Текст книги "Совесть короля"

Автор книги: Мартин Стивен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

Сэр Эдвард замер в своем кресле, переводя взгляд то на Грэшема (кстати, тот как ни в чем не бывало продолжал четко и ясно излагать свои мысли), то на распластанное на полу бесчувственное тело Овербери. И дело было даже не в том, что нашелся человек, рискнувший дать отпор – и какой! – сэру Томасу. Кок поразился той стремительности, с какой этот отпор был дан. Это из-за нее сэр Эдвард утратил дар речи, не говоря уже о том, что впервые за многие годы в нем шевельнулся страх. А ведь, признаться честно, он уже почти забыл, что это такое. Все произошло столь быстро, что Кок не успел ничего толком рассмотреть. Овербери, обнажив шпагу, двинулся на Грэшема. Тот, казалось, даже не шелохнулся, лишь слегка отклонился в сторону. Сэр Томас бросился вперед, а сэр Генри ловко подставил ему подножку. В результате нападавший потерял равновесие, а потом рухнул на пол, крепко приложившись лицом. После этого Грэшем совершенно спокойно вновь поудобнее уселся в кресле и продолжил свои речи, словно ничего такого особенного и не произошло. В дверь вбежали слуги. Сэр Генри не удостоил их взглядом – даже того парня с перевязанной головой, который наверняка не удержался от злорадной ухмылки, увидев на полу поверженного Овербери. Кок знаком велел им выйти вон.

Вскоре оба собеседника обратили внимание на то, что сэр Томас зашевелился, постепенно приходя в себя.

– Вам следует допросить слуг Овербери и Карра, чтобы подробно выяснить обстоятельства, при которых пропали письма. А я поговорю с мастером Шекспиром, хотя это наверняка напрасная трата времени. Тем не менее, сделать это придется.

– Рукописи не столь важны для нас, – резко возразил Кок. – Всякие пьесы не нашего ума дело. В отличие от писем.

Сэр Эдвард демонстрировал феноменальную способность отодвигать в сторону неприятные факты, убирать их с глаз подальше, чтобы они не мешали ему делать главное дело. И все же… не послышалась ли в его тоне некая преувеличенная небрежность, когда он заявил, что пьесы не представляют особого интереса? Грэшем тотчас мысленно отметил их возросшую значимость.

Сэр Эдвард Кок окинул Грэшема колючим взглядом. Он и раньше считал сэра Генри чем-то вроде занозы в боку – еще в те времена, когда Сесил настоял на том, чтобы Грэшема поставили в известность по поводу пропавших бумаг, пусть даже лишь с целью использовать его втемную, чтобы добиться задуманного. Кок тогда нехотя дал согласие на участие в расследовании сэра Генри, полагая, что последний не что иное, как живая приманка. Теперь же «приманка» со всей откровенностью заявила о себе как о человеке опасном. В сердце сэра Эдварда закрался безотчетный страх. Все-таки кто здесь хозяин? Кто кем распоряжается? Он Грэшемом или Грэшем им?

– Вы слушаете меня, сэр Эдвард?

Тон сэра Генри был в высшей мере учтив. С Коком же случилось то, чего всю жизнь он учил себя ни в коем случае не допускать, – мысли его унеслись в сторону от разговора. Мысленно разразившись проклятиями, сэр Эдвард заставил себя сосредоточиться.

– Нам с вами нужно понять одну вещь.

– Не могли бы вы уточнить, какую именно? – произнес, вернее, прошипел Кок.

– Я ни на единое мгновение не поверил, что мне рассказали всю правду. Но поскольку я полагаю, что сэр Роберт, перед тем как отойти в мир иной, наверняка поведал ее вам, то надеюсь, вы мне ее сообщите.

– Вы так полагаете? – огрызнулся Кок.

– Полагаю, мне рассказали часть правды, но далеко не всю. Я верю в существование писем, я готов поверить, что они, а также некие рукописи театральных пьес были украдены. Думаю, эта пропажа способна ввергнуть в неприятности некую высокопоставленную особу. А еще полагаю, что мне недоговаривают что-то важное. При этом от меня ждут, что я должен вычислить и найти вора, поскольку вы сами или не желаете, или не можете взяться за расследование.

Слова Грэшема были столь близки к правде, что Кок невольно вздрогнул.

– Именно это я и хотел сказать, – произнес сэр Генри, заметив, как дернулся собеседник. – Повторяю, обычно мне удается добраться до правды. Вы с Сесилом полагали, что я как та стрела, которую можно запустить в нужном направлении. Увы, стрела оказалась ястребом, смертельным оружием, наделенным своим собственным разумом.

Кок никогда не любил ястребов. Сосредоточенность на жертве, холодный, пронзительный взгляд, нежелание отвлечься на что-то постороннее – все это вызывало в нем ощущение собственной ущербности, злило и раздражало, наполняло яростью, которую он был не в силах сдерживать.

Овербери застонал и потер лицо. Его тут же вырвало кровью. Он попытался подняться на ноги, однако вновь рухнул на четвереньки.

– Впрочем, не переживайте по этому поводу слишком сильно, – бросил Коку Грэшем, мельком взглянув на поверженного сэра Томаса. – Случается, ястребов тоже убивают. Кто знает? Вдруг на этот раз удача мне изменит?

Кок постарался не выдать своих истинных чувств, хотя в душе вознес к небесам молитву, чтобы на сей раз так оно и вышло. Пусть удача изменит этому наглецу.

– Кстати, сэр Эдвард, – произнес Грэшем и встал, намереваясь уйти, – в этой комнате стоит какой-то дурной запах. – Он едва заметно кивнул в сторону Овербери. – Такое впечатление, что у вас здесь что-то гниет. Или это просто одна из ваших гончих так одряхлела, что постоянно портит воздух.

В комнате не было никаких гончих. Кок считал, что держать собак в доме – значит разводить грязь и беспорядок.

– Такие животные опасны. Хотя они по-своему полезны, однако способны заразить хозяина своими хворями.

Сэр Генри стряхнул с рукава дорогого бархатного камзола пылинку.

– Если их сразу не приструнить, не указать им на свое место, то лучше держать подальше от себя. На безопасном расстоянии.

С этими словами Грэшем вышел. Вслед ему уставились две пары глаз, в которых читалась неприкрытая ненависть.

* * *

Наконец Овербери дополз до стола.

– Я… я… я… – заикаясь, произнес он.

– Не могли бы вы хотя бы раз помолчать? – прошипел сэр Эдвард. Как ни странно, сэр Томас Овербери умолк. – Грэшем опасен. Еще как опасен. Вы сами видели, до какой степени. Одному Богу известно, зачем вы настраиваете против себя всех и каждого.

Овербери икнул и повесил голову.

– Зачем нам сдался этот Грэшем? – промямлил он, шлепая разбитыми губами. – Если он так… опасен, как вы говорите, зачем пригревать на груди змею?

«Сэр Томас, вы когда-нибудь слушаете кого-то, кроме себя? – подумал Кок. – Хотя бы раз в жизни прислушались к тому, что говорят другие люди?»

– Сэр Генри нужен нам потому, – терпеливо произнес он, словно разговаривал с малым ребенком, – что кембриджский книготорговец – не кто иной, как Кристофер Марло. Кит Марло. Больной. Сифилитик, который восстал из гроба, одержимый манией мщения по отношению к тем, кто предпочел бы видеть его мертвым, и тем, кто отправил его в изгнание.

Сэра Томаса Овербери вырвало прямо на стол. Желто-зеленая рвота забрызгала сваленные кучей документы. Ему мгновенно стало легче. Он выпрямился, готовый, несмотря на разбитый рот, говорить дальше. Однако Кок его опередил, хотя в нос ему бил едкий запах блевотины:

– Марло горит отмщением. Он задумал уничтожить короля, монархию, вас, меня. Кит вернулся в страну, имея при себе привет из прошлого, и привет очень, очень опасный. Он украл эти чертовы письма – у вас, сэр Томас! – и теперь, фигурально выражаясь, в его пушке стало больше пороху. А еще у него есть рукописи. Марло хочет увидеть свою треклятую пьесу…

– «Падение Люцифера», – прохрипел сэр Томас. По какой-то неведомой ему самому причине он запомнил название.

– Именно, – подтвердил сэр Эдвард, глядя на другого поверженного и окровавленного Люцифера. – Марло надеется увидеть ее на театральных подмостках, будучи убежденным в том, что она подтолкнет чернь к мятежу…

– Чушь! – фыркнул сэр Томас и потрогал губы. – Пьеса не способна поднять народ на бунт!

– Вот как? – язвительно улыбнулся Кок. – А когда мой славный, но теперь мертвый лорд Эссекс поднял мятеж, разве не черпал он силы в «Ричарде Втором»? Иначе зачем, по-вашему, он потребовал, чтобы в театре поставили пьесу этого выскочки Шекспира? И пусть мятеж провалился, но уловка сработала – пьеса не на шутку взбудоражила народ.

– Боже праведный! – воскликнул Овербери. – Как мне лихо! Душа болит.

– Мне кажется, сэр Томас, – произнес Кок, – у вас болит везде, где только может болеть. А Грэшем нужен нам, потому что мы не можем найти Марло. Сесил полагал, что если мы натравим сэра Генри на Кита, то Марло сам набросится на него, как похотливый старикашка на пышнотелую шлюху.

Овербери вновь поднял голову.

– И он убьет его? – В его голосе слышалось едва ли не вожделение.

– Не исключено, – ответил Кок и скривился, глядя на то, как сэр Томас чертит по столу узоры желтой жижей собственной рвоты. – Но скорее, он просто выманит Марло из его логова и сам падет от его руки. Что станет удачей для нас. Правительство останется непричастным к этому случаю.

– То есть мы уповаем на то, что Марло набросится на Грэшема, как беззубый старикашка на вторую, молодую, жену?

Кок недавно женился вторично, на молоденькой девушке, которая оказалась настоящей вертихвосткой. Неожиданно Коку стало понятно, почему так много людей не прочь убить сэра Томаса Овербери. Нет, лучше пропустить его слова мимо ушей, решил про себя сэр Эдвард. Заносчивый выскочка Грэшем показал, как это делается. Не обращай внимания – и все.

Палец Овербери застыл посреди некоего причудливого орнамента из рвоты. Большинство начерченных им рисунков были похожи на наконечники стрел, отметил про себя Кок. Сэр Томас с гордым видом поднял голову, но эффект портила размазанная по всему лицу и запекшаяся на бороде кровь. Однако самому Овербери, похоже, все было нипочем. Ведь его не просто избил и унизил противник, чего раньше с ним ни разу не случалось. Он уже успел выбросить сей прискорбный факт из головы. Не исключено даже, что Овербери заставил себя позабыть боль. Былая гордыня вернулась к нему, словно не было ни унижения, ни крови. Жаль, что в этот момент рядом с ними нет Грэшема. Тот наверняка бы отметил, что воздействие удара длится не так уж и долго, и обратил бы на это внимание Маниона, для которого в первую очередь существовали вещи, которые можно съесть, выпить или с которыми можно переспать. Кроме того, слуга пребывал в уверенности, что все неисправное – в том числе и характер представителей рода человеческого – можно починить посредством методичных, осторожных, с умом наносимых тумаков.

– Но кто гарантирует нам, что один из них убьет другого? Грэшем? Подонок. Шпион. Двурушник.

– Ему ничто не мешало отправить вас на тот свет, сэр Томас! – заметил Кок ледяным тоном.

Какую-то секунду сэр Томас Овербери хранил молчание. «Помоги нам всем Господь», – подумал про себя Кок. Они выпустили на свободу разбушевавшуюся стихию, и все для того, чтобы выйти на след Кита Марло. Ради надежды, что эти две стихии обезвредят одна другую, на карту поставлено буквально все. Пусть Грэшем отыщет Кита Марло и убьет его. Тогда источник бед будет уничтожен навсегда. А если Марло убьет Грэшема, то единственный человек, способный отыскать правду, окажется мертв, а единственный человек, кому правда известна, раскроет себя, и его тоже будет нетрудно убрать с дороги.

Так что они на верном пути. Однако почему же при мысли о Грэшеме ему в душу закрадывается страх?..

Глава 8

…внутри деревянного О…

Уильям Шекспир. «Генрих V»

26 мая 1612 года

Театр «Глобус»

Дождь шел всего лишь несколько минут, пока Грэшем и Манион находились в доме Кока. И хотя это был легкий дождик, а не ливень, он прибил пыль, и на крышах домов теперь играли и переливались крошечные алмазы солнечного света.

Манион вопросительно посмотрел на сэра Генри. Тот почему-то остановился и, задрав голову, рассеянно смотрел на небо, после чего, к великому удивлению слуги, резко развернулся и зашагал в другом направлении. Манион инстинктивно огляделся по сторонам. За ними не было никакой слежки, во всяком случае, ничего подозрительного с первого взгляда он не заметил. Ни внезапного интереса к шагающему по улице джентльмену и его кошельку, ни многозначительных кивков или переглядываний, ни прохожих, которые бы «случайно» столкнулись на узкой улице с Грэшемом, чтобы незаметно срезать с пояса тяжелый кошель. Успокоившись, Манион устремился вслед за хозяином.

Они шагали к «Глобусу», круглому сооружению без крыши и потому открытому всем стихиям. День начинал клониться к вечеру, дневное представление уже завершилось, толпа схлынула, постепенно начали сгущаться сумерки.

– Что мы здесь забыли? – пробормотал Манион. Он никак не мог взять в толк, зачем идти в театр, если спектакля нет. Действительно, какой интерес в пустом здании?

– Просто посмотрим, – рассеянно произнес Грэшем. – Поводим носом, и все.

Он подумал, что «Глобус» внешне чем-то напоминает крепость. Его несложно оборонять. Двери можно пересчитать по пальцам – для того чтобы любой, кто проходил внутрь, не забывал оплатить вход. Высокие внешние стены обходились практически без окон.

В это время дня нужды в фонаре еще не было, но если бы его кто-то зажег, то свет наверняка мерцал бы красноватыми бликами в сгущающихся сумерках. Грэшем подошел к одной из дверей первого яруса. Бревна были толстые, но изрядно траченные временем, растрескавшиеся и сухие. Сэр Генри взялся за железное кольцо и дернул. Та стена театра, где располагалась сцена, сильнее выделялась своим белым цветом на фоне подступавшей темноты. Между замком и щеколдой имелся небольшой зазор, которого достаточно для короткого ломика, вздумай кто взломать дверь. А вот даже самый грубый напор она наверняка бы выдержала. Стояла тишина, особенно заметная после толкотни и гама большого города на другой стороне реки. Грэшем подождал, слушая, как клацанье металла эхом отдается по пустой громаде театра. Никакого движения. Ни единой души.

Он вопросительно посмотрел на Маниона.

– Я слышал, кто-то недавно убил здесь сторожа? – спросил тот. – Хорошо, что они усилили охрану.

Манной задумчиво сплюнул себе под ноги и присмотрелся, желая убедиться, что слюна чистая. Удостоверившись, что все в порядке, он потуже застегнул ремень и посмотрел на хозяина в ожидании дальнейших указаний.

Вдвоем они пустились в обход театра. Другие люди на их месте первым делом попытались бы найти фонарь или хотя бы слуг, чтобы те охраняли их. Положив руку на рукоятку шпаги, Грэшем шагал своей привычной беззаботной походкой, огромный Манион выглядел весьма внушительно. Любой запоздалый прохожий, случись ему натолкнуться на эту парочку, наверняка бы решил, что в охране они не нуждаются.

Казалось, театр был пуст. Внутри ни души. Как и во всех больших сооружениях, которые оживают, когда внутрь входят толпы народа, сейчас в нем царила жуткая гробовая тишина, будто здесь дремал некий огромный зверь. «Почему некоторые здания словно дышат историей, впитав в себя события, которые произошли в их стенах, – подумал Грэшем, – в то время как другие, внешне не менее внушительные, оставляют нас безучастными при всем своем величии?»

Странно. Никаких признаков нового сторожа. Или он, напуганный недавними событиями, затаился внутри, побоявшись выйти на шум? И что, собственно, произошло здесь в ночь убийства? Оставалась ли входная дверь незапертой, случайно или преднамеренно? Позвал ли кто сторожа к двери, и знал ли он того, кто его позвал? А может, тот, кто напал на бедного привратника, уже находился внутри театра?

Да, сколько вопросов, и все пока без ответов, вздохнул Грэшем. Впрочем, вопросы были всегда. Сэр Генри научился ставить заслон на пути половодья мыслей, чтобы они не овладевали им, научился ограничивать себя одним вопросом, отметая другие, пока не находил ответа. Что касается «Глобуса», то никаких ответов у него не было. По крайней мере, пока. Королевская труппа явно не рассчитывала, что кто-то рискнет повторить попытку взлома, иначе сторожа стояли бы на каждом шагу. Недостатка в желающих не было – любой уличный забияка или бывший солдат за звонкую монету с удовольствием взял бы на себя обязанности стража. Возможно, тут и кроется разгадка? Не означает ли это, что владельцы труппы знают наверняка, что попытка взлома не повторится?..

– Хотите, чтобы я вызвал лодку? – предложил Манион с надеждой в голосе.

Это был самый быстрый способ добраться до дома. Слуга терпеть не мог ходить пешком, даже больше, чем не любил мыться. При его росте на нем не было и унции жира. Грэшем не раз задавался вопросом, как этому драчуну удается сохранить тело двадцатилетнего юноши – тем более что Манион никогда не утруждал себя физическими упражнениями.

– Давай, – согласился сэр Генри, хотя и был по-прежнему погружен в размышления о том, как мало нового он узнал.

А за его спиной, безмолвная и загадочная, высилась пустая громада театра «Глобус».

Глава 9

Середину человечества нам никогда не узнать, только оба конца.

Уильям Шекспир. «Тимон Афинский»

25 июня 1612 года

Грэнвилл-колледж, Кембридж

Зимой в Кембридже холодно и сыро. Холодные ветра налетают сюда будто из самой Сибири. Над рекой по утрам висит туман, придавая окружающему пространству некую загадочность, как снег придает ощущение волшебства. По ночам при ясном небе луна высвечивает холодным сиянием стены и шпили колледжей, буквально купающихся в ее белом свете. А стоит выпасть снегу, как они превращаются в величественные памятники неотразимой красоты.

А летом, даже в самый яркий день, воздух бывает густ и тяжел, словно отравленный прибрежными болотами. Повсюду с жужжанием носятся наглые мухи, готовые усесться на кусок мяса, даже если вы уже насадили его на нож и поднесли ко рту. Река скорее напоминает зловонную сточную канаву; густые волны шлепаются о днища лодок, оставляют темные следы на ярко раскрашенных бортах. Порой запахи и воздух становятся просто невыносимыми. Грэшем не раз бывал свидетелем тому, как люди замирали на месте, стоило кому-то чихнуть. Чума не раз заглядывала Кембриджу через плечо, и чиханье было одним из первых признаков заразы.

Грэшем вернулся в свои комнаты в Грэнвилл-колледже – те самые комнаты, которые он занял еще в те дни, когда его богатство начало стремительно расти, а вместе с ним процветать колледж. Полки здесь делал деревенский плотник – грубые, но зато крепкие и надежные, они не прогибались под весом книг и бумаг, которых накопилось за эти годы немало. Впрочем, сэр Генри сомневался, что приглашенный на сегодняшний вечер гость обратит хоть какое-то внимание на книги. Да и вряд ли он даже обучен читать.

Пламя свечей обычно скрывало самые разные грехи. В случае Лонг-Лзнкина оно их безжалостно обнажало. Мерцающие блики, игравшие на его лице, подчеркивали многочисленные изъяны и неровности кожи. Лицо это было изуродовано двумя или тремя огромными нарывами, напоминавшими кратеры вулканов. Стоило Лонг-Лэнкину повернуть голову, как по лицу пролегали длинные тени. Зубов во рту не хватало, а те, что сохранились, обрамляли собой черные пустоты, подчеркивая их, а ничуть не скрывая.

– Не знаю, – произнес он. – Просто не знаю.

Он посмотрел на остатки эля в круглой кружке, предложенной ему Грэшемом. Лонг-Лэнкин никогда не пил вина. Возможно, он считал эту привычку недостойной себя.

– Давай попробуем еще раз, – произнес Грэшем. – Постарайся вспомнить. Как выглядел этот книготорговец?

– Я уже сказал, что был пьян. На ногах не стоял, все глазья залил. Да я бы родную мать не узнал, даже сунь она мне в рот свою сиську.

– Лонг-Лэнкин, – обратился к нему Грэшем, не скрывая отвращения, – прошу тебя, давай обойдемся без подробностей твоего грудного вскармливания.

Почему-то никто не называл этого человека Лонг или Лэнкин. Для всех он был просто Лонг-Лэнкин. В одно слово. Его не разделить на два. А еще он всегда пьян, и память у него дырявая.

– Послушай, – произнес Лонг-Лэнкин. – Это дело проще пареной репы.

Говорил он с уверенностью человека, который от начала и до конца прошел путь пьяницы. Трезвый. Слегка захмелевший и чуть тепленький. Пьяный. Очень пьяный. Упившийся в грязь. Лишившийся чувств. Пришедший в себя и мучающийся тяжким похмельем. Снова слегка опьяневший.

Он был… человек. Весь такой перекореженный, съеженный, скукоженный, в общем, настоящий карлик.

– Лонг-Лэнкин, – перебил собеседника Грэшем. Терпение его было на исходе. – Это вряд ли поможет мне его найти. Честно говоря, я не замечал, чтобы Кембридж был наводнен перекореженными карликами, которые выдают себя за книготорговцев.

– Пьесы!.. – воскликнул Лонг-Лэнкин. Он явно что-то вспомнил. Очевидно, ощущение это было для него в новинку, и он был жутко доволен. На изуродованном лице заиграла улыбка. А еще Грэшем отметил про себя, что из двух нарывов на шее торчит по волосу.

– Пьесы?

– Ну да… он сказал, что что-то там делает с пьесами.

– И что же конкретно он делает с пьесами? – спросил Грэшем, заинтригованный подобным признанием. Куда только подевалась охватившая его скука!

– Он сказал… сказал… – Память вновь изменила собеседнику, потухнув, как свеча, которая, прежде чем погаснуть, на мгновение озаряется ярким пламенем. – Он сказал, что хотел бы, ну, в общем… чтобы студенты поставили одну из них. Ну, как они обычно это делают.

Лонг-Лэнкин мог не объяснять дальше. Грэшем знал, как такое обычно бывает. В прошлом году беспорядки длились дня два, а все потому, что пришедшие на спектакль в Тринити-колледж студенты Джонс-колледжа оказались на улице по причине нехватки мест. Тогда учащиеся Джонс-колледжа предприняли попытку силой прорваться внутрь, а студенты Тринити-колледжа принялись бросать в них камнями с крыши и всем, что только могли отыскать в привратницкой. Спектакли в Кембридже – вещь взрывоопасная.

Да, хорошего мало… От Лонг-Лэнкина пользы почти никакой. Он смог лишь подтвердить, что некто выдает себя за книготорговца, как-то связанного с театром. Грэшем вздохнул, выволок из комнаты плохо соображающего гостя, после чего уселся в кресло с высокой спинкой. Именно в такие моменты он острее всего ощущал свое одиночество. Впрочем, это ощущение ему даже нравилось. Своего рода роскошь, часть его солидного состояния. Большинство других преподавателей обычно селили вместе с собой трех-четырех студентов: хозяин квартиры спал на кровати, студенты – на переносных койках.

Итак, неожиданно в Кембридже объявился некий человек, фальшивый книготорговец. Однако тем немногим людям, кому он представился, не было известно ни о каких письмах короля к своему любовнику. Разговоры с ними он вел исключительно о пьесах.

Пьесы. Театр. Имеет ли это какое-нибудь отношение к политике? Или все дело лишь в самих пьесах? Точно известно лишь одно – это имеет прямое отношение к власти. Потому что в конечном итоге все имеет отношение к власти. Грэшему в срочном порядке требовалось освежить свои впечатления о театре. Он и его семья отправятся на представление.