Текст книги "О так называемом «самостоятельном» деепричастии в современном русском языке"

Автор книги: Марсель Ферран

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Марсель Ферран (Париж)
О так называемом «самостоятельном» деепричастии в современном русском языке

В современном русском языке деепричастие, как правило, относится к подлежащему главного глагола, но встречаются и отклонения от этого правила, в том числе даже у крупнейших писателей. Обычно считается, что эти отклонения связаны с «большей сказуемостью» древнерусского причастия, перешедшего в современное деепричастие. Предлагаемый в данной статье пересмотр вопроса опирается на анализ функционирования как современного деепричастия, так и причастия самостоятельного. Дополнительно затронут вопрос о возможном влиянии французского языка[1]1
  Мои примеры взяты у следующих авторов: Булаховский Л. А. Курс русского литературного языка. Т. II. Киев, 1953; Буслаев Ф. И. Опыт исторической грамматики русского языка. М., 1858; Валимова Г. В. Особые случаи употребления деепричастий // Уч. зап. Рост. гос. ун-та. Т. 74, вып. 1, 1945; ГА – Грамматика русского языка. М., 1954; Коротаева Э. И. Особые случаи употребления деепричастия в литературном языке XVII и XVIII столетий // Уч. зап. ЛГУ. 1959, №277; Никифоров С. Д. Глагол, его категории и формы в русской письменности 2‑ой половины XVI в. М., 1952; РГ – Русская грамматика. М., 1980.


[Закрыть].

Правило употребления современного деепричастия установлено Ломоносовым: «Весьма погрешают те, которые по свойству чужих языков деепричастия от глаголов личных лицами разделяют. Ибо деепричастие должно в лице согласоваться с главным глаголом личным, на котором всей речи состоит сила: идучи в школу встретился я с приятелем; написав я грамотку посылаю за море. Но многие в противность сему пишут: идучи я в школу, встретился со мною приятель; написав я грамотку, он приехал с моря; будучи я удостоверен о вашем к себе дружестве, вы можете уповать на мое к себе усердие; что весьма неправильно и досадно слуху, чувствующему правое Российское сочинение» (М. В. Ломоносов, Российская грамматика, §466).

Правила Ломоносова, а с ним и осуждения отклонений, придерживались грамматисты в течение XIX в. Оно имеет силу закона в грамматике и до сих пор[2]2
  Правило Ломоносова, так сказать, укоренилось в русской грамматике раз и навсегда. Вот как о нем отзывается специалист по деепричастию Репина: «Есть случаи, когда деепричастие употребляется самостоятельно, т. е. без связи с подлежащим […]. Такое употребление деепричастий в русском языке встречается очень редко, и против него высказывался еще Ломоносов.» Больше ничего. Репина Е. Е. Роль деепричастия в современном русском литературном языке // Русский язык в школе. 1939. №2, стр. 62. Вообще отзывы о правиле Ломоносова только хвалебны.


[Закрыть].

В литературе предмета наряду с примерами отклонений от правила Ломоносова приводятся факты известной адвербиализации деепричастия, представляющие собою отдельный вопрос, во-первых, потому что деепричастия, превратившиеся в наречия или предлоги, функционируют теперь как наречия или предлоги, а не как деепричастия (они потеряли, в частности, управление), во-вторых, потому что превращаются в наречия или предлоги и деепричастия, относящиеся к подлежащему главного глагола, например, сидя, положа руку на сердце и т. п. В работах о современных отклонениях привлекаются, с другой стороны, и старые пословицы, часть из которых взята даже из сборника пословиц XVII в.[3]3
  Сборник Симони.


[Закрыть] Они, разумеется, не принадлежат уже современной системе, и потому я исключил их из дальнейшего рассмотрения.

Отклонения в безличных предложениях

Деепричастный оборот с инфинитивом в роли главного глагола занимает первостепенное место в комментариях грамматистов XIX в. как пример отклонения от правила Ломоносова. Для Буслаева (1858, §275) это отклонение объясняется тем, что инфинитивная конструкция безличная: «Независимое деепричастие употребляется в русском языке преимущественно при глаголе безличном, напр.: Родясь в романической земле, как не любить поэзии?» (Карамзин). Валимова (1945: 13) разделяет это мнение. Иными словами, деепричастие здесь не относится к подлежащему главного глагола якобы по причине его отсутствия: «безличность» отождествляется с «отсутствием подлежащего». Действительно, инфинитив не имеет подлежащего (в именительном падеже), однако он имеет субъект в дательном падеже, названный или подразумеваемый (так называемый «дательный субъекта»). Деепричастие относится к этому субъекту. В случае фразы Карамзина речь идет о субъекте типа «обобщенно-личного»: «мы», «ты» и т. п.

Буслаев, однако, был прав в том, что так называемое отклонение свойственно любой безличной конструкции, при которой деепричастие на самом деле относится к субъекту главного действия в дательном падеже, например: Резюмируя полученные выводы, можно сказать, что… Эта конструкция обычна в современном научном стиле, письменном или устном. Здесь подразумеваемый субъект ораторского типа: «можно нам»[4]4
  Пример, приведенный Валимовой (1945: 15), ошибочно присоединен ею к инфинитивным конструкциям.


[Закрыть].

Можно считать, что инфинитивные и безличные конструкции принадлежат системе современного литературного языка в целом, в отличие от приводимых далее фраз, взятых из сочинений крупнейших писателей и являющихся продуктами чисто литературными.

Фразы чисто литературные

Старые грамматисты искали соответствие подлежащих в именительном падеже, но не находили его – оттого что употребление деепричастия, как показывают примеры с дательным субъекта, требует общности не подлежащего, а субъекта. Подлежащее в им. п. – только одна возможная форма субъекта. Разные способы выражения субъекта изложены в Русской грамматике [1980: 127 и сл.; автор раздела Н. Ю. Шведова].

1. Ряд приведенных чисто литературных примеров отвечает этим критериям. Субъект может быть выражен:

а) дательным падежом: Приехав в Белев, по счастию попалась нам хорошая квартира (Фонвизин); Бродя по улицам, мне, наконец, пришел в голову […] (Герцен); Рисуя эту новую позу, ему вдруг вспомнилось […] энергическое лицо купца (Толстой);

б) предложно-падежными формами (с + твор. п.; у + род. п.): Еще подходя к игорной зале […], – со мною делаются судороги (Достоевский); Уже подъезжая к отелю, у ней начали вырываться восклицания (Достоевский).

2. Кроме прямых выражений субъекта можно представить себе и выражение косвенное. Я имею в виду фразы, в одной из двух частей которых производитель действия заменен предметом, его символизирующим: чувством или мыслью, особой частью тела. Можно назвать этот способ метонимическим.

В следующей фразе Толстого в главном предложении выступает подлежащее его мечта и идеал, т. е. мысль лица, являющегося подлежащим деепричастия. Таким образом, подлежащее деепричастия продолжает действовать в главном предложении, если не как его подлежащее (в им. п.), то, во всяком случае, как его субъект в широком смысле слова: Поселившись теперь в деревне, его мечта и идеал были в том, чтобы воскресить ту форму жизни, которая […].

Ту же функцию имеет в следующей фразе Тургенева слово досада, обозначающее чувство, испытываемое подлежащим деепричастия: Меня досада разбирала на них глядя.

Можно заметить, что в этой фразе чувство производителя действия дополняется как фактором единства субъектом меня.

В следующей фразе Тургенева ту же роль играет в главной части уже не чувство или мысль, а часть тела производителя действия, причем не какая угодно часть тела, а само лицо человека: Но поравнявшись с Литвиновым, лицо генерала мгновенно изменилось.

В следующей фразе более скромного писателя Фурманова центрального производителя действия также представляет особая часть тела – мозги, источник чувствования и мышления: Проходя по цепям, шагая через головы спящих красноармейцев, густо мозги наливаются думами о нашей борьбе.

Подобный косвенный принцип находим и в известной фразе Пушкина, в более сложном виде: Имея право выбрать оружие, жизнь его была в моих руках.

Если грамматически, строго говоря, подлежащее главного глагола жизнь его отлично от подразумеваемого подлежащего деепричастия «я» (имея «я»), то, благодаря обстоятельству в моих руках (руки символизируют личность деятеля), в главном предложении продолжает доминировать лицо, представленное в деепричастии. Впрочем, «Жизнь его была в моих руках» не что иное, как «Я держал его жизнь в моих руках» с подлежащим «я»[5]5
  Имея «я»: условность, основанная на истории причастия—деепричастия. Пока оно могло группироваться со своим подлежащим (напр., в XVIII в. у Кантемира, выше у самого Ломоносова), то последнее было в им. п., унаследованном от причастия (в деепричастие перешло причастие в им. п.). Можно считать все-таки, что с тех пор деепричастие стало индифферентным к системе падежей.


[Закрыть].

Сопоставление с причастием самостоятельным

Категория причастия «самостоятельного» стоит в центре теории о «большей сказуемости» древнерусского причастия по сравнению с современным деепричастием – на основании самостоятельности его подлежащего[6]6
  По известной теории Потебни.


[Закрыть]. Но, во-первых, самостоятельность подлежащего никак не обеспечивает самостоятельности его глагола, как показывает подчинение предложений. Во-вторых, конструкции с причастием «самостоятельным» на самом деле определялись системой соотношений, стесняющих выбор их подлежащего. Можно выделить, в частности, соотношения типа его, ему/он и типа мой/я: по типу его, ему/он подлежащее главного глагола «становится» объектом или субъектом причастия, или наоборот; по типу мой/я оба подлежащих соединены между собой связью «притяжательной»: одно подлежащее может обозначать часть тела или чувство лица, обозначенного другим подлежащим[7]7
  Ср. Монументальная фраза древнерусских писателей. М., 1999: 15 и сл. Ферран М.


[Закрыть]. Именно такие соотношения мы находим во фразах современных писателей с деепричастием «самостоятельным», см. следующее сопоставление:

соотношение он/ему:

Сие всем в посмеяние, слыша такое неистовство (Иван IV, Хрестоматия Гудзия, 1955, с. 294).	Приехав в Белев, попалась нам хорошая квартира (Фонвизин).
	Рисуя новую позу, вспомнилось ему лицо генерала (Толстой).

соотношение мой/я:

Подлежащее одного из двух глаголов обозначает часть тела лица, обозначенного подлежащим другого глагола:

О чистых девах и уста моя не могут изрещи, на их обругание смотря («Повесть об Азовском осадном сидении», Русская повесть XVII века. Л., 1954, с. 71).

Мозги наливаются думами, шагая (Фурманов).

Подлежащее главного глагола обозначает чувство лица, обозначенного подлежащим деепричастия. Пунктуация примера моя:

Великие грады прошел и видев основание тех, радости же мне никакой не было («История о Александре», Хрестоматия по русской литературе XVIII века. М., 1956, с. 26).

Меня иногда досада разбирала на них глядя (Тургенев).

Заключение

Первый вывод практический: правило, идущее от Ломоносова, неадекватно. Стоит только заменить узко педагогический термин «подлежащее» более широким термином «субъект», и исчезнет несоответствие, осужденное грамматистами. Заметим, между прочим, что субъект содержит в себе, среди других возможных форм, категорию подлежащего (в им. п.)[8]8
  Критерий субъекта признан ГА: «В соответствии с существующей в современном русском языке нормой субъект действия, обозначаемого деепричастием, совпадает с субъектом действия, обозначаемого глагольным сказуемым. В литературе XIX в. встречаются отступления от этого правила» (ГА, ч. II, I, 1954, с. 653). Следуют три примера: первый – с субъектом мне (Крылов), второй с субъектом у ней (Достоевский, см. здесь выше). Третий, с подлежащим главного глагола его мечта и идеал (Толстой), требует особого оправдания, см. выше. По-видимому, указанная «норма» нигде в ГА прежде не установлена. Коротаева (1959: 93) допускает деепричастные конструкции с безличным сказуемым при условии, что «деепричастие подразумевает действующее лицо или предмет, безразлично, выражен ли он прямым или косвенным падежом». Однако «вполне нормативными могут быть признаны лишь деепричастия при безличном сказуемом, выраженном неопределенной формой» (Там же).
  Русская грамматика 1980 г. (§2106) также ограничивает правило субъекта инфинитивной конструкцией: «Деепричастие может относиться также к неподлежащно-сказуемостным предложениям, включающим в свой состав инфинитив; обязательным условием такого употребления является совпадение субъекта действий (или состояний), названных деепричастием и инфинитивом. В таких конструкциях присутствует дат. п. со знач. субъекта». Один из приведенных РГ примеров ошибочен (деепричастие играя относится не к инфинитиву захватить, а к глаголу не удалось): Играя черными, чемпиону не удалось захватить инициативу (разг.).


[Закрыть].

Во-вторых, анализ показывает, что ни причастие «самостоятельное», ни деепричастие «самостоятельное» не являются по-настоящему «самостоятельными», поскольку оба подвергаются функциональным условиям, стесняющим эту «самостоятельность».

В-третьих, ошибочно, разумеется, заключение о том, что «самостоятельность» деепричастия «самостоятельного» восходит к якобы былой «сказуемости» древнего причастия. Сходство между современным деепричастием и древним причастием иное: это сходство между двумя грамматическими категориями, сменяющими одна другую в исторической последовательности, причем следует отличать общий язык от литературного, писательского, имеющего свои традиции, свою культуру.

Относительно предполагаемого французского влияния

Объяснение оборотов с «самостоятельным» деепричастием французским влиянием связано главным образом с именем Буслаева, хотя оно восходит к Ломоносову, см. выше. Буслаев (1858, §275): «В языках романских независимые формы причастий и деепричастий гораздо употребительнее, и при том столько же при безличных глаголах, сколько и при личных. Например, во франц. «Lui mort nous n’avons point de vengeur» (Corn.) […]; L’assemblée finie chacun se retira chez soi»[9]9
  Ср. также Булаховский (1953: 361).


[Закрыть].

Буслаев цитирует французское причастие самостоятельное (participe absolu) с названным при нем подлежащим, например, L’assemblée finie chacun se retira chez soi («По окончании собрания [дословно: ‘собрание конченное’] каждый вернулся домой»), тогда как в русских фразах речь идет о деепричастии с подлежащим подразумеваемым.

Однако в современном французском литературном языке у самых крупных писателей – А. Франса, М. Пруста и др. – в самом деле встречаются фразы, совершенно сходные с приведенными русскими, с деепричастием, лишенным названного подлежащего, не относящимся грамматически к подлежащему главного глагола, что также и во французском языке противоречит грамматическому правилу. Сходство доходит до предельного соответствия. Возможна, в частности, конструкция с подлежащим главного глагола, обозначающим часть тела лица, выраженного подразумеваемым подлежащим деепричастия, т. е. точь-в-точь схема фраз Тургенева или Фурманова: Les traits d’Olivier s’animeront en entendant la voix de son ami (дословно: «Черты лица Оливье оживятся, слыша голос своего друга») (А. Жид)[10]10
  Это употребление считается совсем неправильным и резко критикуется грамматистами (критика сходного явления резче на французской почве, чем на русской), ср. Thomas A. V. Dictionnaire des difficultés de la langue française, P., 1956, 307.


[Закрыть].

Поскольку русский оборот находит удовлетворительное оправдание в русской системе и истории, французское влияние исключено. Речь идет не более и не менее как о простом совпадении двух параллельных эволюций.

Самостоятельные деепричастия современного русского языка объясняются «большей сказуемостью» древнего причастия: «Деепричастия [точнее – неизменяемое причастие – по синтаксической функции оно отличается от деепричастия. – М. Ф.] в литературном языке могли выполнять роль сказуемого вплоть до первой трети XIX в. – см. ниже примеры деепричастий-предикатов и так называемых независимых деепричастных оборотов у Котошихина […], Фонвизина, Крылова, Пушкина […]. Пережитки независимых […] деепричастий-предикатов сохраняются и в современном литературном языке: […] Меня иногда досада разбирала на них глядя (Тургенев…) (Никифоров 1952: 246—247).

Видно, что Никифоров не только связывает современные «независимые» деепричастия с древним причастием на основании их «синтаксической функции», но даже отказывается, по той же самой причине, называть их «деепричастиями».

«Исстари, однако, большая предикативная сила деепричастий приводила к тенденции употреблять их […] с возможным самостоятельным подлежащим. […] Заходит такое употребление и в XIX в.» (Булаховский 1953: 360, 361).