Текст книги "Когда псы плачут"

Автор книги: Маркус Зузак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

11

– Это лучший подарок из всех, какие я получала, – сказала Октавия, держа ракушку на вытянутой руке и глядя на меня сквозь дырку. Она еще поцеловала меня: легонько в губы, потом в шею. Прошептала на ухо: – Спасибо, Кэмерон.

Как же мне нравились ее губы, особенно когда на них падало солнце, и она улыбалась мне. Я никогда не видел, чтобы она так улыбалась, когда была с Рубом, и надеялся, что и никому на свете до сих пор так не могла улыбаться. Ничего не поделаешь, надеялся.

Люди ушли, и мы стали собирать накиданные в куртку деньги. Вышло чуть больше пятидесяти шести баксов. А у меня в левом кармане куртки все так же лежали мои слова, с добавлением тех, которые я записал, когда Октавия продолжила играть. Я плотно сжимал их пальцами, стерег их.

– Идем, – позвала Октавия, и мы пошли вдоль берега к мосту. В волнах шныряли тени облаков, как лазы, позабытые солнцем. Девушка рядом со мной все смотрела на ракушку, а пульс у меня, казалось, карабкался по ребрам вверх. Даже замедлившись, он оставался тугим. Мне это нравилось.

Под мостом мы сели, привалившись к стене. Октавия – вытянув ноги, я – подобрав колени к горлу. Я взглянул на нее и заметил, как свет гладит ее кожу и перебирает волосы, упавшие на лицо. У нее были глаза океански-зеленые, как море в пасмурный день, смуглая кожа и улыбка, обнажавшая ровные зубы и немного съезжавшая вправо, когда Октавия открывала рот. Шея гладкая, а на голенях – несколько синяков. Изящные колени и бедра. Мне нравятся женские бедра, бедра Октавии – особенно. Я…

И вот оно снова.

Село между нами.

Молчание.

Только волны шлепали в парапеты набережной, пока я наконец не посмотрел на Октавию и не произнес:

– Знаешь, я хотел…

Пауза.

Долгая пауза.

Октавии хотелось поговорить, я это чувствовал. Я понимал это по ее умоляющим глазам и легкому шевелению губ. Ей до смерти хотелось что-то сказать, но она ждала. Я закончил фразу.

– Я хотел сказать… – Прокашлялся, но голос все равно оставался хриплым. – Спасибо.

– За что?

– За то, что… – Я помялся. – За то, что я тебе нужен.

Октавия подняла голову, и на самый краткий миг ее глаза окунулись в мои, а мои – в ее. Потом пальцами коснулась моего запястья, рука скользнула ниже, сжала мою. А потом она кое-что сказала – сказала твердо.

– Ты был бы мне еще нужнее, если бы немного рассказал, кто ты такой.

Ее слова в одно мгновение раскрыли меня.

Я мог бы притвориться, будто не понимаю, о чем речь, но я знал, что время ожидания истекло. Она ждала бы, я знал это, но никто не может ждать вечно.

И я сказал:

– А что ты хочешь знать?

Она улыбнулась и сказала тихо:

– Мне нравятся твои волосы, Кэмерон. Как они торчат, сколько бы ты их не укладывал. Вот этого ты не можешь спрятать. – Она сглотнула. – А вот все остальное скрыто. Скрыто за твоей размеренной походкой, мятым воротом ветровки и твоей нервной, застенчивой улыбкой. Боже, я люблю эту улыбку, знаешь?

Я повернулся к ней.

– Знаешь? – переспросила она, почти укоризненно.

– Нет.

– Ну так вот, знай, но…

– Что?

– Ты не понимаешь? – Она стиснула мою руку. – Я хочу больше. – Суровая полуулыбка пробилась в ее взгляде. – Я хочу тебя знать, Кэмерон.

Тут я вновь услышал голос воды.

Она подымается.

Бьется в стену и ныряет обратно.

Наконец я кивнул.

– Ладно, – ответил я. Шепотом. Почти без голоса.

– Единственная трудность в том, – помолчав, продолжила она, – что тебе надо будет мне рассказать. Придется говорить. – Она вгляделась мне в лицо, высматривая, что я скажу или что сделаю.

Я сделал.

Я поднялся и пошел к воде.

Развернулся.

Надо мной вздымался мост, и я стал говорить, пригнувшись и глядя на Октавию ярдов с десяти.

Слова летели у меня изо рта.

– Меня зовут Кэмерон. Я всегда говорил, что хочу потонуть в женщине, в ее душе, но со мной никогда не случалось даже ничего похожего – я, можно сказать, и не прикасался по-настоящему ни к одной девушке. Друзей у меня нет. Я живу в тени своих братьев – потому что один из них всегда твердо нацелен только на успех, а второй клевый, у него грубая улыбка и талант очаровывать людей. Я надеюсь, моя сестра не станет просто куском плоти, который подберет какой-нибудь перец и будет швырять ей несколько мятых долларов на дешевую помаду, да не забудь пивасика прихватить. По выходным я помогаю на работе отцу, и руки у меня становятся грязными и в волдырях. Я брал в прокате видео с постельными сценами и передергивал, воображая девчонок со школы, моделей, некоторых училок, девиц из реклам, с календарей, из телепередач, девиц в форме или в деловых костюмах, что едут в метро, читая толстые книги, едут, намазав горло духами, безупречно накрашенные. Я много брожу по городу и, когда иду, такое чувство, что я здесь как нигде дома. Я люблю своего брата Руба, но мне совсем не по нраву, как он обходится с девушками, особенно если это настоящие девушки, как ты, которые, вообще-то, и сами должны были бы сообразить, что не надо с ним гулять. Я боготворю миссис Волф, – за то, что она держит нас вместе и работает, как проклятая. Она работает, не щадя себя, и я надеюсь, когда-нибудь мне удастся сделать для нее что-нибудь чудесное – например, купить билет на самолет в первый класс, куда она только захочет…

Я вспомнил, что нужно перевести дыхание, но забыл, что собирался говорить дальше.

Я замолчал, выпрямился: ноги у меня в полусогнутом положении начали ныть. Не торопясь приблизился к Октавии Эш; она подобрала колени и обхватила голени в синяках сплетенными руками.

– Я… – Опять умолк, остановился и присел перед ней. Почувствовал, как кровь снова застаивается в ногах.

– Что? – спросила Октавия. – Что такое?

Несколько секунд я раздумывал, стоит это сделать или нет, но пока не успел передумать, сунул руку в карман джинсов и, вынув пачку мятых листков, протянул ей, будто предлагая свою душу. На листках были мои слова.

– Это мое, – сказал я, вкладывая листки в ее ладонь. – Мои слова. Открой, почитай. Они расскажут, кто я такой.

Она сделала, как я просил, развернув листок с небольшим облаком строчек, мой первый. Вот только одно: прочла она лишь этот первый. А потом вернула мне листки и попросила:

– А ты можешь прочесть их мне, Кэмерон?

Мои мысли преклонили колени.

Ветерок гулял между мной и Октавией, и я снова сел рядом с ней и стал читать слова, которые записал в первой главе всей этой истории.

«Легко таким, как я, ничего не достается. Это не жалоба. Правда, как есть…» Я читал медленно и без притворства, читал, как чувствовал, и все это будто сочилось из меня. Последнюю часть я прочел самую чуточку громче. «Знаю, что найду свое сердце в зашибленном тенями проулке, где-то в подворотнях этого города. У подножья лестницы кто-то ждет меня. Пара горящих глаз. Я сглатываю. Сердце бьет меня. И теперь я иду узнать, кто там… Шаг. Удар сердца. Шаг».

Я закончил, и тишина стиснула нас обоих, и звук складываемого листка бумаги был как грохот. А может, то был звук от слезы, прорезавшей лицо Октавии.

Помолчав, она тихо спросила.

– Ты раньше не прикасался к девушкам?

– Нет.

– Я первая?

– Да.

– Можешь сделать для меня кое-что? – спросила она.

Я кивнул, посмотрел на нее.

– Можешь взять меня за руку?

Я взял, чувствуя каждую шершавинку, Октавия придвинулась ближе, устроилась головой у меня на плече и положила ногу поверх моей, а стопу загнув мне под лодыжку, словно сплетясь со мной.

– Никогда не думал, что кому-нибудь покажу свои слова, – тихо сказал я.

– Они чудесные, – полушепотом отозвалась она мне на ухо.

– Они мне помогают…

Чуть погодя Октавия села передо мной, скрестив ноги, и попросила прочесть все, что у меня было написано на тот момент. Когда я закончил, она взяла мои руки, прижала сначала к своему животу, раздвинула в стороны, так что они легли ей на бедра.

– Ты можешь утонуть во мне, когда захочешь, Кэмерон, – сказала она и, как тогда, прикоснулась губами к моим губам и плавно потекла через мой рот. Листки оставались у меня в руках, прижатые к ее бедрам, и я чувствовал, как, нависнув сверху, она вдыхает меня.

Мост

– Я не пойду на ту сторону, – говорю я псу.

Он смотрит на меня, как бы говоря:

– Пойдешь как миленький.

– Смотри, какой он шаткий! – возмущаюсь я, но псу все равно. Он ступает на мост и трусит вперед. Опасливо и я шагаю вслед…

Мост деревянный.

Доски растрескались, а ладони у меня горят оттого, что слишком крепко цепляются за веревку.

Я гляжу вниз.

Внизу, кажется, бездонная пропасть.

И все же шаг за шагом я перехожу ее, иногда опускаясь на четвереньки.

Этот мост – как высказанные слова. И хочешь, и боишься. Боже, я невозможно хочу перейти на ту строну – так же, как я хочу слов. Я хочу, чтобы из моих слов строились прочные мосты, по которым можно спокойно идти. Я хочу, чтобы они поднялись над миром, и я мог бы встать на них и перейти на другую сторону.

Иногда, чтобы построить мост, приходиться пригибаться к земле.

Я думаю, это начало.

12

Я добрался в тот субботний вечер домой, и мы с Рубом, как всегда, отправились выгуливать Пушка. А с Пушком все было еще хуже, чем обычно. Кашель стал какой-то утробный, будто шел из самых легких.

Я спросил Кита после прогулки, не собирается ли он показать собаку ветеринару.

– Мне кажется, он не шерстью давится, – сказал я.

Ответ Кита был коротким и простым:

– Да, думаю, надо. Вид у него дохловатый.

– Да еще хуже.

– А, с ним такое бывало, – отмахнулся Кит, скорее, для собственного успокоения, – обычно ничего серьезного.

– Ну, скажете нам, что врач, ладно?

– Ага. Ну, пока, приятель.

Я на минуту задумался о собаке. Пушок. Наверное, сколько бы мы с Рубом ни стонали и ни ворчали от него, мы знали: случись с ним что, нам будет его не хватать. Забавно, есть такие вещи, от которых одни неудобства, но ты знаешь, что будешь по ним скучать, если они исчезнут. Пушок, чудо-шпиц, был как раз из таких.

Потом мы с Рубом сидели в гостиной, и я упустил кучу возможностей рассказать ему про нас с Октавией.

«Вот, – говорил я себе, – вот сейчас!»

Но мы всё сидели, а никаких слов так и не прозвучало.

На следующий вечер я отправился в гости к Стиву. Я не заглядывал к нему довольно давно и, можно сказать, даже соскучился. Это трудно точно описать, но я полюбил общество Стива, хотя мы почти не разговаривали. Нет, конечно, разговаривали больше, чем раньше, но все равно в основном молчали.

Дома я застал только Сэл.

– Но он будет с минуты на минуту, – сказала она, не очень-то обрадовавшись. – Не хочешь есть? Пить?

– Не, спасибо.

В тот вечер она явно дала понять, что не особо мне рада, будто ей трудно было даже терпеть меня рядом. У нее получилось такое лицо, будто она стреляет в меня словами. Словами типа:

Ничтожество.

Чмошник несчастный.

Не сомневаюсь, что когда-то, не так уж давно, до того, как мы со Стивом начали друг друга понимать, он, наверное, жаловался этой Сэл, каким двум раздолбаям приходится братом. Пока мы жили все вместе, он смотрел на нас с Рубом свысока. Признаю, мы творили всякие глупости: крали дорожные знаки, дрались, играли на собачьих бегах… Это не очень-то в духе Стива.

Стив пришел минут через десять – и сказал, по-настоящему улыбаясь:

– Привет, давненько не виделись!

Секунду-другую я улыбался в ответ, думая, что это мне, а потом понял: он говорит с Сэл. Последнее время она по работе часто бывала в разъездах. Стив прошел в квартиру и поцеловал Сэл. И тут заметил на диване брата.

– Привет, Кэм.

– Привет, Стив.

Было видно, что им хочется побыть вдвоем, так что, выждав несколько секунд, я поднялся. На кухне их заливал свет, а я стоял в полутемной гостиной.

– Ладно, зайду в другой раз, – скороговоркой просыпал я. И поторопился скорее убраться вон. Сэл выдала мне самый роскошный «Проваливай!»-взгляд, какой я только видел за всю жизнь.

– Не.

Я уже стоял в дверях, когда мне в спину прилетело это слово. Я обернулся – меня догнал Стив. Он с серьезным лицом сказал:

– Тебе не обязательно уходить, Кэм.

А я только посмотрел на брата, сказал: «Не волнуйся», – повернулся и вышел, сам не особо-то переживая. У меня ведь появились другие места, куда пойти.

Было еще довольно рано, так что я решил добежать до станции и успеть на поезд в Хёрствилл. В вагонном окне я увидел свое отражение: волосы уже отросли и топорщились упрямо и вразнобой. Черно было. Угольно-черно в окне, и впервые мне это почти понравилось. Раскачиваясь вместе с вагоном, я вглядывался в себя.

Улицу Октавии уже обернуло темнотой. Огни в домах были точно свет фонариков. Если крепко зажмуриться и открыть глаза, можно было подумать, что дома бредут в потемках, отыскивая дорогу. Мне казалось, что они могут растаять в любой миг. Пока я топтался у калитки, их иногда пересекали человеческие тени.

Я немного повоображал, как иду до крыльца и стучу в дверь, но я хорошо запомнил слова Руба. Он так и не побывал в ее доме. И даже ни разу не стоял на пороге. Меньше всего на свете мне хотелось бы перегнуть палку. Но мне до зарезу нужно было, чтобы Октавия вышла, тут уж не сомневайтесь. И все же я знал, что, коли придется уйти, так ее и не увидев, я уйду. Если уж я это осилил ради той, которой было на меня плевать, смогу и для Октавии.

И единственную украденную секунду я думал о девчонке из Глиба. Она пробралась в мои мысли, как домушник, и исчезла, ничего не взяв. Как будто в один миг былые унижения упали с моих плеч и остались лежать на земле. Полсекунды я удивлялся, как это я мог столько проторчать у нее под окнами. Я даже посмеялся. Над собой. Девочка из Глиба окончательно рассеялась через несколько минут, когда Октавия отодвинула штору на кухне и вышла ко мне.

Первое, что я заметил, прежде чем какие-нибудь слова спорхнули в воздух, – ракушка. Она висела у Октавии на шее, нанизанная на шнурок.

– Хорошо смотрится. – Я кивнул, протянул руку и взял ракушку в ладонь.

– Смотрится, – согласилась Октавия.

Мы пошли в тот же парк, что и в первый раз, но теперь не сидели на занозистой скамейке. Побродили по мокрой от росы траве и остановились возле старого дерева.

– Вот, – сказал я, подавая Октавии слова, записанные ночью в кровати. – Это тебе.

Он прочла, поцеловала бумагу и потом довольно долго стояла молча, держась за меня. Мы стояли, и я о столь многом хотел ее спросить. Мне хотелось узнать, какие истории живут в ее доме, чем они занимались с Рубом, почему он так и не переступил порога ее дома, есть ли у нее братья и сестры, как у меня. Но я ни о чем не спросил. Тут стояла какая-то стена, и, хотя я понимал, что однажды придется с ней разбираться, начинать это раньше времени не осмелился.

Я сказал, что мне нравится завывающий голос ее гармошки. Такой вот получался верх смелости на тот вечер, и даже эти слова не без труда выбрались у меня из горла. Слова – отличный строительный материал для мостов, но, думаю, многое решает выбор момента для строительства. Надо знать нужное время.

У ее калитки, когда вернулись, я обронил пару слов, почти нечаянно. Как будто голос сам заговорил за меня.

– Может быть, и ты скоро расскажешь мне что-то о себе.

Никакой неуверенности в голосе не было. Ни ноты сомнения.

Октавия смотрела на свой дом, в тусклый свет, растекшийся по окну.

– Хорошо. – Она смотрела просто и искренне. – Да уж, не все же по-моему делать, правильно? Нельзя утонуть в человеке, если он тебя не впустит. – Уж это точно. – Я тебя увижу в воскресенье?

– Конечно.

Потом, почти сразу, я поцеловал ей руку и отвалил.

Вернувшись домой, я дико удивился, застав на крыльце Стива, который поджидал меня.

– Я уж думал, сколько мне тут еще сидеть, – увидав меня, заклокотал он. – Час уже дожидаюсь.

Я подошел.

– И? Зачем ты меня ждешь?

– Пошли, – сказал Стив, поднимаясь на ноги. – Поехали ко мне.

– Я только зайду скажу…

– Я им уже сказал.

Машина Стива стояла чуть дальше по улице, мы сели и по дороге произнесли едва ли несколько слов. Я включил радио, но что играло, не помню.

– Ну, так чего там? – спросил я Стива.

Я смотрел на него, но он не отрываясь следил за дорогой. Я даже подумал: может, он не услышал мой вопрос. Стив на секунду-другую покосился на меня, но молчал. Чего-то ждал.

Мы вышли из машины, и тут Стив сказал:

– Хочу тебя кое с кем познакомить. – Хлопнул дверцей. – Точнее, я хочу ее познакомить с тобой.

Мы поднялись в квартиру. Там было пусто.

– Она еще в душе, – объяснил Стив.

Он заварил кофе и поставил передо мной чашку. Кофе в ней еще вихрился, закручивая и мое отражение. Утаскивая меня на глубину.

Сперва я думал, предстоит обычная процедура расспросов о том, как дела дома, но увидел, что Стив решил от этого воздержаться. Он ведь заходил домой и все узнал сам. Вымучивать беседу было не в его характере.

Я пропустил несколько его игр, поэтому спросил, как турнир. На середине его ответа из ванной вышла, на ходу вытирая волосы, Сэл.

– Привет, – сказала она мне.

Я кивнул, не шибко улыбнувшись.

Тут Стив поднялся, поглядел на меня, потом на нее. В тот момент я понял, что, как я и подозревал, Стив рассказывал ей про нас с Рубом. Я почему-то именно это воображал на скамейке в хёрствиллском парке и как будто слышал тогда плотный голос Стива – как он спокойным тоном практически отрекается от братьев. И вот он переписывал сценарий – или, по крайней мере, пытался внести правку.

– Встань, – сказал он мне.

Я послушался.

Он объявил:

– Сэл… – Сэл посмотрела на меня. Я смотрел на нее, а Стив продолжал. – Это мой брат Кэмерон.

Мы пожали друг другу руки.

У меня – шершавая рука пацана.

У нее – гладкая и чистая, пахнущая душистым мылом. Мылом, какое, по моим представлениям, кладут в гостиничных номерах, куда мне не попасть.

Она взглядом приветствовала меня, и я стал Кэмерон, а не просто нелепый брат Стива.

Чуть погодя Стив повез меня домой, и по дороге мы немного поболтали, но исключительно о пустяках. Посреди этого трепа я перебил Стива. Я спросил, ножевыми словами:

– Ты, когда рассказывал Сэл про нас с Рубом, сказал, что мы нелепые. Ты ей сказал, что тебе за нас стыдно, так?

Я говорил это ровным голосом и без малейшего осуждения, хотя для этого пришлось постараться изо всех сил.

– Нет. – Стив не согласился, останавливая машину у нашего дома.

– Нет? – Я видел по глазам, что Стиву стыдно, и впервые – что стыдно ему за себя.

– Нет, – подтвердил он и посмотрел на меня уже как бы с гневом – будто не мог стерпеть. – Не про вас с Рубом, – пояснил он, и лицо его казалось в тот миг раненым. – Только про тебя.

Боже мой.

«Боже», – подумал я, открыв рот. Как будто Стив – раз! – и выдернул из меня сердечный ритм. Мое сердце лежало у него в руке, и Стив опустил на него взгляд, будто видел мое сердце там же.

Как оно бьется.

Как бросается оземь и вновь подымается.

Я ничего не сказал на ту правду, которую Стив только что выпустил на волю.

Я только отстегнул ремень, забрал сердце и поскорее вылез из машины.

Стив тоже вылез, но опоздал. На пути к крыльцу я слышал за спиной его шаги. Слова падали между его стоп.

– Кэм! – окликнул он. – Кэмерон! – Я уже почти зашел в дом, когда меня догнал его голос: – Прости. Я был… – Он закончил громче: – Кэм, я был неправ!

Я вошел, захлопнул дверь и обернулся посмотреть, что осталось снаружи.

Силуэт Стива тенью лег на окно. Тихий и неподвижный, наклеенный на свет.

– Я был не прав.

Он повторил свои слова, но на этот раз голос был слабее.

Прокорчилась минута.

Я сдался.

Медленно подошел к двери и отворил ее, по ту сторону сетки увидел своего брата.

Я подождал и сказал:

– Не переживай об этом. Не важно.

Мне все еще было больно, и все же, как я и сказал, это было не важно. Меня не в первый раз задели – и не в последний. Стив, наверное, пожалел, что захотел меня порадовать, показав Сэл, что я не ноль, каким он меня раньше считал. Добился он в итоге одного: не только подтвердил, что считал меня когда-то пустым местом, но и сообщил, что я был такой один.

Тут, однако, меня и накрыло.

Осознание встряхнуло меня и распороло. Мысли играли в чехарду, и только одна фраза стояла особняком.

Слова и Октавия.

Такая вот фраза.

Она трепетала внутри.

Она меня спасла, и я, почти шепотом, сказал Стиву:

– Не волнуйся, брат. Мне и не надо, чтобы ты говорил Сэл, что я не ноль. – Между нами по-прежнему была сетчатая дверь. – Да и мне тоже не надо говорить. Я знаю, кто я есть. Может, однажды я расскажу о себе побольше, но сейчас, мне кажется, надо подождать и посмотреть, что будет. Я еще далеко не тот, каким хочу быть, и… – Я почувствовал что-то такое внутри. То, что чувствовал всегда. Я умолк и поймал взгляд Стива. Прыгнул сквозь сетку в его глаза и схватил его. – Стив, ты же слышал, как плачут псы? Ну, воют когда, так пронзительно, что слушать невозможно? – Стив кивнул. – Я думаю, они так воют, когда им больно от голода, и вот так я чувствую сам – каждый день своей жизни. У меня такой голод на то, чтобы стать чем-то – стать кем-то. Слышишь, да? – Он слышал. – Я никогда не задираю лапки. Ни перед тобой. Ни перед кем, – закончил я. – У меня голод, Стив.

Иногда я думаю, что это были лучшие слова из всех, что я когда-либо сказал.

«У меня голод».

И после этого я закрыл дверь.

Осторожно, не с размаху.

Зачем стрелять в пса, если он уже мертв.

Когда псы плачут

Мы оказались в самой сердцевине города, пес останавливается, оборачивается ко мне, и я вижу, что его глаза голоднее обычного.

Там гордость голодом.

И голод сохранить жажду и цель.

Это меня трогает, и мое сердце тянется дальше вглубь меня, бьется упруго, гордо, сильно.

Пес выбрал этот момент, чтобы показать мне, каков я.

Ветер вновь рвется вперед, и в небе замешивается гроза.

Над нами ярится молния и рокочет гром.

И пес приступает.

Он глубоко сосредоточивается, шерсть встает дыбом, яростно дыбится в небо. Из самого нутра, из сердца, из всех своих инстинктов он принимается выть.

Его вой громче завываний грома.

Громче воющих молний, пронзительнее воя ветра.

Задрав морду к бескрайним небесам, он воет свой голод, и я чувствую, как этот голод разгорается и во мне.

Это мой голод.

Моя гордость.

И я улыбаюсь.

Я улыбаюсь и чувствую это в своем взгляде, потому что голод – могучая сила.