355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Марта Кетро » Хоп-хоп, улитка » Текст книги (страница 1)
Хоп-хоп, улитка
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 00:14

Текст книги "Хоп-хоп, улитка"


Автор книги: Марта Кетро



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Марта Кетро
Хоп-хоп, улитка

Часть первая
Детский альбом. Похороны куклы

Папе, Стасу, коту и мужу – с любовью

Кажется, я убила кыргыза. Позвонили на мобильник из какого-то криминального отдела и попросили прийти завтра. Я страшно возбудилась и потребовала встречи прямо сейчас. Ровно за час успела принять ванну, высохнуть, одеться, проехать на метро до «Октябрьского поля» и дойти до конторы минута в минуту. Задали потрясающий по красоте и актуальности (для начала марта) вопрос: «А что вы делали в ночь на двадцать шестое декабря?» Оказывается, в соседнем квартале нашли тело и проверили все звонки из этого района, произведенные в четыре часа утра. И кто же вытащил счастливый билет? Ну конечно, именно это время я выбрала для того, чтобы позвонить мужу в мастерскую. По версии следствия я выскочила из дому, сбегала на Водную, убила кыргыза и кинулась оголело хвастаться. Абсолютно нелогично, на мой взгляд. Если бы у меня возникла фантазия получить к завтраку свеженького кыргыза, не было бы нужды ходить так далеко – у нас ими вся улица кишит, подметают они ее постоянно. Да и около «Алых парусов» целый вагончик запасен. А шлепать за ними через реку… Хотя я, конечно, могла его туда отнести, чтобы замести следы. Но я, скорее, бросила бы его в воду по дороге.

Задали еще много толковых вопросов:

– А почему вы так быстро к нам пришли?

– Из любопытства.

– А вдруг это лохотрон какой-нибудь?

– Но вы же из милиции!

– А я вам по телефону удостоверения не показывал!

– А я домохозяйка. У меня опыта нет.

– Так вас что, никогда по такому вопросу не вызывали?! Никогда?!

– Не-а.

– А вы позвонили мужу сейчас, чтобы сказать, что идете к нам?

– Нет, а надо было?

– А кому-нибудь говорили, куда идете?

Тут я струсила.

– А почему в ту ночь не позвонили мужу с городского?

– Это для него дороже.

– А почему не спали так поздно?

– Стиль жизни такой.

– Давно ли вы замужем?

– Да.

– А муж автослесарь?

– Нет.

В общем, мы друг друга не убедили.

Теперь меня, наверное, посадят.

* * *

Позавчера ходила в театр поработать костюмером. Это было настоящее развлечение. Меня там называли девочкой… «И какую-то женщину, сорока с лишним лет, называли своею девочкой милою». А семнадцатилетняя костюмер (именно так, без «ша», для почтительности, и к «службам» принято обращаться на «вы») снисходительно объясняла мне тонкости профессии.

Во время спектакля актеры либо бьются в истерике, либо ходят с мрачными минами, все в творческом процессе. Причем, чем меньше роль, тем больше работы лицом.

Подруга зазвала только разложить реквизит, а потом коварно отправила за сцену заботиться о короле. Я-то думала, что это по традиции второстепенный персонаж, а оказалось – главный. Все время крутился на сцене и менял туалеты.

Когда первый раз к тебе, в темноту кулис, влетает мужик, ослепший от разницы освещения, как-то попадает в рукава и, в шапочке набекрень, убегает, это очень страшно – кажется, что сейчас опозоришься, подашь ему плащ наизнанку и сорвешь спектакль (нет! Сорвешь Спектакль!). А потом постепенно понимаешь: даже если вместо королевского плаща натянешь на него свой жилет с лисичкой, ничего ужасного не произойдет.

Во-первых, никто ничего не заметит, а во-вторых, если и заметит, на спектакле сидит человек двадцать, и «вся Москва» все равно об этом не узнает.

* * *

Недавно вернулась из магазина с очередной порцией одежды и обнаружила, что в шкафу сложилась совершенно невыносимая обстановка: старые вещи любовно развешаны на плечиках, а новые скомканы и валяются внизу. Пришлось исправлять ситуацию, скомкав старые тряпки и развесив новые. Моль была в недоумении. А я пришла к выводу, что вся моя одежда делится на довольно отчетливые группы, например:

1. Вещи, купленные, когда я замерзла.

2. Вещи, купленные, когда нет того, что хочется и/или нет денег.

3. Вещи, купленные, когда я счастлива, но когда я счастлива, я почти ничего не покупаю.

4. Вещи, купленные в отчаянии.

5. Подарки.

В первой группе нашлось семь или восемь свитеров. Все они пушистые, девственно синтетические и оттого недорогие. Когда однажды по телевизору мне сообщают, что на улице +2, я одеваюсь соответственно, а если потом оказывается –10, то крышу сносит совершенно. Тогда забегаю в какой-нибудь метрошный ларек, а то и в секонд-хенд и покупаю за десять баксов полиэстровое счастье под кодовым названием «тепленькое». Оно потом никогда больше не надевается и лежит в шкафу вечно, потому что моль его не ест.

Вторая группа тоже весьма многочисленная. Вот я иду в «Бенеттон» за длинной черной юбкой, а возвращаюсь из «Террановы» с оранжевым платьем, носить которое невозможно. Вещи, купленные «вместо», обычно очень дешевы и чертовски сексуальны. Именно поэтому их нельзя надевать никогда, да и сидят они плохо. Но в момент покупки вас охватывает какая-то нездоровая игривость, а кроме того, кажется, что если сейчас уйти с пустыми руками, то это будет знаком, что все радости мира не для тебя. А дома невозможно понять – как? Как это можно было принести в семью? До сих пор меня шокирует коричневая кримпленовая юбка из стока и атласный леопардовый лифчик на веревочках – вообще непонятно откуда, но твердо помню, что за шестьдесят рублей. И розовый сарафан-юбка-шорты (ах, не спрашивайте…)

Самая крошечная группа. Когда я счастлива, я вообще ничего не покупаю. Но есть у меня одна полосатая футболка… Мы гуляли по Кутузовскому, банально держась за руки, и вся моя жизнь была сосредоточена в общем пространстве между нашими ладонями – единственном общем пространстве, которое у нас когда-либо было. И он решил зайти к маме, а на мне в тот момент была маечка, которая сверху постоянно сползала с плеч, а снизу едва прикрывала подвздошную впадину. О бюстгальтере при обширном декольте речи быть не могло, поэтому, когда я поднимала руки… в общем, к маме в таком виде было нельзя. И вот мы заглянули в какой-то подземный ларек, где я прикрыла срам сине-желто-зеленой футболкой соответствующего качества. Позже я износила ее до дыр.

Подсчитывая количество одежды в этой группе, понимаешь, что последние полгода я была феерически несчастна, и это заставило меня прикупить несколько по-настоящему хороших вещей. Когда прошлого не вернуть, а будущего не существует, ты именно здесь и сейчас выбираешь единственно правильную одежду. Никаких грязных мыслей по поводу того, что «зимой я толстая, ага, а летом оно будет висеть, а это на мне лопается сейчас, и вдруг я вообще никогда не похудею…», нет, только я и спокойные добродетельные тряпки из «Бенеттона», «Сислея» и, может быть, нечто экзотически-лиловое из «Моргана». Потому что становится понятно: сейчас сердце мое разбито, но это дивное белое платье, эта кофточка с грамотно скроенной спиной – это навсегда. В один из самых страшных дней своей жизни я купила в Питере дивный бюстгальтер, сотканный из зеленого кружева и чьих-то неуемных фантазий. На тонких бретельках, слегка приоткрывающий соски, он делает грудь прекрасной до пресечения дыхания, смотришь на это все и думаешь: «Ну хоть это…» Рискованно, конечно, но если он будет слишком жестоко напоминать мне о том дне, я его ритуально сожгу, что тоже неплохо.

Ну да. Я всегда подозревала, что меня никто не любит. Подарки у меня только двух типов.

Во-первых, это старые вещи моей любимой подруги, потому что она так мне нравится, что хочется донашивать ее одежду и быть похожей на нее хоть в этом. Вот только рост, вес, масть и вообще пропорции у нас отличаются настолько, что все эти тряпочки я храню в шкафу в отдельной кучке и никогда не трогаю. Зато из них не уходит запах ее синего «Голуаза».

А во-вторых, один-единственный сарафан, любовно выбранный моим мужем в магазине, адрес которого он скрывает. Могу сказать, что эту вещь пришлось отдать той самой подруге, которая выступает в нем во время уличных шоу, где эксплуатирует имидж белого клоуна.

* * *

Было так: моя киска обожает забираться вверх по дверному косяку и медленно, с ужасным звуком, съезжать на когтях по обоям – ну развлекается так, животная бессмысленная, что с нее взять… И после трех лет этих ее игрищ обои в коридоре превратились понятно во что. Перед восьмыммарта я сказала мужу, что вполне конкретно и определенно хочу получить в подарок новые обои в коридор. И вот он измерил стены и в МЖД торжественно принес мне две палки обоев и орхидею. Ага. Я как приличная честно перетерпела праздник, но в воскресенье с утра перетаскала всю мебель в комнату и яростно принялась сдирать старые обои. Это муж мне сказал, что поверх клеить нельзя. Похоже, кроме него, так никто не считал, на стенах обнаружились, по крайней мере, три древних слоя и еще газета «Правда». Но я сделала это, содрала кожу на пальцах, и кошка решила, что я обезумела, но – сделала. В понедельник муж не смог заняться ремонтом, но клятвенно пообещал во вторник. И вот. Проснувшись в полдень, позавтракав, приняв ванну и проделав еще тысячу китайских церемоний, он приступил. Ну, то есть попытался. Во-первых, мы узнали, что рулон обоев шириной не метр, как предполагалось, а 53 см, поэтому двух палок нам в любом случае не хватит. Потом оказалось, стены комнаты так хитро скроены, что в некоторых местах нужен кусок в 2.50, а в некоторых – 2.60. А это значит, просто разрезать десятиметровый «обой» на четыре части не получится. Мы немного поспорили (если честно, поорали) и сделали, как он сказал. Потом состоялся намаз клея. Муж, как правильный стахановец, ввел научную организацию труда – решил намазать все сразу, а потом клеить. А намазанные куски временно складывал вчетверо, как написано на коробочке с клеем. Я сидела в кресле и громко-громко, изо всех сил молчала. Потом он начал лепить обои на стену, но тут нас ожидал сюрприз – (все догадались, какой) – сложенные куски намертво склеились между собой и отказались «легко разъединяться», как было обещано в инструкции. Пришлось их немного порвать, парочка ушла в утиль, но это было не важно, потому как все равно на все стены не хватало. И вот он быстренько присобачил, что смог, и сказал, что страшно и невыносимо торопится, и вообще. Как только за ним закрылась дверь, обои стали с тихим шорохом отставать от стены и сворачиваться в трубочки. Кстати, очень красиво драпируются. И вот я сижу в комнате и, честно говоря, боюсь выходить в коридор. Шестнадцатого придет квартирная хозяйка, а я совершенно не представляю, что ей сказать про весь этот ужас на стенах…

Исходя из нового опыта, прихожу к выводу, что ремонт – это грязно, дорого и ужасно нервно. Про то, что его нельзя закончить, а можно только прекратить, все знают. Но если вам надоел ваш брак, а принять решение о разводе как-то не хватает духа, начните ремонт, и, уверяю вас, всё произойдет легко, как открыть бутылку итальянским штопором – раз, и вы уже расстались.

* * *

– Приходи завтра в театр, – попросила подруга. – У нас будет «зложопая кошерная леди», поможешь. «Надо же, – подумала я, – как широко шагнул современный театр». Позже оказалось, что спектакль называется несколько иначе, но я уже была заинтригована. Чувствуя себя Настоящей Работающей Женщиной, завела будильник на одиннадцать утра. Поднявшись в неслыханную рань, в два уже смогла выйти из дома. В качестве еды взяла с собой «ужин затюканного костюмера» – кедровые орешки и кусочек плесневого сыра. По-моему, очень скромно.

Так вот, привнесенный в название эпитет полностью оправдался. Спектакль и правда оказался какой-то… недобрый… Актрисы страшно нервничали. Одна, например, главная героиня обогатила мой лексикон новой коммуникативной конструкцией «в п…ду бля» – это выражение она использовала то ли в качестве обращения, то ли формулы вежливости, то ли еще с какой сакральной целью, но все ее фразы непременно его содержали. Где-в-п…ду-бля-платок? Я задумалась над правильным ответом: если формировать его по законам английского языка, то нужно отвечать «не знаю-бля-в п…ду», наверное? Пока я думала, она с криками скидывала с ног туфли, и эти остроносые снаряды буквально свистели над головами. Потом она в судорогах натянула платье и следующие пять минут медленно расчесывала волосы. В партитуре спектакля сцена называлась «быстро переодеть актрису». Это был нормальный рабочий момент, как мне позже объяснили.

Собственно, спектакль поразил мое воображение чудовищной неполиткорректностью. За первоисточник бралась пьеса Шоу «Пигмалион», только здесь вместо превращения девушки «из низов» в аристократку русскую женщину перевоспитывали в еврейку. То есть она из неполноценной нации, а из нее человека сделают. Она торговка пивом, а ее в конце второго действия в ресторан пустят. И вроде даже в Израиль – в красном бархатном платье и павлово-посадском платке. Насчет Израиля не поручусь – под конец старалась не слушать. Они там все время шутили, причем в каком-то гнусном стиле: вроде бы никакого юмора «ниже пояса», но неизвестным способом им удавалась генерировать пошлость запредельного уровня, как именно – загадка, которую мне не разрешить, потому что мои эстетические предохранители перегорели еще на слове «коммуняка» в середине первого акта.

Персонал тоже отличается оригинальностью. С одной стороны, исполненный надменности старший костюмер, который протягивает истеричному актеру тысячную купюру со словами «пойдите и купите себе чистых носков». А с другой – директор театра, полчаса бегавший вокруг меня с криками «смотрите не сожгите!», пока я смиренно гладила хлопковый медицинский халат. Для справки – сжечь его можно, только если забыть на нем утюг на полчасика, но все равно никто не заметит, потому что халат уже весь покрыт пятнами и ожогами от сигарет.

Питаются они там совсем уж странно: мацой с плавленым сырком, только плесень на нем, в отличие от моего бри, выращена не унылыми французскими сыроварами, а образовалась натуральным, экологически чистым способом.

В общем, завораживающее место, но сомневаюсь, что оно мне подходит.

Во-первых, кроме праздничной стороны, вроде ведения спектакля и обслуживания главных героев, есть еще ежедневная рутина, например, стирка, глажение и массовка, которая теряет свои вещи, как осенний лес – листву: регулярно, обильно и неотвратимо. А виноват, естественно, костюмер.

Во-вторых, у меня все-таки недостаточно высокая самооценка, чтобы без ущерба для нее заниматься работой горничной и прачки.

В-третьих, всеобщая банальность персонажей меня огорчает. Там все «классическое» – классические «театральные старики», классическая «главная героиня», даже монтировщики и те кажутся принятыми на роль классических монтировщиков: один большой, громогласный, всеми уважаемый матерый театральный крыс, а второй – типичный «пьющий интеллигент», который матерится шестистопным ямбом («Какая б…дь кладет свой веер в люльку?!»), а после спектакля заунывно играет на флейте в опустевшем театре.

Мне почему-то не хочется наниматься на роль классической костюмерши, которой актрисы говорят «девочка» и посылают за сигаретами, а потом поверяют свои сердечные тайны.

* * *

Сегодня в пять утра я проснулась с отчетливым желанием – прижаться щекой к гудящей от напряжения опоре моста, пасущего на спине стада машин, и рассказать, что я счастлива. Возможно, тогда у меня было чувство, что сказать мосту – значит, сказать городу. Но отчего-то стало безумно важно, чтобы несущая конструкция из металла и бетона знала, что счастье – есть.

* * *

После двух пустых вечеров подряд я становлюсь похожа на грустную птицу. И думаю о старости. Это вопрос самооценки – как жить без ежедневной конфетки в виде смазливого отражения в зеркале? Хотелось бы прочитать какую-нибудь книгу об этом, и не из тех, в лиловых обложках, «Самооценка после климакса: как выжить и не впасть в депрессию», а мемуары какие, что ли. Ведь есть же, наверняка есть женщины, встретившие старость с достоинством, без карминных губ, розового боа и дюжины пластических операций. И способные об этом написать. Только я о них ничего не знаю.

* * *

В прошлый понедельник меня укусил грустный спаниель. Он сидел за решеткой детского сада и смотрел на пустую коробку, стоящую на улице. Я придвинула ее поближе, чтобы он смог дотянуться, но, понятное дело, моя тимуровская душа этим не удовлетворилась, а решила спасти его от какой-нибудь смерти, для чего и протянула ему руку, каковую он немедленно укусил. Потом негромко сказал «аф».

Я, гордая собой, отправилась домой, промыла рану мирамистином, а потом принялась с упоением хвастаться перед знакомыми. К сожалению, в припадке воображения употребила слово «бешеный». С моим мужем немедленно случился приступ аналогичного тимуровского альтруизма, и он принялся спасать от смерти уже меня, а я по врожденной мягкости характера не догадалась его вовремя укусить. Он повез меня в больницу! А там нас отправили в другую! А там… Огромная белая медсестра надела мне на руки и на ноги манжеты, а к груди пристегнула какие-то присоски, от которых до сих пор остались пять чрезвычайно неприличных синяков. Позже сказали, что они называют это «ЭКГ». Потом несколько часов делали четыре прививки со всякими проверками на аллергию и назначили еще несколько и анализы… Так что я теперь амбулаторно бешеная, завтра в семь утра пойду на второй укол. Колют безумно больно, да еще когда я услышала разговоры персонала… У них там айкью какой-то нечеловеческий, они двадцать минут вдвоем высчитывали, что из двух ампул по пять единиц нужно вкатить шесть, а четыре придется вылить. Когда услышала эти их дебаты, безумно, до ледяного пота, испугалась. Сейчас как вмажут, думаю, не сосчитавши, какой-нибудь тройной дозой, да еще ампулы перепутают. Но вроде бы спаслась. А кто виноват? Ну не спаниель – точно и не я. Это все муж мой, как узнал, что у бешенства инкубационный период до года, так и озверел. Спятим, говорит, от одного ожидания.

* * *

В сущности, мужчины несчастные существа. Длинные волосы, крошечное шерстяное платье, черные колготки и туфельки на шпильке. Собственно, все. Началось с того, что в метро за мной кинулся юноша, тащивший за руку дебелую блондинку: «Вот, Машуня, как люди одеваются!» Машуня: «Да она же худая!» Он: «Ты немного плотнее, но юбочка в складочку – и все!» В вагоне я забилась в самый угол. Без приключений удалось добраться только до перехода на Пушке, потом следом поплелся седой мужчина. Дошла до начала Тверской, встретила его взгляд и спросила: «Что, мини-юбка?» Он сказал, что исключительно сочетание цветов (всего лишь песочный с шоколадным). Дальше приключений не было, потому что он не отходил ни на шаг. Ну не считать же, в самом деле, приключением чашку кофе в компании юриста. Я ехала в его машинке домой и думала: неглупый, обеспеченный человек, вчера из Кельна, бросается за стандартным женским набором, как лемминг, очертя голову. Что взять с более простых душ, не евших слаще морковки, не видевших краше жены в халате? Да они же невменяемы! Как с этим можно строить семью, рожать детей и вступать в имущественные отношения, если всякая встречная юбка… Не-е-ет. Каждая из нас бесконечно одинока, потому что самый преданный, самый тонкий, интеллектуальный и влюбленный партнер – всего лишь мужчина.

* * *

С начала весны я чувствую себя удивительно счастливой. Поэтому была весьма удивлена, когда мой муж сказал, что в последнее время я превратилась в тупое агрессивное животное. Судя по всему, счастливый человек именно так и воспринимается ближними: молчит, улыбается, часто хочет есть, все время куда-то уходит, а при попытке выяснить куда, с небесной невинностью посылает всех к черту.

История о горячей воде

Это длилось почти два года и вот завершилось. Я должна рассказать об этом, иначе оно задушит меня, и я умру с красным лицом. А это некраси-и-и-иво.

Примерно полтора года назад у нас закончилась горячая вода. В одночасье перестала течь мощной струей, а стала тоненько капать. Чтобы набрать ванну, нужно было ждать полтора-два часа, и к моменту наполнения вода успевала остыть. Мыть посуду сделалось совершенно невозможным, не говоря уже об оргазме с помощью душа.

Естественно, я попросила мужа позвать слесаря (с целью добычи горячей воды, а не оргазма). А он сказал – ну нет, они нам тут все разворотят (с целью добычи оргазма? нет, воды), вскроют пол и выдолбят стены, потому что трубы надо менять. Будем жить так. И мы жили. А потом я собралась в Питер и попросила его «все-таки сделать что-нибудь с этим» в моё отсутствие. Вернувшись, застала все как было. И тут со мной что-то такое произошло… ужасное, а потом я обнаружила себя, выкрикивающую посреди кухни нечто, мне несвойственное. «Неудачник, тупица, ничтожество, – вопила я. – Импотент», – добавила, подумав. И как-то так эта мантра сработала, что сегодня, проснувшись в полдень, он вызвал слесаря. Через сорок минут все было кончено. Слесарь сказал, что у нас в квартире откололся кусочек входного вентиля.

– Надо трубы менять? – с надеждой спросил муж.

– Не-а, – ответил слесарь, вытащил обломок и закрутил все обратно.

Вода пошла. Я спросила мужа – не стыдно ли? Говорит, стыдно. Не хочешь ли принести какие-нибудь извинения? Ах, извините-извините, сказал он и сбежал работать.

А я сидела с удивительным лицом и думала: годы… это длилось годы. Множество напоминаний, мелких ссор, последняя сухая истерика… Сотни часов, потраченных на наполнение ежедневных ванн для меня и для него. Купание в полуостывшей воде. Мытье посуды собственными слезами. Не говоря уже об оргазмах. А теперь я чувствую только опустошение. Нет, мне еще есть чего хотеть в жизни: на кухне газ подтекает, в коридоре вздулся паркет. Но это все такие мелочи по сравнению с неявственным пока, но постоянно растущим чувством: кажется, он меня не любит…

* * *

Давным-давно я спросила любимое существо, как оно, собственно, предохраняется. «Головой», с достоинством ответило существо. «Бля, – подумала я ненормативно, – бля-бля-бля». И тут же перевела вслух: именно этого я и боялась. Когда была маленькой девочкой, предохранялась с помощью тонкого ломтика лимона, который товарищ по играм сворачивал зонтиком и засовывал мне во влагалище перед половым актом. Считалось, что это создает кислую среду, от которой сперматозоиды маст дай. О ЗППП я в то время не знала. Чуть позже моему милому кто-то рассказал о прерванном половом акте, и стало гораздо легче, потому что от него не так щиплет. А потом я узнала о ЗППП. На практике. Удивилась несказанно… Ну и позже было со мной всякое: ядреные, дурно пахнущие гели, таблетки с абразивным эффектом, как у пемолюкса, мирамистин, разъедающий нижнее белье, молитва и воздержание (я имею в виду – после, чтобы пронесло). Но чтобы вот так… Головой… Он, видите ли, думает, прежде чем кого-то трахнуть. Учитывая, что в его постели был трафик, как на Калининском проспекте в два часа дня, ясно, почему у него постоянно отсутствующее лицо – это он мыслил напряженно. Нет, я, конечно, понимаю, мужчины – они логики. Если хорошенько все обдумать, то почти наверняка с тобой не случится ничего плохого… Следовало тогда поговорить с его мамой, что ли. Мальчик совершенно не подготовлен к взрослой жизни. Почему-то считается, что, научив ребенка писать в горшок, надевать колготки и держать ложку в правой руке, можно выпускать его в большой мир: в детский сад, в школу и на секс. Это не так. Не обученный контрацепции ребенок опасен для окружающих!

* * *

Сегодня меня чуть не растерзали кабаны и медведи. И не где-нибудь, а на Лосином острове. А было так. Мы отошли от домика лесника буквально на полкилометра и обнаружили кучку интересного дерьма. Мой друг, почетный индеец и Малый Джедай Второго Круга, потянул своим изысканным носом и сказал: «Где-то поблизости ходит крупный зверь, тише». И мы осторожно пошли след в след. По дороге он тихонько рассказывал, как нужно спасаться от волка, – засунуть ему в пасть левую руку и, пока он ее ест, в состоянии болевого шока замочить его правой. Впрочем, дерьмо знатный следознатец определил кабаньим, а как воевать с кабанами, он еще не придумал, поэтому лучше их просто не пугать. Мы прошли вдоль весьма говорливого ручья (оказывается, это не метафора, когда вода бежит через камешки, звук завораживающий) и оказались среди трех сосенок. И тут я тихонько выдохнула: «Ведмедик!», потому что сосенки были украшены абсолютно недвусмысленными следами когтей. Над головой моего спутника, то есть примерно на двухметровой высоте, белели ровные глубокие полосы, на которых уже выступила, но еще не засохла смола. Нашлись два отпечатка лап под деревом глубиной сантиметров пять, а длины такой, что я сказала: «Какой-то он СЛИШКОМ крупный», а друг, мысленно померившись членом с обладателем когтей и ступней, ответил, что, наверное, надо бы как-нибудь даже и свалить… И мы грамотно отступили. Я предположила, что просто фотографический медведь сбежал с набережной, но друг сказал, что наверняка обезумевший от голода шатун. По дороге он подробно описал способ охоты на медведя с рогатиной и СВД. А я, в свою очередь, сообщила, что есть народный женский метод: раздеться догола и прикинуться мертвой. Так что, если я внезапно начну скидывать одежду, волноваться не нужно, это я медведя увидела. Выходя на цивилизованные тропки, мы услышали отчетливое хрюканье. «Лягушка», – сказала я. «Ага. Килограммов на пятьсот», – добавил он. По дороге нашли маленькое зеленое яйцо, предположительно дрозда.

* * *

В честь Пасхи мой муж выкрасил решетки на окнах. В черный цвет «…и отковал меня от батареи» просится продолжение. Но не отковал даже ради светлого праздника. Что взять с иудея? Хрустит мацой, оставшейся от Песаха, и напевает: «Гамлет, маленький поц, обоссал все вокруг». Это он про котика моего. А меня, видно, Бог не любит. Что может быть хуже месячных в такой день? Ни потрахаться, ни в церковь зайти. Господь, забыв о страданиях, ходит по земле, а я мою окна, стираю шторы, и яиц в доме только четыре штуки, и те некрашеные, потому что мужики у меня унылые и шуток не понимают – что муж, что кот. Кулича и подавно нет.

* * *

Первый мужчина, кого я любила больше себя, родился в Баку. В принципе в нем было всяких кровей намешано, к тому же художник, воспитание интеллигентское, от хайры до попы, но горяч был по-восточному. Я по малолетству потеряла голову на много лет вперед, весила тридцать восемь килограммов и писала горестные стихи, когда он уехал в свой дурацкий Израиль. Был ли он евреем, никто не знает, но вписался к ним, подделав фотографию еврейского надгробия на могиле своей бабушки. Впрочем, фамилия у него экзотическая, и был он обрезан, правда, не знаю, как еврей или как мусульманин. Он пытался торговать матрешками на Арбате, но весь бизнес сводился к систематическому пьянству, курению травы и съему разнообразных дам. Прошло неприличное количество лет, но у меня всякий раз пресекается дыхание, когда в четыре утра он звонит из своей дурацкой Канады (уже!), и я слышу: «Солнце, это я, дааа…»

Начиналось примерно так: я шла по Арбату в невозможной мини-юбке и мечтала о чем-нибудь холодненьком и посидеть. Стоял расплавленный полдень двадцать восьмого июня такого года, когда на Арбате еще не существовало всех этих кафешек, а был ресторан «Прага» в одном конце и булочная с аптекой в другом. И вот где-то в районе Вахтангова он меня и окликнул. «Какие глаза», – сказал он, глядя на мои ноги. И пошел следом. На голове у него был красный флаг в качестве банданы, а верхних зубов, напротив, не было, и мне, девушке в белых туфельках на каблуках, это казалось невероятно шокирующим. В «Бисквитах» мы познакомились, он спросил, чего бы мне хотелось, а я и сказала. И он сделал мне это, прямо там, за углом. Сейчас ничего странного, а в начале девяностых достать из-под земли тень, прохладное белое вино и столик под аркой – это было чудо.

Все остальное он сделал мне чуть позже, в ночь с четвертого на пятое июля, когда родители неосторожно оставили меня дома без присмотра. Он приехал в наш сонный подмосковный городок с полупустой бутылкой вина (но мне она конечно же казалась наполовину полной) и в очень приличной бандане, которая сейчас лежит в нижнем ящике шкафа под трусиками, вместе с его автопортретом и письмом на желтой бумаге, где «хочу» и «люблю» написаны вот такими буквами. Среди ночи он как-то нашел меня, избежав традиционного пролетарского мордобоя, перелез через множество заборов и даже, кажется, форсировал маленькую речку, за что и был вознагражден – сначала на диване, а потом на столе.

На следующий день в шесть утра я поняла, что люблю его, о чем тут же и сообщила по телефону. Надо отдать ему должное, он ни капельки не удивился, потому что в это время квасил с Вадимом Леонидовичем и Сергеем Владимировичем, и к моменту звонка удивить его чем-либо было невозможно.

Благопристойность является основополагающей частью моей натуры. Воспитание, ничего не поделаешь. И поэтому общение с этим человеком казалось непрерывным праздником и преступлением одновременно. Я шла по Арбату на неизменных своих каблучках, а он полз рядом, иногда падая на бок перед каким-нибудь местным художником и рассказывая ему, что картины его никуда не годятся. Периодически ввязывался в драки, которые прекращал следующим образом: садился на землю со словами «как я устал» – никакого понятия о настоящих мужских играх. Мог сожрать не доеденную кем-то котлету на задворках кафе, вступив за нее в неравный бой с бомжом или собакой. Пил шампанское с утра и водку на ночь. Курил траву. Он, говорят, мог ударить женщину. Но ему было тридцать лет, он знал все на свете и был так хорош в постели…

Все развивалось как положено. В одиннадцать утра я входила в съемную берлогу в Братееве и снимала туфельки, дальше ничего не помню, приходила в себя только под душем в семь вечера, и он отводил меня к метро. С лицами у нас обоих творилось невероятное: таксисты возили нас бесплатно, арбатские бабушки угощали черной смородиной, а какие-то чудовищные уголовники провожали меня по ночам до дома, «чтобы никто не обидел». Бог любил нас, причем до такой степени, что однажды повезло даже слишком, и ему выдали, наконец, визу в дурацкий Израиль (не богу, конечно, а милому моему). И жене его.

История уложилась в семь месяцев и пятьдесят две встречи. Тридцатого января он улетел из Москвы, а я приготовилась любить его всю жизнь.

За десять дней до отъезда я сбежала от родителей, чтобы провести в его объятиях все оставшееся время. Но особой пользы из совместного пребывания извлечь не удалось: я беспрерывно рыдала, а он от ужаса пил столько, что впервые в жизни у него начались трудности с эрекцией. Я всерьез думала, что умру – не оттого, что у него не стоит, а от горя. Впереди не было ничего, отчетливое светлое пространство до тридцатого января, а за ним только отчаяние. Я еще не умела радоваться тому, что имею, поэтому каждый из оставшихся десяти дней причинял мне невыразимую боль, от которой невозможно было отказаться, потому что боль – это все-таки жизнь, а дальше меня ожидала только смерть. Я плакала, засыпая и просыпаясь, плакала, заваривая чай, сидя на горшке, разговаривая, занимаясь любовью и запекая в духовке курицу. Как он это вынес – непонятно, все-таки он был сильный мужчина, что бы там ни говорила его жена. И вот наступил этот день, мы поехали на вокзал, откуда ходил автобус до аэропорта. Я отчего-то решила, что больше плакать не должна, и всю дорогу держалась – пока ехали в машине, пока шли к остановке, пока я потом возвращалась в метро, пока ехала в электричке домой. Ну то есть я была уверена, что держусь, потому что на самом деле слезы, оказывается, лились совершенно самостоятельно. Я просто перестала их замечать, как вечный дождь. Зато чуть позже разучилась плакать на много лет вперед. Собственно, в безуспешной борьбе со слезами я пропустила самый момент прощания. Он поцеловал меня, сказал что-то вроде «до свидания, малыш, я вернусь» и ушел. Почему-то показалось важным повернуться и тоже пойти, не оглядываясь, но через десять шагов я поняла, что больше никогда его не увижу, и метнулась назад («метнулась» – это очень громко сказано, на мне была огромная искусственная шуба, и снегу было по колено, но сердце мое – да, метнулось). Но он уже исчез в толпе, и я не видела, куда он ушел. Позже готова была отдать (только кто бы взял?) несколько лет жизни за последний взгляд в его спину, пропущенный – из гордости? для красоты прощания? чтобы сохранить спокойствие? В любом случае ничего этого соблюсти не удалось, я, как клушка, бегала по площади, и лицо женщины, продававшей шерстяные носки у входа в метро, забыть невозможно – столько на нем было понимания-насмешки-сочувствия и «где мои семнадцать лет».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю