая сила любви, что совершенно обволакивала женщину, давая наслаждение и встряхивая ее сильнее, чем любое соитие. После того, как женщина испытала подобное, никакой блудный бес в ней держаться уже не мог. Голая страсть в ней просто умирала. Как это удавалось отцу, неизвестно. Объяснить невозможно. Но ведь и Илиодор не отрицает, что отец добивался результата.

Акулииа

Среди почитательниц отца находилась бывшая послушница – Акулина, совершенно влюбившаяся в него.

История же такова.

Как-то отец попал в монастырь на Охте, это в пригороде Петербурга. Сестры пригласили его разделить с ними ужин. Когда собравшиеся только приступили к трапезе, до них донесся дикий вопль, от которого мороз продирал по коже. Так, должно быть, кричат в аду. Потом вопль сменили хриплые, но тоже очень громкие стоны. Все, кроме отца сохраняли полное спокойствие.

Монашки в ответ на расспросы рассказали, что это крики несчастной молодой послушницы, страдающей падучей. Ни молитвы, ни усилия докторов ей не помогают. Отец попросил отвести его к больной. Настоятельница поспешила исполнить просьбу.

Разумеется, отец не в первый раз видел подобных больных. Но то, что ждало его сейчас, было душераздирающим. В келье, чья дверь представляла собой частую решетку, на куче зловонного хлама, ощерившись, лежала женщина, имевшая вид безумной – волосы всколочены, лицо и тело, видное сквозь разорванное платье, исцарапаны до крови. Увидев пришедших, она как будто очнулась и снова начала завывать, теперь – почти басом. Из ее горла вырывались крики, в которых можно было различить ругательства и богохульства. При этом тело больной извивалось, она загораживалась руками, словно пытаясь защититься от удара. Потом вдруг затихла, будто удар все же достиг цели.

Таких называют одержимыми. В перерывах между мучительными припадками, лишающими их, кажется, всего человеческого, женщины ничем не отличаются от остальных. По их виду в обычные дни ничего заметить нельзя. Все это вполне относилось и к Акулине – по словам настоятельницы – очень красивой и спокойной.

Отец вызвался помочь. Он вошел в келью, остановился на пороге, осенил себя крестным знамением и несколько минут молился молча. Затем подошел к одержимой и обратился к ней.

Акулина повернула к нему лицо, окровавленное и покрытое синяками, изуродованное животным оскалом, выражающим ненависть. Отец опустился рядом с ней на колени и стал молиться вслух. Он просил Господа о том, чтобы тот простил тяжкие грехи несчастной. Настоятельница и сестры недоуменно переглядывались, так как не знали за послушницей никаких грехов, тем более тяжких. Но в голосе отца звучала такая скорбь и уверенность, что становилось ясно, он знает, о чем просит.

По мере того, как продолжались молитвы отца, взгляд Акулины прояснялся, вся ее фигура как-то преображалась. Из зверя она на глазах превращалась в женщину. Несчастная даже пыталась стыдливо прикрываться, натягивая лохмотья то на грудь, то на колени. Постепенно девушка совсем успокоилась. Казалось, невидимая рука сняла с нее груз ненависти и греха.

Следующей была молитва отца "о здравии болящей рабы Божьей Акулины".

Когда отец замолчал, Акулина имела вид здоровой.

Отец три раза широко перекрестился, потом так же перекрестил Акулину и сказал: "Господь услышал мои

молитвы. Она исцелилась. Казанская Божья Матерь дала ей отпущение грехов".

Присутствовавшие при исцелении Акулины приняли происшедшее за чудо. Позже это событие было занесено в монастырскую книгу с подробнейшим описанием всех действий отца как подтверждение проявления милости Божьей к этой обители.