Текст книги "Следующий раз"

Автор книги: Марк Леви

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Так куда вы поехали в тот день с бабушкой? – вернул он её к прерванному рассказу.

– За город. Я очень злилась: пансион ведь тоже находился за городом, где же разнообразие? Мы ночевали в гостинице, номер которой я до сих пор могла бы описать во всех подробностях. Помню ткань, которой были обиты стены, скрипучий комод, запах навощённого дерева, исходящий от ночного столика, в который я упёрлась головой, чтобы забыться сном после нескольких часов бессонницы. Мне хотелось слышать бабкино дыхание, чувствовать её присутствие. На следующий день, прежде чем отвезти меня назад в пансион, она показала мне своё имение. Красивое?

– Оно было не в таком состоянии, чтобы им любоваться.

– Почему понадобилось сначала столько колесить?

– Бабушка была занятной особой. Она столько меня протаскала, чтобы заключить со мной сделку. В машине, перед закрытыми решётчатыми воротами дома, она мне заявила, что в шестнадцать лет человек уже в состоянии сдержать слово.

– Какого же обещания она от вас потребовала?

– Я вам не надоела своими историями? – спросила Клара.

Они сели на скамейку. Сгущались сумерки, над их головами разгорался фонарь. Джонатан попросил её продолжать.

– Не одно обещание, а целых три! Мне полагалось поклясться, что сразу после её смерти я продам это имение и что никогда не зайду внутрь.

– Почему?

– Дождитесь двух других, тогда вы все поймёте. Бабка обожала переговоры и договорённости. Ей хотелось, чтобы я ступила на научную стезю, я ей виделась химиком, какой-то новой Мари Кюри.

– У меня впечатление, что это обещание вы не сдержали.

– Это ещё что по сравнению с третьей по счёту клятвой, которую она от меня потребовала! Я должна была обязаться всю жизнь за милю обходить все, что имеет отношение к миру живописи.

– Действительно… – озадаченно протянул Джонатан. – Но почему? И что она обещала в обмен на все эти клятвы?

– Завещать мне все своё состояние – поверьте, очень внушительное. Добившись от меня этих обещаний, она развернулась и покатила обратно.

– В тот день вы не побывали в этом доме?

– Какое там, даже из машины не вышли!

– Вы продали имение?

– Бабушка умерла, когда мне было двадцать два года. Я тогда чахла на третьем курсе химического факультета. В день её смерти я ушла с факультета. Церемонии погребения не было. Среди прочих причуд в её завещании была и такая: запрет нотариусу сообщать мне, где она покоится.

После этого Клара, поклявшаяся, что больше никогда в жизни не прикоснётся к пробирке, поселилась в Лондоне и стала изучать историю искусств в Национальной галерее. Потом прожила год в Париже и там же закончила обучение в Школе изящных искусств.

– Я тоже там был! – с воодушевлением сообщил Джонатан. – Вдруг мы встречались?

– Невозможно! – Клара состроила недовольную гримасу. – Сожалею, что это от вас ускользнуло, но между нами несколько лет разницы.

Джонатан со смущённым видом выпрямился на скамейке.

– Я хотел сказать только, что читал там лекции.

– Это другое дело! – рассмеялась Клара.

Прошёл целый час, а они и не заметили. Осознали они другое: что со значением смотрят друг на друга – У вас уже бывало ощущение дежа-вю?

– Со мной это часто случается. Но в данном случае удивляться нечему: мы с вами гуляли здесь только вчера.

Я не об этом, – возразила Клара.

– Если совсем начистоту, то если бы не боязнь сморозить недопустимую банальность и предстать перед вами полным болваном, я бы уже при первой нашей встрече в кафе спросил, не встречались ли мы раньше.

– Не знаю, сходились ли наши пути раньше, – проговорила она, пристально глядя на него, – но иногда мне кажется, что мы давно знакомы.

Она встала, и они зашагали прочь, к городским кварталам. В вечерней тиши угадывались мерные движения секундной стрелки, словно время тщилось удержать их на месте, на пустынной улице, в пелене мгновения, невидимой для всех, кроме их двоих. Едва не прикасаясь друг к другу при ходьбе, они каждым своим шагом в ногу творили новую невесомую вселенную. К ним приближалось чёрное такси. Джонатан посмотрел с грустной улыбкой на Клару и поднял руку. Машина затормозила рядом с ними, он открыл дверцу. Уже садясь, Клара обернулась и призналась ласковым голосом, что провела чудесный вечер.

– Я тоже, – сказал Джонатан, глядя на носки своих ботинок.

– Когда вы возвращаетесь в Бостон?

– Питер завтра, а я не знаю. Она потянулась к нему:

– Тогда до скорой встречи.

И она поцеловала его в щеку. Это было их первым телесным соприкосновением. И впервые случилось невероятное.

У Джонатана закружилась голова, земля ушла у него из-под ног. Он зажмурился, под веками рассыпались тысячи звёздочек. В странном помутнении разума его понесло неведомо куда. Клапаны его сердца распахнулись, принимая бурный прилив крови. В висках гудело. Улица постепенно менялась. Облака в небе все быстрее неслись на запад, заслоняя яркую луну. Тротуары затягивались густым туманом, электрические лампы в старинных фонарях сменились свечами. Асфальт с рокотом схлынул с улицы, как скатывается с берега волна, обнажив дощатые тротуары. Фасады домов друг за другом облезали: здесь торчал голый кирпич, здесь обнажилась свежая извёстка. Справа от Джонатана выросла закрывающая тупик решётка на ржавых петлях.

За спиной у него раздался быстро приближающийся цокот лошадиных копыт. Он хотел оглянуться, но мышцы не повиновались. Незнакомый голос прошептал ему в самое ухо: «Скорее, прошу вас!» У него чуть не лопнули барабанные перепонки. Лошадь была уже рядом, он не мог её видеть, но чувствовал её дыхание, у самого его плеча оглушительно фыркнули конские ноздри. Головокружение усиливалось, лёгкие раздувались, сердце сжималось.

Он сделал отчаянное усилие, чтобы вдохнуть воздух. До слуха донёсся, как с большого расстояния, голос Клары: она его звала. Потом всё застыло.

Облака медленно сползли с лунного диска, деревянный настил под ногами снова залило асфальтом, неряшливые стены опять закрылись аккуратной кирпичной кладкой. Джонатан открыл глаза На свои места вернулись электрические фонари, лошадиное фырканье сменилось тихим урчанием мотора такси.

– Вам нехорошо, Джонатан? – в третий раз спрашивала Клара.

Кажется, да, – пробормотал он, постепенно приходя в себя. – Приступ головокружения.

– Как я перепугалась! Вы так побледнели!

– Это, наверное, даёт себя знать усталость путешественника. Не волнуйтесь.

– Полезайте в машину, я вас отвезу.

Джонатан поблагодарил её и отказался: до его гостиницы рукой подать, ему полезно пройтись, да и вечер приятный.

– Вот и румянец на щеках! – сказала Клара с облегчением.

– Конечно. Уверяю вас, всё будет хорошо, просто короткое беспричинное недомогание. Поезжайте, уже поздно.

Клара ещё поколебалась и спряталась в такси. Дверца хлопнула, Джонатан проводил глазами удаляющуюся машину. Клара тоже смотрела на него через заднее стекло. Машина свернула за угол, лицо Клары исчезло. Джонатан зашагал к своей гостинице.

Он полностью пришёл в себя, но одно не давало ему покоя: то, что он увидел в своём коротком обмороке, не было ему совсем незнакомо. Нечто, осадок в памяти, делал его почти уверенным в этом. Зарядил мелкий дождик. Он остановился, задрал голову и подставил лицо под дождевые струйки. В этот раз он, закрыв глаза, увидел, как Клара входит в бар. Повторилось сладостное мгновение, когда она снимала плащ, улыбка, с которой она нашла его у стойки. Вот куда ему хотелось бы вернуть стрелки часов! Он открыл глаза, засунул руки поглубже в карманы и зашагал дальше. Плечи налились странным грузом, нести их было необычно тяжело.

В холле «Дорчестера» он помахал рукой дежурному и направился было к лифту, но по пути передумал и решил подняться по лестнице. Под дверью своего номера он нашёл конверт – скорее всего, уведомление о получении факса, который он передал для отправки Анне. Он поднял конверт и положил его на стол, сбросил мокрый пиджак и пошёл в ванную. Зеркало подтвердило, что он очень бледен. Он вытер полотенцем мокрую голову. Вернувшись в комнату, он сел на кровать, положил руку на телефонный аппарат, набрал свой бостонский номер. Снова включился автоответчик. Джонатан попросил Анну непременно ему позвонить, ведь он беспокоится, почему от неё нет известий. Спустя считаные минуты раздался телефонный звонок. Джонатан поспешно схватил трубку.

– Куда ты запропастилась, Анна? – крикнул он. – Я десять раз тебе звонил, уже тревожился…

Несколько секунд тишины, потом – голос Клары в трубке:

– Это я. Мне было за вас тревожно, захотелось убедиться, что вы благополучно вернулись.

– Очень любезно с вашей стороны. Дождик составил мне компанию.

– Это я видела. Я спохватилась, что у вас ни плаща, ни зонта.

– Вы об этом подумали?

– Да.

– Сам не знаю, почему это доставляет мне такое удовольствие. Настоящее удовольствие!

Она помолчала, потом произнесла:

– Джонатан, я хотела сказать вам кое-что важное насчёт проведённого нами вместе вечера.

Он сел на кровати прямо, плотнее прижал к уху трубку, задержал дыхание.

– Я тоже.

– Я знаю, вы не стали мне об этом говорить, вот и сейчас помолчите, это только делает вам честь, я понимаю вашу сдержанность, она меня даже восхищает. Должна признаться, я тоже не облегчила вам задачу, мы с вами ходим вокруг этой темы с первых наших разговоров в галерее. Послушав вас сегодня вечером, я окончательно убедилась, что так надо. Думаю, сам Владимир меня одобрил бы. Думаю даже, вы тоже вызвали бы у него доверие. По крайней мере, я решилась. Вам доставили, наверное, конверт, я оставила его в вашей гостинице. В конверте маршрут. Возьмите напрокат машину и приезжайте завтра ко мне. Мне надо показать вам кое-что важное, вас это порадует. Жду вас в полдень, смотрите, не опоздайте. До завтра, Джонатан.

Она положила трубку, не дав ему времени ответить. Джонатан взял со стола конверт, развернул план. Потом заказал на завтра машину, заодно спросил дежурного администратора отеля, не пришёл ли ему факс. Оказалось, что днём его разыскивала некая Анна Уолтон, ограничившаяся просьбой сообщить ему о её звонке. Джонатан пожал плечами и повесил трубку.

Он уснул, лишь только улёгся. Ночью ему приснился странный сон. Он ехал на лошади по скользкой мостовой старого Лондона. У одного из домов волновалась толпа в старинных одеждах. Желая скрыться от грозно подавшихся к нему людей, он пустил лошадь галопом.

Улочка вывела его из города. Он перешёл на рысь, въехал в аллею, образованную высокими деревьями. Справа от него обнаружилась всадница. Пошёл мелкий дождь. «Скорее, поторопитесь!» – взмолилась женщина и пришпорила своего коня.

* * *

Заведённый вечером будильник разорвал его сон. Он покинул отель «Дорчестер» за рулём арендованной машины, выехал из города с восточной стороны и помчался по шоссе. Выполняя письменные указания Клары, он свернул с шоссе через сто километров. Спустя полчаса он запетлял но сельской дороге, постоянно напоминая себе, что в Англии положено держаться левой стороны. Просторные лужайки по обеим сторонам дороги были ограждены длинными деревянными изгородями. Он добрался до развилки, обозначенной на плане, потом и до кабачка. Ещё два виража – и он въехал по узкой дорожке в густой лес. Несмотря на частые выбоины, он не снижал скорости. От его колёс летела во все стороны грязь, но это его только потешало. Скоро дорожка превратилась в аллею под раскидистыми деревьями. Он затормозил перед чугунной решёткой. За внушительными воротами он разглядел гравийный круг и пленительный английский дом-замок. К главному входу с высокими стеклянными дверями по бокам вели три длинные каменные ступени. Клара в лёгком плаще, вооружённая секатором, шла к розам, густо разросшимся вдоль стены. Срезав несколько белых роз, она укоротила стебли, понюхала цветы и начала составлять букет. Она была ослепительно красива. Солнце, игравшее в небе в прятки, пронзило острым лучом тонкий облачный слой. Клара тут же сбросила на землю свой плащ. На ней оказалась тесная белая футболка, открывавшая плечи и подчёркивавшая её формы.

Джонатан вылез из машины. Когда он подошёл к решётке, Клара исчезла в доме. Толкая левой рукой калитку, он увидел у себя на запястье часы, подарок Анны в честь помолвки. Золотой луч солнца, заглянувший в дом через застеклённую дверь, отразился от светлого паркета гостиной. Джонатан долго стоял неподвижно, прежде чем принять решение, которое, как он заранее знал, очень дорого ему обойдётся. Он вернулся к машине, сел за руль, дал задний ход. Возвращаясь в Лондон, он сердито колотил по рулю кулаком. Глянув на часы на приборной панели, он позвонил по мобильному телефону Питеру, сообщил, что едет прямиком в аэропорт, и попросил забрать из его номера вещи. Следующий звонок был в «Бритиш Эруэйз», для подтверждения полёта.

Настроение его было сумрачным. Дело было даже не в несбывшейся многолетней мечте о картине, а в навязчивых мыслях о Кларе. Чем больше километров их разделяло, тем труднее было отделаться от её облика, стоявшего у него перед глазами. В Хитроу он сознался себе в том, не сознаться в чём было невозможно: он уже тосковал по Кларе.

5

Питер нетерпеливо расхаживал по залу ожидания. Если бостонский рейс не задержится, они будут дома ещё до наступления вечера – Чего ты не понял? – спросил Джонатан друга.

– Двадцать лет ты таскаешь меня по своим конгрессам, двадцать лет мы бродим по библиотекам, роемся в архивах, перелопачиваем тонну за тонной бумаг в поисках мельчайших проблесков, способных прояснить загадку твоего художника, двадцать лет только о нём и говорим – и ты отказываешься выяснить, существует ли эта картина?!

– Пятой картины, вероятно, нет в природе, Питер.

– Откуда ты знаешь? Ты же не удосужился побывать в замке! Она мне нужна, Джонатан, иначе партнёры вытолкают меня в шею. У меня ощущение, будто я – пленник аквариума, стенки которого всё сильнее пропускают воду!

В Лондоне Питер пошёл на огромный риск. Ему удалось убедить Совет повременить с выпуском каталога именитой компании, что было равносильно сигналу для мира живописи о зреющей сенсации.

Каталоги были периодическими изданиями компании, здесь была замешана её репутация.

– Успокой меня: ты не брал на себя невыполнимых обязательств?

– После твоего утреннего звонка, рассказа о вашем разговоре и экстренной поездке за город я связался с главой нашего бюро в Лондоне.

– Нет, только не это! – ахнул Джонатан.

– Сегодня суббота, пришлось звонить ему домой.

– Что ты ему наболтал?

– Что я даю ему своё личное ручательство, что он может мне доверять, что этот аукцион станет чемпионом десятилетия!

Питер не грешил против истины. Если бы они с Джонатаном представили последнее полотно Владимира Рацкина, то на аукцион съехались бы, пренебрегая предложениями крупнейших коллекционеров, представители главных музеев. Стараниями Джонатана русский художник снискал бы заслуженную громкую славу, о чём они с Питером всегда мечтали, а Питер стал бы вдобавок одним из самых уважаемых аукционных оценщиков.

– Твоей картине недостаёт одной важной детали. Ты позаботился об альтернативе?

– Да: ты будешь слать мне открытки на пустынный остров, на который сам меня сошлёшь под обещание, что я не наложу на себя руки, когда подвергнусь остракизму коллег.

За иллюминатором уже показалось американское побережье, а друзья все не прекращали разговор, продолжавшийся на протяжении всего полёта и сильно надоевший пассажирам вокруг, не сомкнувшим из-за них глаз. Когда стюардесса раздавала еду, Питер как бы невзначай отвернулся, поднял на иллюминаторе щиток и залюбовался облаками, боясь встретиться взглядом с Джонатаном. Потом резко обернулся, схватил с подноса Джонатана шоколадное пирожное и с наслаждением захрустел.

– Согласись, от этой еды любого стошнит!

– Мы летим в тридцати тысячах футах над океаном, путешествие от континента до континента занимает какие-то восемь часов и не грозит морской болезнью – чего ныть, что тебе не по вкусу индейка?

– Если бы одна индейка!

– Постарайся себя убедить, что тебя не отравят.

Питер так долго и неотрывно глазел на Джона тана, что тот не выдержал.

– Что ещё?

– Когда я забирал из номера твои вещи, там лежала квитанция на отправленный тобой Анне факс и само послание. Мне не следовало его читать, но, видишь ли…

– Говори! – сухо потребовал Джонатан.

– Ты обратился к ней «Клара», а не «Анна».

Спешу тебя предостеречь, чтобы твоя невеста не сказала тебе об этом первой.

Друзья понимающе переглянулись, Питер прыснул.

Вот я и спрашиваю себя… – выдавил он, отсмеявшись.

– О чём ты себя спрашиваешь?

– Зачем ты полез вместе со мной в этот самолёт?

– Я возвращаюсь домой!

– Тогда спрошу иначе, чтобы даже до тебя дошло. Я все спрашиваю себя: чего ты боишься?

Джонатан долго думал, прежде чем ответить.

– Себя самого! Я боюсь себя самого.

Питер покачал головой и стал высматривать в иллюминаторе остров Манхеттен.

– Я тоже иногда побаиваюсь тебя, что мне не мешает оставаться твоим лучшим другом. Встречайся со мной почаще – и избавишься от своих причуд, останешься верен своему русскому художнику, но, по крайней мере, перестанешь день-деньской о нём разглагольствовать. И будешь готовиться к свадьбе, не строя больше унылых рож.

Уверяю тебя, если ты сумеешь подружиться с самим собой, то увидишь, сколько в жизни замечательных неожиданностей!

Вместо ответа Джонатан достал из кармана в кресле перед собой журнал авиакомпании. Каких только случайностей не происходит в жизни! Листая на взлёте это глянцевое издание, он наткнулся на короткое интервью с модной лондонской галеристкой. Иллюстрацией к статье служила фотография Клары перед загородным домом. Джонатан сунул журнал обратно. Питер следил за ним уголком глаза.

– Если мне будет позволена перед изгнанием на необитаемый остров последняя просьба, – снова заговорил он, – я настою на том, чтобы отправиться туда в одиночестве.

– Почему?

– Потому что, если туда придётся ехать тебе, остров уже не получится необитаемым.

– Почему это мне тоже придётся туда ехать?

– В наказание за полное непонимание бостонской жизни и за слишком позднее осознание этой своей ошибки.

– На что ты намекаешь, Питер? – досадливо спросил Джонатан.

– Ни на что! – насмешливо ответил Питер и небрежно открыл свой экземпляр журнала.

После таможни оба отправились к охраняемой стоянке. На переходном мостике Питер напыжился от гордости.

– Видишь очередь на такси? Кому надо сказать спасибо за мудрое решение оставить в аэропорту машину?

В длинной очереди прибывших авиапассажиров на тротуаре Джонатан не заметил седую даму, садившуюся в головное такси.

Из-за дорожных пробок у Питера ушло на доставку Джонатана домой больше часа. Дома Джонатан поставил на пол чемоданчик, повесил на вешалку плащ. В кухне было темно. Он подошёл к лестнице и позвал Анну, но ответа не последовало. В его комнате тоже царила темень, кровать стояла не разобранная. Услышав над головой скрип, он поспешил наверх, осторожно приоткрыл дверь мастерской. На мольберте стояла новая картина Анны. Джонатан подошёл и стал её разглядывать. Анна изобразила вид, открывавшийся из окна этой мастерской столетие назад. Он опознал на полотне те редкие сооружения, что выдержали удары времени и до сих пор высились на прежних местах. Центром композиции был стоящий в старом порту на якоре двухмачтовый парусник. На его палубе можно было различить нескольких пассажиров. На берег сходило семейство. Если бы Джонатан подошёл ещё ближе, он смог бы оценить точность кисти: различить можно было даже текстуру досок, из которой был сколочен корабль. Массивный мужчина в скрывающем лицо жемчужно-сером капюшоне вёл за руку дочь. На руке его жены, держащейся за верёвочный поручень, угадывалось широкое кольцо.

Джонатан вспомнил друга. Должно быть, ему сейчас одиноко. Питер не мог ввести его в заблуждение, сколько ни пытался: Джонатан слишком хорошо его изучил, чтобы не заметить снедающее его волнение, и считал виноватым в этом себя. Он подошёл к столу Анны и снял телефонную трубку. Номер Питера оказался занят. Джонатан оглядел мастерскую, освещённую последними дневными лучами, проникающими через стеклянный потолок. Пол мастерской казался сейчас таким же светлым, как пол в английском замке. От счастливого предвкушения сладко замерло сердце. Он повесил трубку, покинул мастерскую, заторопился вниз. С так и не открытым чемоданчиком он выбежал из дома и захлопнул дверь. Сев в такси, он приказал водителю:

– Аэропорт Логан, как можно быстрее, пожалуйста!

Увидев в зеркальце заднего вида выражение лица клиента, таксист рванул с места.

Когда машина исчезла за углом, рука Анны опустила деревянную штору на окне. Анна улыбалась, стоя у окна своей мастерской. Потом она спустилась вниз, включила в кухне автоответчик, взяла ключи. Выходя, она взглянула на плащ, забытый Джонатаном на вешалке, и пожала плечами. Пройдя метров сто пешком, она села в свою машину и покатила на север. Сначала она миновала Гарвардский мост через реку Чарльз, потом доехала в плотном потоке. До Кембриджа. Следуя по Масс-авеню, она обогнула университетский городок и свернула на Гарден-стрит.

Её целью был дом номер 27. Она поднялась по ступенькам и позвонила в домофон. Раздался зуммер, дверь открылась. Лифт поднял её на верхний этаж. В конце коридора её ждала отпертая дверь.

– Открыто! – сказал на всякий случай женский голос из глубины квартиры.

Жилище было элегантное, с навощённой мебелью под старину в гостиной, с серебряной посудой. На широких окнах слегка колебались тюлевые занавески.

– Я в ванной, сейчас выйду, – сообщил тот же голос.

Анна опустилась в коричневое бархатное кресло перед окном и залюбовалась прекрасным видом на парк Дейнехи.

Хозяйка элегантной квартиры вошла в комнату, бросила на спинку стула полотенце, которым вытирала руки.

– Как меня утомляют эти разъезды! – простонала она, обнимая Анну.

Потом она взяла из резной вазы кольцо с великолепным бриллиантом старинной огранки и надела его на палец.

* * *

За время полёта Джонатан восстановил силы. Как только самолёт оторвался от взлётной полосы, он закрыл глаза. Очнулся он только тогда, когда лайнер «Бритиш Эруэйз» выпустил посадочные шасси. Он взял в аренду автомобиль, выехал из Хитроу и помчался по автостраде. Увидев впереди приметный кабачок, он прибавил газу. Скоро перед ним выросла внушительная чёрная ограда. Ворота были широко распахнуты. Он въехал на территорию усадьбы, замедлил ход и затормозил перед террасой.

Фасад дома ярко освещало солнце. По стене карабкались вразнобой дикие розы пастельных расцветок. Посреди круглой лужайки шелестел на ветру высокий тополь, касавшийся длинными ветвями крыши. На террасу вышла Клара. Спустившись по ступенькам, она молвила:

– Ровно полдень. Вы вовремя, опоздание на сутки не в счёт.

– Простите меня. Это долгая история, – смущённо пробормотал он.

Клара остановилась на полпути и вернулась в дом. Джонатан немного постоял в растерянности и последовал за ней. В этом загородном доме любая вещь выглядела случайной, однако имела своё собственное место. Некоторые жилища непонятным образом сразу начинают навевать ощущение благополучия. Дом источал уют, казалось бы, благотворный.

– Идите за мной, – приказала Клара.

Они вошли в большую кухню с коричневым кафельным полом. Казалось, время здесь давно остановилось. В очаге камина пылали раскалённые угли. Клара нагнулась к корзине из ивовых прутьев, выбрала полено и бросила его в огонь. В камине ярко полыхнуло.

– Здесь такие толстые стены, что топить приходится и зимой и летом. Если бы вы заглянули сюда утром, то поёжились бы от холода.

Она расставила на широком столе тарелки.

– Хотите чаю?

Джонатан привалился к стене, не спуская с неё глаз. Даже самые простые движения Клары были образцом изящества.

– Выходит, вы не исполнили ни одного бабушкиного желания? – спросил Джонатан.

– Как раз наоборот!

– Разве это не её загородный дом?

– Она была тонким психологом. Лучшей гарантией того, что я исполню её истинный замысел, было взять с меня противоположное обещание.

В чайнике закипела вода. Клара разлила чай, Джонатан уселся за массивный деревянный стол.

– Провожая меня в пансион, она спросила, не забыла ли я скрестить за спиной пальцы, когда давала ей слово.

– Любопытный подход!

Клара села напротив него.

– Хотите, расскажу вам про Владимира и его галериста сэра Эдварда? – предложила Клара. – Постепенно они стали неразлучны, относились друг к другу, как родные братья. Говорят, Владимир умер у него на руках.

Её голос был полон радостного предвкушения. Джонатан наслаждался её обществом. Клара начала свой рассказ.

Сбежав из России в шестидесятых годах XIX века, Рацкин оказался в Англии. Лондон был тогда временным прибежищем всех изгнанников: греков и турок, французов и испанцев, шведов, даже китайцев. Старинный город был настолько космополитичен, что самое популярное спиртное здесь называли «напитком всех народов». Впрочем, Владимир не пил, у него не было ни гроша за душой. Он жил в гнусной комнатёнке отвратительного квартала Ламбет. Рацкин был человеком гордым и бесстрашным и, невзирая на свою нищету, предпочёл бы умереть от голода, чем протягивать руку за подаянием. Днём он отправлялся на рынок Ковент-Гарден с заточенными, как карандаши, угольками, чтобы рисовать лица прохожих.

Изредка продавая за бесценок свои наброски, он боролся с нищетой. Там, на рынке, он и повстречал в одно осеннее утро сэра Эдварда. Судьба явила свою непредсказуемость во всём блеске.

Сэр Эдвард был богатым и уважаемым торговцем живописью. Он бы никогда не оказался на рынке, если бы не болезнь одной из служанок и не желание его жены немедленно найти ей замену. Владимир Рацкин сунул сэру Эдварду под нос портрет, который успел нарисовать за те считаные мгновения, что тот провёл перед овощным прилавком. Владелец картинной галереи сразу угадал в этом жалком нищем большой талант. Он купил эскиз и весь вечер его изучал. На следующий день он приехал на рынок в коляске, в сопровождении дочери, и попросил художника нарисовать её. Но Владимир отказался, сказав, что не рисует женские лица. Ломаный английский не позволил ему толком объясниться. Сэр Эдвард вспылил. Первая встреча этих двух людей, которым суждено было никогда больше не расставаться, чуть не закончилась дракой. Но Владимир спокойно показал англичанину другой рисунок – портрет его самого, рке в полный рост, сделанный накануне по памяти, когда покупатель ушёл. Манера художника была поразительно реалистичной.

– Тот самый портрет сэра Эдварда, что экспонируется в Сан-Франциско?

– Да, портрет написан на основании того наброска… – Клара прищурилась. – Боюсь, вы все это и так знаете. Я веду себя смешно, вы ведь крупнейший знаток этого художника, а я взялась вас просвещать, хотя все это можно найти в любой книжке про него…

Рука Джонатана оказалась рядом с рукой Клары. Ему хотелось накрыть её руку своей, но он сдержался.

– Во-первых, книжек о Рацкине одна-две и обчёлся. Уверяю вас, эту историю я не знал.

– Вы меня дразните?

– Нет. Скажите, где и как вы раздобыли эти сведения? Я включу их в монографию, которую готовлю.

Немного поколебавшись, Клара продолжила рассказ.

– Попробую вам поверить. – Она налила ему чаю. – Сэр Эдвард был недоверчив, поэтому потребовал, чтобы Владимир нарисовал при нём портрет кучера.

– Уж не оригинал ли это той картины, которую мы распаковали в среду? – воодушевился Джонатан.

– Он самый. Владимир и сэр Эдвард подружились, их объединяла общая страсть. Если вы надо мной насмехаетесь, если и без меня все это знаете, то я могу вам обещать…

– Ничего не обещайте, просто продолжайте.

В молодости Владимир был прекрасным всадником. Спустя много лет, когда любимая лошадь кучера пала посреди улицы, Владимир в утешение ему написал его портрет с лошадью перед конюшней. Кучер был уже стар, но Владимир воспользовался для портрета тем наброском, который сделал сырым осенним утром на открытом рынке Ковент-Гарден.

Джонатан не стал скрывать от Клары, что эта история существенно увеличивает ценность выставляемой на продажу картины. Клара ничего на это не ответила. Эксперт брал в Джонатане верх: он несколько раз интересовался, откуда она черпает свои сведения, пытаясь отделить правду в её рассказе от легенды. Весь день она проговорила о Владимире и сэре Эдварде.

Галерист почти ежедневно навещал художника, выпытывая его намерения. Через несколько недель он предложил ему бесплатное жильё – тёплую коморку в принадлежащем ему доме недалеко от рынка.

Рацкину не нужно было больше торопиться в утренних сумерках по грязным и небезопасным лондонским улицам и брести назад в вечерних потёмках. Жить бесплатно он отказался, предпочитая расплачиваться за крышу над головой своими рисунками. Когда он переселился, сэр Эдвард снабдил его высококачественными масляными красками и пигментами из Флоренции. Владимир сам смешивал краски; лишь только получив от сэра Эдварда холсты на рамах, он отложил угли и взялся за настоящую живопись. Так начался английский период его творчества, продолжавшийся все восемь лет, которые ему ещё было отведено прожить. Живя неподалёку от Ковент-Гарден, художник выполнял заказы владельца галереи. Тот сам доставлял ему всё необходимое для работы и раз за разом проводил с ним все больше времени. За считаные недели он сумел смирить гордыню живописца, которого решил взять под своё покровительство. За год его «русский друг» создал шесть крупных полотен. Клара перечислила их. Джонатан знал все и мог сказать, в каком уголке мира какая из них теперь находится.

Бегство из России и тяжёлые условия жизни в Ламбете подточили здоровье Владимира. Его часто мучили приступы страшного кашля, все больше страданий причиняли боли в суставах. В один из своих традиционных утренних визитов сэр Эдвард нашёл художника лежащим на полу скромной мастерской, которую он для него устроил. Ревматизм не позволил Владимиру самостоятельно встать с кровати, все, что он смог сделать, – это скатиться на пол…

Пришлось без промедления везти Рацкина в городской особняк галериста, который сам взялся его выхаживать. Услышав от своего личного врача, что его подопечный идёт на поправку, сэр Эдвард переправил его в своё загородное имение, набираться сил в комфорте, на свежем воздухе. Там Владимир выздоровел на диво быстро. Благодаря сэру Эдварду он самостоятельно побывал несколько раз во Флоренции, где сам покупал пигментные порошки для своих несравненных красок. Когда Владимир не путешествовал, он работал. Сэр Эдвард выставлял его творения в своей лондонской галерее. Картинами, не находившими покупателей, он украшал свои дома, расплачиваясь с художником так, словно работы проданы.