Текст книги "За полчаса до Конца Света"

Автор книги: Марк Рабинович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Марк Рабинович
За полчаса до Конца Света

Пролог

Н-ский полк ПВО, Московская область, октябрь 1962

Лейтенанту Вуколову11
  Герой повести «Приговоренные к жизни»


[Закрыть] уже который год снился один и тот же мерзкий сон. Как и всякой порядочный ночной кошмар, он был хоть и иррационален и туманен, но все же основан на реальных событиях. А события те затронули Павла Семеновича в далеком 53-м году, когда его, свежевыпущеного младшего лейтенанта, коммандировали на Семипалатинской полигон «двойку». Вуколов вовсе не был новичком в армии. Последний год той страшной войны он прошел рядовым, воевал всего несколько месяцев, но эти немногие месяцы стоили иной жизни. За эти страшные недели он познал многое и узнал цену как победоносным наступлениям, о которых врут в газетах, так и скоротечным боям, после которых на поле остаются тусклые пятна зеленых и серых шинелей. В Померании его ранили, поэтому сражения на Одере и в Берлине он благополучно пропустил. Потом, после Победы, он отслужил несколько лет в оккупированном Потсдаме и заслуженно считал себя старым служакой, несмотря на возраст. Поэтому учеба в артиллерийском училище была для него, фронтовика, той же службой и давалась легко. А вот теперь он был в растерянности…

На полигоне ничего ему не объяснили, лишь взяли с него очень суровую подписку о неразглашении государственной тайны и велели сидеть тихо и записывать показания непонятных приборов. А еще ему приказали надеть темные очки, подобные тем, что носили пилоты в старых фильмах, и ни за что эти очки не снимать. Очки закрывали половину лица и это было очень неудобно, на полигоне было жарко и пот заливал лицо, но молодой офицер пуще всего боялся невыполнения приказа, что и спасло ему зрение. В тот момент, когда взорвался заряд, Вуколову на миг показалось, что мир изменился, изменились законы физики, которые он учил в детстве. Этот безумный, неестественный свет не мог, просто не имел права существовать в нашем мире. Казалось, что вселенная вывернулась наизнанку и не хотела возвращаться назад. Потом потускнел лиловый гриб и вселенная постепенно вернулась в свое прежнее состояние. Со временем воспоминания потускнели, но и через годы он четко помнил это ощущение невозможности, нереальности происходящего.

И то же самое случалось в его ночных кошмарах. В них неестественно менялось мироздание, выворачивалось наизнаку каким-то незримым термоядерным взрывом, становилось неправильным, чуждым и это терзало его непонятно почему. Наглая вселенная меняла свой облик, вывёртывалась мерзопакостной изнанкой наружу и, в отличии от семипалатинской вспышки, вовсе не собиралась возвращаться обратно. Эта неестественность не принимала конкретных форм и просыпаясь в поту он не мог бы описать словами это отвратительное состояние вывернутости. Но именно оно и терзало его неестественностью своего странного, как вывих сустава, ощущения. Кошмар длился и длился, в то время как он мучительно пытался вырваться из этой тягучей неправильности. Наконец, ему это удавалось, он просыпался весь в поту и долго смотрел в потолок, восстанавливая дыхание. В ядерных испытаниях он больше не участвовал, но на службе его ждали "Беркуты" с 10-килотонными боеголовками. Это подпитывало его ночные кошмары и лейтенант клял последними словами свое необузданное воображение.

Сегодня ему особенно долго не удавалось освободиться от кошмара. Несколько раз ему казалось что он уже проснулся, но нет, то был лишь очередной слой мерзкого сна и изнанка вселенной все не отпускала и не отпускала. Окочательно разбудил его звонок телефона.

– Паша, ты вообще собираешься отвечать? – проворчала жена полусонно.

Пришлось встать и прошлепать босыми ногами к висящему на стене аппарату. Остатки отвратительного сна постепенно уходили, уступая место ночной прохладе и запаху черемухи за окном. Но голос дежурного в трубке прозвучал продолжением ночного кошмара – полк поднимали по тревоге…

Утро термоядерного мира

Хайфа, февраль 1962

Ицхак Шойхет

Натана я знал еще с 47-года22
  Описано в повести «Хамсин, или одиссея Изи Резника».


[Закрыть]. Во многом благодаря именно ему я попал в эту страну и сей факт не всегда вызывал у меня теплые чувства. Если вы не жили в Израиле, то вам меня не понять. Представьте себе сорокоградусную жару за окном, вентилятор уныло гоняет по комнате раскаленный воздух, периодически прекращая это издевательство при перебоях электричества. Из крана в ванной с трудом льется мутная струйка горячей воды, не освежая, а лишь делая еще хуже. Под окнами орет что-то невразумительное охрипший транзистор, а соседи, выясняя свои отношения, пытаются его перекричать. Можно, конечно, закрыть окно, но это – верная смерть. В такие моменты невольно начинаешь сомневаться в идеалах сионизма и хорошо понимаешь антисемитов. Потом, через день или два жара спадает, с моря начинает дуть прохладный бриз, соседи умиляют своим псевдо-испанским ладино, а транзисторы под окном тихо поют что-то смутно знакомое. Тогда меня снова начинают переполнять идеалы сионизма и чувство благодарности Натану. Но сейчас был февраль и из приоткрытого окна тянуло промозглой сыростью, напоминая осенний Ленинград и вызывая легкую, приятную ностальгию по юности. Только запах моря был пряным и тягучим, совсем непохожим на безжизненную Балтику.

Но мне давно уже следовало поторопиться на службу, по крайней мере, если я собирался перед этим позавтракать. На завтрак меня ожидал всего лишь кусок холодной позавчерашней пиццы, зато по отношению к кофе я не допускал компромиссов. Кофе я всегда мелю сам и обязательно непосредственно перед приготовлением. Кофейные зерна я покупаю только внизу на Портовой улице и только у Хамида. Его дядя известный импортер кофе и в их маленькой лавочке всегда можно найти свежую арабику. Иной раз, под настроение, я даже доверяю хозяину самому жарить зерна. К Хамиду я вообще питаю определенную слабость, ведь он был первым израильтянином, с которым я познакомился высадившись в Хайфском порту. Он как раз тогда собирался бежать в Иорданию и до сих пор уверяет меня что именно мое появление на пирсе заставило его передумать. Каким-то образом он испытал ко мне большее доверие, чем к муфтию, а скорее всего ему просто нужен был повод чтобы остаться.

Как видно сегодня мне было не суждено выпить стакан утреннего кофе, потому что требовательно зазвонил телефон на стене, убедительно объясняя кто предполагает, а кто располагает. Подняв трубку, я выяснил, что располагать мною собирается Сима, а точнее – Шуля. Сима – это моя жена, правда бывшая, а Шуля – моя дочка. Ей недавно исполнилось десять и она самое убедительное доказательство того, что дети, в отличии от жен, бывшими не бывают. Обе дамы живут в Рамот Ремез, в престижном районе на склоне Кармели. Вообще-то ту квартиру выделила мне армия, но после развода там осталась моя бывшая, а сам я с облегчением переехал к морю в Бат Галим33
  Дословно – «дочь волн».


[Закрыть].

…Сима в трубке телефона волновалась и периодически переходила на тонкий визг, напоминающий звук семидесятипятимиллиметрового артиллерийского снаряда на излете. Это была хорошо знакомая мне контролируемая истерика. Прорвавшись через ее эмоции я понял что профсоюз учителей опять объявил всеобщую забастовку, поэтому Шулю сегодня не на кого оставить, а Симу и так уже грозились уволить. Я знал, разумеется, что уволить ее, защищенную профсоюзом, было непосильной задачей, посложнее, чем договориться с фидаинами. Она это тоже прекрасно знала и знала, что я знаю. Но почему бы не поэксплуатировать мою любовь к дочке и мое свободное расписание? Тем более, что я обычно не возражаю. Тут она заявила, что у нее кончается последний телефонный жетон, и закончила разговор требованием немедленно приехать.

Мы с Симой прожили вместе без малого десять лет и она знала меня как облупленного, впрочем и я ее тоже. Расстались же мы исключительно из-за моей сволочной службы, которая вынуждала меня месяцами пропадать за границей. Наверное, ей просто надоело просыпаться на краю холодной полупустой кровати. Вы не поверите, но ее уход я встретил с облегчением. Человек я суеверный и никак не могу забыть судьбу тех женщин, которых я любил до нее. Таковых было две и обеих убили. Первая моя любовь погибла на Дороге Жизни, ее поглотила ненасытная Ладога. За нее я мстил долгих два года, вколачивая осколочные и фугасы во вражеские окопы под Ленинградом и Нарвой. Вторую мою любимую убили в центре Рима выстрелом в лицо. Ее убийцу я зарезал той же ночью на окраине Великого Города, но удовольствия не получил. Теперь же, после нашего развода, можно было надеяться, что хотя бы Симу минет чаша сия. Вот только дочка…

Но мои размышления прервал еще один звонок. Это как раз и был Натан. Не размениваясь на пожелания доброго утра и вопросы о здоровье, он потребовал моего немедленного присутствия в Тель-Авиве. С командованием все было уже обговорено несмотря на ранний час, а мое согласие Натану не требовалось. Хорошо его зная, я даже не пытался сопротивляться, но попробовал поставить свои условия.

– Я приеду не один – ультимативно заявил я – Со мной будет девушка…

– Какая еще девушка? – заорал Натан – Ты что, совсем свихнулся?

Но тут до него дошло и он продолжил уже тоном ниже:

– А, Шуля что-ли? Ну ладно, пускай приезжает. Только не опаздывайте!

Это, разумеется, была шутка. Он нас до центра Тель-Авива два часа езды, да и то если ехать ночью. Днем это может занять и более трех часов. Ну ничего, за бензин платит армия, а провести пару лишних часов с дочкой я не считал за наказание.

Про кофе пришлось забыть. Я успел лишь наскоро принять душ, почистить зубы модной пастой "Пепсодент" и натянуть свою форму с двумя "фалафелями"44
  Звание “сган-алуф” примерно соответствует подполковнику.


[Закрыть] на шевронах. Мой зеленый «Рено» 57-го года, сильно напоминающий трофейные «опель-кадеты» времен Отечественной, был запаркован ниже по улице, почти у входа в Казино. Основательно облупленное здание с признаками приближающегося запустения все еще служило центром развлечений приморских районов Хайфы, хотя его олимпийский бассейн уже не функционировал. Несмотря на громкое название, ни азартными играми ни развратом там и не пахло, но веселья по вечерам было хоть отбавляй. Утром, однако, Казино вело себя тихо, не мешая спать добропорядочным евреям. Мой «Рено» чихнул два раза, поворчал, завелся и начал набирать скорость. Разогнаться мне однако не дали, потому что шлагбаум на железнодорожном переезде был закрыт по случаю нарочито медленного прохождения утреннего поезда. Пришлось ждать, хотя мы с «Рено» направлялись в не такую уж близкую часть города. Чтобы туда попасть, нам предстояло пересечь запущенную Германскую Колонию, весь Адар и подняться вверх сквозь вади55
  Германская Колония и Адар – районы Хайфы. «Вади» – овраг по арабски.


[Закрыть]. Неудивительно, что дорога заняла почти час.

Обе дамы уже ждали меня у подъезда.

– Папка! – завизжала Шуля и бросилась мне на шею.

Сима мне на шею не бросилась, но улыбнулась довольно мило. То ли день был такой солнечный несмотря на февральскую погоду, то ли я хорошо выспался, но на Симу, в пестрой косынке, светло-серой кофте и темной шерстяной юбке колоколом, было приятно смотреть. Поэтому пришлось подбросить ее до Электрокомпании, где она служила, то есть, тьфу, работала. Теперь, чтобы выехать на тель-авивскую трассу нам нужно было снова пересечь город. Все это время Шуля непрерывно трещала рассказывая про школу, подружек, учителей и какого-то Алекса. Будь Шуле не десять, а четырнадцать, этот Алекс заинтересовал бы меня много больше, но пока еще у меня было время. По случаю раннего утра машин было мало и за окном быстро промелькнули портовые краны, элеватор и железнодорожный переезд в мой Бат Галим. Теперь справа от нас было море, а слева убегали назад двух-трехэтажные домики, прилепившиеся к склону горы Кармель. Домики сменились хаосом палаточного городка беженцев из Северной Африки. Палатки и навесы соседствовали с полупостроенными серыми параллелепипедами муниципального жилья, в которые вскоре наконец начнут переселять выходцев из Марокко и Алжира, бежавших от погромов гражданской войны.

Наконец город кончился и мы понеслись по не слишком хорошему асфальту. Как-то, еще во время Войны за Независимость, я впервые услышал от Натана его фирменную фразу:

– Немного мужества надо, чтобы сражаться за туманную мечту. Поживи-ка ты лучше в этой стране подольше, да так, чтобы начали раздражать плохие дороги и необязательные люди. Вот если и тогда ты возьмешь винтовку, чтобы ее защищать, то это воистину твоя страна.

Мне помнится, он говорил это чуть ли не каждому новобранцу перед его первым боем, вот только не припоминаю, чтобы это кого-либо разубедило. Люди в массе своей оптимисты и народ был уверен, что Натан так шутит. Да я и сам так думал. Теперь же, через много лет, когда мой "Рено" подпрыгивает на плохо заделанных выбоинах, я вспоминаю его слова и улыбаюсь. Нет слов, французские машины со своими могучими рессорами особенно хороши на наших дорогах. Сюда бы "Победу", которую я правда видел лишь на выставке в Париже.

Склоны Кармели слева приблизились вплотную к шоссе. Ночью здесь опасно сильно разгоняться из-за кабанов, которые шастают из заповедных дубрав слева на склоне в поля справа от дороги поживиться кибуцными корнеплодами. Своим характером израильские кабаны вовсе не похожи на свирепых европейских вепрей и отличаются миролюбивым нравом. Но их миролюбие мало успокаивает когда ты врезаешься на полном ходу в застывшую в ступоре пару центнеров жестких мускулов. Однако сейчас было уже достаточно светло чтобы не бояться хрюшек и все еще слишком рано для пробок. Поэтомы мы быстро домчались до Хадеры.

– Папа, меня тошнит! – немедленно заявила Шуля, когда мы начали пробираться через город.

Моя дочка – редкостная хитрюшка. Действительно, еще пару лет назад ее подташнивало в поездках и мы с Симой часто останавливались и ждали, пока ей станет лучше. Ждали мы, как правило, в придорожном кафе и дочка получала что-нибудь вкусненькое в качестве компенсации. Шуля подросла и ее больше не укачивает в машине, но "меня тошнит" осталось нашим семейным кличем, вместо "папа, я хочу…" Шуля не капризный ребенок, а я не слишком строгий отец. Поэтому я без возражений остановил машину около придорожного кафе. Такие заведения в Хадере мало похожи на своих тель-авивских собратьев и представляют из себя всего лишь рубероидный навес на перекошенных столбах со стенами из пластиковых панелей, плохо защищающих от ветра. Но мы с дочкой не привередливы и не снобы. Шуля получила стакан "Темпо-Колы" из крана на стойке и шоколадку "Сладкие Негритята", особо популярную среду детворы в последнее время. Вообще-то ей полагался горячий шоколад, но девица выросла такой же морозоустойчивой как и я и не собиралась мерзнуть в мягкое февральское утро. Себе я налил было стакан примитивного черного кофе, называемого в народе "грязью". Но тут выяснилось, что за загородкой у хозяина есть тщательно оберегаемая кофейная машина, делающая приличный "эспрессо". Этот напиток, если и уступал тому что мы с покойным Томером Хейфецем пили в римском дворце на "четырех фонтанах", то ненамного. А может быть я просто стал менее требовательным за полтора десятка лет жизни в этой стране?

Таким образом утро начиналось совсем неплохо. Похоже, что на сегодня я был избавлен от бумажной волокиты и собирался посвятить весь день дочке. Вот только разговор с Натаном немного беспокоил меня. Я знаком с ним с мая 45-го, но до сего дня не могу поклястся, что знаю этого человека хорошо. Несмотря на менторские замашки, его стаж в стране ненамного превышал мой и познакомились мы с ним еще тогда, когда я был старшим лейтенантом Красной Армии, а он – лейтенантом британской. Знакомство наше произошло в таком месте, о котором мы оба не слишком любили вспоминать, ведь это был Майданек. Потом жизнь сводила нас еще пару раз, то здесь то там, пока мы оба не оказались в Израиле в самый разгар Войны за Независимость. В свое время Натан жил в кибуце, научился водить трактор и поэтому в начале военных действий попал водителем в экипаж танка небезызвестного Фрэнки-Шермана. Нам пришлось повоевать рядом, ведь я некоторое время был командиром второго "Шермана" этого маленького отряда. Но танкист из меня получился не бог весть какой и вскоре Фрэнки заменил меня на Ежи Гинзбурга, поручика-танкиста из армии Андерса. Натан тоже долго не продержался в танкистах, хотя и провоевал до конца войны. Потом он сделал карьеру в разведке, но я так до сих пор и не знаю, в какой именно структуре он служит, да мне и не интересно. А я в ту войну так и возился со своими пушками, пока меня не ранили под Беэр Шевой.

Мои воспоминания прервала Шуля:

– Папка, ты опять куда-то уедешь? – требовательно спросила она.

– Еще не знаю, малыш – честно ответил я.

Надо сказать, что наш разговор мог бы показаться странным постороннему наблюдателю. Я стараюсь говорить с дочкой по-русски, мотивируя это тем, что еще один язык ей не помешает. Шуля же отвечает мне исключительно на иврите. Так я до сих пор и не знаю, умеет ли она говорить по-русски, хотя понимает несомненно все. Единственные русские слова, которые я от нее слышал, это "каша" и "кошка". Сима, когда мы еще жили вместе, была равнодушна к моим лингвистическим мечтам, лишь иногда вставляя нечто ехидное по-румынски, непонятное ни мне ни дочке. К счастью в кафе по случаю раннего часа было пусто и удивляться было некому, если не считать ко всему привыкшего хозяина.

– Если бы ты не уезжал, мы бы жили вместе – мечтательно протянула дочка.

До последней войны, все так и было. Но вскоре после Синайской Компании мне стало ясно, что если во время войны я еще на что-то способен, то командование воинской частью в мирное время – это явно не мое. После событий 57-го года наша армия, которая в свое время сильно напоминала махновскую, постепенно превращалась в профессиональную и ей нужны были профессиональные командиры. А я, хотя и имел неплохой боевой опыт трех войн и корочки Вест Пойнта, в душе продолжал оставаться глубоко штатским человеком. Первым это, наверное, заметил Натан, но он тактично промолчал. Вторым был Моше Даян, который молчать был в принципе не способен.Тут, наконец-то, дошло и до меня и пришлось что-то решать. Профессии у меня нет и на гражданке мне пришлось бы несладко, но армия обо мне позаботилась. Где-то в кадрах вспомнили мои знания языков и началось… Действительно, кроме английского и немецкого, которыми в нашей стране никого не удивишь, не говоря уж о русском, я знал еще и хорватский. Последний был весьма небесполезен, так как множество стрелкового оружия и артиллерии мы закупали в Югославии. Кроме того, я немного овладел французским во время подготовки к операции "Кодеш"66
  «Синайская кампания» 1956 года


[Закрыть]. Повторилась казалось бы давно забытая история 44-го года: мне добавили еще один «фалафель» на погоны и предложили заняться поставками вооружений. Новая должность ознаменовала собой начало конца моей семейной жизни…

Я допил свой кофе и заметил, что утро кончилось, а шоссе начало наполняться машинами. Шуля наконец выпила свою колу, так и не доев "негритят" и мы могли продолжать свой путь. По мере приближения к Тель-Авиву машин на дороге прибавилось, пришлось снизить скорость и неспешно ползти в потоке грузовиков и автобусов. Разгоняться здесь все равно было опасно, потому что по обеим сторонам дороги теперь тянулись поля кибуцев и сельскохозяйственных колоний – мошавот. Оттуда на шоссе в любой момент мог выскочить с проселка какой-нибудь осел (как в прямом, так и в переносном смысле), презирающий правила движения. И все же мы ехали довольно резво, хотя по мере приближения к Тель-Авиву я со страхом ожидал утренних пробок. Но, похоже, где-то там на юге сдох медведь и пробок почему-то не было.

На северном въезде в город я нашел телефон-автомат и позвонил Натану в офис. К моему удивлению, ответившая секретарша сообщила, что Натан назначил встречу у него дома. Это меня немного озадачило. Дома у него я прежде не бывал, в офисе тоже, а встречались мы обычно в одном из многочисленных кафе на улице Шенкин. Стараясь не выказывать удивления, я записал адрес – улица Йосеф Элиягу, дом 3. Я помнил эту узкую тенистую улицу в самом центре города, всего лишь в паре кварталов от военного городка – Кирии. Натан жил на последнем, четвертом этаже, и мы с Шулей долго поднимались вверх по щербатым ступенькам. Широкий просвет лестницы напомнил мне старые ленинградские дома, вот только резные балясины были деревянными, а не каменными.

– Входите! – закричал Натан, когда мы позвонили в дверь – Не заперто!

С Натаном Розенфельдом мы встречаемся не так часто. Последние годы мы общались с ним в основном по телефону. Если не считать пару коротких посиделок в кафе, то лицом к лицу мы виделись в последний раз… Когда же? Кажется это было в начале ноября 56-го под Шарм-Эль-Шейхом, где я командовал гаубичным дивизионом. Он внезапно возник там как раз в тот момент, когда Авраам Иоффе77
  Генерал, командующий 9-й бригадой.


[Закрыть] сообщил мне, что египтяне отступили из порта и можно наконец прекратить обстрел. Наступила долгожданная тишина и тут-то и появился Натан по своим таинственным делам и с соответствующим таинственным видом. Я толком не видел его с конца 49-го, мы лишь обменивались приветствиями пробегая по коридорам Кирии.

– Как дела? – задал я тогда, помнится, дурацкий вопрос.

Он лишь криво улыбнулся в ответ и ничего не сказал, а я и не настаивал. До меня доходили слухи о гибели его сестры Дафны, но я не знал подробностей, а спросить не решился. Мы еще посидели за стаканом кофе там, на позиции моих батарей, вспоминая общих друзей и ту войну. Но было две темы, которые он напрочь исключил из нашей беседы: Дафна и Фрэнки-Шерман. Если я невольно касался одного из них в разговоре, он замыкался в себе и переставал отвечать на вопросы. Это был тем более странно, что по моим сведениям Фрэнки благополучно вернулся в свой Кентукки и столь же благополучно продолжал там выращивать свою кукурузу или что там у них растет. Я в свое время пытался писать ему на почтовое ведомство округа Тейлор, но ответов не получил. Потом, уже во время моей скоротечной учебы в Вест Пойнте, я пробовал до него дозвониться, но Фрэнка Кранца в списке телефонных абонентов округа не оказалось.

…Квартира Натана не представляла собой ничего особенного по тель-авивским масштабам: небольшая гостинная, совмещенная с кухней и две маленькие спальни. Одну из них, с разбросанными по полу игрушками, сразу оккупировала Шуля. Оттуда немедленно начали доноситься звуки возни: то ли катали по полу заводной грузовик, то ли укладывали спать упрямую куклу.

– Жена на работе, дети в школе – пояснил хозяин.

В квартире обнаружилась и нестандартная деталь – металлическая лестница на крышу, прикрепленная болтами к стене.

– Пойдем, подполковник – усмехнулся Натан – Там, на крыше и поговорим. Ты еще способен подниматься по таким лестницам?

Пришлось показать ему, как поднимаются по лестницам подполковники артиллерии. На крыше, на которую мы поднялись через застекленный люк, у него стоял колченогий стол и пара побелевших от дождя и солнца плетеных кресел. Перед нами, как на ладони, предстал весь город. Построенный на песчаных приморских дюнах, он почти такой же плоский как и Ленинград, но без ленинградских шпилей. Лишь купол синагоги на Аленби выделяется на фоне одинаковых плоских крыш. И крыши здесь не зеленые, крашенные, как в Ленинграде, а беленые, с такими же белыми баками солнечных бойлеров на них. Поэтому в ясный летний день на них невозможно смотреть без темных очков. Но сейчас был февраль и можно было без боязни смотреть на запад, туда, где белизна города переходила в синеву моря.

– Что ты думаешь, Изя, об обстановке в мире? – неожиданно спросил Натан.

В удостоверении личности у меня значится "Ицхак Шойхет", но так меня звали не всегда. В доизраильские времена я был известен как Исаак Резник или просто Изя, поэтому друзья по-прежнему меня так называют. Кстати, "Шойхет" – это не просто ивритизация88
  «шойхет» – резник (идиш)


[Закрыть] моей русифицированной фамилии а еще и удивительное совпадение. Именно такую фамилию я получил от Томера Хейфеца в далеком Риме. У меня тогда был югославский паспорт на имя Иво Штернича, который не сулил мне ничего, кроме неприятностей. Вот тогда-то я и стал Шойхетом, а настоящий Ицхак Шойхет, чей паспорт я унаследовал, остался на военном кладбище под Равенной. Потом мы там хоронили Миху Шитрита, погибшего при штурме хорватской церкви и я неожиданно увидел надпись на своей могиле. Воистину, такое не каждому дано испытать. А вот Томера мне похоронить не удалось, он погиб при штурме Латруна.

Но Натан ждал ответа и я всерьез задумался. У нас в Израиле никогда не было скучно. Если на приграничные поселки не нападали фидаины, то начиналось внутреннее брожение и социалисты бодались с либералами, а те и другие вместе – с повстанцами из Вади Салиб. К тому же, наши добрые соседи спали и видели как бы этак половчее утопить всех евреев в море. Они особенно это и не скрывали, печатая в центральных газетах свои кровожадные планы, которые добрые европейцы благоразумно трактовали восточной иносказательностью. Поэтому большинство из нас не слишком интересовало то, что происходило за пределами страны. А там тоже творились дела и дела эти были не слишком хороши. По службе мне доводилось выезжать в Европу и Штаты и я все же немного представлял что творилось в мире. Наш земной шар, фаршированный ракетами и стратегическими бомбардировщиками, уменьшился, скукожился. Все стало так близко. Если начнётся в Вирджинии или под Рязанью то рано или поздно докатится и до нас и вот тогда-то будет уже поздно…

– Все кто может зарываются поглубже в землю? – предположил я.

– Что-то в этом роде – согласился Натан – Похоже, что назрел кризис и нарыв того и гляди прорвется…

– А при чем здесь я? – возник у меня закономерный вопрос.

– Тебе что, безразличны судьбы мира? – улыбнулся он.

Это был провокационный вопрос и на него не следовало отвечать. Я и не ответил, а лишь посмотрел на него так, как смотрят учителя на полных придурков, которых все же приходится учить. Он смущенно почесал свежевыбритый подбородок, помялся еще немного и осторожно начал:

– Мы, Изя, уже несколько лет живем в очень странном мире. Атомная, черт бы ее побрал, Эра… В этом мире есть оружие, которое легко может его, этот мир, уничтожить. А вот стабильности в этом мире нет. И доверия в нем тоже нет. Ну и как прикажешь с этим жить? Пока что бомба только у Штатов, СССР и Англии. Но французы дышат им в затылок и китайцы тоже не дремлют. Надо бы и нам понять, как жить в этом новом мире.

– Но у нас-то бомбы нет! – возмутился я, вскакивая с кресла.

Натан посмотрел на меня очень странно, как будто раздумывая, сказать или не сказать мне нечто такое, чего мне знать не полагалось. В конце концов он промолчал столь многозначительно, что я лишь ошеломленно плюхнулся обратно в кресло.

– Ну и дела! – было единственным, что мне удалось из себя выдавить.

– Вообще-то я ничего тебе не сказал – проворчал он не глядя на меня.

– А я ничего и не слышал – мне наконец удалось перевести дух – Но я-то тебе зачем? У тебя наверное есть ученые, есть и аналитики.

– Все верно – ответил Натан – Есть и ученые, есть и аналитики. Причем ученые изучают, а аналитики… Что?

– Наверное – анализируют – мрачно предположил я.

– Молодец! И это все просто замечательно. Но этого мало. Мне нужен независимый взгляд, свободный от догм и незнакомый с мудреными методиками… Твой взгляд.

– Но почему именно я?

– А кому еще я могу доверять? В нашей конторе половина сотрудников завербована русскими, а вторая половина – американцами. И это еще только те, про которых мы точно знаем.

– Ну а ты? – ехидно поинтересовался я.

– Что я?

– Ты работаешь на КГБ или на ЦРУ? И откуда ты знаешь, что я не завербован уругвайцами?

Натан устало махнул рукой:

– Прекрати… Вот тебе я как раз доверяю. Поэтому поедешь именно ты.

Похоже, что мое согласие не требовалось. Вот так всегда.

– Куда ты меня посылаешь? – недовольно спросил я.

– Для начала – в Нью Йорк…

– Ну, это еще куда ни шло…

– А потом – на противоположную сторону…

Я невольно снова привстал в кресле и услышал то, чего опасался

– …В Москву.

– Ты же знаешь! – вскричал я – В ту страну мне нельзя!

– Можно, можно – прозвучал спокойный ответ – Теперь уже можно.

Он пристально посмотрел на меня сквозь стекла очков и, помявшись, добавил:

– По крайней мере нас заверили, что сейчас тебе там ничего не грозит.

– Кто заверил? – машинально пробормотал я, понимая, что ответа не будет.

Ответа, разумеется, и не последовало. А ведь мое беспокойство было небезосновательным. После той давней истории с Рокоссовским и моего бегства из Вены, в СССР я считался дезертиром, ну а на забывчивость людей из МВД, успевшего превратиться в КГБ, рассчитывать не приходилось. С другой стороны, было бы интересно вернуться туда, где прошла моя юность, заглянуть в Максимилиановский переулок, задрать голову на купол Исаакия, пройтись вдоль гранитных набережных. Впрочем, Натан посылал меня в Москву, а не в Ленинград. Иерусалим и Москва продолжали поддерживать вялые дипломатические отношения и поэтому ничто вроде бы не препятствовало Ицхаку Шойхету посетить Златоглавую. А вот Изе Резнику следовало быть настороже и не высовываться, предоставив инициативу подполковнику Шойхету. О чем это я? Какой подполковник? В Москву поедет господин Шойхет, частное лицо и турист. Как член Гистадрута99
  ‏«Всеобщая федерация рабочих Земли Израильской»– израильский профсоюз.


[Закрыть], исправно платящий членские взносы, он будет от души восхищаться столицей развитого социализма.

– Чего ты от меня ждешь? – возник у меня закономерный вопрос.

– Это не так легко сформулировать – Натан задумался – Несомненно, меня интересует твое видение Атомной Эры. Бомбу так просто не закопаешь, а забыть ядерные технологии уже вряд ли удастся. Значит надо научиться с этим жить и надо каким-то образом перестать бояться. Но как?

– Для этого тебе нужна команда философов и социологов, а не тупой служака-артиллерист.

– Пожалуй ты действительно малость туповат…

Он засмеялся, показывая, что шутит, но я не был уверен, что это всего лишь шутка. Как говорят в нашей стране: "В каждой шутке есть доля шутки".

– Может быть мне как раз и нужен непредвзятый взгляд служаки-артиллериста. А команда философов и социологов у меня уже есть. Только вот беда, ничего конкретного они не говорят.

– И ты надеешься получить это конкретное от меня?

– Ну вот, наконец-то понял. Нет, ты все же немного туповат.

Я сильно сомневался в своих аналитических способностях, но, похоже, о них речь и не шла. Пожалуй, если Натану нужно непредвзятое мнение, то я неплохой кандидат. С заумными социологическими теориями я не знаком, и слава богу. Газеты я все же читаю, но ограничиваюсь сводкой новостей. Хитрые же аналитические статьи на предпоследнем развороте я благополучно пропускаю, сразу переходя к объявлениям о продаже собак и знакомствах. Пожалуй, непредвзятее меня только Медный Всадник, да и то Пушкин, если судить по его поэме, наверняка отдал бы пальму первенства мне.