Текст книги "Против Рубена Волфа"

Автор книги: Маркус Зузак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

13

Иногда мне хочется иметь кулаки получше. Попроворнее, и чтобы руки были ловчее, а плечи крепче. Обычно такие мысли посещают меня в постели, но сегодня они приходят, когда я сижу в раздевалке, дожидаясь вызова на ринг. Не знаю. Но вот жаль, что я не Громобой. А вот бы так идти сквозь толпу и взбираться на ринг, чтобы побеждать, а не просто драться.

– Кэмерон.

Вот бы уметь посмотреть противнику в глаза и заявить, что я его прикончу.

– Кэмерон.

Вот бы стоять над ним и приказывать: «Вставай!»

– Кэмерон!

Наконец Рубу удается захватить мое внимание. Для этого приходится шлепнуть меня по плечу – прорваться сквозь облако грез. Я сижу в раздевалке, ветровка накинута, дрожу. Перчатки висят на руках мертвым грузом, и, кажется, я рассыпаюсь на части.

– Ты идешь на ринг или что? – Руб встряхивает меня.

«Она здесь», – думаю я, и на этот раз говорю это и вслух. Своему брату. Тихонько.

– Она здесь, Руб.

Он смотрит на меня внимательнее, не понимая, о ком это я.

– Здесь, – продолжаю я.

– Кто?

– Ну, Стеф, та самая, знаешь?

– Кто?

«Да что ж такое!» – восклицаю мысленно.

А вслух по-прежнему ватно:

– Стеф – с собачьих гонок.

– И что?

Он уже досадует и готов поднять меня и швырнуть в толпу.

– И все на свете, – я не замолкаю. Я по-прежнему вареный. Порожний. – Я ее видел пару минут назад, выглядывал в щель.

Руб отходит.

– Господи Иисусе. – Он отходит и возвращается. Теперь он спокоен. – А ты выйди, и все.

– Ладно. – Но никакого движения.

Руб, все еще спокойно:

– Иди.

– Хорошо.

И я понимаю, что должен встать.

Я поднимаюсь, Руб распахивает дверь пинком, и мы выходим. В зале все люди на одно лицо. Это она. Стефани.

Все расплывается.

Все путается.

Перри Коул – орет.

Рефери.

Без грубостей, парни.

Бой по правилам.

Ладно.

Давай.

Держись на ногах.

Упал – подымайся.

Гонг, кулаки, бой.

Он начинается, и первый раунд – смерть.

Второй раунд – гроб.

Третий – похороны.

Соперник у меня не такой уж крутой боец, просто я не могу включиться. Я не здесь. Я так боюсь оказаться на полу, что смиряюсь с этим. Я согласился с этим, почти как если бы решил не сопротивляться, чтобы не усугублять.

– Вставай, – слышу я искаженный крик Руба, оказавшись на полу первый раз. Кое-как встаю.

Второй раз только взгляд в его глаза заставляет меня подняться. Ноги ноют, я шатаясь, отступаю к канатам. Опереться. Повиснуть.

В третий раз я вижу ее. Вижу ее, и остается только она. Остальные растворились, в зале – только Стефани, смотрит. Зал пустой, она одна. Ее глаза переполняются красотой, а стоит она так, что я рвусь к ней, чтобы она помогла мне подняться.

«Я хожу только из-за собак, они чудесные», – слышу я ее слова.

«Какая странная фраза», – думаю я и тут понимаю, что слышу сказанное вчера. А сегодня она стоит молча и с торжественными, плотно сжатыми губами следит, как я пытаюсь подняться на ноги.

В четвертом раунде я дерусь. Я воспрянул.

Я увожу голову от столкновения с кулаками противника и сам наношу несколько ударов. Кровь наполняет мои грудь и живот. Проникает под трусы.

Песья кровь.

Чудесный пес?

Как знать, ведь в пятом раунде меня отправляют в нокаут, причем я не просто не могу встать. Нокаут такой, что я вырубаюсь, теряю сознание.

Пока я в отключке, меня заполняет она.

Я вижу ее, мы на бегах, только мы с ней на трибуне, и она меня целует. Льнет ко мне, и у ее губ такой славный вкус. Это нестерпимо. Я: одна рука легко гладит ее лицо, другая нервно теребит ворот ее рубашки. Она: губами касается моих губ, ладонями гладит меня по ребрам, медленно. Легко, так легко.

Ее губы.

Ее бедра.

Ее пульс – в моем.

Так легко, еще легче.

Еще…

– Легче, – слышу я голос Руба. – Полегче с ним.

Проклятье, я очнулся.

Опозорился и очнулся.

Еще немного, и я снова стою, но обвиснув на плечах Руба и Бугая, любезно сиганувшего через канаты нам на помощь.

– Оклемался, паря? – спрашивает Бугай.

– Да, – вру я в ответ, – оклемался. – И Руб с Бугаем выносят меня с ринга.

В зале стало темней, а мое зрение в параличе. Сегодня стыд течет у меня по боку, а флуоресцентные лампы лупят по мне. Выцарапывают мне глаза. Слепят.

Спустившись с ринга, я останавливаюсь. Так надо.

– Что? – пытает меня Руб. – Что такое? Пошли, мы тебя доведем в раздевалку.

– Нет, – отвечаю я, – сам дойду.

Руб обшаривает взглядом мое сознание, и что-то происходит. Он отпускает руки и кивает так серьезно, что и я киваю, едва заметно, в ответ. Этот миг встряхивает меня, проворачивается во мне, и я иду.

Мы идем.

Я шагаю, Бугай с Рубом по бокам, а публика молчит. Кровь подсыхает у меня на коже. Ноги несут меня вперед. И раз. И раз. «Шагай, не останавливайся, – говорю я себе. – Выше голову. Выше голову, – твержу про себя, – но не забывай о ногах. Не упади».

Никто не хлопает.

Просто люди, смотрят.

И Стефани, где-то среди них, смотрит.

И гордый взгляд Руба, Руб шагает рядом…

– Дверь, – говорит он Перри, и тот отворяет ее перед нами. За дверью я снова валюсь с ног, глотаю кровь и переворачиваюсь на спину, ухмыляюсь в потолок. Он обваливается и плющит меня, потом взлетает и снова падает.

– Руб, – зову я, но до него многие мили. – Руб… – уже ору. – Руб, ты здесь?

– Я тут, брат.

Брат.

От этого я улыбаюсь.

– Спасибо, Руб, – говорю я. – Спасибо.

– Все хорошо, брат.

Вот опять «брат».

Снова улыбка у меня на губах.

– Я победил? – спрашиваю я, потому что сейчас ничего не чувствую. Я сливаюсь с полом.

– Нет, чувак. – Руб не станет врать. – Тебе довольно серьезно влетело, слышь.

– Да ну?

– Угу.

Постепенно я собираю себя по кусочкам. Умываюсь, смотрю за поединком Руба сквозь щель приоткрытой двери. Бугай заменяет меня у Руба в углу, хотя моему брату он не нужен. Я вижу Стефани, она качается в лад с толпой и наблюдает, как Руб посылает соперника в нокдаун во втором раунде. Я вижу ее улыбку, и она прекрасна. Но это не улыбка с собачьих бегов. Не улыбка для меня. Я утонул в этих глазах. Растворился в небе. Вот он я, вспоминаю, что она на самом деле не любит драк…

Схватка кончается в этом же раунде.

Девушка кончается двумя минутами позже.

Она кончается, когда Руб идет мимо, и она ему что-то говорит. Руб кивает. Я не могу понять. «Может, она спросила, как там Кэмерон? Может, хочет меня увидеть?»

Но штука в том, что понять я могу. Эти ее глаза не могут быть для меня.

Или могут?

Мы скоро это узнаем, потому что во время следующего боя Руб выходит в заднюю дверь, и прислушиваясь, я понимаю, что он говорит с ней. Разговаривает со Стефани.

Я близко. Слишком близко, но удержаться не могу. Мне надо слышать. Начинает голос Руба.

– Пришла узнать, как там мой брат?

Молчание.

– Ну, так?

– С ним все хорошо?

На какой-то миг я в ее голосе, даю ему покрыть меня, окутать, но вот Руб все видит четко. И говорит твердо.

– Тебе плевать, как он, правильно?

– Конечно, нет!

– Тебе плевать, – Рубу уже все ясно. – Из-за меня пришла, точно? – Зазор. – Да ведь?

– Нет, я…

– Послушай, вот есть умные девочки – где-то они есть, только не здесь. Их не увидишь тут, на задах, чтобы обжимались со мной, потому что думают, какой я крутой, клевый, сильный! – Руб злится. – Нет уж. Они сидят дома и мечтают о Камероне! О моем брате мечтают!

Ее голос мозжит меня.

– Кэмерон недотепа.

Мозжит больно.

– Ну да, – продолжает Руб, – только знаешь, что? Этот недотепа вчера проводил тебя, когда мне было вообще наплевать. Избили бы там тебя, изнасиловали – мне вообще до лампочки. – Его голос больно бьет ее, я это чувствую. – А вот Кэмерон, мой брат, да он рад сдохнуть, только бы тебе угодить и не обидеть. – Руб загоняет ее в угол. – И, знаешь, он бы и сдох. Он бы за тебя кровью истек и дрался бы за тебя даже без рук. Заботился бы, уважал, а любил бы – до умопомрачения. Понимаешь?

Тишина.

Руб, Стеф, дверь, я.

– Так что, если хочешь заняться этим здесь со мной… – Руб опять бьет ее. – … давай. Меня ты примерно стоишь, но ты не стоишь его. Моего брата ты не стоишь…

Вот, он обрушил на нее свой последний словесный удар, и я чувствую, как они там стоят. Воображаю: Руб смотрит на нее, а Стефани – куда-то в сторону. Хоть куда, лишь бы не на Руба. Вскоре я слышу ее шаги. Последний звучит, как будто что-то разбилось вдребезги.

Руб один.

Он по ту сторону двери. Я – по эту.

Он говорит сам с собой:

– Всегда на меня. – Молчание. – А чего ради? Я ведь даже не… – Он смолкает.

Я открываю дверь. Вижу его.

Выхожу и приваливаюсь к стене рядом с ним.

Я понимаю, что мог бы ненавидеть его или ревновать, что Стеф хотела его, а не меня. Я мог бы с горечью вспоминать ее вчерашний вопрос. «Руб так хорошо дерется, как о нем говорят?» – вот как она спросила. Но я не чувствую ничего плохого. Чувствую лишь сожаление, что мне не хватило духу ответить ей тогда иначе. Надо было сказать: «Хорошо дерется? Не знаю. Но хорошо умеет быть мне братом».

Вот как надо было ответить.

– Привет, Руб.

– Привет, Кэмерон.

Мы стоим, привалившись к стене, и солнце на горизонте вопит от боли. Горизонт медленно заглатывает его, пожирает целиком. Все это на глазах у города, в том числе – у меня и Руба.

Разговор.

Я говорю.

– Ты думаешь, правда есть где-то девочка, как ты говорил?. И ждет меня?

– Может быть.

По далекому небу размазаны огонь и кровь. Я наблюдаю за ним.

– Правда, Руб? – спрашиваю я. – Ты думаешь?

– Должна быть… Может, ты чумазый и не крутой, и не особо удалый, но…

Он не заканчивает фразу. Стоит и смотрит в вечер, и мне остается только догадываться, как он мог бы продолжить. Надеюсь, там осталось «но у тебя большое сердце» или «но ты джентльмен».

Ничего, впрочем, не говорится.

Может, молчание и есть слова.

14

Когда привалишься к стене, а солнце садится, бывает, просто стоишь и глазеешь. Чувствуешь вкус крови, но не шевелишься. Как я и сказал, даешь говорить тишине. А потом возвращаешься в склад.

– Двадцать баксов чаевых, – сообщает мне Перри после матча, подавая пакет.

– Ха, – фыркаю я, – подачка от жалости.

– Нет, – предупреждает меня Перри.

Он всегда говорит так, будто предупреждает. В этот раз он как бы советует мне заткнуться и принять комплимент.

– Это подношение от гордости, – говорит Бугай. – Так пройти сквозь толпу. Они оценили это выше моей победы, выше Рубовой, выше всех побед вместе взятых.

Я беру деньги.

– Спасибо, Перри.

– У тебя еще четыре боя, – говорит Перри, – потом твой сезон окончен, понял? Думаю, ты заслужил передышку, – он показывает нам с Рубом листок бумаги, на котором у него турнирная таблица. В другой руке он держит календарь матчей. В таблице он показывает, где сейчас Руб: – Глянь, ты начал с опозданием на три боя, но по-прежнему на первом месте. Ты единственный ни разу не проиграл.

Руб тыкает в следующее имя.

– Кто это, Головорез Хэрри Джоунз?

– Ты с ним дерешься на будущей неделе.

– Хорош он?

– Ты его запросто уделаешь.

– А.

– Сюда смотри: у него два поражения. Одно – от того парня, с которым ты дрался сегодня.

– Да ну?

– Стал бы я иначе трепаться?

– Нет.

– Вот и помалкивай. – Перри ухмыляется. – Полуфиналы через четыре недели. – Усмешка сползает с его лица. В миг. Он теперь серьезен. – Но вот…

– Что? – спрашивает Руб. – Что?

Перри отводит нас в сторонку. Говорит медленно и от души. Я никогда не слышал, чтобы он так разговаривал.

– Только одна небольшая проблемка – в последней неделе перед полуфиналом.

Мы с Рубом рассматриваем календарь.

– Видите? – Перри тычет пальцем в «Неделю 14». – Я решил побыть немного сволочью.

Тут я вижу, о чем речь.

И Руб тоже.

– Ну, ты… – комментирую я, потому что вот на странице «Недели 14» в графе легковесов написано «Волф – Волф».

Перри поясняет:

– Извините, парни, но я тут ничего не мог поделать. Если братья дерутся, в этом всегда что-то особое, а я хотел, чтобы последняя неделя перед полуфиналом вышла памятной, – он по-прежнему говорит естественно. По-деловому. – Помните, я говорил, есть слабый шанс, что так получится. Вы сказали: не проблема.

– Ты не можешь подхимичить? – спрашивает Руб. – Переделать?

– Нет – да я и не хочу. Один хороший момент есть: матч будет здесь, дома.

Пожатие плеч.

– Ну что, все честно. – Брат смотрит на меня. – Тебя не смущает, Кэм?

– Да нет.

– Вот и ладно, – подводит черту Перри. – Я знал, что могу на вас рассчитывать.

После сборов Перри, как обычно, предлагает нас подвезти. Его голос мне как молотком по мозгам: мне еще довольно хреново после взбучки.

– Не, – Руб отказывается: – сегодня нет. Думаю, мы лучше прогуляемся. – И спрашивает меня: – Кэм?

– Ладно, чего б нет.

Хотя я думаю: ты, блин, рехнулся? У меня башка, по виду, попала в блендер. Но молчу. Мне кажется, будет здорово прогуляться с Рубом до дому.

– Без вопросов. – Позиция Перри. – Ну, до воскресенья, ребятки?

– Ясное дело.

Прихватив сумки, выходим через заднюю дверь, сегодня здесь никто никого не ждет. Тут нет ни Стеф, ни кого бы то ни было еще. Только город и небо, да облака, что вихрятся в густеющих сумерках.

Дома я прячу свою избитую рожу. У меня фонарь под глазом, опухла скула и порвана губа. Гороховый суп я ем в укромном углу гостиной.

Следующие несколько дней проталкиваются мимо.

Руб отпускает щетину.

Отец, как обычно, в поисках найма.

Сара ходит на работу, а кроме этого – только к подруге Келли, раз-другой в неделю. Домой приходит трезвая, а по средам – с карманом, оттопыренным доплатой за сверхурочные.

Раз приезжает Стив – погладить рубашки.

(– У тебя что, утюга нет? – спрашивает его Руб.

– А как ты думаешь?..

– Похоже, нету.

– Именно. Нету.

– Так, может, пойти да купить, сквалыга ты?

– Ты кого сквалыгой называешь, малый? Как насчет пойти побриться…

– У тебя не хватает на утюг? Выходит, это отдельное житье – не сахар.

– А то, блин. Конечно, не сахар.

Однако штука в том, что вот они ссорятся, Руб со Стивом, а сами постоянно смеются. Сара смеется с кухни, и я ухмыляюсь на свой малолетский манер. Вот занятие, в котором мы спецы.)

Миссис Волф наконец взяла отгул на работе.

А это означает, что у нее есть время заметить заживающие на моем лице раны и синяки. Она загоняет меня в угол на кухне, где я сижу ем хлопья. Я смотрю, как она смотрит на меня.

И выкликает.

Одно слово.

Вот какое:

– Руб!

Негромко. Без паники. Лишь с осознанным нажимом, безоговорочно предполагающим немедленное появление.

– Это тренировки в спортзале? – спрашивает она.

Руб садится на стул.

– Нет.

– Или вы, ребятки, опять тузите друг друга во дворе?

Он признает вранье.

– Да. – Он совершенно спокоен. – Есть такое.

Она только вздыхает и верит нам, и это самое паршивое. Всегда ужасно, если человек тебе верит, а ты знаешь, что не должен бы. И хочется выкрикнуть это ему, сказать, мол, не верь, не надо, чтобы дальше тебе жить с собой чуть полегче.

Но молчишь.

Не хочешь расстраивать.

Не можешь принять себя таким сачком и объяснить, что ты не достоин доверия этого человека.

Не можешь признать, что настолько малодушен.

Дело в том, что мы и впрямь деремся во дворе, но только это тренировка перед настоящими боями. И, в общем, Руб, строго говоря, не соврал, но и правды не сказал.

Но вот-вот. Я чувствую.

Я скоро не выдержу и расскажу ей всё. Про Перри, про матчи, про деньги. Про всё. Меня сейчас останавливает лишь одно – склоненная голова моего брата. Глядя на него, я вижу, что он куда-то движется. Он на каком-то пороге, и я ни за что не смогу взять и захлопнуть перед ним эту дверь.

– Прости, мам.

– Прости, мам.

Простите, миссис Волф.

За все.

Ты еще будешь нами гордиться.

Обязательно.

Так должно быть.

– Вы ж понимаете, – говорит миссис Волф, – мальчики, вы должны друг друга выручать.

На этих словах я понимаю, что вот этим враньем, самое забавное, мы и выручаем друг друга. Но вот ее-то, в конце концов, подводим. От этого нам и не по себе.

– Есть какие успехи с работой? – спрашивает отца Стив.

А я слышу. Они в гостиной разговаривают.

– Неа, не особо.

Я жду, что они начнут старую свару про пособие, но нет. Стив больше не трогает эту тему, ведь он тут больше не живет. Он только делает значительное лицо и прощается. По его глазам я понимаю, что он думает: «Со мной такого не будет никогда. Я не допущу».

В пятницу той недели утро, с виду обычное, таит в себе важное событие.

С утра мы с Рубом на пробежке и возвращаемся почти в семь. Мы, как всегда, одеты в старые фуфайки, треники и кроссы. День одет в небо с тучами-валунами и ярко-синий горизонт. У ворот нас встречает Сара.

– Отца не видали? – спрашивает она. – Исчез, слышь.

– Нет, – отвечаю я, не понимая, из-за чего переполох. – Он последнее время стал прогуливаться.

– Не в такую рань.

Выходит мать.

– Его костюма нет, – сообщает она, и в один момент мы всё понимаем. Он там. В очереди. Пошел за пособием.

– Нет, – говорит кто-то.

И еще раз.

Вопреки надежде, что это не так.

– Не может быть, – и я понимаю, что говорит не кто иной, а я сам, потому что морозный утренний пар катится у меня изо рта вслед словам. – Нельзя допускать. – Не потому что нам стыдно за отца. Нам не стыдно. Просто мы знаем, как долго он сопротивлялся этому, и понимаем, что для него это – отказ от собственного достоинства.

– Пошли.

А это сказал Руб, и он тянет меня за рукав. Он кричит маме и Саре, что мы скоро вернемся, и мы бежим прочь.

– Куда мы? – выдыхаю на бегу, но ответ знаю, всю дорогу до Стивова дома. Задыхаясь после рывка, мы стоим под его окном, собираясь с силами, потом орем.

– Эй, Стив! Стивен Волф!

Люди выкрикивают из окон, чтоб мы заткнулись, но скоро Стив в трусах появляется на балконе. Его лицо говорит: вот гады. А голос:

– Так и знал, что это вы, пацаны.

А следом пронзительно и сердито:

– Вам чего надо? Семь утра, мать его!

– Что там, блин, происходит? – вопит какой-то сосед.

– Ну? – Стив требует ответа.

– Да вот… – Руб запинается. – Отец.

– Что отец?

– Он… – черт, до сих пор дыхание срывается. – Он там. – Я дрожу. – Выписывает пособие.

У Стива на лице облегчение.

– Ну, давно пора.

Однако мы с Рубом не отрываясь смотрим на него, и Стив понимает. Мы его умоляем. Мы взываем к нему. Мы воем: «На помощь!» Вопим, что сейчас нужны мы все. Нужны…

– А, черт бы драл! – Стив выплевывает слова. Через минуту он с нами, бежит рядом, в старой футбольной форме и в своих классных кроссах.

– Не можете поскорее? – досадует он на бегу, мстя нам за то, что вытянули его из постели и опозорили перед соседями. И еще бросает сквозь зубы: – Я вам отплачу, увидите.

Мы с Рубом бежим молча и, когда добегаем до дома, мать и Сара уже одеты. Они готовы. И мы. Мы все готовы. Идем.

Через пятнадцать минут показывается биржа труда. У входа сидит человек, и этот человек – наш отец. Он нас не видит, но мы все шагаем к нему. Вместе. Как один.

У миссис Волф на лице гордость.

У Сары на глазах слезы.

У Стива в глазах – отец и понимание – наконец, – что он сам упорствовал бы так же.

Руб перечеркнут когтями пыла.

А я, я смотрю на отца, как он там сидит, один, и представляю, насколько он переживает свое поражение. Черный костюм ему коротковат, и под брюками видны лодыжки в футбольных носках.

Мы подходим, и он поднимает голову. Он симпатичный мужик, мой отец, хотя нынче утром он побежден. Сломлен.

– Думал, приду пораньше, – говорит он, – в это время я обычно начинал работать.

Мы все стоим вокруг.

В конце концов заговаривает именно Стив.

– Привет, па.

Отец улыбается.

– Привет, Стивен.

И все. Больше никаких слов. Не то, что вы могли бы ожидать. Больше никто ничего не делает, только все мы знаем, что не пустим его на биржу. И отец знает.

Он встает, и мы возвращаемся в бой.

На обратном пути Руб вдруг останавливается. Я тоже. Мы глядим, как удаляются остальные Волфы.

Руб заговаривает.

– Видишь, – говорит он, – это Рубака Клиффорд Волф, – Руб показывает, – это Рубака Миссис Волф и Рубака Сара Волф. Черт побери, сейчас даже Стивен Волф – Рубака. А ты – Рубака Камерон Волф.

– А ты? – спрашиваю я брата.

– Я? – Он задумывается. – Это меня так назвали, но я не знаю. – Он смотрит мне в лицо и признается: – У меня тоже есть свой страх, Кэм.

– Страх чего?

Разве он чего-то может бояться?

– Что я стану делать, когда случится бой, который я могу и проиграть?

Вот так.

Руб – победитель.

Он не хочет им быть.

Он хочет быть бойцом.

Как мы.

Вступать в бой, зная, что может проиграть.

Я отвечаю ему – чтобы ободрить:

– Ты будешь драться все равно, как и мы все.

– Думаешь?

Но ответа не знаем ни он, ни я, потому что бой ничего не стоит, если заранее знать, что победишь. Себя проверяешь в схватках, которые посредине. В тех, где есть вопросы.

Руб до сих пор не вступал в схватку. В настоящую.

– Когда это случится, смогу ли я подняться? – спрашивает он.

– Не знаю, – признаюсь я.

Он бы предпочел тысячу раз быть бойцом в стае Волфов, чем хоть раз стать победителем.

– Ну скажи, как это делается, – упрашивает он. – Расскажи.

Но мы оба понимаем, что есть такое, чего не рассказать, чему не научить.

Боец может быть победителем, но это не делает победителя бойцом.

– Эй, Руб.

– Ну.

– Почему тебе мало быть победителем?

– Что?

– Что слышал.

– Не знаю. – Он передумывает: – Хотя, нет, знаю.

– Ну?

– Ну, во-первых, если ты Волф, ты должен уметь драться. Во-вторых, побеждать бесконечно не выйдет, всегда найдется кто-то сильнее. – Руб переводит дух. – А вот если ты умеешь драться – не отступишь, даже когда тебя собьют с ног.

– Если только не сдашься сам.

– Да, но из победителей тебя может выкинуть любой. И только ты сам можешь перестать биться.

– Наверное.

– По-любому… – Руб решает довести разговор до конца. – Бойцом – труднее.