Текст книги "Пресвятая Дева Одиночества"

Автор книги: Марсела Серрано

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Купив фигурку, они прямиком направились туда, куда, как я и подозревала, держали путь: в баскский ресторан на противоположной стороне забитой до отказа площади. Я не последовала за ними, появляться мне там было не с руки, но, поскольку тоже проголодалась, устроилась рядом в кафе и заказала сэндвич по-кубински с ледяным «Дос Экиc».

Пытаясь удержать внутри круглой булочки то, чем она была в избытке начинена, я снова и снова прокручивала недавние впечатления. Все-таки поразительно, что они всю дорогу не переставая разговаривали, причем спокойно и неторопливо. Неужели они считают, что в силах остановить время? Что за особый мир они для себя создали? В какой-то момент, следуя за ними по пятам, я услышала ее громкий заразительный смех, она даже остановилась на углу, чтобы посмеяться вволю. Мне ее смех понравился, возможно, именно он очаровал Сантьяго Бланке

Я допила пиво, закурила и попыталась привести в порядок мысли. Сказав, что едет в Луэрто-Эс-кондидо, Сантьяго Бланко солгал по той простой и старой как мир причине, по которой лгут почти все мужчины: у него есть другая женщина в Оахаке, но это, как ни крути, его личное дело. Может быть, завтра он действительно отправится в свой дом на побережье и займется работой, как и говорил. Его любовные похождения интересуют меня лишь постольку, поскольку могут навести на след К.Л.Авилы. Правда, есть опасение, что мои догадки неверны и заведут меня в тупик, а тогда биться головой о стену будет бессмысленно. Тем не менее в мой блокнот это путешествие с его целями и расходами уже занесено, и хотя бы для того, чтобы оправдаться перед шефом, я попытаюсь установить, кто эта светловолосая женщина и имеет ли она отношение к моему расследованию. Кстати, Памела Хоторн несомненно, поступила бы так же, подумала я и несколько приободрилась. А все-таки это возмутительно: не прошло и двух месяцев, как умерла его большая любовь, а он уже нашел утешение в объятиях другой! Горячие, должно быть, объятия у прелестной блондинки из Оахаки. С этими мыслями я взяла такси и снова отправилась на улицу Руфино Тамайо.

«Сеньора приехала из Колумбии. Я работаю у нее всего месяц».

Развалившись на кровати в своем номере и наконец-то почувствовав себя в полной безопасности, я обдумывала слова девушки, которая открыла мне, когда, спокойно осмотрев все запоры, я позвонила в заветную дверь. Моя парочка в это время ужинала в ресторане, так что я сто раз успевала провернуть то, что задумала: добыть информацию о хозяйке дома, прикинувшись, будто разыскиваю свою знакомую.

Мне пришлось трижды нажать на звонок – наверное, в отсутствие хозяйки на молодую индианку накатывала особенная лень. Когда она наконец открыла, я получила уникальную возможность проникнуть, пусть только взглядом, в спрятанный за стенами парк. В глубине я различила обычных размеров дом. Парк меня поразил, о чем я и не преминула сообщить, доставив удовольствие девушке, которую мое появление ничуть не испугало, разве что немного удивило.

Парк жил своей обособленной жизнью. Каждое дерево, сплетясь в тесном объятии со своими товарищами, казалось, возвещало, что ему вполне хватает этого молчаливого гордого союза. Поскольку деревья росли в беспорядке, они не подавляли своим величием: это мексиканский парк, не французский, подумала я. Девственная природа встречала того, кто осмеливался проникнуть за высокие стены, в это странное потаенное место.

Непоколебимо стоя в дверях и стараясь говорить с местным произношением, я твердым голосом попросила позвать хозяйку и выпалила иностранное имя. Девушка ответила, что такая здесь не живет, и от меня не укрылся ее быстрый проницательный взгляд. Тем не менее я настаивала на том, что мне дали именно этот адрес и что речь идет об американке.

– Здесь нет никакой американки, сеньора – колумбийка…

– Ее, случайно, зовут не Джуди?

– Нет, Лусия. Сеньора Лусия Рейес.

– Неужели моя подруга перепутала номер дома? Сколько времени вы тут живете?

– Я работаю у сеньоры всего месяц, а до этого дом стоял пустой.

– Может, моя подруга гостила здесь? Почему-то ведь она дала мне этот адрес!

– Не думаю… Здесь почти никто не бывает, к тому же сеньора не говорит по-английски…

Я снисходительно, почти по-матерински улыбнулась.

– И откуда же вы это знаете?

– Однажды на рынке к нам подошел американец и заговорил с сеньорой, но она его не поняла…

– Вам, наверное, приходится много работать, чтобы содержать все это в порядке? – спросила я, в восхищении окидывая взглядом территорию за стеной.

– Сеньора живет одна и ничего особенного не требует. Мой брат ухаживает за деревьями, водит машину, помогает мне с уборкой, если нужно сделать что-то тяжелое… – И вдруг, словно вспомнив, что не должна разговаривать с незнакомыми, даже с такой добропорядочной матроной, как я, она начала потихоньку закрывать дверь, улыбаясь на прощанье и сокрушаясь, что я не нашла свою подругу.

И вот теперь, лежа в постели и раскаиваясь в том, что предпочла богатейшей местной кухне примитивный сэндвич, я почувствовала, как в голове у меня застучало: колумбийка – живет одна– всего месяц – раньше дом стоял пустой – не водит машину – подчеркивает, что не знает английского – парк… Человек, который первые десять лет жизни провел фактически в деревне, вряд ли выберет в качестве убежища квартиру в центре большого города. Ведь в те времена, когда родилась К.Л.Авила, Хенераль-Крус трудно было назвать даже городком – это был разбросанный в полях поселок, чьи домики, словно грибы, росли прямо на пастбище или вдоль железной дороги, и только главная улица, за которой паслись коровы, пыжилась, подражая городским.

Этот парк, изолированный от окружающего мира, полностью воссоздавал сельский дух и удовлетворял потребность в тишине. Существующий рай. Место, где можно избежать крушения. Является ли бегство в таинственную и жизнелюбивую Оахаку той глупостью, которую Йозеф Рот рассматривал как средство против несчастья? И разве эта девочка-женщина, она же волчица, не мечтала о доме голубого цвета? Но тут во мне проснулся старый адвокат, призвавший наконец прислушаться к голосу разума: светловолосая колумбийка тут совершенно ни при чем. Я видела К.Л.Авилу всего один раз несколько лет назад, но в последние дни только и делала, что рассматривала ее фото, и это определенно не она. Смуглая кожа, сильное крепкое тело, да и возраст… Нет, ничего общего с хрупкой маленькой женщиной, купившей на площади деревянную фигурку. И тем не менее, хотя все было против, что-то неумолимо влекло меня именно в этом направлении.

Я выглянула в окно: ночь давно вступила в свои права; свежий ветерок бодрил. Огни раскинувшегося внизу города на какое-то время заставили меня позабыть, кто я и что тут делаю, но вскоре я почувствовала, что смертельно устала, и тут же возникло странное ощущение, будто К.Л.Авила окончательно взяла меня в плен.

Я еще долго читала, а рано утром, после нескольких часов сна, спустилась в вестибюль, выпила кофе, расплатилась, взяла такси и направилась на улицу Маседонио Алькала, где накануне, бродя по Сочимилько, приметила одну симпатичную гостиницу. Портье, наверное, еще спал, поскольку я заявилась ни свет ни заря, и ему пришлось делать видимые усилия, чтобы проснуться. Поскольку Рождество и Новый год остались позади, я не сомневалась, что найду свободную комнату, а цена ее, как я и предполагала, оказалась вдвое ниже той, что я платила в отеле на холме Фортин. Я усмехнулась, вспомнив, как огорошила своего бывшего мужа, когда после первой вылазки к акведуку разговаривала с ним по телефону. Он похвастался, что специально забронировал мне номер в этой гостинице, а я спросила: неужели он думает, что шеф станет оплачивать сотрудникам роскошные отели? Если бы Уго знал, в каких убогих комнатах мне приходилось ночевать… Но теперь наконец я буду платить столько, сколько положено человеку, выполняющему подобную работу, и жить к тому же в двух-трех кварталах от дома с голубыми стенами.

Действительно, от гостиницы я добралась туда меньше чем за пять минут. Дойдя до крошечной площади и прочитав внизу на кресте, что он поставлен в честь Сан-Педро де ла Пенья, я повернула направо и в начале улицы заметила керамическую табличку с каллиграфической надписью: «2-я улица Руфино Тамайо, прежнее название (с 1824 года)– улица Арок». Я не видела более пустынной улицы, чем эта, названная именем художника и выложенная камнем и брусчаткой; только какие-то черные птицы оживляли ее в этот ранний час, хотя, наверное, покой и тишина– ее постоянные обитатели. Я обратила внимание на маленькую желто-зеленую закусочную справа и не успела еще решить, где устроить наблюдательный пункт, как услышала шум мотора. Такси въехало на улицу, притормозило немного и остановилось у высоких стен. Через мгновение дверь открылась, и взору явился Сантьяго Бланко в той же льняной тройке табачного цвета и с тем же легким чемоданчиком. Поскольку синей сумки с надписью «Ганди» на сей раз у него не было, нетрудно было догадаться, что книги завершили свое путешествие в доме блондинки – «меня попросили, это для одной моей знакомой». Я не сомневалась, что он направляется в аэропорт (куда еще можно ехать в такой час?), и вдруг поняла, что это уже не важно, он меня больше не интересует, пусть едет куда хочет. По крайней мере, смогу снять этот нелепый наряд и освободить бедную голову от тесного парика. Я смотрела ему вслед и думала, что вряд ли когда-нибудь еще увижу улыбку, которая так мне запомнилась, хотя предназначалась другой. Его крупная голова с копной седеющих волос была видна, пока такси не скрылось из виду.

Я сижу на скамье у каменного фонтана, моего товарища по прошлому вечеру. Улица начинает просыпаться: вот мимо проходят каменщики, тихо переговариваясь и посматривая на меня; старая женщина открывает зеленую дверь под одной из арок акведука, беседуя сама с собой; еще одна, совсем древняя старуха, бредет куда-то с сумкой в руках. Я провожаю ее глазами и вновь всматриваюсь в голубой дом, но все мои старания напрасны, взгляд не может проникнуть сквозь стены, оберегающие тайну частной жизни.

Наконец в девять пятнадцать открываются даже и ворота, и красный автомобиль, похоже «хонда», задом выезжает на тротуар. В автомобиле сидит блондинка– опять в уипиле, на сей раз белом, – с двумя плетеными корзинками в руках и с интересом следит за маневрами мужчины за рулем. Затем появляется вчерашняя молодая индианка и начинает закрывать ворота. Женщина окликает ее, наверное, просит поехать с ней, хотя сначала, вероятно, это не входило в ее планы, недаром она взяла корзинки. Тут я вспоминаю рассказ об американце, который заговорил с сеньорой по-английски, и понимаю, что обычно они отправляются на рынок вместе, а отвозит их туда этот мужчина, который, несомненно, является шофером. Я просто сгораю от нетерпения: ведь в доме никого не останется, а это именно то, что нужно. Интересно, сколько времени у них займут покупки?

Спустя пять минут дверь послушно открывается под действием моей всемогущей «открывалки», как я окрестила инструмент, полученный в подарок от шефа.

При свете дня парк кажется еще более прекрасным благодаря бесконечным оттенкам и сочетаниям зеленого, но я не могу предаваться созерцанию красот и устремляюсь вглубь по длинной каменной дорожке, которая приводит меня к дому в колониальном мексиканском стиле, причем сугубо мексиканском, в чем убеждают многочисленные керамические украшения на стене и парадной лестнице. Дверь открыта, словно меня ждут, я вхожу и почему-то сразу вспоминаю о холстах, масляной живописи, выставке картин. Сначала я попадаю в длинный прохладный коридор, выложенный красной плиткой; красным же кирпичом заложено пространство между балками на потолке. Дом одноэтажный, все комнаты окнами выходят в парк. Как я заметила еще вчера вечером, он обычного размера; судя по дверям, здесь не больше трех комнат. Коридор упирается в столовую, которую я быстро окидываю взглядом, как и кухню, успев, однако, отметить, что она очень уютна благодаря квадратной форме и нарядной желтой керамике. В гостиной мое внимание привлекают две вещи. Со столика в углу на меня смотрит Пресвятая Дева Одиночества; отлитая из обычного гипса, она явно стоит здесь не потому, что представляет художественную ценность. Я рассматриваю ее черный покров с позолоченными вставками, треугольную фигуру, как у примитивных кубинских дев. В отличие от Пресвятой Девы Гуадалупской– основного символа мексиканского национализма, объединившего всех борцов за независимость, – у нее европейская внешность, это Богоматерь конкистадоров. Несмотря на величественный черно-золотой венец, вид у нее кроткий и спокойный, как у доброй подруги, способной утешить. В молитвенно сложенных руках она держит маленькие четки, не вылепленные, а настоящие серебряные, так и хочется унести их с собой и сохранить как амулет. Я вспоминаю легенду о том, как процессия горожан несла ее из базилики в собор, чтобы она попросила небеса смилостивиться, ниспослать на поля дождь и всяческую благодать. Вторая заинтересовавшая меня вещь – бутылка мескаля[38][38]
  Мескаль – крепкий алкогольный напиток из сока агавы.


[Закрыть] на столе посреди комнаты, явно оставшаяся с вечера, и два стакана, охраняющие ее, словно верные стражи, голубоватые цилиндрические стаканчики-наперстки. Я представила себе Лусию Рейес и Сантьяго Бланко сидящими в этих мягких креслах, может быть обнявшись, пьющими мескаль, вбирающими в себя взгляды друг друга. «От любой беды – мескаль, и для радости – не жаль».

Но все-таки моя главная цель – спальня. Посередине– неубранная постель, светло-голубое покрывало, такого же цвета кресло, на нем валяется влажное оранжево-розовое полотенце. Понятно, что комнату еще не убирали, может быть, поэтому блондинка сначала не хотела, чтобы девушка ехала с ней. Мебели мало, но вся она выдержана в одном стиле. Напротив постели – прекрасный зеленый шкаф, украшенный мелкими, сделанными вручную рисунками. Его дверцы распахнуты, наверху стоит телевизор, ниже – видеомагнитофон с таким количеством кассет, будто здесь живет парализованный инвалид или фанат кино. (Насколько я знаю, все писатели как раз такие фанаты.) Немного освоившись в этой интимной атмосфере, я замечаю на тумбочке возле постели деревянную сирену-маму с детенышем на руках, нетронутый стакан воды и книгу с закладкой: Лусия Рейес читает «Семейное счастье» Льва Толстого.

Мое сосредоточенное и в то же время торопливое исследование внезапно нарушает скрип двери. Я сглатываю слюну и задерживаю дыхание. Издержки профессии, саркастически заметил бы шеф. Будь что будет – я выбираю зеленый шкаф и прячусь за его широкой спиной, съежившись и вся обратившись в слух. Это ветер, убеждаю я себя, поскольку в противном случае за скрипом должны были последовать шаги, а их нет, и задаюсь вопросом, что хуже: полная тишина или новый скрип. Наконец все стихает.

Тело от напряжения затекло, но я продолжаю поиски. Я обязана их продолжать.

Слева вижу открытую дверцу платяного шкафа и изучаю его содержимое. Это не занимает много времени, потому что он заполнен лишь частично. Из всех ящиков только в двух лежит нижнее белье, остальные пусты. Разумеется, я не собираюсь в нем рыться и сразу задвигаю ящики. У стены обнаруживаю большой чемодан, на вешалках же одежды совсем немного: туники, уипили, длинные юбки, какие носят индианки, накидки, сарапе. Вышивки поражают яркими, сочными цветами, напоминая оперение диковинной птицы, В углу – три сиротливые вешалки с европейской одеждой, кажущиеся случайными гостями, тем не менее я внимательно их рассматриваю. На первой висит длинное тяжелое черное пальто с мягким воротником, имитирующим мех какого-то дикого животного. Достаточно взглянуть на него, и сразу становится ясно, что надевали его редко, и немудрено: оно было бы гораздо уместнее там, где царит дикий холод, например в русских степях, если бы наша блондинка вздумала туда отправиться. Однако, засунув руку в правый карман (левый оказался пустым) и обнаружив там смятый чек из «Дьюти фри» аэропорта Кеннеди, я вспомнила, что в Нью-Йорке иногда тоже бывает очень холодно. На двух других висят костюмы из тонкой шерсти, черный и бежевый, какой-то неизвестной фирмы. То же и с обувью: среди сандалий и альпаргат[39][39]
  Альпаргат – полотняная обувь.


[Закрыть] обнаруживаются бежевые туфли на каблуке и черные кожаные сапожки. Кажется, они попали сюда случайно из того времени, когда их хозяйка вынуждена была одеваться по всем правилам. Но в любом случае в пристрастии к модным тряпкам ее не обвинишь.

Я перехожу в ванную: стены цвета охры, терракотовая плитка и дерево, раковина умывальника расписана вручную – именно такую мне всегда хотелось иметь. Стараясь не обращать внимания на роскошную ванну, куда нужно спускаться по ступенькам, выложенным такой же охряной и терракотовой плиткой, поскольку она находится ниже уровня пола, открываю маленький шкафчик. Только духи и пара дорогих кремов указывают на присутствие женщины, больше ничего. Под умывальником расположен обычный для ванных комнат шкаф с деревянными дверцами, который словно приглашает заглянуть внутрь. Там я обнаруживаю фен– интересно, зачем он ей, если длина ее волос составляет всего несколько сантиметров? – косметичку и какую-то коробку. Я беру черно-красную косметичку, миниатюрный саквояж для кремов, туалетных принадлежностей, лекарств, где в беспорядке лежат пузырьки, мыло и шампунь из отеля «Интерконтиненталь», шапочка для душа и спички из «Шератона» и швейный наборчик из «Марриотта». Коробка черно-голубая, с традиционным для Олиналы[40][40]
  Олинала– местечко а Мексике.


[Закрыть] орнаментом, и почему-то мне кажется, что там хранятся лекарства. Так и есть; в глаза сразу бросается большой красно-белый флакон тайленола, типично американское средство, рядом с ним витамины «Центрум» – для своих тридцати пяти лет она очень предусмотрительна. Не нахожу ни презервативов, ни противозачаточных таблеток, ни модных целебных мазей, только невинный аспирин, болеутоляющие и какие-то травяные капсулы.

Уже собираюсь выйти из ванной, как вдруг что-то словно толкает меня назад к шкафчику: я беру духи, прыскаю себе на мочки ушей и шею и тут же наполняюсь ароматом Лусии Рейес, запахом ее тела.

Возвращаюсь в спальню и не без труда открываю ящик тумбочки у постели, ломая при этом замок. Представляю, как бы я разозлилась, если бы кто-то сотворил такое с моей тумбочкой! С изумлением обнаруживаю там бело-голубую картонную коробочку со снотворным. Находка несколько сближает меня с блондинкой, поскольку доказывает, что начиная с определенного момента ни одна женщина не может похвастаться крепким сном, даже эта, обладающая, судя по всему, потрясающей выдержкой. Но еще больше меня удивило происхождение лекарства: на нем стоит хорошо знакомый логотип Национального фармакологического регистра Чили, точно такой же, как на коробочках, лежащих в моей косметичке в трех кварталах отсюда.

Две другие двери ведут еще в одну спальню и маленький кабинет. Больше комнат в доме нет. В спальне, к своему разочарованию, обнаруживаю одну-единственную кровать, тоже неубранную. Я не сомневаюсь, что служанка ночует в домике привратника рядом со входом, следовательно, здесь спал Сантьяго Бланко. Это подтверждает и осмотр ванной, примыкающей к комнате: на раковине я вижу бритву и флакон с кремом для бритья, которыми, несомненно, недавно пользовались. Если Сантьяго Бланко не увез эти предметы мужского обихода в своем чемоданчике, значит, они являются постоянной частью местного пейзажа.

Я торопливо перехожу в последнюю комнату– кабинет; если бы Лусия Рейес имела двоих детей, как я, то не могла бы позволить себе подобную роскошь, поскольку это помещение служило бы еще одной спальней. Даже когда очень торопишься, для зависти время всегда найдется, слишком уж тут уютно: вдоль стен стоят деревянные стеллажи и полки, заполненные пока что лишь наполовину, но, как видно, все еще впереди; с книгами мирно соседствует музыкальный центр с невообразимым количеством дисков– их здесь ничуть не меньше, чем видеокассет в спальне. Да, блондинка неплохо устроилась, и ее очевидное одиночество достойным образом скрашено. Посередине расположился массивный письменный стол на прочных ногах, напоминающих лапы тигра или льва, какими их изображают на скульптурах. Меня бы не слишком удивило, если бы он вдруг издал грозный рык. Включенный портативный компьютер, соединенный с принтером, и множество разбросанных в беспорядке бумаг создают впечатление лихорадочной работы. (Как будто, пока она пишет, смерть над ней не властна.) Нет ничего легче, чем определить, является ли кабинет таковым только по названию или здесь действительно работают.

На светящемся экране читаю: «Оахакские селения и их мелодии: Теотитлан-дель-Валье, Истлан, Тустепек, Техупан, Койстлауака, Сучистлауака, Тепельмеме, Тамасулапан».

Кому принадлежат эти строки: музыковеду или писательнице, сочиняющей роман об Оахаке? На соседнем кресле лежит огромный испанский словарь, открытый на букве Г. Синяя матерчатая сумка из магазина «Ганди» наконец-то нашла пристанище под столом. Я просматриваю книги и бумаги и не удивляюсь ни томику «Волчицы», ни полному отсутствию романов К.Л.Авилы, ни множеству американских изданий в твердых обложках – некоторые даже с чеком нью-йоркского книжного магазина «Варне и Ноубль» внутри – в кабинете колумбийки, не говорящей по-английски.

Я не обнаружила ни сумки, ни коробки, ни ящика в столе или шкафу, где хранились бы ее личные бумаги, письма, записки. Их просто нет или они так ловко запрятаны? Однако, поразмыслив, я догадываюсь: просто-напросто ничего хранить не стоит. Прошлое – это не факты и события, а только то, что остается от них в нашем сердце – пусть пристрастном и обманывающемся, но чувствующем свою правду – после разрушительной работы времени. Истина, изложенная буквально, никому не нужна. Кто бы ни была эта женщина, я восхищаюсь ее сдержанной твердостью. Вот бы мне стать такой! Но, твердо зная, что это невозможно, я отбрасываю эту мысль, словно использованный носовой платок.

Во всем доме я не встретила ни одной фотографии.

На пересечении улиц Руфино Тамайо и Гарсиа Вихиль находится огромное здание Дома народных промыслов штата Оахака, и его многочисленные магазинчики и выставки помогли мне скоротать время, которое я отпустила Лусии Рейес на посещение рынка. Будучи в эти утренние часы единственным посетителем, я остановилась возле кассы поболтать с продавцом, не спуская в то же время глаз с улицы в ожидании красной «хонды». Чтобы оправдать свое присутствие здесь, я тоже купила маленькую фигурку– полосатого, как кот, волка с белыми усами и красными устрашающими зубами, пусть по ночам отгоняет от меня плохие сны.

Если верить продавцу, голубые стены изначально были красными, пока месяца четыре назад не явилась целая армия маляров и не перекрасила их. Дом был выставлен на продажу еще во времена кризиса, тем не менее цена на него почему-то оставалась запредельной (очень по-мексикански), из-за чего его никто не покупал. Потом приехала одна иностранка, да, колумбийка с внешностью американки и почти совсем без волос на голове – может, она хочет нарастить их где-нибудь в другом месте? – и заплатила за то, что хотела иметь, наплевав на законы рынка. Благодаря парку ожидаешь увидеть внутри по меньшей мере замок, а не дом с тремя комнатами, может быть, богачи еще поэтому не заинтересовались им. Продавец, очень приятный и обходительный молодой человек, добавил, что на месте блондинки поступил бы так же, ведь деньги имеют ценность не сами по себе, а лишь как средство для исполнения желаний. Блондинка сама ему говорила—она такая любезная и, когда заходит в магазин, обязательно останавливается поболтать по-соседски, – что хочет остаться тут навсегда и покупка дома – отнюдь не просто капиталовложение.

Хотя дом был куплен четыре месяца назад, она живет здесь всего месяц, а до этого нанятый ею человек делал там ремонт. Время от времени приезжал высокий седой сеньор, следил за работой. Не могу не признать, что решение поселиться здесь вполне разумно и оправданно.

Старость страшит меня, в частности, тем, что я не смогу обеспечить себе жизнь в свое удовольствие, о чем всегда мечтала и связывала с тем временем, когда перестану работать. В сотый раз оглядывая место, которое облюбовала эта загадочная женщина в надежде обрести иную судьбу, я подумала, что если ей удалось обеспечить себе такую жизнь, то она спасена. Парк с его огромными деревьями, привлекающими внимание и в то же время отгораживающими от внешнего мира, тишина, ярко-голубой бассейн, пестрые цветы, терраса с изразцами и зеленой железной мебелью, гамак, лениво покачивающийся меж двух стволов, и огромный кусок неба над головой только укрепляют меня в этой мысли. Дом не подавляет своими размерами, выглядит приветливым и уютным. Весьма удачно расположен домик привратника: не слишком близко, чтобы не нарушать покой хозяйки, и не слишком далеко, чтобы она не чувствовала себя одиноко. Если она хотела от всех убежать, почему не купила кофейную плантацию где-нибудь в Сьерра-Мадре-дель-Сур, например? Нет, ей нужен город: улицы, разноликая толпа, храмы и рынки, люди и соборы, рестораны и магазины. Вопреки собственному представлению о себе ничто человеческое ей не чуждо, и несколькими минутами позже она это доказала.

Я шла за светловолосой колумбийкой до улицы Пятого мая. Дело в том, что через пятнадцать минут после возвращения с рынка она опять вышла из дома и не спеша направилась к центру, зайдя по дороге в прелестную маленькую кофейню, где все, включая цвет, соответствовало предлагаемому напитку, а запах стоял просто восхитительный. В открытой ее части было всего два маленьких столика с крошечными табуретками, за один из которых она и села. Я решила, что не стоит входить сразу за ней, и несколько минут рассматривала одежду в соседнем магазине, после чего заняла второй столик как раз в тот момент, когда ей принесли чашку эспрессо. Стараясь скрыть чилийский акцент, я попросила холодный капуччино с шоколадом. Она достала из сумки – бесформенного плетеного мешка песочного цвета – книгу, открыла ее на заложенной странице (мне не понадобилась особая проницательность, чтобы узнать роман Толстого, лежавший на тумбочке) и только собралась закурить, как ее окликнула очень смуглая высокая женщина с длинными седыми волосами, одетая в цветастую юбку до пят и мужскую рубаху; видимо, как и мы обе, иностранка. Она проходила мимо, но, увидев мою подопечную, остановилась.

– Привет, Лусия, – сказала она и так приветливо улыбнулась, что мне тут же захотелось с ней подружиться.

Вздрогнув от неожиданности, блондинка подняла голову, и ее лицо засияло.

– Привет, Фьорелла, – радостно откликнулась она. Конечно, по классическим меркам красавицей ее не назовешь, но улыбка делает ее удивительно привлекательной.

Фьорелла говорила по-испански с сильным итальянским акцентом. Она сказала, что сейчас торопится, но потом подробно расскажет о своей экспедиции в масатекскую[41][41]
  Масатеки – индейская народность, населяющая высокогорные районы на севере штата Оахака.


[Закрыть] сьерру. Тем не менее она успела поведать о галлюциногенных грибах, которые ласково называла грибочками, о гадании таро и о некой Марии Сабине и ее дочери. Лусия все внимательно выслушала, сказав, что как-нибудь вечерком заглянет к ней в мастерскую, а я почему-то подумала, что такие женщины, как они, никогда не позволят мужчине разговаривать с собой хорошо известным нам всем равнодушным тоном усталого, скучающего супруга. Чилийский художник Роберто Матта назвал одну из своих картин «Океан, вздымающийся внутри нас». Наверное, что-то подобное происходит и с этими двумя женщинами. Я отчаянно напрягала слух, пытаясь определить, с каким акцентом говорит Лусия Рейес, но так и не смогла. По-моему, ее выговор все-таки похож на мексиканский. Тут вдруг до меня дошло, что ее голос, который я слышала впервые, не так уж мне незнаком. Он был хрипловатый, этот голос.

Итальянка ушла, а она с минуту смотрела невидящим взглядом в голубую утреннюю даль, после чего вернулась к своей книге. До нас донесся неистовый звон колоколов многочисленных церквей. К какому миру она принадлежит? Какое упорное желание руководит ее поступками? Мне нравится, что она, прожив в городе всего месяц, уже завязала дружеские отношения с людьми, которые, подобно ей, решили избрать Оахаку своим домом. Молодец.

Воспользовавшись тем, что она поглощена «Семейным счастьем», я принялась открыто рассматривать ее лицо и фигуру. Я ощущаю себя всесильной, подозревая, что ее будущее – в моих руках, меня переполняет это порочное чувство. Но в то же время мне хочется подойти и спросить: если это ты и ты жива, скажи, чего ты хочешь, к чему стремишься. Тебе не бывает грустно воскресными вечерами или в дождливые дни? Ты уверена, что сделала все правильно, или хочешь вернуться назад? Ведь ни один человек, будь он хоть семи пядей во лбу, не застрахован от идиотских поступков. Еще не поздно опомниться!

Однако все это лирика, пора возвращаться на грешную землю и подумать о практических вещах – здесь мне и карты в руки. Например, о способах изменения женской внешности. Волосы я в расчет не беру– длинные каштановые кудри ничего не стоит за несколько минут обкорнать и осветлить, были бы ножницы да краска под рукой. Цвет глаз можно изменить с помощью контактных линз, это известно. Строгая диета – американские клиники наперебой предлагают ее тем, кто в состоянии платить, – позволяет сбросить за два месяца килограммов десять, так что средней упитанности женщина вполне может превратиться в хрупкое создание. Современная пластическая хирургия – несложные операции, иногда их делают даже амбулаторно– творит чудеса: лицо омолаживается лет на десять, разглаживается, делается неузнаваемым. Все это доступно и не требует много времени, нужны только деньги и желание. Но есть вещи, которые изменить нельзя. Вот голос, например, как его изменишь?

С этими мыслями я встала, подошла к ней и попросила прикурить. Не знаю, зачем я это сделала, может, просто хотела, чтобы она заметила мое присутствие, увидела меня, узнала, что я существую. Она подняла голову от книги, и я до сих пор ощущаю на своем лице взгляд ее миндалевидных глаз, в которых светилась доверчивость– сестра надежды. Глаза были большие, светло-зеленые, как вода в озерах на юге Чили, и выражали спокойную уверенность в том, что ее место именно здесь, и нигде больше. Ее взгляд не был ни отсутствующим, ни рассеянным, ни блуждающим, он был просветленным, проникновенным. Белизна одежды как-то по-особенному его оттеняла.

– Конечно-конечно, сию минуту, – сказала она с улыбкой, открывая сумку и отыскивая там зажигалку; интересно, она всегда была такой любезной или просто заразилась мексиканской вежливостью?