Текст книги "Девушки, согласные на все"

Автор книги: Маша Царева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Я знаю, что это выглядит… хм, нестандартно.

Ему показалось, что она немного смутилась. Но впечатление это было обманчивым. Потом он неоднократно убедится в том, что Азия просто не умеет краснеть и чувство неловкости ей не знакомо.

– Я никогда такого раньше не видел, – это все, что он сумел пробормотать, прежде чем потянулся к вишенке.

От Азии приятно пахло корицей и какими-то незнакомыми ему пряностями. На первый взгляд она не выглядела холеной девушкой – той, что полжизни проводит в пенной ванне, той, что за две недели записывается к модному стилисту и навещает педикюршу каждую неделю. Да и стоило ли ожидать такой прыти от девчонки, которая носит откровенно грязную рокерскую куртку и, похоже, не знает, что такое расческа… Но тело у Азии было холеным, как у кинозвезды. Абсолютно гладкая смугловатая кожа – ни одного прыщика, ни одного лишнего волоска; ногти на ногах – аккуратно подпилены и выкрашены в роковой темно-розовый цвет. К тому же у нее был лысый, как у дошкольницы, лобок. Филипп сначала удивленно на него уставился – никто из его знакомых девушек не брил лобок, по крайней мере, зимой. Интимная эпиляция вошла в моду только в конце девяностых.

– Не волнуйся, это не болезнь, – она захихикала – настолько глупый был у него в тот момент вид. – Я давно удаляю их воском. Больно, конечно, но дело того стоит. Сам убедишься.

Она разговаривала с ним, как с подружкой, – и это, как ни странно, его завело. Обычно девчонки начинали кокетничать – плотно сжимали ноги, не давая его ищущей ладони продвинуться дальше положенного, возмущенно его отталкивали, а некоторые даже демонстративно пускали слезу, талантливо оплакивая свою якобы невинность. Притом Филипп ни разу не встречал ни одной настоящей девственницы. Ох уж эта излюбленная женская игра в «дам – не дам»!

Когда он протянул к ней руку, Азия, немного отстранившись, предупредила:

– Осторожно! У меня там колечко.

– Что? – Он, готовый поплыть по течению, уже плохо воспринимал информацию извне.

Она ничего не ответила, просто раздвинула ноги и с улыбкой ждала его реакции. Похоже, ей нравилось эпатировать мужчин. Он взглянул и обомлел – там, в устричной розовой мякоти, тускло блестело крошечное серебряное колечко. Он осторожно потрогал сережку пальцем, Азия глухо хохотнула и шепнула:

– Ты что? Щекотно же.

Должно быть, в тот момент и началась новая жизнь фотографа Филиппа Меднова. Та жизнь, неизменными атрибутами которой через несколько лет станут дорогой парик и спрятанная в рюкзаке компактная коробочка с гримом. Только сам он пока об этом не догадывался.

Ева была обречена. Она бездумно шла по Ленинскому проспекту. Иногда машинально останавливалась возле витрин (например, заметив в одной из них потрясающую красную кожаную юбку мини). Но затем одергивала себя и мрачно брела дальше. Все эти женские штучки – шмотки, побрякушки, флакончики, – все это часть ее прошлого. А будущего у Евы нет. Ее будущее – это мокрый асфальт и мимолетная вспышка боли перед угасанием навсегда. Впору бы о вечности подумать, а не о юбке, едва прикрывающей причинные места. О боге, в которого она не слишком-то верила. О том, что она в жизни своей короткой успела сделать хорошего и плохого, хотя и так понятно, что ничего особенного она не сделала. Не было у нее на это ни времени, ни сил, ни материальных средств.

Как назло, последний вечер ее никчемной короткой жизни был отвратительно холодным и слякотным. Зимний ветер бесцеремонно швырял ей в лицо охапки колючей мороси. Ева досадливо жмурилась и натягивала на голову капюшон, а подбородок и нос прятала в старенький, бабушкой связанный полосатый шарф. Эх, даже в этом ей не повезло. Хотя, наверное, еще обиднее умирать в роскошный день, весенний и теплый, когда обезумевшие солнечные зайчики щекочут лицо, а столичные модницы, словно сговорившись, облачаются в мини-юбки и куда-то весело спешат, отстукивая задорную чечетку высокими каблуками…

Наконец Ева решилась. Неуверенно подошла к обочине, остановилась.

Через несколько минут над ее головой полыхнут фары незнакомого автомобиля и…

Никто не узнает даже ее имени – в сумке Евы не было никаких документов. Этим утром она порвала свой паспорт надвое и спустила обрывки в унитаз. Зачем лишний раз волновать родственников, оставшихся в далеком провинциальном городишке? Измученная непосильной двухсменкой мать. Старенькая бабушка, безразличная ко всему, кроме многочисленных телешоу. Две младшие сестренки-кокетки.

Пусть лучше думают, что Ева затерялась в огромном городе. Нашла высокооплачиваемую работу, и теперь у нее даже нет времени на телефонный звонок. Или удачно вышла замуж и постеснялась знакомить столичного кавалера с провинциальными родственничками.

Пусть ее похоронят за государственный счет, в общей могиле, как неопознанную. Неопознанный, блуждающий по городу объект.

– Девушка, можно с вами познакомиться? – Ее путь преградил маргинального вида румяный мордоворот, одетый, как новый русский из анекдота середины девяностых. Небрежно распахнутый малиновый пиджак (и это несмотря на атакующий сверху снег!), белоснежные кроссовки. Бычью шею опоясывала нереальной толщины золотая цепь (наверное, по подобной выхаживал сказочный кот) – явно фальшивая.

Ева вздохнула. Бедный, он не знал, что малиновые пиджаки давно вышли из новорусской моды. Сейчас те, на кого он так отчаянно хочет быть похожим, носят черные кожаные куртки и темные очки – даже зимней ночью.

– Извините, – почему-то прошептала она. – Я лучше пойду. Понимаете, у меня дела…

Он явно не понимал.

– Какие могут быть дела у красивой девушки ночью? – оскалился он, продемонстрировав тускло блеснувший в свете фонаря золотой зуб. – Пойдем со мной, и я решу все твои проблемы. Что тебе хочется?

«Красивый гроб с кружевными подушками и местечко на пригородном кладбище. Чтобы не в общей могиле!» – хотела ответить она, но постеснялась его пугать. А вот «малиновый пиджак», похоже, стесняться не умел.

– Что задумалась? – заржал он. – Ну пойдем, я твоя золотая рыбка.

Ева внимательно посмотрела на него: на лоснящееся лицо, на щербатую улыбку, на фальшивое золото на его грязноватой шее – и неожиданно для себя выпалила:

– Да пошел ты!

Его лицо исказилось, золотой зуб блеснул и погас в исчезающей улыбке. В следующую секунду он сильно толкнул ее в грудь – так что Ева отлетела метра на полтора и плюхнулась в жидкую грязь. Редкие прохожие отпрянули, отвернулись и сделали вид, что ничего не произошло, что они и не заметили толстомордого хулигана, напавшего на худенькую, бедно одетую девчонку.

– Слышь, ты, дурища, – прошипел он, низко наклонившись к ее лицу, и из его щербатого рта зловонно пахнуло смесью чеснока, пива, вяленой рыбы и хрена. – Ты так со мною не шути! У меня и нож может оказаться, поняла?

Ева поняла только одно – он пьян. Услышав про нож, она хотела было извиниться – сработал инстинкт самосохранения. Но вовремя одумалась – какой инстинкт самосохранения может быть у человека, которому жить осталось десять, ну, максимум, пятнадцать минут? Может быть, так даже лучше будет. Ей ничего не придется делать самой, не придется с замершим дыханием поджидать какой-нибудь автомобиль, не придется с замиранием сердца подкрадываться к обочине и делать последний решительный шаг навстречу темноте и боли.

– Давай! – Она одним порывистым движением распахнула свою тоненькую куртенку. – Доставай свой нож!

Мордоворот попятился.

– Дура, что ли? – неуверенно поинтересовался он.

– Ну, пожалуйста! – Ева сама себя не узнавала. – Пожалуйста, напади на меня! Ну, что тебе стоит, у тебя ведь нож есть, сам сказал!

Детина все пятился и, кажется, даже попробовал перекреститься. А Еве уже все было нипочем. Она поднялась с земли, выпрямилась. Ветер трепал ее распущенные по плечам волосы, красные мокрые руки чуть ли не по локоть торчали из рукавов дешевой куцей куртенки, простые джинсы с вытянутыми коленками были заляпаны грязной жижей.

– Значит, слабо, да? – усмехнулась она. – Я так и подумала. Катись отсюда, донжуан! Катись, пока я… – Она не успела договорить. Толстяк уже ее не слушал: он развернулся и со скоростью спринтера-олимпийца бросился по Ленинскому проспекту, в сторону Октябрьской площади. Отбежав на безопасное, как ему казалось, расстояние, он обернулся и, перед тем как навсегда раствориться в сумраке вечерних улиц, визгливо крикнул:

– Вот дура!

Ева рассмеялась ему вслед. «Здорово я его напугала! – подумала она, продолжая свой путь. – Видимо, есть в человеке, который живет последние свои минуты, какая-то внутренняя сила!»

Как ни странно, у нее поднялось настроение. Она даже как будто немного согрелась. А может быть, просто перестала обращать внимание на ветер и дождь. И самое удивительное – страх смерти испарился, как утренний туман! «Сейчас, сейчас! Хватит медлить, хватит тянуть кота за хвост! Я сделаю это прямо сейчас!»

Она вышла на краешек проезжей части, словно такси собиралась останавливать. Несколько секунд ждала, вглядываясь вдаль. На вечернем проспекте было совсем мало машин. Несколько Ева пропустила – «Скорую помощь» (еще не хватало, чтобы ее тут же реанимировали заботливые врачи), симпатичную ухоженную «Шкоду», за рулем которой – она разглядела – сидела совсем молоденькая девчонка (слишком сильный стресс для особи женского пола), и старый раздолбанный «жигуль» (а кому, скажите, охота быть погребенным под грудой ржавого железа?! Нет, если уж умирать, то с шиком!). Наконец она выбрала подходящий автомобиль – красную «Мазду», приземистую и вытянутую, как стрела. За рулем – немолодой импозантный брюнет, похожий на героя латиноамериканского сериала.

Ева напружинила ноги, глубоко вздохнула, словно пловец перед прыжком в воду, и, зажмурившись, с отчаянным криком бросилась вперед.

…Филипп медленно ехал по Ленинскому проспекту в сторону центра. После такого насыщенного дня он чувствовал себя как выжатый лимон. Остановившиеся часы, записка на лобовом стекле, фотосессия в журнале, встреча с клиентом, человек в длинном плаще… Может быть, все они энергетические вампиры?

Нет, скорее дело в другом. Он опять сам же наступил на собственную больную мозоль. Начал зачем-то вспоминать о ней. Азия… Его кошмар, его вечно кровоточащая рана. Никогда она его не отпустит, не угомонится никогда. Бедовая, красивая, отчаянная, смелая, наглая, сексуальная, невезучая… Да что же это такое – стоит ему представить ее лицо, как руки дрожать начинают!

В лобовое стекло назойливо стучался дождь, асфальт блестел, как елочная игрушка, – Филипп еле-еле различал дорогу. Хрипло трещало радио, неестественно оптимистичный диджей призывал всех слушать какую-то навязчивую примитивную мелодию. Несмотря на то что когда-то Филипп отвалил кругленькую сумму за свою спортивную алую «Мазду», он так и не успел приобрести хорошую автомагнитолу. Как-то все было недосуг. Любой эстет скривился бы в презрительной усмешке, услышав эти хрипы. Старенький радиоприемник смотрелся диковато на фоне обтянутых белоснежной кожей пижонских кресел.

Филипп почти не смотрел на дорогу. Ему хотелось домой, он устал. В очередной раз рванувшись вперед со светофора, он не обратил внимания на мелькнувшую сбоку тень. Еще мгновение – и глухой удар заставил его резко откинуться в кресле и инстинктивно надавить на педаль тормоза. Было скользко, машину занесло в сторону. Филипп посмотрел вперед и побледнел под гримом – на капоте лежал какой-то инородный предмет, темный и большой.

…Бывает же такое. Живут два человека – настолько разных, что и поговорить им вроде бы не о чем. Он – богатый и независимый, гордый обладатель пижонской спортивной машины «Мазда». Носит преимущественно пиджаки от «Хьюго Босс», любит виски «Джек Дэниэлс», коллекционный белый чай, боулинг и не так давно вошедший в моду гольф. И она – студентка сомнительно престижного учебного заведения, отчисленная к тому же за неуспеваемость. Имеет три смены белья, два свитера и одни полуразвалившиеся ботинки, явно не выдерживающие конкуренции с промозглой московской осенью. Не отличает вкус элитного коньяка, не знает, где именно находятся Сейшельские острова, где он, к слову, предпочитает отдыхать. Они бы никогда не встретились. А если бы и встретились случайно, то он и не взглянул бы в ее сторону. Он ведь, как и большинство снобов, привередлив, и среди его «герлфренд» – томные фотомодели да молодые грудастые дипломницы театральных вузов. Словом, они жили по разные стороны баррикад.

К тому же красавицей она не была. Многие говорили, что есть в ней что-то. Кожа гладкая, словно выбеленная, ни единого прыщика – даже румянца нет. Взгляд глубокий, с грустинкой. Темно-каштановые волосы уложены гладкой волной. Брови точно черным карандашом прорисованы, а ведь она их даже не выщипывала. И все-таки не светил ей оглушительный успех в мужской компании. Достоинства ее были незаметны. А вот на него незнакомки на улице оборачивались. Улыбались ему загадочно, и зря – потому что такие, как он, пренебрегают уличными знакомствами. Они никогда бы не встретились. Но случается нечто – и вот они уже глупо барахтаются в одной и той же паутине. И не деться им друг от друга никуда.

Глава 3

Девушка открыла глаза и с трудом сфокусировала взгляд на ближайшем к ней предмете. Предметом этим оказалось взволнованное мужское лицо.

Незнакомый мужчина, склонившись над ней, что-то говорил. От него сладко пахло дорогим изысканным одеколоном, а сам он чем-то напоминал любимого Евиного киноактера Антонио Бандераса. У него были такие же пронзительные глаза, цвет которых в темноте было не разобрать. Такие же черные, правда с проседью, волосы, густые, как у мультипликационного Тарзана. И жесткие темные губы.

– Ты очнулась? Эй! – Приятно теплая ладонь легко похлопала ее по щеке. – Скажи хоть что-нибудь! Ты жива?

«Глупый вопрос», – подумалось Еве.

– Я… со мной все в порядке. – Язык почему-то еле ворочался.

– Вот и замечательно! – обрадовался «Антонио Бандерас», а потом взял ее под мышки и перетащил в автомобиль.

– Вы… Вы кто? – вдруг совершенно ясным голосом спросила она.

– Добрый волшебник, – усмехнулся он.

Она слабо улыбнулась. Мужчина словно пришел за ней из другой жизни – той, за которой раньше Ева могла наблюдать лишь издалека. От него пахло дорогой туалетной водой, а его ладони были холеными и мягкими. Ева была уверена: он пришел за ней. Он тот, кого она ждала, о ком мечтала в своих девичьих снах.

Неужели так бывает? Неужели именно это и называется любовью с первого взгляда? Или это просто посттравматический шок? Может быть, она сама все себе надумала? Но вообще-то Ева никогда не относила себя к страстным натурам, склонным к экстравагантным поступкам и эмоциям. Вроде бы никогда раньше она даже не была влюблена. Конечно, ей периодически нравился кто-то, как, наверное, и любой молодой особе. Но в тот момент… Это было похоже на удар тока. Сильнейший электрический разряд. А может быть, виновата цыганка? Она предсказала ей любовь. Может быть, если бы цыганка тогда промолчала, самой Еве и в голову такое не пришло бы? Кто знает…

Она готова была принять любую версию – магическую или медицинскую. Да и какая, в сущности, разница, отчего именно это произошло? Главное, что она вдруг поняла: с этой самой минуты ее жизнь и спокойствие зависят только от этого незнакомца, похожего на знаменитого голливудского мачо. И она должна во что бы то ни стало задержать его возле себя подольше. Тогда все будет в порядке. Тогда он непременно разглядит в ней принцессу. Тогда…

– Извините, – пробормотала она. – Я не хотела…

– Чего уж там, – благородно согласился он. – Меня зовут Филипп. Надеюсь, в милицию обращаться не будем?

– Нет, что вы, конечно нет! – поспешила заверить она.

– Ладно. Тогда поехали. Мне кажется, тебе следует выпить.

…Когда Ева вновь открыла глаза, уже рассвело. Она лежала на огромной, стильно круглой кровати, на краешке которой сидел мужчина со смутно знакомым лицом. Высокий, загорелый блондин. Глаза, вероятно, серые, но на фоне дорогого солярийного загара они смотрелись пронзительно-голубыми…

Он ей улыбнулся, и она вдруг вспомнила все. Но сколько времени прошло? Неужели он и правда спас ей жизнь? И неужели она действительно умудрилась глупо влюбиться? И самое главное – почему ночной незнакомец, показавшийся ей похожим на Антонио Бандераса, вдруг стал блондином? С ума сойти, сколько информации для переваривания!..

Мужчина тоже рассматривал ее внимательно. Она была совершенно не в его вкусе. Он любил ярких, длинноногих, светленьких. А эта – слишком полненькая, слишком невзрачная, слишком дурно одета. Слишком обычная, короче.

При других обстоятельствах он в сторону подобной особы и не взглянул бы. А перед этой ему придется расстилаться, как угодливому лакею. Потому что, во-первых, неизвестно, каковы последствия аварии, невольным виновником которой он оказался. А во-вторых – и это, пожалуй, самый главный аргумент, – эта девчонка видела его в гриме и парике! Притом он от волнения представился ей настоящим своим именем. Интересно, что она помнит? Ну и влип он в историю!

…Девчонка определенно не нравилась Филиппу. Он вообще был привередлив в отношении женщин – ведь ему как модному фотографу доводилось работать с самыми лучшими экземплярами.

…Она уснула в его машине по дороге домой. Он на руках перенес ее в спальню – девушка оказалась совсем легкой, несмотря на то что худышкой отнюдь не была.

Он не решался ее разбудить. Он чувствовал себя немного виноватым. А вдруг у нее сотрясение мозга? Или сильный стресс? Девчонка ведь явно из самоубийц – неспроста же она кинулась к нему под колеса! Не побоялась ни страшной смерти, ни возможной инвалидности.

Нет, он дождется, когда она откроет глаза, напоит ее ароматным кофе, а потом под каким-нибудь вежливым предлогом выставит вон, может быть, сунув в ее кулачок мятую сторублевку на такси. Ему надо быть ласковым с этой особой, чтобы она, не дай бог, не обратилась в милицию.

Наконец (настенные часы уже показывали половину второго) она зашевелилась и сонным неловким движением откинула волосы от лица. Открыла глаза, непонимающим взглядом уставилась в незнакомый потолок. Потом заметила Филиппа, подтянула одеяло к груди (какой самонадеянный жест – подумал он. Как будто бы она могла заинтересовать его как женщина!) и доброжелательно улыбнулась.

– Доброе утро! – У нее был мягкий высокий голос. Совсем не скрипучий, как бывает спросонья у некоторых людей.

– Привет, красавица. Как ты себя чувствуешь?

– Прекрасно, – вновь улыбнулась Ева. – Как будто бы и не было ничего. Знаешь… Знаешь, сейчас мне кажется странным, что еще вчера я хотела умереть. Извини, что я так поступила. У тебя могли быть проблемы, если бы я погибла.

«Как хорошо, значит, в милицию она не пойдет!» – удовлетворенно подумал Филипп.

– Да уж. Я так перенервничал, что постарел на десять лет, – пошутил он. – Ладно. Раз с тобой все в порядке, поднимайся. Буду кормить тебя завтраком.

– Да ну? – Она кокетливо повела бровью. – Тебе покажется странным, но мне никогда не готовил завтрак мужчина. Ты будешь первым.

– Не уверен, что готов к такой ответственности… Но попробовать можно. Что ты хотела бы съесть?

– О, мне, пожалуйста, маринованных лягушачьих лапок в винном соусе и тарталеток с клубничным мармеладом. Надеюсь, у вас есть лягушачьи лапки? – В ее глазах заиграли хитрые искорки.

«Она ведет себя так, словно у нас позади бурная ночь, а впереди – пышная свадьба, – досадливо подумал Филипп. – Может, девка все же умом тронулась?»

Ева тем временем спустила с кровати босые ноги и осмотрелась. Заметила на стильном металлическом столике его «Кэннон».

– О, ты фотограф?

– Ну, так… – пришлось сказать ему. – Скорее любитель.

– Сфотографируй меня.

Слова эти – как удар хлыста. Филипп перестал улыбаться, откуда-то изнутри поднялась волна раздражения и боли. Именно так началось его знакомство с Азией. Она подошла, посмотрела на него и спросила: «Ты фотограф? Сфотографируй меня!» Тот же текст, только актриса другая. Без харизмы и таланта. Неужели она сама не понимает, что ее реплика звучит как жалкая пародия?!

А Ева заметила, как изменилось его лицо, и перепугалась:

– Что с тобой? Я сказала что-то не то? Ты побледнел…

Ах да… Это ведь просто случайное совпадение. Филипп заставил себя улыбнуться:

– Не бери в голову. Просто в комнате душно. Конечно, сфотографирую.

Он схватил «Кэннон» – на пленке оставалось как раз несколько кадров, прицелился. Она без улыбки смотрела в объектив. Ее поведение показалось ему интересным – в отличие от большинства женщин, Ева не позировала. Просто спокойно сидела перед камерой – у нее даже выражение лица не изменилось.

Филипп-то знал, как мало людей умеют вести себя естественно перед зеркалом и фотообъективом. Иногда моделей приходится учить этому месяцами – и все равно перед камерой их лица как-то странно каменеют. Ева, похоже, от природы обладала редким талантом позировать.

«Как несправедливо устроен мир, – подумал он, щелкнув фотоаппаратом. – Она дурнушка, а держится как топ-модель. А иногда бывает, что классная девка совершенно не может держаться перед камерой».

А Ева просто была влюблена, вот и старалась понравиться. Ей хотелось впечатление на него произвести. «Почему, почему я такая малахольная, – переживала она. – Почему в голову мою не приходит ни одна умная мысль… Еще решит, что я полная идиотка… Нет, надо срочно, срочно что-то делать! Да вот только что?»

– Все, фотомодель! Можешь умываться, пленка кончилась.

Она послушно встала с кровати и продефилировала в ванную. Зашумела вода – Ева что-то беззаботно напевала, стоя под душем. Филипп раздраженно прислушивался, он ждал ее в кухне, а она, похоже, торопиться вовсе не собиралась.

«Может, в любовницы ко мне метит? – подумал он. – Если так, избавиться от нее окажется гораздо сложнее, чем я предполагал с самого начала!»

Он приготовил кофе, нарезал хлеб и сыр. Из ванной появилась босая посвежевшая Ева – теперь ее лицо приобрело приятный розовый оттенок. Ее небольшие серые «лисьи» глаза блестели так, словно она и впрямь провела ночь любви, а по лицу блуждала таинственная улыбка. Только теперь Филипп смог получше рассмотреть ее: полные красивые плечи – не расползшиеся, как взошедшее на батарее тесто, а гладкие и белые, словно сливочная карамель; широкое лицо с ниточкой терракотовых губ; родинка над верхней губой – слишком органично украшающая ее лицо, чтобы быть настоящей…

– Умираю с голоду! – Ева схватила самый большой бутерброд и впилась в него. Филипп отметил, что у нее крупные ровные зубы, как у девушки из рекламы отбеливающего порошка.

«Наверное, она деревенская, – решил он, исподтишка рассматривая гостью. – Не бывает у москвичек таких здоровых зубов, такого свежего румянца, такой приятной полноты».

– Ты откуда? – спросил он.

– Ниоткуда, – весело сказала она, расправившись с одним бутербродом и хватаясь за другой.

– То есть как это? Где-то ты должна была родиться?

– Сейчас это неважно. Вернуться домой я не могу. Меня из института выгнали.

Час от часу не легче, вздохнул Филипп.

– И что ты собираешься делать? – осторожно спросил он. – Где ты вообще живешь? У родственников? Или в общежитии?

«Вот он, ключевой момент, – решила Ева. – Он что, предлагает мне у него поселиться? Но, наверное, это не слишком удобно. Он ведь мужчина, а я… И потом всему этому должна предшествовать букетно-конфетная стадия…»

Мямля! Вот Майка бы на ее месте… Она зажмурилась и представила себе подругу. Майка точно бы не стушевалась. Сидела бы, весело болтая своими тощими конечностями, хитро поглядывала бы по сторонам и живо перехватила бы инициативу в свои руки.

Может быть, стоит попробовать?

– Жила в общежитии, – она поболтала босой ногой. – А сейчас нигде. Мне некуда пойти, понимаешь? – улыбнулась она, глядя ему в глаза.

– Хорошо. Я отвезу тебя в общежитие и дам денег. Если заплатить вахтеру, то тебя не выгонят. Ты сможешь еще какое-то время там жить, пока не найдешь работу.

– Да разве мне найти работу? – усмехнулась она. – Кому я нужна, без образования и прописки. Знаешь… Я спросить хотела: а можно мне на некоторое время остаться у тебя?

«Начинается!» – подумал Филипп. Он нисколько не растерялся и не смутился. На наглость следует нагло и отвечать.

– Нельзя, – спокойно улыбнулся он.

– А почему?

– Я женат. Жена в командировке. Она не обрадуется, обнаружив здесь постороннюю девицу, – не моргнув глазом, соврал он.

– Ты не женат, – усмехнулась Ева. Вообще-то разговор шел совершенно не по тому сценарию, который она успела мысленно запланировать. И она себя чувствовала неловко. Что-то здесь было не так.

– Наверное, мне лучше знать.

– Ну или, по крайней мере, не живешь с женой. Я же только что из ванной. Я видела, что там нет косметики и тюбиков.

– Она все забрала. Говорю же, она в командировке.

– Жаль, что ты врешь, – печально улыбнулась Ева. – Где ты видел женщину, которая всю косметику возит с собой? У любой есть дорожная косметичка с самым необходимым и домашний неприкосновенный запас.

«Я видел такую женщину, – некстати подумал Филипп. – Ванная Азии была девственно пуста. Кажется, у нее был тюбик детского крема. А еще расческа и шампунь…»

– Если я даже и вру, – он холодно улыбнулся, – значит, на то есть причины. Значит, мне неудобно, чтобы ты здесь оставалась.

– Если я так нагло напрашиваюсь, значит, и у меня есть на то причины, – невозмутимо парировала Ева. – Мне негде жить. У меня нет денег. Ты мне нравишься. Мне кажется, ты хороший человек.

«Ненормальная она, что ли? – подумал он. – Может, просто из больницы сбежала? Кажется, на Ленинском есть большая больница, Первая клиническая. Интересно, при ней существует психиатрическое отделение? Или просто сильно ударилась головой, когда под колеса кинулась?»

– Хорошо. Я не отказываюсь помочь тебе деньгами. Хочешь, двести долларов дам. Хочешь, могу даже триста. Больше у меня нет, извини.

– И что я буду делать с этими деньгами? Дай бог, если мне хватит снять на пару месяцев квартиру. Даже на продукты не останется.

– Я-то тут при чем? – всплеснул руками Филипп.

– Как это при чем? Ты меня сбил! А потом силой затащил сюда. Вместо того чтобы позаботиться об оказании мне первой медицинской помощи. Ни «Скорую» не стал вызывать, ни милицию. Испугался потому что… Можно я возьму еще сыру?

От возмущения у него перехватило дыхание. А пигалица не так проста, как ему показалось с самого начала! Но ничего, он и не таких девчонок встречал. Сейчас он ей покажет!

– Слушай меня внимательно, девочка, – Филипп решительно отодвинул тарелку с сыром на другой конец стола. – Я тебе помочь хотел. Но больше всего на свете я ненавижу наглость. Одевайся. Сейчас я отвезу тебя к метро. А насчет милиции… Запомни, милая, ты никогда и ничего не сможешь доказать.

Она помолчала некоторое время, словно переваривала информацию. При этом на ее лице продолжала цвести спокойная, уверенная улыбка. Девушка не волновалась и не злилась, и это казалось странным. Наконец она заговорила:

– Я все поняла. А теперь послушай меня ты. Наверняка свидетели есть. Если я обращусь в милицию, то они опросят жителей соседних домов, продавцов круглосуточных ларьков, прохожих. Наверняка кто-нибудь что-нибудь видел. Потом – на твоей машине вмятина. А на моей ноге… – Она подняла полотенце, и он увидел уродливое сине-фиолетовое пятно чуть выше круглого белого колена. – А на моей ноге – синяк. Так что решать тебе. Но советую хорошо подумать, прежде чем выгонять меня. – Она неожиданно протянула руку и погладила его по волосам, он инстинктивно отстранился. – Не волнуйся, я буду прилежной соседкой. Убираться буду и готовить. А если почувствую, что ничего у нас не получается, сразу же уйду.

Филипп вскочил со стула. Он чувствовал себя героем затянувшейся психологической мелодрамы. Самое главное, что она, черт возьми, была права! Права на все сто! Она и сейчас сможет обратиться в милицию, и тогда его вина будет легко доказана. «Но что ей от меня надо?! Может быть, ее специально кто-то послал? Нет, это невероятно, никто не мог знать, что я поеду именно по Ленинскому!» А что, если… Филипп улыбнулся. Кажется, он нашел выход.

Девчонку придется оставить здесь – по крайней мере, еще на несколько дней, максимум на неделю. Он купит ей специальную дорогую мазь – и через неделю от ее уродливого синяка не останется и следа. За это время над его «Маздой» успеет поработать знакомый автомеханик. Тогда ее заявление потеряет актуальность, и он с чистой совестью сможет выставить ее вон.

– Ладно, – он придал своему лицу комичное выражение, – ладно, вижу, ты уже все рассчитала.

– Да, я такая, – она «купилась», она думала, что это искренний комплимент. – Тебе надо на работу?

– Да. Скоро пойду.

– Замечательно. А я приготовлю для тебя ужин.

Он пожал плечами и оставил ее хлопотать на кухне. Ева с энтузиазмом загремела кастрюлями, что-то напевая себе под нос. Голос у нее был слабый, но приятный, грудной.

Молодой человек надкусил огромный бутерброд с колбасой и принялся внимательно рассматривать черно-белые фотографии, веером рассыпанные перед ним на кухонном столе. То, что было изображено на этих снимках, мгновенно отбило бы аппетит у любого нормального человека. А он – ничего. Ел. Ел торопливо и неряшливо, время от времени собирая обслюнявленным пальцем крошки со стола и отправляя их в рот.

«Гнида… Какая же гнида, – бормотал он еле слышно, откладывая очередной снимок в сторону, чтобы вновь вернуться к нему через несколько минут. – Ну ничего, я тебя найду… Поймаю!»

Обнаженная девочка лет десяти-одиннадцати, тощая, испуганная, безгрудая, сидит на коленях у смуглого «качка». Его короткопалая рука покоится на ее безволосом лобке. На следующей фотографии – эта же девчонка лежит на странно круглой кровати, ее бледненькие костлявые руки связаны широким кожаным ремнем. Громила склонился над ней, вот-вот его огромный пенис («Не исключено, что накладной», – решил он) вопьется в розовую влажную мякоть.

На фотографиях этих в мельчайших подробностях было заснято изнасилование ребенка.

Когда телефонный звонок разбил на мелкие осколки тишину уютно полутемной кухни, молодой человек вздрогнул и выронил на пол бутерброд.

– Какого черта… Не могли попозже позвонить… Сказал же русским языком, чтобы не беспокоили.

Но трубку все же снял.

– Валичка! – Голос по ту сторону телефонной трубки был звонким и бодрым. – Как хорошо, что я до тебя дозвонился!

– Что тебе? – неприветливо буркнул он, но невидимый собеседник не обиделся.

– А у меня к тебе большая-пребольшая просьба! Надеюсь, ты меня выручишь. Помнишь, как я тебе два раза одалживал денег до зарплаты?