Текст книги "Том 9. По экватору. Таинственный незнакомец"

Автор книги: Марк Твен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 42 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Да, он чувствовал себя на седьмом небе, однако домой не написал ни слова, приберегая свою удивительную историю до того дня, когда вернется. Дважды с приличествующей скромностью и вежливостью он заговаривал о том, что визит затянулся и не пора ли уезжать, но миллионер отвечал:

– Нет, погодите, доверьтесь мне: когда придет время уезжать, я сам вам скажу.

В те дни Вандербильт, как всегда, был занят своими обширными комбинациями – соединением небольших разбросанных железных дорог в стройную систему, для сосредоточения случайной, хаотической торговли в мощные центры, что не помешало его зоркому оку уловить грандиозное будущее табачной торговли в Мемфисе, о которой я уже говорил; и он решил завладеть этим делом.

Прошла неделя, и Вандербильт сказал Эду:

– Теперь можете ехать, но сперва мы еще раз потолкуем об этом табачном деле. Я теперь вас знаю. Знаю наши способности не хуже, а возможно и лучше, чем знаете вы сами. Вы в табачном деле хорошо разбираетесь, понимаете, что я хочу взять его в свои руки, и понимаете, каким путем я собираюсь это сделать. Мне нужен человек, который меня понимает, способный представлять меня в Мемфисе и возглавлять это важное предприятие, – и я назначаю на эту должность вас

– Меня?

– Да. Оклад у вас будет, разумеется, высокий, ибо вы мой представитель. Со временем вы дослужитесь до прибавки, и ваш оклад будет увеличен. Вам понадобятся помощники, – подберите их сами, и подберите осмотрительно. Не исходите из одних только дружеских чувств, но при прочих равных условиях оказывайте другу, человеку, которого вы знаете, предпочтение перед человеком неизвестным.

Добавив еще кой-какие наставления, Вандербильт сказал:

– Прощайте, сын мой, и поблагодарите от меня Алфа за то, что он вас прислал.

По приезде в Мемфис Эд первым делом кинулся к пристани, спеша поделиться своими удивительными новостями с товарищами, снова и снова поблагодарить их за то, что они дали ему письмо к мистеру Вандербильту. Он пришел как раз в то время, когда молодые люди бездельничали. Знойный полдень, и никаких признаков жизни на пристани. Но когда Эд пробирался меж штабелей грузов, он заметил под навесом, на куче мешков с зерном фигуру в белом костюме; сказав про себя: «Это кто-нибудь из них», он ускорил шаг; потом сказал: «Да это Чарли... Фэрчайлд… вот здорово!»– и в следующее мгновение любовно коснулся плеча спящего. Глаза Чарли лениво раскрылись, взглянули на Эда, лицо страшно побледнело, он как ужаленный вскочил на ноги, и в следующий миг Эд остался один, а Фэрчайлд как вихрь мчался к дебаркадеру!

Эд опешил, он просто оцепенел от изумления. Что бы это значило? Неужели Фэрчайлд сошел с ума? Медленно, в раздумье, он пошел дальше; обогнув кипу тюков, он вдруг наткнулся на двух своих приятелей – те беспечно смеялись, видимо над чем-то забавным; они услышали шаги и увидели Эда в то самое мгновение, когда он их обнаружил, – смех резко оборвался. Эд не успел и рта раскрыть, как они бросились прочь и, прыгая через бочки и тюки, умчались, словно дичь от охотника! Эд вновь оцепенел. Что они тут, все рехнулись? Чем объяснить такое нелепое поведение? Погруженный в размышления, он подошел к дебаркадеру, шагнул на трап – кругом тишина и покой. Он пересек палубу, повернул за угол и пошел вдоль борта, как вдруг услышал лихорадочное: «О господи!» – и увидел, как человек в белом полотняном костюме плюхнулся в воду.

Потом он вынырнул на поверхность и, фыркая и задыхаясь, крикнул:

– Уходи отсюда! Не трогай меня. Это не я, клянусь это не и сделал,

– Чего ты не сделал?

– Не ядал тебе...

– Меня не интересует, чего ты мне не дал. Почему вы все от меня бегаете? Что ясделал?

– Ты? Тыничего не сделал. Но...

– Так отчего же вы злитесь на меня? За что так со мной обращаетесь?

– Я... мы... А ты разве не злишься на пас?

– Конечно нет. С чего это пришло тебе в голову?

– Честное слово, не злишься?

– Честное слово.

– Поклянись!

– Разрази меня бог, если я знаю, о чем ты говоришь! Но все равно – клянусь!

– И ты пожмешь мне руку?

– Видит бог, с какой радостью! Да я просто мечтаю пожать руку хоть кому-нибудь из вас!

Пловец пробормотал: «Черт возьми! Он смекнул, в чем дело, и не отдал письма. И очень хорошо, уж я-то об этом не заговорю».

Весь мокрый, рассыпая вокруг себя брызги, он влез на дебаркадер, чтобы пожать Эду руку. Потом опасливо, один за другим, стали показываться и прочие заговорщики, вооруженные до зубов. Видя, что обстановка мирная, они отважились подойти поближе и тоже стали радостно пожимать ему руку.

На нетерпеливый вопрос Эда, почему они так странно себя вели, друзья уклончиво отвечали, что хотели пошутить, – взглянуть, мол, как он поступит. С наскоку ничего лучшего и не сообразить. И каждый думал: «Он так и не отдал письма, – на этот раз он подшутил над нами; но правды он не узнает – не такие уж мы дураки, чтобы ему сказать».

Конечно, всем не терпелось услышать подробности о его поездке, и Эд сказал:

– Соберемся все на дебаркадере и закажем вина – я угощаю. Потом я расскажу вам все подробно. А вечером я опять угощаю – будут устрицы, вот уж повеселимся!

Когда принесли кино и все закурили сигары, Эд сказал:

– Так вот, когда я передал письмо мистеру Вандербильту...

– Боже праведный!

– Фу, как вы меня испугали. В чем дело?

– Ты... мы... ничего. Ничего особенного... у меня гвоздь в стуле, – ответил один.

– Но вы все вскрикнули. Ну, ладно! Так вот, когда я передал письмо...

– Ты и впрямь его передал? – И они взглянули друг на друга, словно не веря своим ушам.

Наконец все успокоились. Эд повел рассказ, а приятели, удивляясь все больше и больше, слушали затаив дыхание, не проронив ни словечка. Два часа они просидел и как зачарованные, упиваясь этой неправдоподобной романтикой. Наконец Эд кончил рассказ и сказал:

– Вам, только вам, мальчики, обязан я всем этим! И я никогда не отплачу вам неблагодарностью, мои друзья, самые лучшие на свете. Вы все получите должности, вы мне нужны все до единого. Я вас знаю, «я вашу карту насквозь вижу», как говорят картежники. Вы шутники, любите позабавиться, но люди вы падежные, чистое золото, высшей пробы. А ты, Чарли Фэрчайлд, будешь первым моим помощником, правой рукой, потому что у тебя редкие способности и потому, что ты раздобыл мне письмо, и чтобы порадовать твоего отца, который его написал, и мистера Вандербильта, ибо он сказал, что это его порадует. Так выпьем же за здоровье этого великого человека! Ура!

Да, когда наступает Момент, подходящий человек тут как тут, даже если он находился за тысячи миль и обнаружили его только при помощи злой шутки.

Глава XXIX.ХОБАРТ – САМЫЙ ОПРЯТНЫЙ ГОРОД

Если нас не уважают, мы жестоко оскорблены; а ведь в глубине души никто по настоящему себя не уважает.

Новый календарь Простофили Вильсона

В истории любой страны наибольший интерес вызывают судьбы людей. Летопись Тасмании, под сенью которой мы плыли, примечательна судьбами трагическими. В былые времена Тасмания была местом ссылки каторжников; об этом написано в рассказе о Миротворце, там же упоминается о тщетных попытках отчаявшихся каторжников, бежавших из Порта Макуори и «Ворот в Ад», обрести наконец свободу. В те годы Тасманию населяло огромное число каторжников, мужчин и женщин всех возрастов, и жизнь они вели тяжкую и горестную. Была там и колония для малолетних преступников – детей, лишенных родителей и друзей и загнанных сюда, на край света, чтобы они искупили свои «преступления».

Наконец наш пароход вошел в устье Деруэнта, у которого лежит главный город Тасмании – Хобарт. Берега Деруэнта изобилуют интересными пейзажами. Историк Лори в своей только что вышедшей книге «Рассказ об Австралазии» описывает их пылко и вполне правдиво. «Дивная живописность каждого открывающегося взору уголка, в сочетании с прозрачностью глубин океана и чистым целительным воздухом, наверное привела в восторг и глубоко взволновала первооткрывателей. Если зажатые скалами берега – хмурые, угрюмые, неприступные – и казались неприветливыми, то ведь их то здесь, то там прорезали соблазнительные бухточки, устланные золотым песком, одетые вечнозеленым кустарником, украшенные всеми видами местной акации, дуба, диких цветов, папоротника -от нежного, изящного «девичьего волоса» до пальмовидного «старца»; а величественный эвкалипт, гладкий и стройный, словно мачта «какого-нибудь высокого флагманского корабля», пронзает прозрачный воздух на высоту в двести тридцать футов, а то и больше».

Так оно и есть. «Как, наверное, приятно был поражен первый моряк, плывший вдоль побережья Тасманского полуострова, когда перед ним неожиданно возник Кейп-Пиллар со своими чернополосыми базальтовыми колоннами высотою в девятьсот футов, с головами гидры, окутанными шаловливым облаком, и подножьем, которое, изрыгая фонтаны бушующей пены, хлестали ревнивые волны».

Описано не плохо, только я никак не думал, что эти коряги в девятьсот футов высотою. И все же картина прелестная. Они храбро стоят совершенно одни, являя зрелище чарующе-причудливое. Однако я не заметил ничего такого, что напоминало бы головы гидры. Деревья походили на ряд высоких горбылей с заостренными верхушками, вроде ножа для мяса; не подозревая об огромной высоте этих колонн, первый путешественник скорее принял бы их за ряд ветхих, подгнивших свай, которые осели и покосились.

Полуостров высок, скалист, густо порос скрёбом или мелким кустарником, а то и тем и другим вместе. С материком его соединяет низкий перешеек. Здесь, на стыке, прежде был лагерь каторжников, называвшийся «Порт-Артур», —местечко, откуда не удерешь: позади тянулись дебри скрёба, где беглец неминуемо погибал от голода; впереди – этот узкий перешеек, перегороженный целым кордоном цепных собак, сплошной линией фонарей и заслоном вооруженной стражи. Мы видели это место, когда плыли мимо, – вернее, перед нами промелькнуло то, что было воротами в «Порт-Артур», как нам сказали. Мелькнуло, словно напоминание, и только»

«Путешествие отсюда вдоль устья Деруэнта на всем его протяжении открывает взору сказочно прекрасные виды, равных которым нот нигде в мире. Когда скользить но темно-синему морю, усеянному прелестными островками с роскошной растительностью у самой кромки воды, просто теряешься – куда смотреть, чем восхищаться больше. Минуя Хуон и Бруни, думаешь: вот лучше этих уже не будет; и вдруг на горизонте буквально вырастает гора Веллингтон, могучая и величественная, как ев сестра Этна, неотступно охраняемая с одной стороны горой Нельсои, с другой – Румней. Но вот мы к бухте Сэлливана, перед нами – Хобарт!»

Приятный городок. Стоит он на невысоких холмах, спускающихся к гавани, похожей на речку, – такая спокойная у нее поверхность. Ее гладь испещрена отражениями изящных лодок, травянистых берегов, пышной растительности. Позади города – горные плато; прекрасная лесистая местность, а над ней – величественный Веллингтон, этот благородный великан, великолепнейшая громада, какую только можно себе представить. Как прекрасен весь край – своими очертаниями, гармонией деталей, богатством и свежестью растительности, переливами всевозможнейших красок; как изысканны формы холмов, а какие вершины и мысы; а неподражаемый плеск солнечного сияния, роскошные туманные дали, прелесть мелькнувшей то тут, то там водной глади! И в этом-то раю высадили каторжников в желтых куртках и разместили корпус бандитов, и в осенний майский день тех варварских времен устроили бессмысленную резню ни в чем не повинных чернокожих, которые охотились разве только на кенгуру. До чего же это не вяжется с окружающей красотой – словно свели вместе небеса и преисподнюю.

Воскрешая в памяти этот рай, я вспомнил, что именно Хобарт был первым из серии Англий в миниатюре. Вскоре мы увидели и другие, сперва в Новой Зеландии, а потом и в Натале. Изгнанника-англичанина, где бы он ни обосновался, до глубины души трогает все, что напоминает ему родину; любовь, которую он хранит в сердце споем, будит воображение, а сила любви и воображения вместе превращает чуть похожие картины в точные копии боготворимого оригинала. Прекрасно чувство, вызывающее подобные чары, оно достойно всяческого уважения и найдет отклик и в вашей душе – найдет обязательно, даже в том случае, что нередко бывает, если вы не видите сходства столь ясно, как видит обнаруживший его изгнанник.

Сходство, конечно, существует, и порой удивительно близкое к оригиналу; и все же какие-то едва уловимые признаки присущи только одной Англии на свете. Теперь, когда я объездил мир, я в этом более не сомневаюсь. Существует красота Швейцарии, но она повторяется в глетчерах и снежных вершинах гор многих других стран мира; существует красота фиорда, но она повторяется в Новой Зеландии и Аляске; существует красота Гавайи, но она повторяется в тысяче островов Южных морей; существует красота равнины и прерии, но она то и дело повторяется на земном шаре. Все мною названное заслуживает преклонения, каждое в своем роде совершенно, однако их красота не единственная в своем роде, а нот красота Англии – одна, второй такой нет. Она состоит из самых простых деталей – трава, кусты, деревья, дороги, изгороди, сады, дома, виноградники, церкви, замки, кое-где руины, – по все это овеяно сказочной дымкой истории. Красота эта неповторима, она одна в целом мире.

У Хобарта есть своя особенность – это необыкновенно опрятный город; я готов утверждать, что он самый чистенький во всем мире. Во всяком случае, его первенство в опрятности не вызывает сомнений. Разве вы найдете еще где-нибудь город, где нет обшарпанных наружных стен, сломанных ворот и заборов, старых, разваливающихся домов, уродливых, покосившихся сараев, поросших сорняком дворов бедноты, задворков, усеянных консервными банками, рваными башмаками и пустыми бутылками, где не было бы хлама в сточных канавах, мусора на тротуарах, грязных переулков и залатанных жестью хибарок на окраинах? Да, в Хобарте опрятно повсюду, здесь все радует глаз; самый скромный одноэтажный дом имеет причесанный, приглаженный вид, он обвит плющом, окружен цветниками, обнесен аккуратным забором, и ворота там аккуратные, а на подоконнике дремлет холеный котенок.

Мы заглянули в музей, куда нас любезно сопровождал американец, его хранитель. Там было выставлено штук шесть различных видов сумчатых [14]14
  * Сумчатое – это стопоходящее позвоночное, главная особенность которого – наличие кармана. В некоторых странах оно вымерло, в других встречается редко. Первыми сумчатыми Америки были Стефан Жирард, мистер Астор и опоссум; основные сумчатые Южного полушария – Сесиль Родс и кенгуру. Себя я причисляю к новейшим сумчатым. Могу также похвастаться, что самый большой карман у меня. Но ведь в нем ничего нет. (Прим. автора).


[Закрыть]* – в их числе «Тасманский дьявол» – волк; то есть мне кажется, он тоже был среди них. Была там и рыба, дышавшая легкими; когда высыхает вода, она может жить в иле. Но любопытнее всего был попугай, который убивает овец. На одном большой овечьем пастбище эта птица убила за год целую тысячу овец. Ей нужна не вся овца, а лишь почечный жир. Только богачу по средствам содержать птицу с таким изысканным вкусом. Чтобы добыть жир, птица вонзает в овцу клюв и вытаскивает почки, – рана смертельна. Этот попугай – разительный пример того, как изменение условий жизни ведет к эволюции видов. Когда в стране появилось овцеводство, попугай стал голодать, ибо пропали какие-то гусеницы, которыми он питался. Голод вынудил эту птицу есть сырое мясо, поскольку ничего другого ей не удавалось раздобыть, и она начала клевать остатки мяса с овечьих шкур, сушившихся на заборах. Скоро попугай уже явно оказывал предпочтение овечьему мясу перед любой иной пищей, а потом почечный жир стал его любимым лакомством. Выдирать жир несколько мешала попугаю форма клюва, но тут на помощь пришла природа – она изменила форму клюва, и теперь попугай умеет выдирать жир лучше, чем главный судья Верховного суда и все другие, кто этим занимается; лучше любого адмирала.

Была в музее еще одна диковина – по-моему, совершенно потрясающая: наконечники стрел и ножи, совсем такие, какие первобытный человек делал из кремня, думая, что он совершает чудо. Еще бы! Восторженные ученые так долго ублажали его и заискивали перед ним, что он и сам уверовал в этот предрассудок и теперь, наверное, к нему не подступишься на том свете. А ведь в этом музее мы видели точные копии его самых прекрасных работ, сделанные в наши дни, и притом людьми, которые никогда не слышали ни о нем, ни о его творениях, – аборигенами, что жили на островах здешних морей в наш век. И они не только воспроизвели эти произведения искусства; они сделали их из самого хрупкого материала, какой только есть, – из стекла, из старых бутылок из-под виски, выброшенных англичанами, – они выбрасывают их миллионами тонн. Пора бы первобытному человеку поубавить свою спесь. Его время прошло. Теперь он уже не то, чем был прежде.

Мы совершили поездку по благоуханной и цветущей сказочной стране в приют для престарелых – просторное, удобное убежище для мужчин и женщин, где есть больницы и все что нужно. Там было множество таких старых людей, каких я в жизни не видел. Казалось, я вдруг перенесся в другой мир – таинственный мир, из которого изгнана Молодость; мир, отданный во власть Старости, морщинам, согбенным фигурам. Из трехсот пятидесяти девяти человек двести двадцать три – бывшие каторжники, и они могли бы, наверное, кое-что порассказать, если бы захотели; сорока двум было уже за восемьдесят, а нескольким – под девяносто; в среднем там умирают в возрасте семидесяти шести. Меня туда не тянет, там слишком здоровый климат. Мне хватит и семидесяти лет – дольше задерживаться рискованно. Когда молодость и радость уйдут, что тогда останется? Смерть при жизни, смерть без всяких ее преимуществ, без ее достоинств. В приюте было сто восемьдесят пять женщин, из них восемьдесят одна – бывшие каторжницы. Пароход испортил нам все дело. Мы думали, что он, как обычно, простоит в Хобарте долго, но отплыли мы очень скоро. Тасмания лишь мелькнула перед нами, и мы отправились дальше.

Глава XXX.ПРИРОДА ЖECTOKO ПОСТУПИЛА С ГУСЕНИЦЕЙ

Природа создала саранчу, и она пожирает посевы; если бы саранчу создал человек, она пожирала бы песок.

Новый календарь Простофили Вильсона

Вечер и ночь мы плыли, а ранним утром пароход пришвартовался к Блаффу в Новой Зеландии. Блафф находится в нижней части серединного острова – на юге, почтя на сорок семь градусов ниже экватора. Он лежит к югу от экватора на столько же градусов, на сколько Квебек в северу, и казалось бы, климату в обоих городах следовало бы быть одинаковым; однако по тем или иным причинам это далеко не так. В Квебеке летом жарко, а зимой – холодно. В Блаффе таких колебаний не бывает; холодная погода там не очень холодная, а жаркая не очень жаркая, и разница между самым жарким и самым холодным месяцем в году всего лишь семнадцать градусов по Фаренгейту.

Кроличья напасть, постигшая Новую Зеландию, началась с Блаффа. Человек, который привез первого кролика, прославился, в его честь устраивали банкеты; теперь бы его повесили, если бы до него добрались. В Англии исконных врагов кролика ненавидят и преследуют; в районе Блаффа их почитают, и личность их неприкосновенна. В Англии исконный враг кролика – браконьер; его исконные враги в Блаффе– горностай, ласка, хорек, кошка и мангуста. В Англии любой человек, за исключением наследника престола, пойманный с кроликом, обязан дать убедительное объяснение, каким образом тот к нему попал, или же он платит штраф, садится в тюрьму и заодно лишается звания пэра; в Блаффе кошка, идущая с кроликом в зубах, никому не обязана давать объяснений – никто на нее не смотрит; человек же, увидевший кошку с кроликом, платит штраф, садится в тюрьму и лишается звания пэра. Вот где подрывают кошачьи моральные устои. Через тридцать лет в Новой Зеландии не останется ни одной нравственной кошки. Впрочем, иные полагают, что их там нет уже сейчас. В Англии браконьера выслеживают, преследуют, травят – он не осмеливается и на глаза показаться; в Блаффе – кошка, горностай, ласка, хорек и мангуста разгуливают где им только вздумается, и никто их не трогает. Власти вывесили на видном месте закон, гласящий, что любой человек, у которого найдут хотя бы одного из этих зверьков (мертвого), обязан дать убедительное объяснение причины его смерти или же уплатить штраф – не менее пяти и не более двадцати фунтов. Но этот источник государственного дохода не очень-то велик. Все реже и реже встречаются люди, которые пожелали бы уплатить сто долларов за дохлую кошку. А жаль, ведь эта статья дохода предназначалась в фонд университета. Все правительства в той или иной степени близоруки; в Англии штрафуют браконьера, хотя разумнее было бы выслать его в Новую Зеландию: Новая Зеландия оплатила бы дорогу и назначила бы ему жалованье.

Из Блаффа мы рассчитывали отправиться напрямик к западному побережью, в Новозеландскую Швейцарию, страну непревзойденных красот природы – снежного великолепия, могучих глетчеров и дивных озер; именно здесь находятся эти изумительные соперники фиордов Норвегии и Аляски, а рядом – водопад, низвергающийся с высоты в тысячу девятьсот футов. Но нам пришлось отложить поездку на неопределенное время.

6 ноября.– Чудесное летнее утро; ослепительно голубое небо. В нескольких милях за Инверкаргиллом проехали через обширное зеленое пастбище, усеянное, как снегом, стадами овец. Очаровательное зрелище. Зеленый цвет был порой густым и очень ярким, а порой восхитительно нежным. Какой-то пассажир напомнил мне, что я в «Англии Дальнего Юга».

Данидин, того же числа.– Город достоин восторгов Майкла Дэвитта. Жители – шотландцы. Здесь они задержались, когда ехали в рай, – решив, что уже приехали. Журналист Малькольм Росс определил численность населения Данидина в сорок тысяч; один член парламента – в шестьдесят тысяч. Разумеется, журналист никогда не лжет.

Мы посетили доктора Хокина, У него прекрасная коллекция книг о Новой Зеландии, и его дом – музей искусства маори и всяких древностей. Он собрал портреты и цветные гравюры с изображением туземных вождей далекого прошлого, иные из них нашли свое место в истории. Они совсем не похожи на дикарей; редко встретишь черты лица более утонченные, такие умные лица, такие мужественные фигуры, такую благородную ослику, как у этих людей. Аборигены Австралии и Тасмании казались дикарями, а эти новозеландцы – настоящие римские патриции. Татуировка могла бы нанести на мысль, что это портреты дикарей, но этого не происходит. Линии так красивы, они такие изящные и плавные, что воспринимаешь татуировку как прекрасное украшение. Через пятнадцать минут я совсем примирился с ней, а еще через пятнадцать иными и не мог представить себе эти лица. После них нераскрашенное лицо европейца кажется неприятным и плебейским.

Доктор Хокин подарил нам отвратительную диковинку – одеревенелую гусеницу, у которой на шее росло деревцо – тонкий стебелек дюйма в четыре высотою. Он появился не случайно, а по обдуманному плану – по замыслу Природы. Гусеница честно собиралась выполнить закон, навязанный ей Природой, навязанный специально для того, чтобы втянуть ее в беду, – закон-ловушку; итак, выполняя его, гусеница приготовила все необходимое, чтобы превратиться в ночную бабочку: вырыла себе ямку, маленькую могилку, вытянулась в ней на животе и наполовину зарылась в землю, но тут вмешалась Природа. Она развеяла в воздухе споры какого-то грибка – и не зря. Несколько спор упало в складку на шее гусеницы, пустило побеги и пошло расти, – ведь там была земля, гусеница-то шею не мыла. Корни пробились вглубь, расползлись по всему телу, высасывая соки для собственного роста; гусеница медленно умирала и превращалась в дерево. И вот теперь у нас деревянная гусеница; каждая частица ее строения бережно сохранена в точности и неприкосновенности, и, как памятник, на ней высится стебель – памятник, увековечивающий ее верность долгу и коварство Природы.

Природа всегда так поступает. Миссис П., конечно, сказала, что гусеница не способна чувствовать и нисколько не страдала. Но миссис Н. не права. Никакая гусеница не сумеет обмануть Природу. Если бы эта не страдала. Природа выискала бы другую. Но и первую она не оставила бы в покое. Никогда! Она подождала бы, пока гусеница превратится в ночную бабочку, а потом зажарила бы ее на свечке.

Природа так забивает рыбе глаза паразитами, что та уже не способна ни увернуться от врага, ни найти себе пищу. Она насылает на морскую звезду паразитов, и те так облепят ее зубцы, что они вздуются и станут ужасно болеть, и бедняжке придется избавиться от одного зубца, чтобы облегчить свои страдания, потом еще от одного и от третьего. Стоит ей отрастить себе новые зубцы, как опять являются паразиты,– и вся история начинается сначала. И наконец, с годами, когда бедная старушка морская звезда потеряет способность восстанавливать свои зубцы и не в силах будет тягаться с Природой, она умрет от голода.

В Австралии распространена ужасная болезнь, вызываемая «неполноценным солитером». Это они его так называют, – не пойму по какой причине: он справляется со своим делом так же хорошо, как если бы был вполне полноценным, украшен фресками, позолочен и все такое прочее.

ноября.– Президент Общества художников повел нас в музей и публичную картинную галерею. Видели чудесные картины, выставленные обществом, – часть из них была куплена, другие получены в дар. Оттуда мы пошли в картинную галерею общества – на недавно открывшуюся ежегодную выставку. Прекрасная выставка. Подумать только, две таких коллекции картин и Общество художников в небольшом городке! В Австралазии это отнюдь не редкость. В этом не было бы ничего удивительного, будь здесь монархия. Я хочу сказать – абсолютная монархия, когда нет надобности ставить на голосование вопрос о деньгах, -протянул руку и бери. Вот тогда искусство, процветает. Но ведь эти колонии – республики, республики с широким избирательным правом; в Новой Зеландии, например, даже женщины имеют право голоса, В республиках правительство и богатые люди не очень-то заботятся о развитии искусств. Меж тем в Австралазии повсюду для публичных галерей приобретаются картины знаменитых европейских художников за счет государства или общества граждан – живых граждан, а не покойников; они грабят себя, а не своих наследников. 06-щеетно художников Данидина имеет собственный дом, построенный на средства, собранные по подписке.

Глава XXXI.«ГОСТИНИЦА В МЭРИБОРО – ЧЕРТ ЗНАЕТ ЧТО!»

Греховны не слова, а дух гнева; и этот дух – брань. Мы начинаем браниться прежде, чем научились говорить.

Новый календарь Простофили Вильсона

11 ноября. На железной дороге.– Наш поезд – экспресс – идет со скоростью двадцать с половиною миль в час, по графику; впрочем, нам и не хочется ехать быстрее – очень занятны виды моря и суши, очень удобны вагоны. Они устроены не на английский и не на американский лад, – это нечто среднее между теми и другими, как в Швейцарии. Вдоль вагона тянется узкий, обнесенный перилами балкончик, по которому можно прогуливаться. В каждом вагоне есть уборная. Это уже прогресс, веяние девятнадцатого столетия. Так называемые экспрессы ходят в Новой Зеландии два раза в неделю. Об этом не мешает знать, если хочешь уподобиться птице и лететь через страну со скоростью двадцать миль в час; иначе рискуешь выехать в один из остальных пяти дней недели и попасть на такой поезд, который не поспевает даже за собственной тенью.

Эти приятные вагоны по контрасту напомнили мне вагоны железнодорожной ветки на Мэриборо на Австралийском континенте и разговор с пассажиром об этой ветке и о тамошней гостинице.

На пути в Мэриборо я зашел в вагон для курящих. Там я застал двух джентльменов; оба сидели спиной к паровозу, в противоположных концах вагона. Между собой они были знакомы. Я сел против того, что примостился у правого окна. У него было симпатичное лицо, дружелюбный взгляд, а по платью я принял его за диссидентского священника. Лет ему было около пятидесяти. Без всякой просьбы с моей стороны он зажег мне спичку, и я закурил сигару. Дальнейшее привожу из своего дневника.

Чтобы завязать разговор, я задал ему какой-то вопрос о Мэриборо. Он ответил спокойно, с невозмутимой убежденностью, голосом на редкость приятным и даже мелодичным:

– Город чудесный, по гостиница там – черт знает что!

Я удивился. Очень странно было слышать, как священник употребляет на людях бранные слова. Он же безмятежно продолжал:

– Самая мерзкая гостиница в Австралии. Пожалуй, не ошибешься, если скажешь, что во всей Австралазии нет хуже.

– Плохие постели?

– Куда там – вовсе никаких. Одни мешки с песком.

– Неужели и подушки?

– Да, и подушки. Один песок. И к тому же скверный. Свалялся в комки, никогда не просеивают. Чересчур много в нем гравия. Спишь все равно что на орехах.

– А разве там нет мелкого песка?

– Сколько угодно. Такого хорошего песка для постелей, как там, нигде в мире не найти. Мягкий песок, рассыпчатый, но они его не покупают. Им нужен такой, который слеживается и тверд, как камень.

– Ну а каковы комнаты?

– Восемь квадратных футов, и холодный линолеум, на который надо ступить утром, когда выберешься из песчаной ямы.

– А освещение?

– Керосиновая лампа.

– Светло горит?

– Нет. Свет мутный, как в бане.

– Я привык, чтобы лампа горела у меня всю ночь,

– Не выйдет. Ее приходится гасить рано.

– Скверно, Ведь свет может понадобиться и ночью. Как найдешь лампу впотьмах?

– Это-то немудрено: найдете по вони.

– А платяной шкаф?

– Два гвоздя на двери, чтоб развесить семь одежек, если они у нас есть.

– Звонок?

– Еще чего захотели.

– А как быть, если что-нибудь понадобится?

– Можете кричать, только никто не явится.

– А если надо позвать горничную опорожнить помойное ведро?

– Какие там помойные ведра! Гостиницы их не держат. Кроме сиднейских и мельбурнских, конечно.

– Да, я знаю. Я сказал просто так. Это самое странное, что есть в Австралии. Еще одно: завтра мне надо встать ни свет ни заря, а не то я не попаду на пятичасовой поезд. Если бы хоть коридорный...

– Такого нет.

– Ну, швейцар...

– Такого нет.

– Кто же меня разбудит?

– Никто. Сами себя разбудите и сами себе посветите. Ни в коридорах, ни на лестнице света нет. И если не прихватите лампу, свернете себе шею.

– А кто мне поможет вынести багаж?

– Никто. Но я дам вам совет. В Мэриборо живет один американец, который провел там полжизни; славный человек, преуспевающий, его там все знают. Он за вами присмотрит и избавит от всех хлопот. Можете спать спокойно: он вас оттуда вытащит, и вы попадете на свой поезд. А где же ваш менеджер?

– Остался в Балларате, изучает язык. Кроме того, ему пришлось съездить в Мельбурн, чтобы все подготовить для поездки в Новую Зеландию. Это моя первая попытка путешествовать самостоятельно, и оказывается – все не так-то просто.

– Просто! Еще бы, вы выбрали для своего опыта самый отвратительный участок железных дорог Австралии. Тут есть двенадцать миль, которые человек, не обладающий административным талантом, и надеяться не может... скажите, у вас есть административный талант? первоклассный талант?