Текст книги "Приключения очаровательного негодяя. Альмен и стрекозы"

Автор книги: Мартин Сутер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Будучи еще богатым человеком, Альмен был чрезвычайно великодушным кредитором. И теперь, в роли должника, он ожидал того же терпения и великодушия от своих кредиторов. Поначалу его надежды на это оправдывались, его прежняя репутация и кредитоспособность обладали долгим последействием. Когда-то у него не было долгов. Он имел положение в обществе, ему многие были обязаны, у него было положительное сальдо, незавершенные сделки. Кредиторы и должники проявляли друг к другу уважение, какое оказывают тем, от кого находятся в зависимости.

Поэтому письмо Дерига представляло собой некое новое измерение. Это был грубый и вульгарный взрыв ярости человека, готового к насилию – представителя вида, с которым Альмену доселе не приходилось сталкиваться. Альмен презирал любую форму насилия. В том числе и вербальную.

Он был не на шутку встревожен. Но к тому моменту, когда полчаса спустя он проснулся после своей сиесты, как обычно удивленный и освеженный, эта тревога превратилась во что-то тихое и далекое.

8

Основатели виллы Шварцаккер, которая тогда еще называлась вилла Одеон, использовали оранжерею для разведения декоративных и полезных растений и для зимовки растений – пальм в кадках и других садовых украшений, не приспособленных к зимним холодам. Предыдущий владелец довел оранжерею до запустения и превратил в нечто вроде сарая и чулана. Но когда вилла перешла к Альмену, он распорядился восстановить ее, поскольку разводил орхидеи. Вернее сказать: велел их разводить.

Пристрастился он к этому, когда гостил в колониальной вилле своего друга в Гватемале. На всех столах, комодах, приспособлениях, во всех стенных нишах и на всех выступах стояли они, всегда свежие, часто оглушительно благоухающие – это неправда, что орхидеи не пахнут, – всех раскрасок и размеров.

Оказалось, что садовник Карлос был не просто садовником, а специалистом по орхидеям, он ухаживал за ними, размножал их и заботился о том, чтобы ко времени своего цветения они попадали в виллу, а после цветения – снова в оранжерею.

Когда Карлос впервые увидел оранжерею виллы Шварцаккер, он сказал в своей официальной манере:

– Дон Джон, это предложение, не более того.

Так вилла Шварцаккер стала во времена Альмена знаменита своими орхидеями.

Но затем ему пришлось прекратить свое коллекционирование, как и отказаться от виллы. Тем не менее Альмен получил выгоду от восстановления оранжереи. В первую очередь от установления современного газового отопления. Благодаря которому просторное, плохо изолированное помещение стало уютным и зимой. Шведская печь, перед которой сейчас сидел Альмен, была роскошью. А роскошь – одна из больших слабостей Альмена.

Сделкой по дому садовника он гордился. Когда ему пришлось продавать, в конце концов, и виллу Шварцаккер – так он ее назвал в честь того пахотного участка, что когда-то заложил фундамент его состояния, полученного в наследство, – в голову ему пришла мысль сделать заинтересованному покупателю скидку, чтобы тот согласился сохранить за ним пожизненное право проживания здесь. На это согласились несколько потенциальных покупателей, но скидку он сделал фирме по доверительному управлению, потому что ему нравилась мысль, что ночами и в выходные он будет здесь один. И еще потому, что глава фирмы был согласен передать ему б о льшую часть книжных стеллажей из библиотеки. Тот был рад освобождению дополнительных стен для своих сменных выставок, которые его фирма устраивала для имеющихся и потенциальных клиентов в рамках событийного маркетинга.

Альмен почти дочитал книжку в мягкой обложке. То был новый детектив подобревшего с возрастом великого Элмора Леонарда. История, которая состояла почти из одних диалогов и не содержала сцен насилия, характерных для его ранних произведений.

Альмен был страстным читателем. Он стал им сразу, как только начал читать. Он быстро заметил, что чтение – это самый простой, действенный и самый красивый способ отвязаться от своего окружения. Его отец, которого он никогда не видел с книгой в руках, проявлял большое уважение к этой страсти своего сына. Он всегда принимал чтение в качестве извинения за многие неисполненные обязанности своего отпрыска. И мать Альмена, постоянно хворая и рано умершая кроткая женщина, о которой у сына сохранились лишь смутные воспоминания, принимала все извинения, какие принимал ее муж.

И поныне Альмен читал все, что подворачивалось ему под руку. Мировую классику, новинки, биографии, путеводители, рекламные проспекты, инструкции по применению. Он был постоянным клиентом многих букинистических магазинов, и уже не раз случалось, что он останавливал такси у помойки и забирал оттуда пару-тройку книг.

Альмен всегда дочитывал книгу, которую начал, до конца, даже если она была плохая. Он делал это не из уважения к автору, а из любопытства. Он верил, что в каждой книге есть тайна, даже если это ответ на вопрос, зачем она была написана. Он должен был разгадать эту тайну. Строго говоря, у Альмена было пристрастие не к чтению, у него было пристрастие к тайнам.

Это свойство сделало его не только постоянным читателем. Ему он был обязан также своей любовью к сплетням. Правда, это была пассивная любовь. Он охотно слушал сплетни, но ему бы никогда не пришло в голову распространять их самому. Альмен был парадоксальным вариантом тактичной тетки-сплетницы.

Из нескольких маленьких, закрепленных на книжном стеллаже динамиков звучала Богема Пуччини в записи с Марией Каллас и Ди Стефано. Хайтек-система Hi-Fi стояла у Альмена в списке предметов первой необходимости, который он в последнее время все чаще вынужден был сокращать. Он не думал, что судебные исполнители в случае описания имущества будут милостиво считаться с этим списком, но твердо положил себе не доводить дело до банкротства.

Стеллажи стояли вдоль стеклянных стен не сплошняком, в нескольких местах Альмен оставил между секциями интервалы шириной метра в два-три, чтобы и сбоку проникало немного света, а вид в красивый сад не был перекрыт полностью. Эти промежутки можно было задернуть шторами, что он сейчас и сделал. Вторая половина дня казалась еще более неприветливой, поднялся ветер, срывал с платанов листья и хлестал в стеклянный фасад потоками дождя. Если погода не улучшится, надо будет завтра попросить Карлоса растопить шведскую печь.

В редком порыве самостоятельности он пошел на кухню и собственноручно приготовил себе чашку чая.

9

Абонемент на оперные премьеры тоже входил в альменский список предметов жизненной необходимости. Только человека, который больше не может себе это позволить, действительно можно считать потерпевшим крушение.

Еще при жизни отца Альмен уже обладал двумя желанными местами в середине партера, в пятом ряду. Отец тогда безропотно инвестировал в это ежегодно свыше четырех тысяч франков, поскольку они проходили по статье расходов на образование сына. Однажды он даже сопровождал сына на премьеру « Волшебной флейты», но вскоре после увертюры ему пришлось покинуть свое место из-за жестокого приступа кашля.

С тех пор два эти места удвоили свою стоимость, но по-прежнему были записаны на имя Йоханна Фридриха ф. Альмена. Правда, с начала этого сезона он переуступил одно из двух мест. Человек из обширного круга его знакомых, Серж Лаубер, инвестиционный банкир, передал ему на руки шесть тысяч франков наличными. Это было предложение, от которого Альмену в его ситуации было трудно отказаться, ведь оно финансировало ему половину его собственного абонемента. Которую он, кстати, задолжал опере с начала сезона, хотя ему никто об этом не напоминал. С такими многолетними абонентами и щедрыми бывшими спонсорами полагалось проявлять терпение.

Вечером этого сырого осеннего дня должна была состояться премьера « Мадам Баттерфляй» Пуччини. Альмен уже предвкушал удовольствие оперного вечера, который он, как всегда, собирался начать аперитивом в «Гольден-баре» и завершить поздним ужином с небольшим меню на Променаде.

На нем был осенний темный костюм от его английского портного, давно оставленного в забвении, и темно-синий, почти без рисунка, галстук под кашемировое пальто дымчато-синего цвета – от его римского портного, также давно заброшенного.

Господин Арнольд в знак приветствия взял у него зонт и открыл дверцу своего «Кадиллака-флитвуд» 1978 года. Альмен был постоянным клиентом господина Арнольда. У того было два такси – «Мерседес-дизель» и этот поблескивающий хромом черный американский лимузин, который он выводил из гаража для таких любителей, как Альмен. А еще он работал для таких клиентов по счету, который выписывался раз в месяц. То, что Альмен в последнее время расплачивался очень уж неаккуратно, он приписывал административным причинам. Человек, ведущий такой образ жизни, не может иметь денежных проблем.

Альмен откинулся на кожаную спинку заднего сиденья цвета красного вина и наслаждался короткой поездкой от квартала вилл до центра города. Господин Арнольд, компактный, рассудительный человек лет шестидесяти, принадлежал к тем таксистам, которые говорят, только если их спросят. Он не обременял пассажиров своими политическими, мировоззренческими взглядами или автодорожными историями. Это Альмен ценил едва ли не выше, чем любовно ухоженный интерьер дорогого авто.

Они медленно скользили по мокро блестящему слою из красных тормозных огней, белых огней фар и уличных фонарей. Мимо освещенных витрин спешили тени прохожих и их зонтов. Самым громким звуком внутри машины были короткие перебои в работе одного из стеклоочистителей всякий раз, когда он возвращался назад.

– А что, такие «дворники» еще бывают в продаже? – спросил Альмен, чтобы поездка проходила не совсем уж в полном молчании.

– Нет. Приходится самому вырезать вручную. И если резина попадется слишком твердая или если полоска слишком узкая, происходит вот такое. Вас это раздражает?

– Совершенно не раздражает, – заверил Альмен.

– А меня таки да. Это почти сводит меня с ума. – Господин Арнольд испуганно замолчал после своего неожиданного откровения.

Альмен еще дважды подтвердил, что ему, пассажиру, это действительно не досаждает и его вопрос был чисто технической природы.

Вскоре после этого машина остановилась перед «Гольден-баром». Альмен поставил свою подпись на квитанции за поездку, дал Арнольду хорошие чаевые, и тот проводил его под своим зонтом через тротуар ко входу.

10

«Гольден-бар» возвели в шестидесятые годы в полном соответствии со своим названием – с обильным применением золота. Полки для бутылок покоились на золотых полосах, бар и высокие табуреты были окаймлены золотым, зеркала и картины висели в золоченых рамах, пепельницы и вазочки для снеков – позолоченные, потолок и стены оклеены золотой фольгой. Дым и время приглушили блеск этого золотого избытка и затемнили его, придав заведению теперешнюю солидность.

Альмен был завсегдатаем этого бара. Бармен, вошедший в года испанец с более чем сорокалетним опытом и целой галереей таких же потемневших латунных памятных медалей, выигранных в международных барменских состязаниях, тотчас при появлении Альмена начал отмерять в шейкер с помятыми боками и кусочками льда внутри текилу, ликер «куантро» и лимонный сок.

Перед началом оперного спектакля Альмен всегда выпивал два коктейля «Маргарита». Они приводили его в полное ожидания, счастливое и снисходительное настроение. Он сел на высокий табурет и кивнул бармену. Тот с улыбкой кивнул в ответ, обернул шейкер салфеткой, чтобы защитить руки от холода, и принялся встряхивать его. В том непостижимом ритме, который и составлял половину тайны его легендарного коктейля.

Бар был полон. Люди, зашедшие сюда после работы, в бизнес-костюмах, и первые посетители премьеры. Некоторых из них Альмен знал в лицо и кивал им. Его премьерного субарендатора, Сержа Лаубера, не было видно. Обычно они встречались здесь и потом вместе шли в оперу через дорогу. Но случалось, что тот опаздывал, и тогда они встречались уже на своих местах.

Состарившийся на службе барный пианист играл Where and When , как всегда, когда Альмен сидел в баре. И, как всегда, Альмен послал ему стакан домашнего вина, который старик, не прерывая игру, заговорщицки поднял за его здоровье.

Бармен принес свежий теплый миндаль и вторую «Маргариту». Альмен не упускал из вида входную дверь. Посетители, входившие сейчас, были несколько запыхавшимися, и с их зонтов капало. Альмен с досадой подумал, что надо было, как когда-то в прежние времена, попросить господина Арнольда подождать. Проклятая экономность.

Он уже подписал счет и положил чаевые для бармена на позолоченный поднос, когда в бар вошла женщина. На ней было зеленое норковое манто длиной до середины икр, платиновые волосы острижены под пажа, на губах – вишневая помада, а на глазах – черные очки от солнца, которые она теперь, в сумрачном баре, приподняла и осмотрелась, ища кого-то. Неожиданно она улыбнулась и шагнула к Альмену.

– Должно быть, вы Джон, – сказала она, протягивая ему руку. – А я Жоэль. Большинство говорит Жожо.

Альмен сполз с барного табурета и держал в своей ладони сильную руку в зеленой перчатке. Он был уверен, что никогда не видел эту женщину.

– Идемте, нам уже пора, – сказала Жоэль.

Должно быть, вид у Альмена был растерянный, потому что она рассмеялась.

– Ах, извините, у меня билет Сержа, он сегодня не может прийти.

Альмен взял свое пальто и последовал за женщиной. Перед баром ее поджидал молодой человек с зонтом. Он проводил сначала ее, а потом его сквозь теперь уже проливной дождь к лимузину «Мерседес», припаркованному наполовину на тротуаре – с включенной аварийной сигнализацией.

Во время короткой поездки до Оперы Жоэль пила виски со льдом из холодильного ящика, вделанного в спинку заднего сиденья, и курила сигарету. Альмен отказался и от того, и от другого. Ей хватило времени, чтобы рассказать, что она живет в Нью-Йорке, но сейчас приехала в гости к своему отцу. Он выхаживает ее после ее омерзительного развода.

11

Когда у гардероба Альмен помог своей спутнице снять манто, оказалось, что она в честь мадам Баттерфляй одета в кимоно.

– О, кимоно, – вырвалось у него, и он обыскал взглядом пол в поисках люка, куда бы ему можно было провалиться сквозь землю.

– Как раз в тему, – просияла Жоэль и сделала маленький пируэт.

Альмена спас гонг.

Ей было ближе к сорока, чем к тридцати, не особенно красивая женщина, но она наловчилась это скрывать. Челка, слегка начесанная у корней, падала до самой переносицы, прикрывая ее низкий лоб. Маленькие, близко посаженные, но чудесного изумрудно-зеленого цвета глаза были увеличены размашистой линией подводки для век. У нее была красивая мальчишеская фигура, и двигалась она – даже в давке устремившихся к своим местам зрителей – с грацией танцовщицы.

Уже во время увертюры ее ладонь легла на колено Альмена. В первом акте она добралась до его ширинки.

12

Жожо храпела. Она лежала на спине в своей гигантской кровати, и из ее полуоткрытых, уже не таких вишневых губ вырывались эти не очень дамские шумы.

Не то чтобы ей это совсем не подходило, думал Альмен. В ходе вечера она проявила себя не по-дамски во всех смыслах слова. Еще никогда в жизни – а его жизнь в этом отношении была бурной – женщина не набрасывалась на него с такой ненасытностью, как эта платиновая блондинка из Оперы. На заднем сиденье лимузина, под взглядом шофера в зеркале заднего вида, ему еще как-то удавалось отбиваться от атак Жожо. Но когда они вошли в холл большой виллы на берегу озера, он безропотно дал ей утащить себя вверх по широкой лестнице и затем в спальню, какие бывают у примадонн, как добычу львицы.

Там она раздела одновременно себя и его, бросилась с ним на кровать, заглотила его и отдавалась ему с доселе неведомой ему необузданностью.

Сразу после этого она впала в беспамятство сна и вскоре начала храпеть.

Альмен лежал, опершись на правый локоть, и разглядывал ее. И хотя свет был приглушен розовым абажуром, он отмечал теперь следы жизни с избытком солнца, с нехваткой сна, с избытком удовольствий и недостатком любви. Он чувствовал, что с ним происходит то же, что всегда происходило в таких ситуациях: симпатия, на которую он себя уговорил и без которой не мог очутиться с женщиной в одной постели, куда-то испарилась. Он разглядывал эту постороннюю женщину рядом с собой без малейшей нежности. И на сей раз вышло даже хуже, чем всегда: он чувствовал себя использованным и злился за это на нее.

Он встал и пустился на поиски туалета.

13

В спальне было две двери. Через одну они вошли, тогда вторая, должно быть, вела в ванную. Он открыл ее, нашел выключатель и включил свет.

Он стоял в большой ванной комнате из черного мрамора с умывальным столом на две раковины, стеклянной душевой кабинкой, старомодной джакузи в форме почки и еще двумя дверями. Умывальный стол был завален косметикой, зеркальные шкафчики стояли нараспашку, в них царил хаос из тюбиков, баночек, бутылочек, коробочек и упаковок с медикаментами.

На ванном табурете подле душа лежало мокрое черное махровое полотенце, в джакузи валялось еще одно, на краю ванны висели предметы нижнего белья и одежды. Туалета он здесь не обнаружил. Должно быть, тот скрывался за одной из следующих дверей.

Альмен открыл первую наугад. Она лишь наполовину приоткрылась, упершись в какую-то мебель, которая ей мешала. Он включил свет и протиснулся в комнату мимо запиравшего вход шкафа-витрины.

Туалета здесь не имелось, но по размеру комната оказалась не меньше спальни Жожо. Должно быть, когда-то здесь тоже была спальня, и ванная была у них общей. Теперь на месте бывшей спальни устроено выставочное помещение.

Свет исходил из скромных застекленных витрин – таких же, как та, что загораживала дверь. Витрины были сгруппированы как аквариумы вокруг одинокого кожаного кресла, перед которым стоял маленький стеклянный стол.

Их содержимое состояло из коллекции стекла в стиле модерн. Вазы, лампы, чаши. Без всякого сомнения – даже для Альмена, который не особенно разбирался в стекле стиля модерн – все они были творением легендарного Эмиля Галле.

Альмен не боялся оказаться застигнутым. Они в доме одни, об этом он осведомился у Жожо еще в холле. Поэтому он не спеша все осмотрел, немного дольше задержавшись перед группой особенно красивых предметов.

Пять вазочек в форме широко раскрытых чаш. Их стекло было либо совершенно непрозрачным, либо полупрозрачным – в кремовых тонах золота, ржавчины, льда, снега, корицы, серебра, лакрицы и какао. Каждую из них украшала большая стрекоза с золотыми глазами, одна не походила на другую, но все были таковы, будто бы их на лету поймали в такую вазочку, когда стекло еще было жидким – и они увязли в нем.

Все пять предметов обладали совершенной формой и красотой, внушающей благоговение.

Альмен оторвался от созерцания, выключил свет и вернулся в ванную. Он попытал счастья с другой дверью и нашел там туалет.

14

Он лежал на спине и вполглаза рассматривал слабо освещенный ночной лампой лепной потолок. Жожо, которую он про себя снова называл Жоэль, все еще храпела. Он уже дважды пытался повернуть ее на бок. В первый раз она застонала, ненадолго перестала храпеть и снова повернулась на спину.

Второй раз она его оттолкнула и при этом угодила локтем в правый глаз. Ему пришлось встать и промыть глаз холодной водой, чтобы не опух. Теперь он снова лежал, сделав из мокрой тряпочки компресс, и проклинал Жоэль, Лаубера и себя самого.

Он бы давно ушел, если бы дождь не продолжал лить как из ведра и если бы он знал, где находится и куда вызывать такси. Но во время поездки сюда он был так занят тем, что отбивался от Жоэли, что совсем не следил за дорогой.

Его мобильник показывал чуть больше трех часов ночи, когда он решил все-таки уйти. Где-то же должен в этом доме заваляться какой-нибудь конверт с адресом, журнал или что-то в этом роде.

Он собрал свою одежду и отправился в ванную. Глаз выглядел зловеще – покраснел и немного припух.

Когда он одевался, его злость на шлюху, как он теперь мысленно называл ее, нарастала. Он смотрел в зеркало, видел себя в своей помятой, перепачканной губной помадой рубашке, видел заплывший глаз и чувствовал себя этаким жиголо, которого послали к черту, не заплатив.

Вместо того чтобы вернуться в спальню и оттуда через коридор покинуть дом, он открыл дверь к выставке стекла и тщательно вытер сухой протирочной тряпкой обе дверные ручки. Он вытер и выключатель и снова включил свет. Без колебаний направился к витрине со стрекозами. Она была заперта, но в замочной скважине торчал ключ.

Он открыл витрину и взял одну из вазочек. Самую красивую, на его вкус. На молочном фоне выделялась карамельно-коричневая стрекоза, тело ее было черным, как ванильная палочка, а крылья носили цвет и рисунок черепахового панциря. Ножка вазочки в самом толстом месте имела сапфирово-синий наплав, который на равных расстояниях пресекался четырьмя крупными бусинами с белыми прожилками. Предмет лег на ладонь Альмена тяжело и прохладно. Он запер витрину и оттер отпечатки своих пальцев.

На обратном пути в ванной комнате он завернул свою добычу в одно из черных полотенец, выключил свет и пошел назад в спальню.

Теперь она лежала на боку и храпеть перестала. Альмен на цыпочках прокрался к выходу. Когда он поравнялся с кроватью, она села в ней, выпрямилась и заикаясь пролепетала:

– Что-что-что?

Альмен замер.

Тогда она сказала:

– Ах, так, – и снова упала на подушки. Она опять лежала на спине. Альмен подождал, пока не услышал ее храп. И тихонько вышел из комнаты.

15

Его гостеприимная хозяйка вчера в спешке оставила включенным весь свет; коридор и лестничная клетка были ярко освещены. На ступенях валялись ее туфли на каблуках костоломной высоты, в середине зала, словно пристреленный зеленый пушной зверь, ее норка, неподалеку – его кашемировое пальто, не так элегантно разлитое, как ее мех, а сложившееся кучей, как пустой мешок.

Альмен поискал у гардероба, там, где в таких домах обычно лежит почта, какой-нибудь конверт с адресом. Но ничего не было.

Двери, ведущие в другие помещения, все были закрыты. Он не осмелился их открывать и зажигать там свет – из страха, что его кто-нибудь увидит снаружи. Как знать, нет ли там за окнами отдельного дома для персонала, откуда просматривается вилла. А без света в чужом доме он ничего бы не нашел.

Вилла располагалась на улице, тянувшейся вдоль озера. Нетрудно было догадаться, что называлась она «Озерной». Таким образом, ему оставалось выяснить только номер дома. А номер крепится обычно на входе в дом или при въезде на участок.

Альмен открыл тяжелую дверь дома. Толстые плети дождя блестели в свете, вырвавшемся из холла. В укрытии под козырьком он тщетно оглядел дверные рамы в поисках номера дома. Он надел пальто и взял зонтик из стойки у гардероба. Осмотрелся, куда бы ненадолго припрятать черный махровый сверток с вазочкой, но потом на всякий случай прихватил его с собой.

Капли тяжело барабанили по зонту. Альмен пересек гравийную подъездную площадку и в слабом свете нашел дорогу, должно быть, ведшую к воротам. Они находились метрах в пятидесяти от дома и оказались незаперты. Там, на правом столбе, наполовину скрытый живой изгородью из туи, стоял номер, белый на синей эмали: 328б.

Улица, которая, скорее всего, называлась Озерной, по левую руку тянулась прямо, как стрела. А справа она вскоре терялась из вида за пологим поворотом. Там теперь показался свет фар, быстро приблизился и высветил занавес дождя своим галогеново-голубым потоком света.

Альмен притаился за живой изгородью и ждал, когда машина проедет мимо.

Это короткое интермеццо вернуло Альмена в реальность. Что он тут, собственно говоря, делает? В своем ли он уме? Неужели он хочет ускользнуть из дома с украденной вазой Галле и надеется остаться непойманным? Завтра же пропажа будет обнаружена, и на кого, кроме него, может пасть подозрение в краже? Ты что, потерял разум, Фриц?

В своих очень редких самообвинениях Альмен всегда называл себя «Фриц», как раньше называл его отец.

Альмен еще немного постоял, пригнувшись за живой изгородью под проливным дождем и размышляя. Потом он сунул черный сверток между плотными густыми ветвями туи и пошел назад в дом.

16

Альмен проснулся в чужой постели один. Постельное белье было атласное, дневной свет фильтровался плотными гардинами, место рядом с ним было еще теплым. Ему не понадобилось много времени, чтобы вызвать в памяти все события последних часов.

Дверь ванной раскрылась, и сквозь полуприкрытые веки Альмен увидел, как Жоэль – как он называл ее теперь из тактических соображений – выспавшаяся, свежая и приведенная в порядок – вошла в спальню. Он сомкнул глаза. Она энергично раздвинула шторы. Он слышал, как ее шаги приближаются. Ощутил ее тяжесть на матраце. Почувствовал аромат новых духов.

– Просыпаясь, я могла бы поклясться, что тебя здесь уже нет.

Губы у нее казались мягкими, а ее губная помада пахла, как дорогая пудра.

17

Час спустя они сидели рядом за столом, где было место еще для двадцати четырех гостей, и пили кофе. Перед ними стояли остатки обильного завтрака, к которому они едва прикоснулись: круассаны, сливочное масло, мед, конфитюры, апельсиновый сок, нарезка, яйца, мюсли, лосось, доска с набором сыров. Их обслуживала одна женщина – и сразу удалялась. Приходила она, только если Жоэль нажимала на маленький пульт, лежавший рядом с ее тарелкой.

Они находились в обеденном зале виллы, окна которого выходили на веранду, в сад и далее на озеро. Дождь уже кончился, но тучи висели все еще низко, отражаясь в черно-серой воде озера.

Помещение, как и весь дом – за исключением комнаты Жоэли, – было обставлено со вкусом. На всем здесь лежала печать слабости хозяина к стилю модерн, да и сама вилла происходила из того времени.

Отец Жоэли, Клаус Хирт, был финансист. Хирт контролировал через свои финансовые компании несколько предприятий страны. Сам он никогда не появлялся на публике; когда ему приходилось выступать в печати, публикацию всегда сопровождала одна и та же фотография, на которой он представлял собой мужчину средних лет. Возраст, давно уже оставленный позади.

Альмен еще ни разу не встречал его, но теперь знал, что они оба приблизительно одинаковой комплекции. Свежая рубашка подошла ему, только воротник был немного великоват. Жоэль дала ему эту рубашку со словами:

– Забери ее, у моего отца их сотни.

– Не могу же я носить рубашку с инициалами К.Х., – открестился Альмен. – У меня есть собственные.

– Тогда выбрось ее. Или используй для протирки обуви.

Освещение позднего утра было неблагоприятно для макияжа Жоэли. Теперь он не вязался с цветом ее лица, в отличие от вчерашнего вечера, когда Альмен видел ее в «Гольден-баре», в опере, в лимузине и в спальне. Макияж неприятно выделялся на этом фоне. Нанесение, структура, пигментирование и переходы были заметны – как на картине, которую рассматриваешь со слишком близкого расстояния. Несмотря на это, выглядела она хорошо. Дело было в ее излучении – излучении человека в хорошем настроении, а возможно, и счастливого. Альмен льстил себя подозрением, что причина в нем. Не обязательно в его личности, а скорее в том факте, что он не сбежал на следующее утро, а оказался еще тут. Может быть, это случалось с Жожо не так часто.

В ходе всего завтрака в их разговоре возникали все более продолжительные паузы. Это был род пауз, которые у пар предшествуют обычно признаниям, предложениям и объяснениям в любви. Но Альмен всякий раз лишал тишину ее значительной весомости, пуская в ход целенаправленную банальность. На сей раз он прибег к такой:

– Красивый дом, кстати.

Жожо реагировала на альменовские риторические акты саботажа все резче, как кошка, которой спугнули мышку.

– На мой вкус тут многовато стиля модерн. Я больше не могу это видеть. Но у моего отца к нему страсть. Он способен часами сидеть на одном месте и гипнотизировать вазу. Из-за этого его покинули две женщины. И я не могу ставить им это в вину.

– Созерцать красоту – в этом есть что-то медитативное, – задумчиво заметил Альмен. Его замечание вновь вызвало у Жоэли одну из многозначительных пауз.

Альмен посмотрел на часы:

– Я сейчас закажу такси, у меня договоренность о встрече. – Он достал мобильник из нагрудного кармана, но Жоэль прикрыла его ладонь своей.

– Я отвезу тебя.

– Очень мило, но не нужно.

Она так и забыла свою руку на его ладони и смотрела ему в глаза.

– Нет, нужно. Так я буду с тобой чуточку подольше.

Это вообще не входило в планы Альмена. Правда, таким образом он покидал дом с доказуемо пустыми руками, но они ему опять-таки требовались для того, чтобы во время всей поездки на заднем сиденье лимузина, под брошенными украдкой взглядами шофера в зеркало заднего вида, отбивать атаки Жожо.

18

Альмен не был автолюбителем. Когда-то он, правда, выучился водить машину и до сих пор обладал правами – многократно сложенной бумажкой, где на сгибах уже не читался текст, но водить машину самому он считал таким же недостойным делом, как исполнять всякую работу, которую кто-нибудь другой за плату сделает лучше.

По этой причине у него не имелось своей машины. Но для того, что ему предстояло нынешней ночью, он не мог делегировать вождение никому другому. Так он оказался в этом черном «Смарте», одолженном у одного знакомого.

Вести автомобиль собственными руками было уже достаточно смешно, а тут еще и сама машина анекдотична. И делать это так, как делал он – скрючившись, судорожно вцепившись в руль, – казалось сплошным позором. Но у него не было выбора, «Смарт» – единственное транспортное средство, которое его знакомый, товарищ по учебе, открывший собственное рекламное агентство, мог сегодня ему предоставить.

– Да ты не захочешь его возвращать, – заверил тот, вручая ему ключ и садясь в «Порше Кайен».

И вот он ехал – после унизительного перемещения через центр города – по бесконечной улице вдоль озера. Жоэль дала ему адрес виллы. Он попросил ее об этом, когда они остановились у ворот виллы Шварцаккер. Она заключила из этого, что он хотел бы снова ее посетить, отцепилась от него и даже не стала настаивать на том, чтобы ненадолго зайти в дом вместе с ним.

– Но свою виллу ты мне в следующий раз обязательно покажешь, – сказала она на прощанье.

Ночь была без дождя, но угольно-черная. Компактный, низкий покров туч все еще удерживал свою позицию над городом и окрестностями. Было два часа утра, движения почти никакого. Он давно миновал номер 200. Участки становились все больше, нумерация все причудливее. Последняя табличка, которую он смог различить, была 276. С тех пор он ехал мимо многих ворот без номеров, различая фронтоны и щипцы крыш за старыми деревьями, флаги, тополиные аллеи.