Текст книги "Приключения Тома Сойера и Гекльберри Финна. Большой сборник"

Автор книги: Марк Твен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 49 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

Глава IX
ТРАГЕДИЯ НА КЛАДБИЩЕ

В этот вечер Тома с Сидом, как всегда, в половине десятого послали спать. Они прочли молитву на сон грядущий, и Сид скоро уснул. Но Том не спал, с тревожным нетерпением ожидая сигнала. В тот миг, когда ему показалось, что уже недалеко до рассвета, он услышал, как часы бьют десять. Было от чего прийти в отчаяние. Он не мог даже вертеться на постели, как того требовали его возбужденные нервы, потому что боялся разбудить Сида. Он лежал смирно и напряженно вглядывался в темноту. Кругом стояла удручающая тишина. Понемногу из этого безмолвия стали выделяться маленькие, еле заметные звуки. Прежде всего – тиканье часов. Таинственное потрескивание старых балок. Слабый скрип ступеней. Ясно: по дому бродили духи. Из комнаты тети Полли доносился глухой мерный храп. Затем началась несносная трескотня сверчка, а где именно стрекочет сверчок – этого не может определить никакая человеческая мудрость. Затем – в стене у изголовья кровати зловещее тик-тик жука-точильщика. Том вздрогнул: это означало, что чьи-то дни сочтены. Затем прозвучал в ночном воздухе отдаленный собачий вой, и тотчас же, еще дальше, слабее, завыла другая собака. Том переживал мучительные минуты. Наконец он проникся убеждением, что время исчезло и началась вечность. Против воли он стал погружаться в дремоту. Часы пробили одиннадцать – он не слыхал. Вдруг, смешанное с бесформенными видениями сна, послышалось унылое мяуканье кошки. Где-то неподалеку открылось окно, и этот шум разбудил Тома. Раздался крик: «Брысь, проклятая!» – и о стену теткиного дровяного сарая со звоном разбилась пустая бутылка. Том вскочил как встрепанный, мигом оделся, вылез из окна, пополз на четвереньках по крыше, раза два тихонько мяукнул в ответ, потом перескочил на крышу дровяного сарая и оттуда спрыгнул на землю. Гекльберри Финн ждал его внизу с дохлой кошкой в руках. Мальчики двинулись в путь и скоро исчезли во мраке. Через полчаса они уже пробирались в высокой траве кладбища.

Кладбище было старинное, западного типа. Расположенное на холме городка, оно было обнесено ветхим дощатым забором, который; местами повалился внутрь, а местами наружу, но нигде не стоял прямо. Все кладбище заросло травой и сорняками. Старые могилы осели. Ни один надгробный камень не стоял на своем месте, над могилами возвышались сгнившие доски с закруглением наверху, источенные червями и клонившиеся к земле, ища опоры и не находя ее. На всех досках когда-то было начертано: «Вечная память такому-то», но буквы на большинстве из них так стерлись, что теперь их нельзя было прочесть и при дневном свете.

Тихий ветер стонал в ветвях, и Тому со страху мерещилось, что это души умерших жалуются, – зачем люди тревожат их покой. Приятели говорили мало и только шепотом: время и место, тишина и торжественность действовали на них угнетающе. Они нашли свежую могильную насыпь, которую искали, и притаились под тремя большими вязами, в нескольких шагах от нее.

Ждали они, как им показалось, довольно долго. Вдали кричала сова, и это был единственный звук, нарушавший мертвую тишину. Мысли Тома становились, все мрачнее, и он решил прогнать их разговором.

– Как ты думаешь, Гекки, – начал он шепотом, – нравится покойникам, что мы пришли сюда?

Гекльберри шепнул в ответ:

– Кто их знает, не знаю! А жутко здесь… Правда?

– Еще бы!

Наступило долгое молчание; оба мальчика задумались над тем, как относятся покойники к их посещению. Затем Том шепнул:

– Слушай-ка, Гекки, как ты думаешь, старикашка Вильямс слышит, что мы говорим?

– Конечно, слышит. По крайней мере, душа его слышит.

Снова молчание.

– Жалко, – сказал Том, – что я назвал его просто Вильямс, а не мистер Вильямс. Но ведь я не хотел его обидеть. Его все называют старикашкой.

– Надо быть осторожнее, когда говоришь о покойниках, Том.

Это отбило у Тома охоту продолжать разговор. Вдруг он схватил товарища за руку:

– Тсс!

– Что там такое, Том?

И оба прижались друг к другу. Сердца у них сильно стучали.

– Тсс! Вот опять! Неужели не слышишь?

– Ага! Наконец-то и ты услыхал.

– Господи, Том, они идут! Они идут! Это они! Что нам делать?

– Не знаю. Ты думаешь, они нас увидят?

– Ох, Том, ведь они; видят в темноте, как кошки. И зачем только я пошел!

– Да ты не бойся… Может, они нас не тронут. Ведь мы ничего плохого не делаем. Если мы будем сидеть тихо-тихо, может, они нас и не заметят.

– Ладно. Попробую… Боже, я весь дрожу!

– Тсс! Слушай.

Мальчики, еле дыша, еще крепче прижались друг к другу. С другого конца кладбища до них донеслись приглушенные голоса.

– Смотри! Смотри! – шепнул Том. – Что это там такое?

– Это адский огонь! Ой, как страшно!

Во мраке появились какие-то смутные фигуры. Перед ними качался старинный жестяной фонарь, рассыпая по земле, как веснушки, бесчисленные искорки света.

– Это дьяволы, теперь уж наверняка! – шепнул Гекльберри и вздрогнул. – Целых три! Ну, мы пропали! Ты можешь прочесть молитву?

– Попробую… Да ты не бойся – они нас не тронут. «Боже, на сон грядущий спаси и помилуй меня…»

– Тсс!

– В чем дело, Гек?

– Это люди! По крайней мере, один из них. У него голос Меффа По́ттера.

– Быть не может!

– Уж я его знаю! Ты притаись, не дыши. Он нас и не увидит: он пьян, как всегда, – пьянчужка.

– Ладно. Я буду тихо… Остановились. Ищут чего-то… Не могут найти. Вот опять сюда… Ишь, как бегут! Опять ближе… Опять дальше… А теперь – ой, как близко! И прямо сюда. Слушай-ка, Гек, я и другой голос узнал – это Индеец Джо!

– И в самом деле, проклятый метис! [20]Уж лучше бы черти, ей-богу! И чего им тут нужно, хотел бы я знать…

Шепот оборвался, так как три человека дошли до могилы и остановились невдалеке от того места, где спрятались мальчики.

– Здесь, – сказал третий и поднял фонарь так, что на его лицо упал свет. Это оказался молодой доктор Ро́бинсон.

Поттер и Индеец Джо несли носилки с веревкой и двумя лопатами. Они опустили свою ношу на землю и начали разрывать могилу. Доктор поставил фонарь в головах могилы, а сам сел на землю, прислонившись к одному из вязов. Он был так близко, что мальчики могли бы дотронуться до него.

– Скорей, скорей! – сказал он негромко. – Каждую минуту может взойти луна.

Они что-то проворчали в ответ и продолжали копать. Некоторое время был слышен лишь скрежет лопат, отбрасывающих в сторону мелкие камешки и комья земли, – звук однообразный и унылый. Наконец раздался глухой стук о дерево: лопата наткнулась на гроб, и через несколько минут копавшие подняли его наверх. Теми же лопатами они сбросили крышку, вытащили тело и бесцеремонно бросили его на землю. [21]В эту минуту луна вышла из-за туч и осветила бледное лицо мертвеца. Придвинули носилки, положили на них труп, покрыли одеялом и привязали веревкой. Поттер вынул большой складной нож, отрезал болтавшийся конец веревки и сказал:

– Вот, костоправ, мы и кончили это грязное дело. Подавайте нам еще пятерку, а не то он останется тут.

– Правильно! – сказал Индеец Джо.

– Что это значит? Позвольте! – возразил доктор. – Вы ведь потребовали деньги вперед, и я заплатил вам сполна.

– Заплатить-то вы заплатили, но у нас с вами есть и другие счеты, – сказал Джо, подходя к доктору. (Доктор встал на ноги.) – Пять лет назад я пришел на кухню вашего папаши, а вы меня выгнали в шею. Я просил, чтобы мне дали поесть, а меня вытолкали, как воришку и жулика. А когда я поклялся, что отплачу вам за это, хотя бы через сто лет, ваш папаша посадил меня в тюрьму за бродяжничество. Вы думали, я забыл? Нет, недаром во мне индейская кровь! Теперь вы у меня в руках, и мы с вами сочтемся, так и знайте!

Он с угрозой поднес кулак к самой физиономии доктора. Тот неожиданно размахнулся и одним ударом свалил негодяя на землю. Поттер выронил нож и закричал:

– Эй, вы! Я товарища бить не позволю!

И кинулся на доктора. Они схватились врукопашную и стали наносить друг другу удары, топча траву и взрывая землю каблуками. Индеец Джо вскочил на ноги; глаза его горели ненавистью; он схватил брошенный Поттером нож и, крадучись, словно кошка, весь изогнувшись, стал бегать вокруг, выжидая удобного момента, чтобы нанести удар. Вдруг доктор, вырвавшись из объятий противника, схватил тяжелую доску с могилы Вильямса и так сильно ударил ею Поттера, что тот повалился на землю; в то же мгновение метис изловчился и вонзил нож по самую рукоятку в грудь молодому человеку. Тот покачнулся и упал на Поттера, заливая его своей кровью. В это время на луну набежали тучи и покрыли мраком эту страшную сцену. Перепуганные мальчики бросились бежать в темноте без оглядки.

Когда луна опять показалась из-за туч, Индеец Джо в глубокой задумчивости стоял над двумя телами. Доктор пробормотал что-то невнятное, раза два вздохнул и затих.

– Ну вот, черт тебя возьми, мы и свели наши счеты! – негромко сказал метис.

И он обобрал убитого. Потом вложил злополучный нож в раскрытую правую руку Поттера и уселся на пустом гробу. Прошло три, четыре, пять минут. Поттер зашевелился и начал стонать. Он сжал в руке нож, поднес его к глазам, вздрогнул и уронил на землю; потом поднялся и сел, оттолкнув от себя тело убитого доктора; посмотрел на него, бессмысленно огляделся вокруг и встретил взгляд метиса.

– Боже мой! Как же это случилось, Джо?

– Скверное дело! – сказал тот, не двигаясь с места. – За что это ты его?

– Я? Я тут ни при чем.

– Ладно, рассказывай! Этим беде не поможешь!

Поттер побледнел и весь дрожал.

– Я думал, у меня хмель прошел. Не следовало мне пить нынче вечером. До сих пор шумит в голове – хуже, чем когда мы шли сюда… Я как в тумане – ничего не помню. Скажи мне, Джо, то совести, скажи, старый друг, неужто это я его укокошил? Ведь я не хотел убивать, у меня и в помыслах этого не было, – клянусь душой и честью, Джо! Скажи мне, как это вышло, Джо? Как ужасно! Такой молодой… такие надежды подавал…

– Вы двое сцепились; он хвать тебя доской по башке; ты так и повалился. Потом встал, как полоумный, весь дрожишь и шатаешься, и вдруг выхватил нож да и пырнул его в тот самый момент, как он нанес тебе новый удар. Ну, уж после этого ты как упал, так и не шевельнулся, словно деревянный чурбан.

– Ох, я сам не понимал, что делаю! Провалиться мне на месте, если вру! Это все от водки – пьяный был, – ну и распалился вдобавок… Да я и ножом-то владеть не умею, Джо. Драться случалось, не спорю, но только без ножа, на кулачках. Это тебе всякий скажет… Джо, не выдавай меня! Дай слово, что не выдашь меня, Джо! Я всегда тебя любил, Джо, всегда стоял за тебя. Ты ведь помнишь, не правда ли? Ты никому не скажешь, Джо?

Несчастный упал перед убийцей на колени и сложил руки с мольбой. Тот глядел на него равнодушно и тупо.

– Ладно, Мефф Поттер, ты всегда поступал со мною по чести, по совести, и я не стану тебя выдавать. Будь спокоен, мое слово верное. Тут и говорить больше не о чем.

– Джо, ты – ангел, ей-богу! Буду благословлять тебя до последнего вздоха…

И Поттер заплакал.

– Ну, хватит! Не время хныкать! Ступай вон той дорогой, а я – этой. Да смотри не оставляй за собою улик!

Поттер пустился рысцой, потом прибавил ходу и побежал что есть духу.

Глядя ему вслед, метис пробормотал:

– Если у него и вправду отшибло память от удара и выпивки, он не скоро вспомнит о ноже. А и вспомнит, побоится вернуться на кладбище – куриная душонка, слюнтяй.

Прошло две-три минуты, и на убитого, на труп, завернутый в одеяло, на гроб без крышки, на разрытую могилу глядел только месяц с неба. Вокруг снова была тишина.

Глава X
ВОЙ СОБАКИ ПРОРОЧИТ БЕДУ

Мальчики бежали к городку со всех ног. Они онемели от ужаса. По временам они тревожно оглядывались, словно опасаясь погони. Всякий пень, встававший у них на пути, казался им живым человеком, врагом, при виде которого у них захватывало дух. Когда они бежали мимо деревянных домишек, – стоявших на окраине города, сторожевые псы проснулись и залаяли. От этого лая у мальчиков словно выросли крылья.

– Только бы добежать до старой кожевни, – прошептал Том, едва переводя дыхание. – Я больше не могу…

Гекльберри ничего не ответил: он задыхался от быстрого бега. Мальчики, не отрывая глаз, глядели на старую кожевню, куда им так хотелось попасть, и напрягли последние силы. Наконец они добежали до нее, и ворвавшись – плечом к плечу – в открытую дверь, сейчас же упали на пол, под защиту полумрака, царившего в заброшенном здании. Они были счастливы, но страшно устали. Мало-помалу они отдышались, и Том проговорил тихим голосом:

– Гекльберри, как ты думаешь, что из всего этого выйдет?

– Если доктор Робинсон умрет, думаю, выйдет виселица.

– Да не может быть!

– Уж это наверное, Том.

Том задумался и через минуту спросил:

– Кто же донесет? Мы?

– Что ты? Да как это можно? Ведь если случится такое, да Индейца Джо не повесят, он нас тогда прикончит, верно тебе говорю! Тогда уж нам смерти не миновать. И это так же верно, как то, что мы сейчас лежим на полу.

– Я и сам так думаю, Гек.

– Если уж кому доносить, то пускай Мефф Поттер – доносит; пожалуй, у него на это глупости хватит. Вечно пьян…

Том помолчал; он снова задумался. Наконец сказал еле слышно:

– Гек, а ведь Меффу Поттеру ничего не извест-н о… Как же он может донести об убийстве?

– То есть как это так – неизвестно?

– Очень просто: ведь Индеец Джо всадил в доктора нож как, раз в ту минуту, когда доктор ударил Поттера могильной доской. Где ему было видеть? Где ему было узнать об убийстве?

– Черт возьми, а ведь правда, Том!

– И потом, ты подумай, – может быть, от этого удара Поттер и совсем окочурился.

– Нет, Том, это вряд ли. Ведь он был выпивши. Я это сразу заметил. Да он и всегда ходил выпивши. А… когда мой отец нахлещется, его можно треснуть по голове чем угодно… хоть церковью, ему ничего не сделается, честное слово! Он и сам говорил сколько раз! Значит, и Мефф Поттер такой же. Вот если бы Поттер был трезвый, он, пожалуй, от такого угощения и помер бы… кто его знает…

Снова наступила тишина; Том опять погрузился в свои мысли.

– Гекки, ты уверен, что не проговоришься? – наконец спросил он.

– Хочешь не хочешь, Том, а нам надо помалкивать. Сам понимаешь, – этот дьявол метис… Если мы донесем, а его не повесят, он утопит нас обоих, как котят… И знаешь что, Том! Давай-ка мы дадим друг другу клятву, что будем держать язык за зубами. Это будет вернее всего.

– Правильно, Гек. Это самое лучшее. Поднимем руки и поклянемся, что мы…

– Э, нет, это не годится для такого дела… Это хорошо в обыкновенных делах, в пустяках, особенно с девчонками, потому что они в конце концов все равно проболтаются, чуть попадутся; но в таком большом деле надо, чтобы договор был писаный. И кровью.

Том всей душой одобрил эту мысль. Она была и таинственна, и мрачна, и страшна, и вполне гармонировала со всеми событиями, с окружающей обстановкой, с ночной порой. Он поднял с – полу чистую сосновую дощечку, блестевшую в лунном свете, вытащил из кармана кусок «красной охры», сел так, чтоб свет падал на дощечку, и с трудом нацарапал следующие строки, причем каждой черточке, которая шла сверху вниз, он помогал языком, зажимая его между зубами и отпуская его при каждой черточке, которая шла снизу вверх:

Гек Фин и Том Сойер

оба клянутся что будут держать

язык за зубами насчет этого

дела И пусть они Упадут

на месте и Сдохнут, если

расскажут о нем.

Гекльберри пришел в восторг от того, что Том умеет так ловко писать и так красиво выражаться. Он вытащил из отворота своей куртки булавку и хотел уже уколоть себе палец, но Том остановил его:

– Погоди! Булавка-то медная. На ней может быть ярь-медянка.

– Ярь-медянка? А это что за штука?

– Яд такой. Попробуй проглотить – увидишь.

Том размотал нитку с одной из своих иголок, и оба мальчика по очереди укололи себе большие пальцы и выдавили по капле крови.

Проделав это несколько раз и пользуясь мизинцем вместо пера, Том вывел внизу начальные буквы своего имени, затем научил Гекльберри, как писать Г. и Ф., и клятва была принесена. Они торжественно, с разными церемониями и заклинаниями, зарыли дощечку возле самой стены, считая, что теперь оковы, связывающие их языки, уже навеки замкнуты на ключ, а самый ключ заброшен далеко-далеко.

Сквозь большой пролом в другом конце полуразрушенного здания прокралась какая-то фигура, но мальчики не заметили ее.

– Том, – прошептал Гекльберри, – ты уверен, что после этого мы уже не проболтаемся… никогда?

– Разумеется, уверен. Что бы ни случилось, теперь мы – молчок. А иначе мы тут же упадем мертвыми на месте. Разве ты забыл?

– Да… в самом деле… конечно.

Еще некоторое время они продолжали шептаться. Вдруг невдалеке за стеной, – всего в каких-нибудь десяти шагах, уныло и протяжно завыла собака. Мальчики в безумном ужасе прижались друг к другу.

– Кому это она воет? – еле дыша, прошептал Гекльберри. – Тебе или мне?

– Не знаю… посмотри в щелку! Да живее!

– Нет, ты посмотри!

– Не могу… не могу я, Гек!

– Ну же, Том… Слышишь, она опять!

– Господи, как я рад! – прошептал Том. – Я узнаю ее… по голосу: это Булл Харбисон. [22]

– Ну, слава богу! Знаешь, я прямо насмерть перепугался – я думал, это собака бродячая.

Собака завыла снова. У мальчиков опять упало сердце.

– Ох, нет! Это не она, – прошептал Гекльберри. – Погляди-ка, Том!

Том, трепеща от страха, приложил глаза к щелке и еле слышно промолвил:

– Ой, Гек, это бродячая собака!

– Смотри, Том, смотри поскорее: на кого она воет?

– Должно быть, на нас обоих, Гек. Ведь мы рядом, совсем близко друг к дружке…

– Ох, Том, мы пропали! Уж я знаю, куда попаду. Я был такой грешник, такой скверный мальчишка…

– А я? Так мне и надо! Вот что значит не ходить в школу и делать, чего не велят… Я мог бы стать таким же хорошим, как Сид, если б только постарался как следует, да нет, не старался, нет, нет… Ну, если только я спасусь от беды, на этот раз, я буду дневать и ночевать в воскресной школе.

Том начал тихонько всхлипывать.

– Это ты-то скверный? – И Гекльберри тоже захныкал. – Ты, Том Сойер, черт возьми, сущий ангел в сравнении со мной! О боже, боже, хотел бы я хоть вполовину быть таким «скверным», как ты!

Том проглотил слезы и шепнул:.

– Смотри, Гекки, смотри! Она стоит к нам задом!

Гек посмотрел, и сердце его наполнилось радостью.

– Да, задом… Вот здорово! Она так и раньше стояла?

– Ну да, а я, дурак, не заметил. Вот хорошо! Но на кого она воет?

Вой прекратился. Том навострил уши.

– Тс! Что это? – шепнул он.

– Вроде как бы хрюкает свинья… Нет, Том, это кто-то храпит…

– Верно! Где же он храпит, Гек?

– По-моему, в том конце. Храп как будто идет оттуда. Там ночевал иногда отец вместе со свиньями, но это не он. Он, бывало, так захрапит, что держись – с ног сшибет! К тому же, я думаю, ему уже не вернуться в наш город.

Жажда приключений снова ожила в мальчиках.

– Гек, ты пойдешь поглядеть, если я пойду впереди?

– Неохота мне, Том. А вдруг там Индеец Джо?

Том оробел. Но искушение было слишком сильно, и мальчики решили пойти посмотреть, уговорившись тотчас же повернуть и дать тягу, если только храп прекратится. На цыпочках, один за другим, они стали подкрадываться к спящему. Не доходя нескольких шагов, Том наступил на какую-то палку; она сломалась и громко хрустнула. Спящий застонал, повернулся, и его лицо попало в полосу лунного света. Это был Мефф Поттер. У мальчиков кровь застыла в жилах, и они ужасно оробели, когда спящий пошевелился; но теперь все их страхи рассеялись. Они тихонько прошмыгнули сквозь пролом, прошли вместе несколько шагов и уже были готовы разойтись, как вдруг в ночной тишине снова раздался зловещий протяжный вой. Они оглянулись и увидели незнакомую собаку, стоявшую в двух шагах от того места, где лежал Поттер; ее морда была обращена к нему, а нос был поднят к небу.

– Так это она на него, – в один голос воскликнули мальчики.

– А знаешь, Том? Говорят, около дома Джонни Миллера выла бродячая собака как раз в полночь, уже недели две тому назад, – и козодой [23]влетел к нему в комнату, сел на перила лестницы и запел в тот же вечер, а до сих пор никто у них в доме не умер.

– Да, я знаю. Ну, так что ж из того? Ведь Греси Миллер в ту же субботу упала в камин и страшно обожглась.

– Да, но она не умерла. И не только не умерла, а, наоборот, поправляется.

– Ладно, погоди, увидишь, что будет. Ее дело пропащее, все равно как и Меффа Поттера. Так говорят негры, а уж они эти дела понимают.

И мальчики расстались в раздумье.

Когда Том влезал в окно своей спальни, ночь подходила к концу. Раздеваясь, он принял все меры, чтобы не шуметь, и, засыпая, поздравил себя с тем, что никто не узнал о его смелых проделках. Ему и в голову не приходило, что тихо храпевший Сид на самом деле не спал, я не спал уже около часа.

Когда Том открыл глаза, Сид успел уже одеться и уйти. Час был поздний: и воздух, и солнечный свет ясно говорили об этом. Том был поражен. Почему его не разбудили, почему не растормошили, как всегда? Эта мысль наполнила его дурными предчувствиями. В пять минут он оделся и сошел вниз, хотя его клонило ко сну и он чувствовал во всем теле усталость. Семья еще сидела за столом, но завтрак уже кончился. Никто не сказал Тому ни одного слова упрека, но все глаза были отвращены от него, и в комнате стояла такая торжественная тишина, что сердце преступника пронзил леденящий холод. Он сел и старался казаться веселым. Напрасный труд – никакого отклика! Никто даже не улыбнулся, и он тоже погрузился в молчание, и сердце его сжала тоска.

После завтрака тетка отвела его в сторону, и Том почти повеселел, так как его осенила надежда, что дело ограничится розгами; но вышло не так. Тетя Полли стала плакать и жаловаться. Она спросила, как у него хватило духу разбить ее старое сердце, и в конце концов сказала ему, что теперь он может делать все, что угодно: губить себя, покрывать позором ее седины, свести ее в могилу, – все равно исправлять его бесполезно; она уж и пытаться не станет. Это было хуже, чем тысяча розог, и сердце у Тома заныло еще больше, чем тело. Он тоже плакал, просил прощения, снова и снова обещал исправиться и наконец был отпущен, но чувствовал, что простили его не совсем и что прежнего доверия к нему нет.

Он ушел прочь и был так несчастен, что даже не испытывал желания отомстить Саду, и тот совершенно напрасно поспешил улизнуть от него через заднюю калитку. Том приплелся в школу печальный и мрачный и вместе с Джо Гарпером подставил спину под розги за то, что вчера не явился в школу. Во время экзекуции у него был вид человека, душа которого удручена более тягостным горем и совершенно не чувствительна к таким пустякам. Вернувшись на свое место, он облокотился на парту и, подпирая подбородок руками, уставился в стену каменным взглядом, выражавшим страдание, дошедшее до последних пределов. Под локтем он почувствовал какой-то твердый предмет. Том долго не глядел на него. Наконец уныло переменил положение и со вздохом взял этот предмет. Он был завернут в бумагу. Том развернул ее. Глубокий, протяжный, огромный вздох вырвался у него из груди – и сердце его разбилось. То была его медная шишечка от каминной решетки!

Последняя соломинка сломала спину верблюда.