Текст книги "Богадельня пост-панка"

Автор книги: Марья Палазник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Детская шизофрения это страшно. Все детские болезни это неправильно, дети не должны болеть. Кем была его мать, почему он ходил в обычную школу, кем была его мать, черт возьми? Кем была та женщина, которая не могла успокоить ребенка с диагнозом, не могла спасти его от одиночества. «Зачем ты бьешь меня, мама? Мне больше не больно.» -выцарапано под следующим стеллажом. Его мать была сукой, можете не отвечать. Она кричала на него, била. Злилась на его тупость и лупила его дорогими вонючими тапками по голове. Успокаивалась и проводила ритуал вновь. Не понимала и не принимала, расчехляла свою злость и кидала ему в лицо. Детское лицо.

Сара лежит на полу, сжимая в руке маленький фонарик и плачет. Слезы льются с обеих щёк, попадая в нос, она захлебывается в собственных выделениях. Она светит на надписи и не верит, что не одна она такая. Что есть ещё люди, которых не любят, ненавидят. Не из-за того, что они что-то сделали, отравили собаку или не помыли посуду, а за то, что они родились, появились на свет, выползли из тела матери. Она жалеет уже не Франсуа, а себя. Вспоминает своё детство и не верит, что ещё жива. Не понимает за что.

Для ребёнка родители-это целый мир. Родитель это тот, кто защитит тебя от невзгод, успокоит ,когда тебе грустно и скажет, что делать, когда ты запутался. Когда ты, родитель, кричишь на ребёнка, мир трещит по швам, ему некуда бежать, не к кому обратиться, негде спрятаться. То, что изначально должно быть ему опорой, фундаментом его жизни, стоит со сранным тапкой и шипит, шипит. Когда ты, родитель, бьешь своего ребёнка, мир рушится, его прекрасный мир взрывается, его больше не склеить, не сшить. Он больше не защищён, его талисман пропал, амулет разбился. Ребёнок становится маленьким социопатом, будущим наркоманом и алкоголиком, латентным убийцей. Тебе, родитель, очень повезёт, если после твоего тапка, ремня или старого собачьего поводка, он найдет утешение в книгах, а что, если нет? Что, если завтра ты откроешь глаза, выйдешь на свою светлую, как небо в белую ночь, кухню и обнаружишь своего любимого кота, которого ты не смел трогать, ведь он любимый Барсик, родной пушистик, по кускам. Лежащего на столе с яблоком во рту. Ты снова пойдёшь и отлупишь своего ребёнка? Тебе, родитель, повезёт ,если после этого он возьмёт в руки сигареты, а не нож. Тебе повезёт, если ты обнаружишь своего кота на кухне, а не кот тебя.

Она заглядывает под последний шкаф в этом ряду и теряет сознание. «Меня зовут Франсуа, мне 11 лет и я скоро умру».

Сара растеклась по полу, последним послышался лишь скверный крик, крик безысходности.

–Лишь бы с ней ничего не произошло – говорит взволнованный учитель географии, протирая очки в тонкой оправе – Я себе этого не прощу.

–Вы то тут причем, мой дорогой? – спрашивает библиотекарша, протирая голову Сары мокрой тряпкой.

–Вы не понимаете, какая она ценная ученица.

Эрик кривится после слов географа. Подносит к носу Сары ватку с нашатырным спиртом и та делает глубокий вдох.

–Сара! – вскрикивает учитель географии. – Вы очнулись! Кто-то сделал вам больно?

–У нее шок, не кричите. – шепчет ему библиотекарша. – Сейчас напугаете ее, а ей еще детей рожать.

–Извините, не хотел напугать ее репродуктивную систему.

–Кажется, – так же тихо продолжает пожилая женщина. – Она упала вот с той табуретки и ударилась головой.

–Вы, – сказала Сара, указывая пальцем на учителя географии с угловатым лицом. – Больше ни слова про мою репродуктивную систему. А вам, – она поворачивается на библиотекаршу, – вам я уже сказала, что упала со стула. Не с табурета. Я же не идиотка, в конце-то концов.

Стряхиваю чешуйки грязи со своего бежевого свитера, делаю это недовольно, словно меня туда кто-то силой запихивал. Выхожу в коридор и становлюсь у окна, пытаюсь прийти в себя.

Теряю дар речи от удовольствия, что кто-то в этой школе ползал под шкафами, читая записки маленького мальчика с шизофренией. Однако есть огромная доля вероятности, что я просто упала с того дурацкого табурета и дальше уже придумала все сама. Это еще одна проблема наркотиков. Я перестаю ориентироваться в пространстве так, как это делает здоровый, чистый человек. Чем больше опыт принятия дурманов, тем больше сомнений в происходящем. Все, что я сейчас вспоминаю, включая лозунги, того парня и диалог с библиотекаршей представляется мне каким-то нереальным, далеким.

–Как ты себя чувствуешь? – спрашивает Эрик, запрыгивая на подоконник – У тебя лицо разбито.

–Спасибо, неплохо. Как сам?

–Не злись. Я люблю тебя, ты мой лучший друг. Я очень скучаю.

Скучает он.

–Ладно. Ты такой милый, когда извиняешься, как тут устоять.

–Теперь надо вас познакомить с Домиником. С моим парнем.

Меня успокаивает лишь то, что они оба попадут в ад.

–Тебе, стало быть, интересно узнать, каков же он. Так я тебе расскажу, каков же он. Он образован, как ты, но более добр, он трудолюбив, как ты, но чуть более усерден, он любит литературу, как ты, но немного другую. А еще он модель.

–Как я?

–Нет, он просто модель.

Он всегда считал меня некрасивой.

–Мне пора тебе кое-что показать, пойдем.

На улице спала непогода. Тучи, разлетевшись в разные стороны, оставили нам лишь небольшие безобидные облачка в память о себе. Но на улице все-равно чувствуется духота, дождь не забрал ее с собой, даже ветер не помогает. Свежий воздух наполняет нас наполовину, как продавец рожок в кафе-мороженое. Эрик не обращает внимания на это, он выволок меня на улицу, встал около трех зданий и улыбается.

–Смотри!

–На что?

Оглядываюсь. Просто на заметку: в нашем городе не панорамные виды, 10 из 10, 100 из 100. Пару грустных людей вокруг с большими зонтами в пол идут себе, волокут рутину дня, памятник основателю города, перекрашенный уже пару раз из-за местных вандалов, стоит посреди площади, гнусаво поглядывая на обитателей его городка, несколько домов с рекламными билбордами макарон, яиц, ортопедических подушек и мужских трусов. Там парень в трусах одной известной фирмы выглядит очень напыщенно, словно в этих трусах у него спрятаны все тайны человечества. В его лице нет неправильных черт, вернее, оно либо все неправильное, либо идеально. Не могу понять. Типичный парень с картинки, такие парни по улицам не ходят, они сидят только в этой картинке и смотрят на нас в трусах.

–Увидела?

–Что я должна была увидеть?

Он указывает на того парня в трусах и со всей гордостью заявляет:

–Мой!

–Что твой?

–Это Доминик, Сара. Мой парень.

–Твой парень? Вот и познакомились.

3.

Окаменелая девушка таращится на меня. Стертая, сухая, никому ненужная. Бездомный взгляд, тусклые губы, бледное лицо, покрытое оранжевыми пятнами. Одно моргание-одиночная метафора ее будней. Очередное радостное утро– очередная ода собственной внешности рядом со ржавым туалетом и треснутым зеркалом. Замкнутый круг. Мне нужно мужское мнение, а то скоро я отдамся пристрастию пост-панка, возьму веревку, завяжу на ней маленькую петлю. Когда меня найдет мать ,она услышит музыку Joy Division на проигрывателе, а я все еще по инерции буду подпевать.

Мои школьные будни идут уже второй день. Благо мы идем с ними в разных направлениях. Не люблю школу, спасибо учителям. Мне там нечего делать. Даты, имена, течения, войны– все это поглощает мой мозг при чтении книг, а математика-унылое говно

С каждым годом моя жизнь теряет краски. Не скажу, что детство мое было радужным, но тогда было легче. Я воспринимала мир чуть более нереально, чуть менее правдоподобным казались мне мои будни. Я оглядывала других детей, детей радостных, капризных и беззаботных, затем в витрине булочной видела свое отражение и пыталась разбить стекло пышкой. Шли годы, у меня появлялись все более весомые причины разбить стекло при виде себя, в моих руках появлялись все более тяжелые предметы.

Каждый день я слышу о смерти, сексизме, наркотиках, расизме, о жирных тетках и мужиках, коих не утраивает массовые гонения со стороны более стройных людей. Это уже смешно, а не грустно. Куда бежать от реальности, если книги уже не спасают. Куда деться, если наркотики – стиль жизни.

В уютной кофейне на окраине нашего города ко мне подходит молодая девушка и наливает мне черный, как ночное небо в маленькой деревушке, куда не добрались желтые фонари города, кофе. Я прошу ее принести молоко, так как терпеть не могу эту горькую жижу, сотворенную не пойми кем, не пойми из чего.

Это утро нежно открыло мои глаза и окутало естественным дурманом свежего осеннего воздуха, смешанного с густым творожным туманом. Я схватила книгу, наскребла пару монет и отправилась в двухчасовую прогулку до этого места, где почти никого никогда не бывает. Говорят, что владелец продает оружие, а через это место отмывает деньги, но что это означает, я все еще особо не поняла.

Вместе с молочком мне дают газету с крупным заголовком: «Мрачное убийство в Брундессе! Он опять проявил себя!». Я выплюнула кофе на блюдце и извинилась перед ним. Еще одно убийство.

К слову, мрачные убийства женщин в нашем городе это уже закоренелая традиция, начавшаяся несколько лет назад. Первой жертвой черной дыры города Брундесс стала Анна Мария, ей было около 32 лет. Эта белокурая женщина с голубыми блеклыми глазами учила нас играть на фортепьяно. Мы не любили ее, как и она нас. Ни каждая красивая и умная девушка получает удовольствие от ежедневного контакта с маленькими аборигенами. Я почти уверена, что мечтала она о собственной яхте, концертах, любовниках, а не о работе на отшибе какой-то дыры. В любом случае ее страдания прекратились в октябре 2014 года. Ее повесили. Вернее сказать развесили. Прямо на заборе перед школой: голова, туловище, ноги, руки и сапоги – все весело отдельно друг от друга. Мы узнали об этом, когда фотографии с места событий опубликовала желтая, как зимний снег, газетенка. Город ужаснулся, но через некоторое время после происшествия. Сначала трудно верилось, что произошло несчастье, ведь до этого момента самым шокирующим событием было отравление всех кур Роджера– владельца бакалейной лавки. Тогда передохло 26 кур и 8 цыплят, как сейчас помню.

Мне было тогда 13. Нам, детям, запретили выходить одним и моя мать жутко злилась на Анну Марию за то, что она теперь обязана водить меня в школу. Наш мэр был очень расстроен, но это не помешало ему не отменять празднование дня города вместо того, чтобы объявить траур. Мучила ли его совесть ? Могу сказать только одно– совесть мучила мэра ровно настолько, насколько она мучает его, когда он пилит деньги, выделенные на лекарства неизлечимо больным детям.

Сначала город поднялся на дыбы. Первые полосы каждой газеты были усеяны фотографиями Анны-Марии, в некрологах писали теплые воспоминания родственников и об успехах на работе, горевали все так, как от кур Роджера не горевали, по телеканалам крутили рассказы детей о любой учительнице, даже Эрик там засветился, хотя он ее терпеть не мог, но в том сюжете подробно рассказывал о веселых уроках с мисс «отойди от инструмента, говно маленькое!». Вскоре все пошло на спад, людям стало не хватать этого маленького косяка и мы всем городом и думать забыли о какой-то там женщине, развешенной одним ясным октябрьским днем на заборе.

Через год, когда основной темой для обсуждения вновь стало приготовление к празднованию дня города Бруднесс, мы с матерью пошли в центральный парк. Все гуляли и развлекались. Дети играли в салочки, подростки обжимались в кустах, взрослые пили пиво и вино, старики молили о смерти. Пока каждый был занят своим делом, двое охранников, лет 40-45 пошли прогуляться в поле. Тогда еще не все понимали, зачем они ушли гулять в то поле, пока они не собрались месяц назад и не поженились в другой стране, но в тот день просто двое бравых друзей пошли гулять в поле. Мы с матерью были около дуба в момент, когда их визги оглушили всех в парке. Она, посмотрев на меня, пожала плечами и выпила бокал вина залпом. Как мы узнали позже, в поле на палках, приготовленных под чучела, были воткнуты части тела Клары, местной продавщицы -жены владельца бакалейной лавки Роджера. Он горевал. Он был убит известием о смерти жены. По крайней мере, около месяца-двух, как и весь город. Потом все забылось. А мэр и в тот раз не отменил празднование дня города. Почему? Ну, потому что может. Но спустя ровно год кинжал вонзился и в него.

Я шла по главной улице города, когда под ноги мне попалась газета с заголовком : «Убита жена мэра Бруднесса!». Тогда он объявил траур длинной в неделю, отменил все шумный передачи на месяц и празднование рождества. Его жену нашли спустя неделю после пропажи в одном из комбайнов. Поговаривают, жуткое было зрелище.

Про наши знаменитые расчленения женщин уже пошли легенды после того, как нашли в лесу Шафранку, ей было около 20, мы учились в одной школе. Если первые жертвы были практически канонизированы, то тогда все поменялось. Если в первые убийства все боялись, соседи наговаривали на соседей, брат косился на брата, то сейчас к этому относятся уже как к аттракциону. В последний раз гул поднимался около полутора лет назад, тогда в парке собачники обнаружили женщину без рук и головы около озера. Город и по сей день стоит на ушах, но как-то лениво. Мне не страшно, я еще не женщина. Хотя уже и не ребенок.

«Сегодня в районе 11 утра было найдено расчлененное тело сорока четырехлетней Лоры Лосик, владелицы булочной на так называемых «Углах Роуз». Напомним, что до этого уже были найдены тела двух женщин. Следователи связывают эти убийства с оккультизмом. От нашей редакции просим горожан быть бдительными. Да хранит Вас Господь.».

Я ходила к этой женщине за булочками, а теперь она по частям лежит где-то там в лугах или морге совсем одна или с патологоанатомом, мертвая. Как хорош человек при жизни и как же он плох при смерти. Ведь он, умирая, не осознает, сколько проблем доставит всем вокруг. Бедное, бедное тело, холодное, разделенное. А ведь где-то сидит ее ребенок и плачет или муж, стараясь успокоиться, сидит на работе, а у него зуб на зуб не попадает. Это не я так сентиментальна, что перенести смерть незнакомой мне женщины я не могу, это просто вы не видели слезы людей, убитых горем. Дрожащие руки матерей, пропавших детей. Младенцев, оставшихся без матерей.

Прохладный ветер на пустом перекрестке играет со мной в салочки, я укрылась от него, засунув голову в старый водосток. Я не нахожусь в поисках клоуна Пеннивайза – веселого танцующего клоуна и не нахожусь в поисках местного клоуна Генри, отсидевшего пять лет за развратные действия над цирковым конем, я лишь наблюдаю за извилистым движением воды, наполненной яркими небесными оттенками. Дождь набирал обороты в последние пару недель, он врывался к нам в город с криками: «скучали по мне ?»-и покрывал собой все дома. Вчера размыло русло водотока из-за чего многим жителям пришлось сменить машину на общественный транспорт или на свои ноги, но как же чертовски мне плевать на те проблемы, которые меня не касаются.

–Не хочу показаться гадом, но ты меня пугаешь.

Я постаралась вылезти как можно быстрее, но ударилась головой о верхнюю часть водостока, меленькие камешки посыпались мне за шиворот.

Снаружи меня ждал неприятный сюрприз, лучше бы я полетала с другими детьми, чем увидела парня Эрика, стоящего передо мной. Он воистину красив и огромен, ростом он чуть выше Эрика, раньше я думала, что выше Эрика уже некуда. Он, не скрывая усмешки, окутывает меня своими черными, как залитая кофе конфорка, глазами. Если бы я не была уверена в том, что он гей, то была бы готова поспорить, что он готов изнасиловать меня. Отличный день, стою на коленях перед двумя педиками.

–П-привет! – воскликнула я, встав, стараясь придать максимум непринужденности своим словам.

–Сара, это Доминик – мой парень. Доминик. – Это Сара – мой лучший друг.

–Приятно познакомиться. – голос Доминика звучал таким приятным тембром, что мои уши невольно дернулись, а сама я даже немного улыбнулась.

–И мне! Эрик мне много про тебя рассказывал, как это чудесно, что вы двое нашли друг друга среди всего дерьма этого города.

–Это точно. – кивнул Доминик, – мне невероятно повезло. – Затем он, взяв крупную волосатую руку Эрика, нежно поцеловал ее.

–Мне повезло вдвойне, у меня есть ты, Доминик, и самый чудесный друг на свете – Сара!

Чудесный друг.

Мы решили прогуляться вдоль реки, размытой проливными дождями. Как бы не было местным жителям неудобно, я в восторге от ее вида. Я так поражаюсь некоторым проявлениям природы, что была бы рада и оползням, и лавинам и даже лаве, убивающей все на своем пути. Наше общение с Эриком и Домиником напоминало мне дурной сон, только и всего. Я иду с ними, но кажется, иду я во сне.

Мне нужно лечь в постель, а не выслушивать их гейские воркования.

–Чем ты занимаешься, Сара? Что ты любишь?– спросил меня человек с самой идеальной кожей.

–Люблю читать.

–Что любишь ты читать?

–Литературу, особенно люблю я Достоевского.

–Достоевского? Разве не его книгу, «разрушающую ценности современного поколения», у нас запретили несколько месяцев назад?

–Да, запретили, сославшись на то, что там показан половой акт проститутки и каторжника. Но это не правда, наш мэр даже не удосужился ее прочитать.

–Как думаешь, человек может убить ради великой цели?– спросил он меня, заглядывая в мое лицо. Мне стало не по себе от его напористости, он смотрел на меня как прыщавый курсант, увидевший юную девушку на зимнем балу.

–Нет, я думаю, что насилие нельзя оправдать.

–А насилие насилием оправдать можно? Ты же знаешь, какая была тогда ситуация в стране.

–Сара самооборону считает идиотизмом– вступил в диалог Эрик.

–Ты верующая?

–Отчасти все люди на свете верующие, разговор о религии– прыжок в болото демагогии, давайте оставим. А ты, Доминик, считаешь, что можно убить ради великой цели?

–Да, если эта цель во благо, а не для собственной выгоды.

–А разве во благе, желаемом тобой, нет твоей выгоды?

Мы долго еще с ним разговаривали. Эрик шел рядом, иногда вставляя что-то, иногда шутил. Нужно признать, что Доминик красивый, образованный и чертов обольститель. В голову даже пришла похабная мысль, когда он приобнял меня за талию, но я тут же прогнала ее.

Мы пришли к Эрику домой и поставили чайник. Мать и отец в соседней комнате смотрят телевизор. Они делают это каждый вечер, особенно они любят смотреть политические программы, где экспертами выступают люди с уровнем понимания внутренних и внешних проблем примерно как у них самих, а затем долго спорят.

«Счастливый батюшка– заиграла реклама в телевизоре– счастливый батююшка– протягивали песню юноши и девушки в рясах– счастливый батюшкааа– радость для всех– звони и записывайся прямо сейчас! Заряжу позитивом на 24 часа! Отпущу все грехи! Мне и только мне ты сможешь выговориться, рассказать о злодеяниях или упоминании имени Господа всуе. Звони! Счастливый батюююшкааа– радость для всех– вновь запели подростки»

Мать Эрика кинула пульт в телевизор, она была против Бога. Он противоречил канонам святого коммунизма.

–Чем занимаются твои родители? – спросил Доминик, не поморщившись от наглости вопроса.

–Мать занимается картинной галереей, а отец уходом из дома.

Все замолчали. Мать Эрика хихикнула из соседней комнаты– старая любознательная кукушка. Доминик продолжил:

–Твоя мама художник ?

–Нет, она современный художник. Берет штепсель, винтик и желтую гуашь, помещает это на дно банки из-под малосольных огурцов и искусство в действии.

–Безумно интересно! Теперь понятно в кого ты такая образованная.

–В Достоевского Федора Михайловича.

Все замолчали. Мать Эрика снова хихикнула за стеной.

–Сара говорит, – решил прояснить ситуацию мальчик с самыми синими глазами. – Что ее мать вовсе не та, кем кажется. Что она ненавидит литературу и искусство. Но у нее есть своя галерея.

–В какой стилистике галерея?

–Авангард

–Авангард? Да это не так скучно, как Ренессанс, тебе повезло с мамой.

–Нравится? Забирай себе.

Тишина. Мать Эрика хихикает. Кричу ей, что Ленин мертв и продолжаю :

–Многие люди умеют создавать иллюзию ума. Любой человек может выучить текст и повторять его из года в год. Главное не обложка, а содержание. А во-вторых, Ренессанс– великая веха развития искусства в целом. Не смей поганить ее Авангардом.

–Ты не любишь свою мать?

–Больше твою мать люблю, чем свою.

–Ты не знаешь мою мать– задумчиво произнес Доминик.

–Именно.

–Почему ты так не любишь ее?

–Почему люди создали авангард ?

–Почему ты не отвечаешь на вопрос?

–Почему ты любишь члены? – Я встаю с бордового дивана, в котором рождалась и умирала пыль. – Почему ты задаешь мне этот вопрос?

–Ты не можешь на него ответить?

–Могу, но не буду. Это, во-первых, не твое собачье дело, а во-вторых.. хватит и во-первых.

Она родилась неправильным ребенком. Она всегда думала, что виновата в расставании родителей. Она родилась ложно, неправильно, пробилась в этот мир случайно. Создатель совершил ошибку и теперь она тут, пьет этот дрянной чай и слушает твою болтовню, Доминик. Она ненавидит свою мать, а ты давишь на это. Ты и сам видишь, что ей больно, она улыбается, но ты и сам знаешь, что улыбка– лучший способ скрыть боль. Я могу прочесть это по мелким шрамам на твоих кистях, по морщинкам вокруг твоих глаз, по нервному дерганью левой ноги. Но ты давишь на нее. Сложно быть моделью и геем в маленьком городе, верно, Доминик? Твой отец не так рад как ты, верно? Сколько раз он напивался в пабах под ирландскую ересь, а затем, по приходу домой, доставал из штанов свой огромный ремень и бил тебя наотмашь? Он бил не по телу, старался попасть по лицу. Ты– позор своей семьи, Доминик. Главный стыд своего отца. Убить он тебя не мог, по долгу службы, но поменять тебе фамилию и выгнать из дома мог. Ты давишь на нее, ты смотришь на нее своими карими бездушными глазами и ждешь, пока она заплачет. Ты еще там у реки брал ее за руку, приобнимал и целовал ее в голову, в надежде вселить в нее веру в тебя, дать ей немного тепла, а затем размозжить как ненужную овечку.

Сара прощается с ними и уходит. Не слышит больше гул улицы, звон дождя и стук собственного сердца. Бросается в канавку, наполняемую водой. Маленькая, совсем маленькая она лежит там, омываемая грязными потоками воды и пронзает взглядом небо. Совсем не тронутая пороками, нахлебавшись воды, она садится на колени, вырывает с корнем из земли траву и кладет себе на голову, распрямляет ее. Трогает голову, опускает руки в воду и снова берется распрямлять волосы из травы, по щекам стекает грунтовая жижа, смешанная с кислотным дождем. Широко распахнутые глаза, раздраженные непрекращающимся потоком ливня, смотрят все еще на небо, ждут какого-то знака. Губы, синие от холода, немного трясутся от потоков ветра и свежих холодных капель. Она вновь наклоняется к воде. Что она видит, я не знаю. Там либо она, либо ее отец, либо в воде нет отражения.