Текст книги "Багровая связь"

Автор книги: Марьяна Куприянова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Как у Лема, – подсказал Кирилл и вытащил из стопки самую первую книгу.

– Да, наверное.

– А что еще остается, когда весь «Мир Полудня» перечитан?

С любовью расставив книги по полкам, мы еще несколько секунд стояли и любовались своей пополнившейся коллекцией с одинаково нежным чувством.

– Я так рада, Кир.

– Я тоже. Как будто мой ребенок делает первые шаги.

Мы улеглись в постель, выключили свет и обнялись.

– Ты думал на счет имени для девочки?

– Думал.

– И что?

– Ничего не придумал.

– Я тоже. Вот видишь, с девочкой нам уже трудно, а мы только имя подбираем. Пусть уж лучше будут пацаны.

– Посмотрим, Лиз. Я буду рад и девочке.

В последнее время мы с Кириллом все чаще затрагивали эту тему. Мы планировали пожениться через год, скромненько, без кредитов на свадьбу. Наши родители давно ждали от нас этого шага, не понимая, чего мы тянем резину, если любим друг друга, но мы потихоньку копили деньги. Было здорово придумывать имена будущим детям. Мальчика мы хотели назвать Матвеем, или Мироном, или Макаром. Для девочки варианта все еще не было. Мне в голову не лезло ничего лучше имени моей мамы, а все остальные ассоциировались с людьми, о которых у меня сложилось не лучшее мнение. Мы шутили, что если у нас родится трое мальчишек, это решит все наши проблемы.

Мы еще долго лежали и болтали о всякой чепухе, пока оба не отключились от усталости.

Эпизод 3

[Сейчас]

Впрочем, появление нового преподавателя хоть и взбудоражило меня немного, но не заставило забыть о своих проблемах. Волнение быстро улеглось, как ил на дне глубокой реки. Мальчишки на репетиторстве плохо успевали в школе, потому что наотрез отказывались выполнять домашние задания. Их родители считали, что в этом виновата я, а не воспитание. Было ясно, что в скором времени, если все так и пойдет дальше (а оно пойдет), от меня откажутся. Это было очень неприятно. Возникала необходимость искать новую подработку, более надежную.

Кирилл снова уезжал в командировку на целую неделю. Я ждала разрыва цепи и долгожданного просветления (я до сих пор не написала ни строки), но ничего не происходило, и у меня появилось предчувствие, что уже и не произойдет. Обычно предчувствия меня не обманывали. Не думаю, что этот случай – исключение. Неужели это конец? Неужели я придумала себе все это, и никакого разрыва, никакой цепи вообще нет? Выходит, что все эти события – книга, игра – простое совпадение. Кажется, что я все это время медленно поднималась со дна глубокого водоема, и вот уже почти вынырнула на поверхность, но снова пошла ко дну. Теперь уже навсегда. Яда оказалось слишком много на этот раз. Я была почти уверена в этом.

С уездом Кирилла от мрачных размышлений меня уже ничто не могло отвлечь – ни Джакс, ни репетиторство, ни учеба. Мысль о собственном ничтожестве угнетала все сильнее. Я пыталась начать творить «по схеме» в надежде на то, что это может пробудить мою творческую память, но это лишь все усугубило. Ничего не получалось, как и прежде. Тупик, бессильная апатия и отсутствие вдохновения довели меня до паранойи. Мне казалось, что печатная машинка смотрит на меня с вызовом. Весь ее нетронутый внешний вид унижал меня, напоминая о моей бесхребетности.

Подолгу я не могла уснуть, лениво осмысливая рутину, в которой тонула. Что же со мной на самом деле происходит? Если ли конец у этого процесса? Так тяжело не было еще никогда. Я не представляю своей жизни без творчества, но в то же время меня лишили возможности творить. Это противоречие сводило с ума. Наверное, Кирилл не узнает меня, когда вернется. Количество седых волос на голове уже пугало меня. Раньше я думала, ну пара-тройка, ну и что? Сейчас я сушила голову феном и видела, что их становится больше. Черт, я молодая девушка или старуха? Что со мной происходит? Я увядаю заживо.

Кир звонил каждый день перед сном, очень измотанный и сонный. Он был обеспокоен моим состоянием. Сколько бы я ни убеждала его, что со мной все окей, а голос меня выдавал. Неужели Кирилл думает, что я могу наложить на себя руки, воспользовавшись его отсутствием? Вероятно, такая мысль приходила ему в голову. И он боялся этого больше всего на свете. Потому что знал – я способна на это. Да, черт возьми, мне хватит духу покончить с собой, вот только это не выход. Хоть я и люблю побыть в одиночестве, а этот раз дался мне очень тяжело. Кирилл был словно волнорез для океана моей депрессии, он ослаблял ее своим присутствием. А теперь его не было рядом, и волна за волной топили меня.

Мне никогда не создать шедевра, не получить даже собственного признания. У меня нет таланта, нет, и это очевидно. Как вообще кому-то может казаться, будто я им обладаю? Если это так, то почему я сейчас не творю? Куда же делся мой талант, спрятался, наверное? Или уехал отдохнуть. Бред. Никакого таланта нет. Никакого таланта не было. Мое желание быть писателем столкнулось с полным отсутствием возможностей его осуществить. Я просто ничтожный графоман, мучающий себя и окружающих своими нелепыми попытками. Пожалуй, пора это прекратить. Когда вернется Кир, я скажу ему, что с творчеством покончено. Я устала мучиться. И я твердо решила отказаться от этого, если мне позволят.

Через несколько дней после отъезда Кирилла я отправилась за продуктами в гипермаркет и очень удивилась, встретив там Шувалова. Мужчину было нетрудно узнать, ведь он был выше и больше всех окружающих его людей. Странно было увидеть его в другой, более свободной одежде – потертых коричневых брюках и темно-синей просторной рубашке с длинным рукавом. Я наткнулась на него в мясном отделе. Шувалов выбирал кусок свинины, а я проходила мимо и узнала его со спины. Содержимое его корзины притянуло мой любопытный взгляд. Два блока сигарет, бутылка виски, бутылка джина, суперклей и моток бечевки. Все. Очень, очень странно. Я решила поздороваться, вдруг он меня заметит и узнает? Не дам ему возможности посчитать меня недостаточно вежливой.

– Здравствуйте, Роман Григорьевич.

Блондин повернул голову и окинул меня беглым взглядом.

– Здравствуйте.

И отвернулся. Ладно, решила я и ушла. Меня не тронуло то, что он меня не узнал. Я была в том расположении духа, когда меня не трогало вообще ничто. Я ведь тоже не горела желанием развивать диалог.

Вернувшись домой, я разложила продукты по полкам холодильника, погладила радостного Джакса и села за печатную машинку. Не знаю, на какое чудо я надеялась, но его не произошло. На девственно белом листе я напечатала свое имя и фамилию и незамедлительно погрузилась в привычный для меня транс. Наступят ли еще когда-нибудь те времена, когда я, внезапно вдохновленная, широко раскрыв глаза, шла рисовать или писать, и могла на ходу без цели надеть случайно попавшиеся под руку солнечные очки, дурацкую панаму или что-то в этом роде, совершенно не нужное мне сейчас, и сидеть с нелепым видом на протяжении долгого времени, ничего не замечая, погруженная в процесс творчества?

Покинув рабочий кабинет, я отправилась искать Джакса, но пес сам нашел меня и начал радостно прыгать вокруг.

– Хэй, Джакси! Голоден? Пойдем-ка мы с тобой пообедаем, а?

Джакс подскакивал так, словно собирался сделать тройное сальто. Он сиял от счастья, глядя на меня. Жаль, что я не могла взять и засветиться так же. Но я улыбалась, наблюдая за ним. Мы пошли обедать, а затем смотрели старенькие видео на YouTube. Только Кира не хватало.

Эпизод 4

[За несколько месяцев до этого]

– Доброе утро, дорогая. Что тебе сегодня снилось?

Я перевернулась на бок и поцеловала Кирилла в нос. Джакс лежал на кровати у нас в ногах и спал. Каждое утро мы с Кириллом рассказывали друг другу сюжеты своих сновидений. Мои сны были для него чем-то вроде аудиокниг сумасшедшего – и интересно, и читать ничего не надо.

– Дай-ка вспомнить, – просипела я, устраиваясь у него на груди.

Мне определенно что-то снилось, надо было только поймать ускользающий образ и крепко схватить его, чтобы сюжетная канва заструилась в моем воображении.

– Ну вот, кажется, вспоминаю что-то. Угу. Значит, все начинается так: я хожу по вокзалу и ищу свою электричку. Не могу найти, происходит какой-то… сумбур. Дальше белое пятно. Следующий момент – иду по электричке, рядом идет какая-то женщина. А мы с ней выяснили, что это не наша электричка и нам надо сойти, но двери закрыты, и с обеих сторон едут поезда. Выйти нам не позволяют специально. Не помню, как, но мы выбрались, вроде. Я села в свой поезд, и такие странные были сидения в вагонах, как в том старинном троллейбусе, помнишь? И сами вагоны были какие-то маленькие, тесные. Еще там был один мой одноклассник, Макс. Он в реальности никогда ничего плохого мне не сделал, но во сне почему-то был мне противен. Мне пришлось сесть на свободное место неподалеку от него.

Едем мы, значит, едем, и со временем выясняется, что едем мы вообще не туда. Какие-то земли странные, пустоши, и тут поезд начинает замедляться и останавливается. Мне страшно, предчувствую какую-то беду. В окно видны далекие поселения, и такое ощущение, что там живут дикари. Я не помню, как, но выяснилось, что здесь живут какие-то странные аборигены, и их главный заплатил машинисту поезда, чтобы тот привез сюда целую электричку людей. Эти аборигены, дикари, живут обособленно, и им нужны свежие люди. Вот мы и оказались оплаченным товаром, ни о чем не подозревая. По вагонам стали ходить женщины, кондуктора, отбирать девушек для аборигенов, для продолжения рода и роли нянек за их детьми. Это происходило как с мясом на рынке, и полная безысходность, беспомощность… Пожалуй, самый ужасный момент сна… Когда за тебя все решили. А ты исполняешь роль сырья, не более.

А, вспомнила, ну конечно, я вспомнила, как это все выяснилось. Когда мимо проходила одна из этих женщин, я вытащила пистолет, зарядила и направила на нее. Помню еще, как все в вагоне удивились, ведь там им никто не смел перечить. В общем, я говорю ей: «Рассказывай, в чем дело, иначе пристрелю». Она сначала спокойно сказала, что пугать ее не стоит, потом я убрала пистолет, потому что не могла заставить себя выстрелить в человека, и она нам все поведала, причем опять же абсолютно хладнокровно. Как будто была к этому непричастна.

И потом… погоди… не помню точно. Какое-то мясо начинает происходить снаружи, кто-то сражается, мы ничего не понимаем, но поезд трогается с места и медленно едет дальше. Как будто нас кто-то спас. Мы рады без памяти, но тут пейзаж за окном меняется, и мы едем чуть ли не по парку Юрского периода – за окном пасутся динозавры. Помню, как бежали стадами параллельно поезду трицератопсы, а над крышей летали птеродактили. Поезд разгоняется, но в хвосте появляется машинист. Он не за рулем, никто не понимает, что он делает здесь. Здоровый мужик в белой рубашке говорит нам всем пригнуться, а лучше вообще лечь на пол, иначе нас сцапают птеродактили, так как они сейчас начнут биться в окна и вытаскивать людей. В общем, упали мы на пол, я у самого окна, Макс рядом со мной, кричит, чтобы я не приподнималась, рукой прижимает меня плотнее к полу. Но я поднимаюсь на локтях, стекло надо мной взрывается, и меня вытягивают наружу чьи-то когти. Кажется, на этом моменте я просыпалась. Последнее воспоминание – я лечу над электричкой.

– Да уж, Лиз, это, как всегда, бесподобно. У тебя очень буйное воображение. Знаешь, меня это всегда восхищало. Ты не хочешь записать свой сон?

– На машинке?

– А почему бы нет?

– Я не смогу, Кир. Ты же знаешь. Рассказать – это еще да, а сесть и сделать из этого художественный текст… так, чтобы это понравилось мне…

– Лиз, я хочу, чтобы ты хотя бы попробовала.

– Кирилл, я…

– Пусть ничего не выйдет в этот раз, но надо же делать какие-то шаги, чтобы выбраться из замкнутого круга.

– Давай не будем об этом. У меня портится настроение.

– Ладно, извини. Просто я не могу смотреть на все это спокойно, пойми меня, Лиз. Ты необыкновенная девочка с живым воображением, у тебя есть талант, ты должна писать книги, а не проводить по полгода в депрессии. Ты ведь умеешь писать, большая часть того, что я читал – это удивительные истории.

– Кирилл, не заставляй меня спорить с тобой снова.

– Я вижу, что тебе плохо. Я хочу помочь.

– Здесь мне поможет только чудо. Все, закончили. Пойдем умываться?

За завтраком мне пришло оповещение от Натахи. Я открыла сообщение и чуть не поперхнулась от смеха.

– Что такое?

– Вчерашний фотограф все-таки нас поймал.

На сайте вуза появились фотографии с церемонии вручения. К сожалению, на некоторых из них была запечатлена и наша неугомонная троица. На каждом фото мы либо оживленно переговаривались, либо старались сдерживать смех, либо в открытую смеялись.

– Как вас не выгнали оттуда? – приподнял бровь Кирилл.

– Понятия не имею.

– Слушай, а как ты относишься к тому, чтобы вечерком устроить себе просмотр какого-нибудь старенького фильмеца под пивко и сухарики?

– Не поверишь, сама тебе хотела предложить.

– Ты идеальная девушка.

– Ну конечно. Посидим сегодня на YouTube?

– Разумеется. И «Солярис» начнем читать.

День обещал быть замечательным. Впрочем, как и каждый день, что я проводила с Кириллом. Мне повезло встретить человека, который любит видеоигры точно так же, как я. Кирилл замечательный, я и не думала, что такие парни, как он, до сих пор существуют. Конечно, он во многом меня идеализирует, но это все от переизбытка любви.

Из каждой командировки Кир привозил мне какую-нибудь вкуснятину или сувенир. В прошлый раз он привез магнитик на холодильник и пакет с несколькими видами орехов, чтобы я заливала их горячим медом и ела, когда хочется сладкого. Разве это не мило?

– Кстати, слышал о «We happy few»?

– Как?

– Новая игра выходит. «We happy few». Антиутопия. Я почитала о ней, сюжет очень напоминает смесь «1984» и «О дивный новый мир». Уже появилась демоверсия. Весьма интересная задумка.

– Кто-нибудь делал обзор?

– Ты не поверишь, кто. Азазин.

Кирилл засмеялся.

– Не может быть!

На квартире у нас не было телевизора, мы оба не любили его смотреть. Зато было два ноутбука и старинное радио, всегда работающее на одной волне, которую мы оба с радостью слушали. Я включила приемник, когда в очередной раз подошла проверить Джакса. Пес почти пришел в себя и уже хорошо кушал. По квартире разлился голос Эдмунда Шклярского.

– Здорово! – крикнул с кухни Кирилл.

– Сон чудесный снится ми-иру-у… – подпевали мы оба, зная песню наизусть.

Я снова зашла в комнату, где стояла печатная машинка. Мне показалось, она позвала меня к себе, чтобы сообщить что-то важное. Эта комната была чем-то вроде мастерской. Здесь я уединялась, когда писала или рисовала. И Кирилл сюда очень редко заходил, боялся помешать. Он полагал, что в моменты вдохновения чье-то присутствие рядом может сбить настрой. Вообще-то он мало об этом знает, так как не является человеком творческим. Может, именно поэтому он так восхищается процессами, происходящими внутри меня и ему неведомыми.

Можно набирать текст на ноутбуке, можно записывать в тетрадь, но печатная машинка – это нечто особенное. Я как любитель старины всегда мечтала о ней. Есть разница между автором, пишущим на листе бумаги ручкой, и автором, набирающим текст на печатной машинке. Первый может написать десять строк и каждую зачеркнуть, переделать. Второй не имеет такой возможности. Именно поэтому каждая его мысль строго и четко выверена, взвешена, доведена до совершенства прежде, чем будет воплощена на бумаге. Это кропотливая работа, но она позволяет создать качественный текст. К тому же – атмосфера. Вот автор набирает текст, используя клавиатуру компьютера. А вот автор нажимает на клавиши печатной машинки, и она издает специфический звук. Образ второго автора всегда притягивал меня. Старая техника позволяет настроиться на правильный лад, сосредоточиться, вдуматься, а новая – отвлекает.

Сев за стол, я достала из выдвижного ящика черную папку. В отличие от меня, Кирилл убежден, что я не только замечательно пишу (замечательно – это его слово), но и рисую крайне недурно. Поэтому в один прекрасный день, когда мы еще просто встречались и не были знакомы с родителями друг друга, Кирилл подарил мне скетчбук «Montana» и линеры «Shinhan Touch» —качественные вещи для профессионального рисования, о которых я могла лишь мечтать. Он постоянно меня баловал, и в большинстве случаев мне казалось, что я этого недостойна, что я могла бы обойтись и гораздо меньшим, как всегда обходилась. У меня никогда не было ничего особенного. Пока я росла, родители видели, что рисую я неплохо, однако, в то время как одноклассникам покупали гуашь, акрил, масло, кисти, альбомы, – мама приносила мне с работы листы А4, а краски у меня были самые обычные, акварель медовая. Для меня до сих пор загадка, почему медовая. В детстве я даже пробовала их на вкус, потому что думала, что в них мед, а значит, они должны быть сладкими.

Я раскрыла скетчбук и решила пересмотреть свои рисунки. На первом же развороте было множество мелких сюрреалистичных изображений. Вот человек перекручивает свою руку в мясорубке. Это кадр из игры «Neverending Nightmare», которая однажды так впечатлила нас с Кириллом. Рядом лицо девушки наполовину в змеиной чешуе, из глазницы струится кровь, на вилке – глазное яблоко. На другой половине лица – перья и карточные масти. Расщелина, из которой выбираются наружу когтистые лапы. Змеи, ползающие по трубам, глаз дракона, монахиня… Чего там только не было.

Я перевернула страницу. Странное существо с телом льва, одним крылом, длинным рыбьим хвостом, ногой кузнечика и человеческим черепом. Шею овивает змея, проевшая дыру в черепе и пролезшая туда головой. Несколько неудачных портретов. Переворачиваю страницу и… дух захватывает. Не верится, что я могла вот этими руками создать такое. Слева на развороте – покрытый сетью мелких узоров и камней пестрый череп, справа – сова, силуэт которой так же сплетен из множества мелких деталей.

На следующем развороте был портрет одногруппника, с которым мы одно время были очень дружны. Удачный портрет, но ему почему-то не нравился. Он сказал, помню, что похож здесь на гиену. Мне было обидно. Дальше – снова портреты. Я замерла, рассматривая лицо Марго. Помню, как срисовывала ее с одной из фотографий. Мы тогда еще жили вместе, и приходилось все делать тайно, пока ее нет рядом.

На следующем развороте была миниатюра из «Звездных войн» и робот, держащий на пальце бабочку. Многие мои знакомые восхищались этим роботом больше, чем всем другим. Следующую картину я никому не показывала. Лицо девушки. Вместо волос – дождевые черви. Вместо глаз – цветные жуки. На лбу – гусеница и пара многоножек. По изгибу носа ползет улитка. На шее – вместо колье – длинная сколопендра. Нос и губы мне особенно удались.

После нескольких вновь неудачных лиц и изображения Железного человека в скетчбуке начиналась новая эра моего творчества, отчет которой ведется с момента, когда я купила себе гаушь. Первое, что я ей нарисовала, был ядерный взрыв над островом в океане на фоне прекрасного облачного неба. Второе – четыре планеты в открытом космосе. Третье – млечный путь над дорогой, уходящей в горы. Этот рисунок нравился мне больше всего. Снова кривые лица, на которые даже смотреть противно. Раньше портреты удавались мне куда лучше. Непримечательные цветы. И, наконец, последнее – типичный пейзаж саванны. Яркий закат и три далеких черных силуэта – слоны.

Даже треть страниц не была использована, а мои силы уже иссякли. Я задумчиво закрыла скетчбук и убрала на место. Оперлась локтями о стол перед печатной машинкой, обхватила руками голову и глубоко погрузилась в себя, зная, что Кирилл не станет меня тревожить, пока я нахожусь здесь. Он прекрасно понимает, как для меня важно бывать наедине с собой. Особенно в такие периоды, как этот. Кирилл видел, что мне очень тяжело. Даже когда я улыбалась, он замечал боль где-то глубоко внутри меня, боль, замаскированную смехом. Думаю, он молился всем богам, лишь бы снова к нему вернулась прежняя Лиза, его Лиза с огнем в глазах и словом на устах.

Вот человек сидит перед печатной машинкой и глубоко задумался, смотрит вдаль невидящим взглядом. Прямо миниатюра «Вечная проблема творца». Со стороны, наверное, выглядит очень напыщенно. Как обложка книги по психологии. И в последние месяцы я все чаще и чаще задумывалась подобным образом, отключалась от внешнего мира. И если кто-то попросит меня рассказать или хотя бы описать, о чем я размышляю в такие моменты, я просто не сумею.

Моя мама очень любит читать. Все детство она заставляла меня делать это, чем, естественно, выработала во мне неприязнь к чтению и книгам. Впервые острое желание читать художественную, а не техническую литературу я ощутила в институте, когда очень ясно осознала, что пошла учиться не туда и не на того. Я справлялась с учебой, но все время чувствовала себя не на своем месте в жизни. Когда выяснилось, что душа моя лежит к гуманитарным наукам, было уже поздно менять направление движения. Чтение стало моим увлечением, страстью, хобби. Я открыла для себя новый мир, и в этот момент все сошлось. Стало ясно, почему уже очень давно меня так волнует оборотная сторона литературы – не чтение книг, а их написание.

Потребность в творчестве я испытала сразу же, едва начался мой сознательный возраст. Было это лет в десять, училась я в четвертом классе. В голову пришла моя первая идея. Я придумала сюжет и решила написать маленькую сказку. Сказку о волшебной ложке. Я была в восторге, несмотря на то, что никто особо не оценил моих стараний. Мне хватало собственной оценки, ведь написанный мной крошечный текст уже тогда казался мне уникальным. А новая возможность – придумывать истории и записывать их, прямо как настоящий писатель – воспринималась десятилетней мной как суперспособность.

Позже меня посетили еще несколько идей, и я без раздумий воплотила их на бумаге. Я была ребенком, и казалось, что это мое призвание. Мне хотелось писать и дальше, развивать в себе это увлечение. Я так и поступила. Вскоре я поняла, что не могу прожить без этого и недели. Мне постоянно было необходимо что-то писать. Мозг без остановки придумывал новые сюжеты, подбрасывал идеи, которые преследовали меня по пятам, пока я не переносила их на бумагу. Много тетрадей было исписано с тех пор… Тетрадей, листов, блокнотов, клочков бумаги. Я писала в основном для себя, но родственники в шутку называли меня «писательницей». Иногда я давала кому-то из них почитать небольшой отрывок и по реакции понимала, что писательницей меня называют скорее из вежливости. Родители хотели поддержать меня, понимая, что таланта у меня нет, а желание писать есть. Это называется графомания.

Дома у меня до сих пор сохранилась та самая тетрадь, с которой все началось. Недавно я наткнулась на нее, решив перебрать пакет, содержимое которого предназначалось для свалки. Там оказалось еще несколько уже более поздних и более толстых тетрадей. Мне было обидно, что их собирались выбросить, посчитав за хлам. Тетрадь была очень дорога мне как память. Держа ее в руках, я испытывала светлую грусть, гордость и эхо детского восторга. Но этот случай многое говорит о том, как окружающие воспринимали мои тексты на протяжении долгого времени. Всерьез к ним никто не относился, особенно семья. Именно поэтому я писала для себя и привыкла писать только для себя. То, что я придумаю и напишу, всецело принадлежит мне. Я удовлетворяю в первую очередь свою потребность опустошить мозг, избавиться от излишков фантазии, донимающих меня. Особенно часто я делала это на уроках в школе. Затем уроки сменились парами, но мало что изменилось. Я исписывала тетрадь за тетрадью. Вместо лекций я переносила на бумагу то, что придумывала. И мне это безумно нравилось.

До сих пор я могу делиться тем, что пишу, лишь с малым числом реальных людей. Мысли о том, чтобы обратиться в издательство, не посещают меня. Я не считаю свои тексты настолько достойными. У меня есть небольшая аудитория в интернете. Эти люди не знают, кто я, но несколько человек отчаянно убеждают меня, будто я талантлива. Кирилл, который выслушивает и читает все, что я придумаю, утверждает то же самое. Я стараюсь с ними соглашаться, но в глубине души знаю, что это не так. Тем не менее, я не бросаю попыток создать нечто стоящее, стараюсь совершенствоваться, подражать любимым авторам, избавляться от видимых мне недостатков. Но это такой субъективный процесс… Для меня физически невозможно бросить писать. Мне это нужно. Даже если мои тексты будут не по вкусу большинству, я не сумею остановиться.

На счету у меня было несколько оконченных произведений, чуть больше – начатых, но заброшенных, и целая гора нереализованных задумок. Да, у меня есть все основания считать себя неудавшимся автором, графоманом, кто бы там что ни говорил из любви ко мне, вежливости или жалости.

Последний свой текст я завершила около полугода назад. И, так как мне казалось, что ничего лучше я больше никогда не создам, спустя небольшой срок после окончания работы я погрузилась в кризисную яму, которая с каждым месяцем все более темнела и углублялась. Ни меня, ни моих близких это не радовало, но изменить ситуацию не мог никто. Кирилл поддерживал всеми силами, стараясь вытащить меня из бессильной апатии, а родители просто ждали, когда очередная «дурь» выйдет из моей головы, и я, наконец, займусь настоящими делами.

В плане творчества Кирилл понимает меня лучше всех. Он хотя бы старается разобраться, что со мной происходит в моменты увядания, и исправить это. Без него я бы загнулась в два раза быстрее. Но Кир совершенно уверен, что я талантлива, и восхищается мной не только когда я творю, но и когда страдаю от творческого кризиса, кое-как находя в себе силы жить. Я для него как существо из потустороннего мира, и он любит меня за это, хоть и не может понять всех моих чувств. Кир всегда убеждает меня, что в будущем я напишу нечто поразительное и получу признание, что каждый мой последующий текст будет только лучше предыдущего. Конечно, я не верю этим словами, потому что в моменты разочарования в себе не веришь ни во что.

Оконченный полгода назад текст был романом о буднях ученых в одном из НИИ. С ним были ознакомлены близкие, несколько друзей из университета, а также моя маленькая читательская аудитория в интернете. В плане сюжета текст удался на семь баллов из десяти, если судить по личным ощущениям. Зато в плане стиля, индивидуальной манеры изложения я, со всей своей категоричностью, считаю эту работу своей вершиной. И ничего удивительного, что я ощутила полное бессилие сразу после ее написания. Чем совершеннее вещь создаешь, тем критичнее относишься к себе после.

Меня постигла та печальная участь, когда неплохо написанный роман, многим понравившийся, поставил крест на всех последующих текстах и творчестве вообще. И вместо того, чтобы радоваться признанию и положительным отзывам публики, гордиться собой, признать в себе хотя бы долю таланта, я в скором времени впала в депрессию. Это было непонятно и нелогично для всех, кроме меня, и неприятно удивило близких. Но я знала, что такой исход был самым вероятным, и никому не могла ничего объяснить. С этим явлением пришлось смириться всем.

Вспоминая свои ранние тексты, я не испытываю стыда, точно так же, как не испытываю угрызений совести за те, что так и не дописала. Кирилл не раз упрашивал меня сесть за неоконченные истории, но я знала, что этого не случится. Ведь тот этап мировоззренческого пути, на котором эти истории были придуманы, для меня давно и безвозвратно закончился. Возвратиться на прежний уровень было невозможно. Сейчас эти наброски вовсе не казались мне грандиозными, как раньше.

В числе заброшенных был научно-фантастический текст о путешествиях военного отряда во времени; мрачный нуарный детектив о молчаливом убийце и наивной девушке (начатый под впечатлением от просмотра «Фарго»); антиутопический роман с философско-религиозным уклоном (в духе Лукьяненко). Ах да, из крупного была еще история об одном пареньке с тяжелым психическим расстройством, лишившем его нормальной жизни. Строго говоря, все эти зародыши (кроме последнего) были написаны в наивной манере, которая полностью умерла во мне под прессом реализма и натурализма.

История о больном пареньке – отдельная тема. Она мне до сих пор нравится: когда я ее перечитываю, мне кажется, что написала это не я. Не могу узнать собственную манеру изложения по той простой причине, что во время создания этого текста находилась словно в бреду. Даже с нынешнего уровня стиль работы кажется мне прекрасным. Я ничего не принимала, но, так как писала от лица психически больного человека, ради правдоподобия пришлось вживаться в роль. Не скажу, будто мне это не понравилось.

Что касается нереализованных задумок… что ж, мое воображение всегда кишело ими, как труп – опарышами. Упорядочить, переработать все это и перенести на бумагу у меня не хватает ни времени, ни таланта. Вероятнее всего, эти идеи так и будут жить со мной и с годами сами собой преобразятся во что-то новое, эволюционируют, как это обычно и бывает.

– Лиз, все в порядке?

– М? – я медленно обернулась.

Кирилл стоял в дверном проеме, слегка обеспокоенный.

– А что такое?

– Ну, ты уже почти два часа тут сидишь, не издавая ни звука.

– Два часа? – переспросила я.

– Думал, ты пишешь, но я бы слышал звук печатной машинки.

– Нет, я не пишу, Кир, – устало вздохнула я. – Я даже не могу ничего нарисовать, какая там писанина.

– Ничего, это пройдет, Лиз. Машинка даст тебе силы. Надо подождать. Ты в норме?

– Конечно.

– Может, сделать тебе чаю?

– Сделай.

– Сюда принести?

– Нет, хватит с меня самокопания. Я сейчас выйду.

– Ладно, жду.

Кир знал, что я выйду из рабочего кабинета не сразу, даже если и говорю «сейчас». Прежде чем покинуть обитель мрачных размышлений, надо было постараться сменить настроение. У меня ушло около десяти минут, чтобы вновь стать более-менее привычной Лизой. Я не хотела, чтобы Кир сильно обо мне беспокоился. Мои проблемы – это мои проблемы. И никто, кроме меня, не разберется с ними.

Покинув рабочий кабинет, я погрузилась в совсем иную атмосферу, домашнюю и теплую. Здесь, за пределами кабинета, не было черных мыслей и апатии, здесь был всегда счастливый видеть меня Джакс, бросившийся облизывать мои ноги; здесь был Кир с кружкой горячего зеленого чая для меня, заранее открывший вкладку YouTube с каналом Азазина; здесь было фоном играющее радио, где Никольский пел «Мой друг художник и поэт»… И на сердце стало теплее.

– Появились идеи? – поинтересовался Кир, отдавая мне кружку. – Я заварил покрепче, как ты любишь.