Текст книги "Женщина в черном 2. Ангел смерти"

Автор книги: Мартин Уэйтс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Скрип-скрип

Ева задохнулась. Села на постели, прижала ладонь к бешено бьющемуся сердцу.

Все в порядке, она – в своей комнате в Ил-Марше. Одна-одинешенька. Потрясла головой, силясь изгнать из памяти жуткие картины тягостного сна, – вот именно что сна. Всего лишь сна. Страшный сон, ничего больше.

Дыхание постепенно успокаивалось, и она заставила себя лечь, – возможно, удастся заснуть снова. Но что-то мешало. Какой-то звук – ритмичный, будто пульсирующий.

«Это же дверь в больнице!» – поняла она внезапно. По-прежнему болтается, никак не захлопнется. Посмотрела на дверь спальни – заперта намертво. А звук никуда не пропадает.

Скрип-скрип, хлоп-хлоп…

Должно быть, генератор. Должно быть, его кто-то снова запустил. Стоило Еве подумать об этом, и сразу же стало ясно – нет, невозможно, она самолично его вырубила. Прислушалась.

Скрип-скрип, хлоп-хлоп…

Сна словно и вовсе не бывало – ночной кошмар преотлично об этом позаботился. Ева сорвалась с кровати, раздернула плотные шторы.

Ничего – лишь пустой ночной берег и спокойное, тихое море.

Звук послышался вновь. Никаких сомнений, он доносился изнутри дома.

Нет, но слышит же его еще кто-нибудь? Не может же быть, что только она?!

Скрип-скрип, хлоп-хлоп…

Нечего рассчитывать, что еще кто-то услышит, поняла вдруг Ева, и примет меры. В доме – дети, и она – учитель, она за них в ответе. Надо самой разобраться, что за чертовщина тут творится.

Ева зажгла свечу, распахнула дверь. Еще пару раз глубоко вдохнула, по-прежнему чувствуя истерический запал недавнего сна, – и высунулась в коридор.

Там царила тишина. Никого, ничего… Ева прильнула ухом к двери комнаты Джин, прислушалась, – ответом ей стало лишь тихое похрапывание. А звук только стал явственнее, и доносился он, похоже, снизу.

Ну понятно тогда, ребятишки, кто же еще? Кто-то не смог заснуть и решил совершить небольшую ночную экскурсию по удивительному дому. Всего-то и надо – спуститься, найти нарушителей режима, тихонечко выругать и отправить обратно спать, пока Джин случайно не разбудили. Воистину более идеального решения и самой директрисе на ум бы не пришло.

Старательно прикрывая ладонью пламя свечи, Ева осторожно нащупывала ногами ступеньки. Огонек отбрасывал на стены гигантские тени, а пятна плесени, казалось, всасывали эти тени в себя, становясь из-за их игры еще чернее.

Ева пробралась в детский дортуар, тише, тише, как можно неслышнее. Все ребятишки лежали в своих кроватях, спали и мирно посапывали во сне.

А звук раздавался и раздавался. «Да что ж такое-то, – подумала она яростно, – почему я – единственная, кто его слышит? Почему больше никто не просыпается?»

Осторожно притворив дверь, Ева направилась в сторону кухни. Точно – там звук был слышен гораздо лучше. Ева посветила свечой туда и сюда, постаралась озарить неверным огоньком каждый темный уголок и ничего необычного не обнаружила. Ничто не двинулось, не шелохнулось.

Она стояла и слушала.

Скрип-скрип, хлоп-хлоп…

Дверь в дальнем конце кухни была слегка приоткрыта. Прижимая ладонь к исступленно колотящемуся сердцу, Ева открыла ее и вошла.

За дверью была лестница – каменная, узкая, старинная. Ева принялась спускаться, освещая путь в темноте подрагивающим огоньком свечи. Страшно упасть, слишком уж скользкие от сырости ступени под ногами, но нет, ей удалось все-таки добраться до последней ступеньки. Впереди обнаружилась еще одна дверь, старая, полусгнившая, почти целиком почерневшая от плесени. И звуки доносились, сомнений и быть не могло, как раз из-за нее.

«Да не снится ли мне это все? – подивилась Ева. – Что я бреду от двери к двери, преследуя какой-то звук? И что я найду в итоге?»

Она вздрогнула – просквозило холодом, воздух был мокрый, ледяной. Нет. Никакой это не сон, все происходит в реальности.

Ева откашлялась:

– Кто здесь?

Ответа не последовало.

– Это… это вы, доктор Родс? Может, вам… переночевать негде? Нужна комната? Ответьте, пожалуйста! Прошу вас!

Молчание. Что ж, теперь отступать поздно. Ева решительно отворила дверь.

Вонь плесени ударила ей в ноздри, ощутимая, точно прикосновение живого существа. Воздух, казалось, загустел от омерзительно тягостных, влажных испарений. Весь подвал насквозь пропитался зловонием гниения и запустения. Ева судорожно зажала ладонью нос и рот, стараясь не вдыхать глубоко. И все равно вонь ощущалась, и, хотя она и недолго пробыла в подвале, пропитала ее ночную рубашку, словно впиталась в поры кожи.

Подвальное помещение была огромным, скорее всего, по размеру оно было равным всей площади дома наверху. Каменные стены потрескались, покрылись мхом. По ним медленно сбегали на мокрый пол тонкие струйки воды – комната, озаренная слабым пламенем свечи, словно светилась зеленым призрачным сиянием.

Ряды и ряды полок, заполненных коробками – все крышки закрыты, и каждая коробка, наверное, битком набита старинными вещами, безделушками, предметами искусства – влажными и запыленными жалкими остатками жизней давно ушедших обитателей дома.

Никого, кроме Евы, в подвале не было.

Чуть попривыкнув к зловонию, она отняла руку от лица, прикрыла ладонью огонек свечи и еще разок посветила в сторону полок. Коробки потемнели от сырости. Ева подняла одну из крышек, заглянула внутрь – ничего особенного, лишь ворох бумаг и кипа изъеденной молью старомодной одежды. Ева опустила крышку, засунула нос в следующую коробку – битком набита старинными игрушками, мокрыми, потемневшими, всеми позабытыми. На нее уставились незрячими глазами кукольные лица с навеки застывшими, пустыми улыбками. Под куклами лежала деревянная рама. Немногие уцелевшие лоскуты ткани, ранее обрамлявшей ее драпировками спереди и с боков, теперь сгнили и почернели, однако Ева увидела в них следы давно исчезнувших ярких красок и ухитрилась догадаться о предназначении игрушки – конечно же, кукольный театр! С невольным вздохом печали и сожаления она прикрыла коробку, что ж, детство кончается…

А вот рядом с игрушками обнаружилось кое-что поинтереснее – старинный фонограф. Ева осторожно коснулась заржавелого аппарата, уж не он ли и издавал странные звуки? Щелкнула выключателем сбоку, подождала… нет, никакого результата. Рядом лежали цилиндры, все как один надписанные. Ева взяла первый попавшийся, прочла: «Элис Драблоу» и какие-то даты рядом с именем.

И тут она увидела что-то еще. Нахмурилась, поднесла свечу поближе. Надпись. Прямо на стене, сразу над рядами полок. Слова будто выцарапаны чем-то острым на камне, неровные, непривычно угловатые буквы:

«Моя скорбь будет вечно жить в этих стенах».

Ева дотронулась до нацарапанных слов. Ей хотелось ощутить под пальцами сами буквы, почувствовать не только их, но, возможно, и суть человека, их написавшего. Но камень, чересчур старый и сырой, попросту раскрошился у нее под рукой, и чужие слова боли исчезли, ровно по воде писанные. Слова исчезли, а вот на душе у Евы осталось то же самое чувство горя и беспомощности, что она испытала во сне о больнице.

Невольно шагнув назад, она запнулась обо что-то твердое.

Скрип-скрип, хлоп-хлоп…

Господи, всего-то – старинное кресло-качалка!

Выходит, оно-то и издавало встревожившие Еву звуки? Да, но… кто тогда в ней сидел и качался? И если все именно так, то кто это был и куда он делся? Насколько могла судить Ева, дверь в подвал вела только одна, та самая, сквозь которую она и вошла. Это что же получается – тот, кто скрипел качалкой, и теперь еще здесь?

Сердце бешено заколотилось. Ева подняла свечу, медленно посветила туда и сюда, стараясь достигнуть мрака самых отдаленных теней.

Ого, а в углу-то явно кто-то шевелится!

– Эй?

Снова шевеление, однако на сей раз оно доносится из-за соседнего ряда полок.

– Эй! – повторила Ева, отчаянно надеясь, что голос ее звучит гораздо увереннее, нежели она себя ощущает.

Затаив дыхание, она пошла прямо на звук. Вытянула перед собой руку, стискивающую подсвечник, – нет уж, она выяснит, что тут за чертовщина, как ни страшно приблизиться, – и уставилась за полки.

По полу опрометью пробежала крыса, едва не задев ее.

Ева завизжала, выронила свечу. Та, свалившись на мокрый пол, с шипением погасла, и подвал погрузился в полный мрак. Ева замерла, из груди рвалось тяжелое дыхание. Слышно было, как шуршит где-то поодаль до полусмерти перепуганная крыса.

А потом – это.

Скрип-скрип, хлоп-хлоп…

Кресло-качалка снова начало двигаться.

Ева со всех ног бросилась к двери. Взлетела по ступенькам наверх так быстро, как только могла в кромешной тьме, оступаясь и оскальзываясь почти на каждом шагу. Назад, в кухню, а оттуда – на главную лестницу, в коридор, к себе в постель. Туда, где можно натянуть на голову одеяло и лежать, окаменев от ужаса, какого ей еще не доводилось испытывать когда-либо в жизни.

По крайней мере, теперь она слышала лишь шум волн, набегающих на берег за окнами, да стремительный стук своего перепуганного сердца.

День следующий

Утром следующего дня все было куда лучше.

Солнце, высокое и яркое, выжгло туман, и небо сияло ослепительной голубизной, будто гигантское яйцо малиновки. Повсюду сверкала и искрилась изморозь. Такого прекрасного утра, подумалось Еве, в городе сроду не увидишь.

Они с Джин присматривали за играющими в саду ребятишками. Сад, конечно, повидал лучшие дни, да и окружавшая его колючая проволока мрачно напоминала, что война – вот она, никуда не делась, однако в данный момент детям, похоже, на подобные мелочи было наплевать.

Девочки затеяли игру «я садовником родился», Элфи и Фрейзер носились в догонялки. Смех, крики, веселье – и вот уже страхи, пережитые Евой прошлой ночью, рассеялись, словно клубы тумана – под лучами победоносного солнца.

– А где Эдвард? – спохватилась она.

Джин не отвела взгляда от детей.

– Я велела ему не выходить из дома, пока он не соберется с силами, чтобы заговорить.

Ева не сказала ни слова. Молча развернулась и направилась к дому.

– Оставьте его в покое, – во властном голосе Джин прозвучало раздражение.

Ева остановилась.

– Я всего лишь хочу подготовить классную комнату к занятиям.

Подобному заявлению Джин явно было нечем возразить, так что пришлось ограничиться вполне благопристойным, хоть и чуть резковатым, кивком, и Ева спокойно вошла в дом.

Не успела она добраться до столовой, из-за угла вылетел Том, налетел на нее, едва не сбив с ног. Она чудом удержалась и не упала, и тут на нее точно так же натолкнулся Джеймс!

Оба мальчика замерли как вкопанные, дышат со свистом, на лицах – молчаливая вина и покорность.

Ева грозно уставилась на них сверху вниз:

– И чем это вы тут занимаетесь?

– В салки гоняем, мисс, – ответил Том, – Джеймс водит.

– Все равно так бегать сломя голову нехорошо. – Ева намеревалась уже продолжить нотацию, но вдруг увидела – дверь в детский дортуар открыта. Эдвард сидит на кровати и что-то рисует. Сердце разрывается, он будто в другом мире живет, на одинокой крошечной планете с единственным грустным обитателем!

– Джеймс, – начала Ева осторожно, – вы ведь с Эдвардом раньше лучшими друзьями были, правда?

Мальчик уже и рот открыл, чтобы ответить, но Том метнул в него яростный взгляд и незаметно (впрочем, Ева, конечно же, заметила) наступил ему на ногу.

– Послушай, Джеймс. Я понимаю – все изменилось, но мне бы очень хотелось, чтобы вы снова начали с ним общаться. – Взглядом, интонацией она попыталась донести суть сказанного и до Тома. – В подобных ситуациях любой из нас больше всего на свете нуждается в друзьях. Вы понимаете?

Мальчишки солидно закивали.

– Вы просто представьте себе: а что, если бы вы сами на его месте оказались?

Когда Ева уходила, из последних сил надеялась, вдруг им действительно удастся это представить?

Том

Том понимал: мисс Паркинс от него не в восторге. Ей и говорить-то такое вслух нужды не было, там все ясно было без слов. Почему – он понятия не имел, вот просто не любила она его, да и все тут… ну, по крайней мере, получилось себя в этом убедить.

А вот миссис Хогг – да, тетка была нормальная. Сильная – порядок поддержать умела. Несколько раз, конечно, тростью ему вломила по самое не балуйся, но он не в обиде, без дела не лупила. Ну, больно, понятно, так, самую малость. Жесткая, зато честная, а жесткую честность Том и понимал, и уважал – иначе как бы миру стоять, спрашивается? Примерно так ему и папаня сказал, перед тем как уйти на войну и насмерть там сражаться, а он всю жизнь только и делал, что насмерть сражался, как говорила мама. Насмерть сражаться всю жизнь, по сути, мужику и положено, рассудил Том. А уж порол папаня его от души, куда там миссис Хогг, не спутаешь. В общем, плевать ему, нравится он хорошенькой фифе мисс Паркинс с этой ее сладенькой улыбочкой и хорошими манерами или нет. Реально – плевать. Плюнуть и растереть. Ну и какого черта тогда он сейчас пробирается среди играющих мелких детишек, чтоб исполнить ее просьбу?

Когда Том и Джеймс вошли в комнату, Эдвард и головы не поднял. Сидел, склонившись, на кровати, увлеченно рисовал картинку. Том подобрался и, глянув ему через плечо, рассмотрел у Эдварда на рисунке женщину и мальчишку, стоящих возле дома. Внутри немедленно заныло что-то незнакомое, неприятное. Печаль или злость, зависть или сострадание – убей, не определить, но оно стояло комом в горле и здорово напрягало. А напрягаться из-за чувств Том не любил.

Пару минут он постоял молча, надеясь, что Эдвард соизволит обратить на них с Джеймсом внимание. Эдвард не реагировал, а посему Том выдавил из себя:

– Эй, Эдвард, пошли уже, прошвырнемся тут.

Подергал за плечо – Эдвард почти и не отреагировал, только головой тихонько потряс.

Тому сделалось вовсе скверно. Он ущипнул Эдварда, не сильно, самую малость.

– Да что так? Или ты, может, дружить со мной не хочешь?

Эдвард дернулся, втянул голову в тощие плечи, словно ожидая удара или понимая: что он ни скажет – ответ выйдет неверный.

Том бесился все больше, раздражение уже звучало в голосе.

– Сказано – пошли. Учителка велела.

Глаза Эдварда медленно наполнялись ужасом, он переводил взгляд с одного на другого, словно искал путь к побегу.

Джеймс шагнул вперед, заговорил негромко, сочувственно, с улыбкой, полной симпатии:

– Ты это, не дрейфь, все будет в порядке. Раз уж нас сюда занесло, только и остается что дружить нам всем вместе.

Том сразу заметил: Эдварда эти слова действительно успокоили. Ну вот почему он сам так не может? Чтоб все прочие детишки его любили, чтоб легко с ними сходиться, а? В сердце медленно, но верно нарастала обида. К чему идет, он понимал прекрасно. Скоро обида обратится в злость, а злость, хоть тресни, надо на ком-то сорвать. Да и запросто, потом, может, его больше уважать станут.

Вырвал у Эдварда рисунок – сопляк вскинул на него полные страха глазища, будто его жестоко ограбили, будто отняли нечто драгоценное, жизненно необходимое. Попытался перехватить картинку, и Том с наслаждением отвел руку.

«Вот и славно, – мелькнуло в голове у Тома. – Лучше хоть какая реакция, чем вообще никакой».

– Да верну я тебе, – пообещал он честно, наслаждаясь минутной властью над другим человеческим существом, – сделаешь, что велено, сразу и верну.

Эдвард смотрел на Джеймса, а тому, видно, было настолько совестно, что он и взгляда поднять не мог. Выбора не было, и Эдвард сдался, покорно кивнув.

Том усмехнулся. Прошествовал с рисунком Эдварда в руке в холл. Мальчики последовали за ним.

Принялся спускаться по лестнице, прыгая через ступеньки.

– А ты почему не разговариваешь? – спросил он внезапно.

Эдвард молчал.

Тома осенило нежданной идеей.

– А знаешь, что я думаю? Нам бы это… говорить тебя заставить. Типа, снова. Тогда мисс Паркинс точно в восторге будет.

Обернулся к Джеймсу – тому идея содружества с Томом в подобном начинании явно не нравилась, однако он помалкивал. Потом Тому припомнилось, что Джеймс мисс Паркинс и без того симпатичен, и сама мысль об этом разозлила его еще сильнее. Он спрыгнул с последней ступеньки и, даже не оборачиваясь на остальных мальчиков, пошел по коридору, дергая за все дверные ручки подряд, вдруг удастся найти открытую комнату?

Кто ищет, тот всегда найдет. Вот и Том нашел.

Кочерга

Комната была пустая и пыльная. Мебель из нее вынесли, ничего не осталось, кроме почернелого, покрытого сажей камина и тяжелой решетки, прислоненной к нему.

Тому, полному разочарования и обиды, казалось: даже комнату вычистили для того лишь, чтоб его разозлить сколь можно сильнее.

– Ну, ничего тут нет интересного, – сообщил он прочим мальчишкам.

Джеймс с Эдвардом просунулись в дверь, осмотрелись, Том тем временем уже гордо выражал вслух, до чего, по его мнению, комната попалась нелюбопытная.

И тут Джеймс что-то услышал. Вскинул ладонь – помолчи!

Том зверски не любил, когда ему указывают, чего делать. Собирался уже на сей счет вслух высказаться, а Джеймс снова жестом дал понять: слушай! Том прислушался – и услышал. Кто-то царапался в стену, слабо, но вполне явно. И доносился звук со стороны камина.

Эдвард, не зашедший в комнату и замерший в дверном проеме, развернулся, чтобы уйти.

Том не собирался позволять подобную самодеятельность.

– Погоди, – прошипел, – подмогни-ка нам.

Ухватил мальчишку за плечо и силой подтащил к камину, но помощи не дождался. Эдвард лишь неподвижно стоял и смотрел, словно действия обоих приятелей его вовсе не касались, а может, его и впрямь интересовало лишь то, когда ему рисунок его вернут.

Царапание продолжалось.

Жестом указав Джеймсу помогать, Том ухватился за край решетки и принялся отодвигать ее от каминного проема. Ох и тяжела она была, слишком тяжела даже для двоих детей разом. Тому ничего не оставалось, он прикрикнул на Эдварда грозным тоном:

– Да не стой ты столбом, иди, делай что-нибудь!

Эдвард понимал – угроза есть угроза. Нехотя он присел на корточки и подключился к общей работе. Кое-как, общими усилиями, им удалось отодвинуть решетку, привалить к боковой стенке камина. И они заглянули внутрь.

Там лежала, поджав лапы, мертвая ворона в нетронутом гнезде, окруженная трупиками воронят.

Эдвард с Джеймсом отшатнулись от жуткого зрелища, а вот Том, весьма заинтригованный, глаз не отвел. Похоже, ворона лежала в камине довольно давно, потому что от нее мало что осталось – пернатое тельце усохло изнутри, почти мумифицировалось. А птенцы – те, напротив, лежали так мирно, будто уснули.

Тома как заворожили, ему нравилась близость смерти, смерть притягивала его, сколько себя помнил. Войну ему в этом смысле точно сам Бог послал. Остальные дети боялись бомб, а он дождаться не мог налета. До чего интересно, не знаешь сам: вот ты завтра утром поднимешься из убежища, и что там уцелело, и кто там погиб, а? Том всегда мечтал, чтобы убило кого-нибудь, кого он лично знает, чтобы в ошметки разорвало, а ему, может, удастся взглянуть на окровавленные останки.

Он потянулся к кочерге, забытой у камина, и принялся увлеченно тыкать и шевелить мертвую птицу, поворачивая то так, то этак.

Голова вороны отвалилась.

Остальные мальчишки конвульсивно зажмурились, отдернулись, однако Том, изнывавший от любопытства, не удовлетворился. Потыкав всеми возможными способами в ворону, он понял, что ничего интересного из нее уже не выжать, и перевел внимание на воронят.

– Том, не надо, – пролепетал Джеймс.

– Ой, да заткнись, – огрызнулся Том. Несильно пошевелил мертвого птенца кочергой, и…

Труп зашевелился.

Заорали от страха и изумления все трое, даже Эдвард. И все трое отпрыгнули со скоростью света, а потом мелкими шажками принялись подкрадываться обратно. Похоже, энтузиазм Тома заразил обоих его спутников.

– Ну и что нам с ним делать? – нахмурился Том. Судя по всему, он в кои-то веки вполне искренне не знал, что предпринять.

А Джеймс знал.

– Надо бы мисс Паркинс отнести.

– Ага, только мамаша-то его померла, – с сомнением покачал головой Том.

– Так и что?

Они заспорили, а Эдвард меж тем все смотрел и смотрел на крошечного птенца. Мертвая мать. Осиротевший детеныш. Ничего, Эдвард за ним присмотрит, Эдвард не допустит, чтоб с ним приключилось что-нибудь плохое.

Протянул руки, чтоб бережно взять птенчика в ладони, приветствовать его появление, приласкать, однако не успел. Том со всей силы ударил кочергой. Теперь вороненок был мертв, как и его мать.

Эдвард в ужасе уставился на Тома. У Джеймса буквально челюсть отвисла. Том растерянно переводил взгляд с одного на другого.

– Чего? – выговорил не сразу. Голос у него прерывался, не в пример твердому намерению оправдать свои действия. – Он бы это… все равно бы помер, во.

Рассмеялся, ну наконец-то удалось выбить из мальчишек реакцию. Перестарался, не без того, но всяко лучше, чем когда его вообще в упор не видели.

– Ну вы чего? Бросьте!..

Судя по выражению лиц, Джеймс с Эдвардом придерживались несколько иного мнения. Ну и черт с ними, надоели они Тому. Внезапно ощутив усталость от случившегося, он швырнул кочергу на пол и развернулся, чтобы выйти из комнаты.

– Давай уже, – потянул за собой Джеймса.

Эдвард остался. Смотрел в удаляющиеся спины – и в глазах его медленно собирались слезы гнева и одиночества.