Текст книги "Уйти, чтобы вернуться"

Автор книги: Марк Леви

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

7

Почти все воскресенье он проспал. Накануне вечером он решил сильно напиться. Многие годы он демонстрировал в этом деле недюжинный талант. Засесть в четырех стенах значило бы добавить к путанице в голове еще и позорную нерешительность.

Он толкнул дверь «Новеченто» позже обычного, выпил больше обычного коктейлей из «Фернета» с колой – и вывалился из бара еще более расстроенный, чем обычно. В голове по-прежнему царила неразбериха, потому что он провел вечер один за стойкой, довольствуясь беседой с барменом. А потом среди ночи и безлюдья Эндрю Стилмена, изрядно пропитанного спиртным, разобрал безудержный смех. На смену приступу смеха пришла бездонная тоска. Битый час он рыдал, сидя на бордюре над водосточным желобом.

Других таких идиотов, как он, пришлось бы долго искать – а ведь он повидал их в жизни немало!

Проснувшись с диким похмельем – напоминанием, что ему уже далеко не двадцать лет, – Эндрю понял, до чего ему не хватает Вэлери. Он скучал по ней так, что сводило скулы, мечтал о ней так же упорно, как о той вечерней незнакомке, по неведомой причине тоже не выходившей у него из головы. Но одна была его женой, другая – иллюзией. К тому же он не переставал думать о письме Вэлери.

Он найдет способ добиться ее прощения, отыщет правильные слова – разве это не та область, в которой он съел не одну собаку?

Если статья, которая должна выйти завтра, принесет ему хоть немного славы, то он намерен разделить ее только с Вэлери.

В понедельник, выйдя из дому, он спустился по Чарльз-стрит, как делал каждое утро, и короткими перебежками устремился к реке.

Он дождался красного сигнала светофора для машин и пересек Уэст-хайвей. Когда он достиг островка безопасности, замигал зеленый человечек, но Эндрю по своей привычке все же ступил на мостовую. На возмущенные гудки он отвечал демонстрацией кулака с задранным к небу средним пальцем. Добравшись до аллеи Ривер-парка, он ускорил бег.

Вечером он позвонит в дверь Вэлери, попросит у нее прощения, скажет, насколько жалеет о своей выходке. Он больше не подвергал никакому сомнению свои чувства к ней и был готов биться головой о стену, если бы это помогло ему понять, что за приступ безумия заставил его все это натворить.

С момента их расставания минула неделя – семь дней кошмара, в который он вверг женщину своей жизни, семь дней подлого эгоизма. Больше этого не повторится, он даст ей самую священную клятву. Теперь у него будет одна задача – дарить ей счастье. Он уговорит ее все забыть, а если она заставит его пройти самый тяжкий крестный путь, чтобы заслужить ее прощение, то он готов проползти его на коленях!

Эндрю Стилмен добежал до 4-го пирса с единственной мыслью в голове – как снова завоевать сердце своей жены.

Внезапно он почувствовал жгучий укол в поясницу, за которым последовало ощущение, будто в животе все лопается и рвется. Если бы боль возникла выше в груди, он бы принял это за сердечный приступ. Потом стало невозможно дышать. Это была не иллюзия: ноги подкосились, и он едва успел вытянуть перед собой руки, чтобы не разбить при падении лицо.

Лежа ничком на асфальте, он пытался перевернуться, позвать на помощь. Ему было непонятно, почему из горла не вырывается ни единого звука, пока приступ кашля не помог вытолкнуть наружу густую жидкость.

Увидев растекающуюся у лица красную лужу, Эндрю сообразил, что это кровь – его кровь на аллее Ривер-парка. По непостижимой для него причине он истекал кровью, как животное на бойне. Перед глазами уже сгущалась черная пелена.

Он решил, что в него стреляли, хотя не помнил звука выстрела. Или его пырнули ножом? Последние мгновения, проведенные в сознании, Эндрю использовал для того, чтобы представить, кто бы мог покуситься на его жизнь.

Дышать почти не удавалось. Его покидали силы, он приготовился к неминуемому концу.

Говорят, в такие мгновения перед мысленным взором проносится вся прожитая жизнь, умирающий видит волшебный свет в конце тоннеля, слышит божественный глас, манящий его на тот свет. Ничего похожего! Последние секунды, проведенные Эндрю Стилменом в сознании, были всего лишь медленным, полным боли погружением в ничто.

В 7.15 утра в июльский понедельник свет померк, и Эндрю Стилмен понял, что сейчас умрет.

8

Ему в легкие ворвался ледяной воздух, по всем сосудам хлынула такая же ледяная влага. Слепящий свет мешал открыть глаза, страх тоже не давал поднять веки. Эндрю Стилмен задавался вопросом, где сейчас очнется – в чистилище или сразу в аду. Исходя из его последних действий, рай не светил ему ни в прямом, ни в переносном смысле.

Он больше не чувствовал биения собственного сердца, ему было холодно, чудовищно холодно.

Но раз смерть, как полагают, длится вечность, он не намеревался все это время оставаться в кромешной тьме. Он собрался с силами и приоткрыл глаза.

Ему показалось по меньшей мере странным, что он стоит, прислонившись к светофору, на перекрестке Чарльз-стрит и Уэст-Энд-хайвей.

Ад ни капельки не походил на то, о чем рассказывали на уроках катехизиса в католической школе Покипси, разве что этот перекресток служил лишь входом туда. Но учитывая, сколько раз Эндрю его пересекал, отправляясь на свой утренний моцион, можно было бы и раньше заметить зловещий характер этого места, если бы оно им обладало…

Дрожа как лист на ветру и ежась от растекающейся по спине влаги, он машинально покосился на часы. На них было ровно семь часов, до момента его убийства оставалось еще пятнадцать минут.

Эта фраза, сама собой сложившаяся в голове, показалась ему совершенно бессмысленной. Эндрю не верил в реинкарнацию, еще меньше – в воскрешение, позволившее ему вернуться на Землю за четверть часа до собственной гибели. Он огляделся. Вид утренних улиц совершенно не отличался от того, к какому он привык. Поток автомобилей в северном направлении, другой, в несколько раз более плотный, ползущий в противоположном направлении, в сторону финансового центра, бегуны на тянущейся вдоль реки аллее Ривер-парка…

Эндрю постарался собраться с мыслями. Смерть навсегда избавляет от физических страданий – это единственное, что он точно знал о смерти. Он чувствовал невыносимую боль в пояснице, а перед глазами плясали светящиеся точки, и это служило очевидным доказательством того, что его тело и душа еще не разлучились.

Дышать было очень трудно, однако он дышал – иначе откуда было взяться кашлю? К горлу подступила тошнота, он согнулся пополам, и все, что он съел на завтрак, переместилось в дождевой желоб.

О пробежке этим утром следовало забыть, о том, чтобы когда-либо еще в жизни позволить себе хотя бы каплю спиртного, даже любимый «Фернет» с колой – тем более. Счет, который ему только что предъявила жизнь, был слишком велик, чтобы снова приняться за старое.

Собрав остаток сил, Эндрю повернул обратно. Дома он примет душ, немного отдохнет, и все наладится.

Пока он шел, боль в спине постепенно утихла, и Эндрю убедил себя, что все дело в обмороке, продлившемся не больше нескольких секунд. Секунд, совершенно сбивших его с толку.

Он был готов поклясться, что в тот момент, когда ему стало плохо, он находился у 4-го пирса, а не на углу Чарльз-стрит. Он непременно расскажет врачу – а он уже знал, что без врача не обойдется, – об этом помрачении рассудка. Слишком тревожное происшествие, вызывающее оправданное беспокойство!

Его чувства к Вэлери не претерпели изменений. Вернее, претерпели: страх смерти их только усилил.

Когда все придет в норму, он позвонит в газету, предупредит, что задерживается, и помчится на такси в конюшню нью-йоркской конной полиции, где находился ветеринарный кабинет его жены. Нечего ждать, пора высказать ей свое сожаление и попросить прощения.

Эндрю толкнул дверь своего подъезда, поднялся на третий этаж, вставил ключ в замочную скважину и вошел в квартиру. Там ключ выпал у него из рук: в гостиной он обнаружил Вэлери. Она как ни в чем не бывало спросила, не видел ли он ее блузку, которую она накануне забрала из чистки. С тех пор как он отправился на пробежку, она ее всюду ищет – и никак не найдет.

Прервав на мгновение свои поиски, она взглянула на него и спросила, почему он так обалдело на нее смотрит.

Эндрю не нашелся что ответить.

– Чем стоять столбом, лучше помоги, иначе я опоздаю, а сегодня это некстати, прямо с утра к нам нагрянет санитарная инспекция.

Эндрю не шелохнулся. Рот у него пересох, губы словно склеились.

– Я сварила тебе кофе, он там, на кухне. Ты бы съел чего-нибудь, вон какой ты бледный. Слишком много и слишком быстро бегаешь. – Говоря это, Вэлери не прекращала поиски блузки. – Но сначала найди мне ее, умоляю! Придется тебе выделить мне место в гардеробе, надоело таскать вещи по одной из квартиры в квартиру. Видишь, к чему это приводит?

Эндрю шагнул к ней и схватил за руки, чтобы привлечь ее внимание.

– Не пойму, что это за игры, но то, что я застал тебя здесь, – лучшая неожиданность за всю мою жизнь. Ты мне, конечно, не поверишь, но я как раз собирался нанести визит в твой рабочий кабинет. Мне необходимо с тобой потолковать.

– Вот кстати! Мне с тобой тоже. Надо наконец решить, поедем ли мы в отпуск в Коннектикут. Так когда ты улетаешь в Аргентину? Ты говорил мне вчера о предстоящей командировке, но мне это так не понравилось, что я все сразу забыла.

– Зачем мне опять в Аргентину?

Вэлери оглянулась и внимательно на него посмотрела.

– Зачем мне опять в Аргентину? – повторил Эндрю.

– Разве газета не поручила тебе «крупнейшее расследование, которое запустит твою карьеру в небеса»? Я просто повторяю то, что ты втолковывал мне в эти выходные в чрезвычайном возбуждении, близком к помешательству. Твоя главная позвонила в пятницу и предложила тебе туда снова поехать, хотя ты только что оттуда вернулся. Она так настаивает, придает этому расследованию такое значение, что…

Эндрю отлично помнил этот разговор с Оливией Стерн, помнил и то, что состоялся он после его возвращения из первой командировки в Буэнос-Айрес, в начале мая, а теперь было уже начало июля…

– Она звонила мне в пятницу? – пролепетал Эндрю.

– Пойди перекуси, а то ты, кажется, не в себе.

Не отвечая ей, Эндрю метнулся в спальню, схватил пульт и включил телевизор. По каналу «Нью-Йорк-1» шел утренний выпуск новостей.

Ошарашенный Эндрю вдруг понял, что все «новости» для него совсем не новы. Трагический пожар на складе в Квинсе, унесший двадцать две жизни… Повышение стоимости въезда в город начиная с нынешнего дня… Только этот самый день уже два месяца как прошел.

Эндрю дождался даты на информационной строке внизу экрана: 7 мая! Пришлось сесть на кровать, чтобы попытаться осмыслить случившееся.

Ведущий метеостранички сообщал о приближении первого за сезон тропического урагана, теряющего силу по мере приближения к берегам Флориды. Эндрю Стилмен знал, что ведущий ошибается, что ураган под конец дня, наоборот, усилится, даже помнил, сколько жертв оставит это ненастье на американском побережье.

Портной сказал ему, что жизнь – не устройство, на котором можно нажатием одной кнопки проиграть выбранный отрезок пленки, что возвратиться вспять нельзя. Получается, мистер Занетти ошибся. Кто-то где-то нажал на волшебную кнопку, отчего жизнь Эндрю Стилмена отмоталась на шестьдесят два дня назад.

Войдя в кухню, Эндрю с замиранием сердца открыл холодильник и обнаружил там то, что так боялся обнаружить: пластиковый пакет с блузкой, который его жена, то есть тогда еще не жена, случайно сунула туда вместе с йогуртами из магазинчика на углу.

Он торжественно вручил ей блузку, Вэлери спросила, почему она такая ледяная, Эндрю объяснил, и Вэлери пообещала, что больше никогда не будет упрекать его за рассеянность. Он слышал это обещание уже во второй раз: впервые оно прозвучало при тех же обстоятельствах двумя месяцами раньше.

– А кстати, зачем тебе понадобилось сегодня ко мне на работу? – спросила она, хватая свою сумочку.

– Просто так, соскучился.

Она чмокнула его в лоб и убежала. На бегу напомнила ему пожелать ей удачи и предупредила, что может задержаться дольше обычного.

Эндрю уже знал, что никакой санинспекции с проверкой не будет: как раз в этот момент инспектор угодил в автомобильную аварию на мосту Квинсборо.

В половине седьмого вечера Вэлери позвонит ему на работу и предложит сходить в кино. Они опоздают на сеанс по его вине – он задержится в редакции и, чтобы загладить вину, пригласит ее в ресторан.

У Эндрю была отличная память. Он всегда этим гордился и никогда не подумал бы, что из-за этого своего достоинства однажды впадет в такую панику.

Сидя в квартире один и обдумывая немыслимое, Эндрю понял, что в его распоряжении есть шестьдесят два дня, чтобы выяснить, кто его убил и почему.

Главное было успеть до того, как убийца осуществит свой замысел…

9

В редакции Эндрю решил ничего не менять в своем привычном расписании. Необходимо было взглянуть на ситуацию со стороны и хорошенько поразмыслить, прежде чем что-либо предпринимать. К тому же он читал в молодости фантастические романы о путешествиях в прошлое и помнил, что вмешательство в ход событий чревато катастрофическими последствиями.

Он посвятил весь рабочий день подготовке ко второй командировке в Аргентину, уже состоявшейся в его прошлой жизни. Правда, он не избежал соблазна поменять отель в Буэнос-Айресе: тот, где он останавливался в первый раз, оставил у него плохие воспоминания.

С Фредди Олсоном, соседом по кабинету, у него вышла короткая перепалка. Тот от зависти постоянно нападал на него на редакционных летучках, а то и пытался воровать у него сюжеты.

Эндрю хорошо помнил причину их конфликта, ведь он уже произошел. Тем хуже для мирового равновесия: он взял на себя инициативу, чтобы положить конец ссоре. Он просто выгнал Олсона вон, предотвратил появление главного редактора из ее стеклянной клетки и необходимость извиняться по ее требованию перед этим кретином в присутствии всех коллег.

Садясь за стол, Эндрю успокаивал себя: все равно ему не повторить каждый свой шаг двухмесячной давности. Может статься, он даже раздавит несколько букашек, не попавшихся ему на пути при пробежках по лужайкам Ривер-парка за последние два месяца… то есть в два предстоящих месяца, мысленно поправился он.

Идея бросить вызов сложившемуся ходу вещей пришлась ему по душе. Он еще не просил руки Вэлери – это должно было случиться через три дня после ее напоминания о новой поездке в Буэнос-Айрес, он еще не разбил ей сердце, следовательно, не из-за чего молить ее о прощении. Если бы не вероятность того, что все кончится через два месяца в луже крови, это возвращение вспять несло одно только благо.

В 18.30, отвечая на звонок Вэлери, он совершил оплошность: не дожидаясь ее предложения сходить в кино, заявил, что будет ждать ее в кинотеатре.

– Откуда ты знал, что я собираюсь предложить сходить в кино? – удивленно спросила она.

– Я не знал, – промямлил он, терзая карандаш. – А мысль хорошая, правда? Или ты предпочитаешь ужин в ресторане?

Подумав, Вэлери выбрала ресторан.

– Тогда я заказываю столик в «Омен».

– Ты сегодня на высоте! Я о нем и подумала.

Эндрю так напрягся, что сломал карандаш.

– Бывает, – сказал он и спросил, как прошла инспекция, хотя знал, что она ответит.

– Никакой инспекции не было, – ответила Вэлери. – Инспектор по дороге к нам попал в аварию. Я расскажу тебе все за ужином.

Эндрю повесил трубку и произнес вслух:

– В предстоящие месяцы тебе придется быть осторожнее, иначе подозрений не избежать.

– Каких подозрений? – спросил Фредди Олсон, высунувшись из-за перегородки, отделявшей его рабочее место от закутка Эндрю.

– Скажи, Олсон, мать тебя не учила, что подслушивать под дверью невежливо?

– Не вижу никакой двери, Стилмен. Ты такой наблюдательный, неужели ты не заметил, что у нас тут одно пространство на всех? Изволь говорить тише. Думаешь, мне доставляет радость слушать твои разговоры?

– Ничуть в этом не сомневаюсь.

– Так о чем же речь, мистер Карьерный Взлет?

– Что ты, собственно, имеешь в виду?

– Брось, Стилмен, здесь все знают, что ты заделался любимчиком Стерн. Что поделать, корпоративная система, куда от нее денешься?

– Да, Олсон, твои журналистские таланты так велики, что заставляют тебя сомневаться, а действительно ли ты журналист, поэтому я не брошу в тебя камень. Будь я таким же пустым местом, как ты, тоже мучился бы сомнениями.

– Очень смешно! Но я не об этом, Стилмен. Не старайся выглядеть еще хуже, чем ты есть.

– Тогда о чем ты, Олсон?

– Стилмен-Штильман, Стерн-Штерн… У вас ведь общее происхождение, так?

Эндрю молча разглядывал Фредди. До него дошло, что в прошлой жизни – он еще не освоился с этим абсурдом – эта его ссора с Олсоном вспыхнула гораздо раньше, еще прежде, чем Оливия Стерн ушла домой. Она уже полчаса как удалилась вместе с остальными коллегами, покидавшими рабочие места около шести вечера. Под влиянием поступков Эндрю ход событий менялся, и он сделал вывод, что напрасно этим не пользуется. Он отвесил Фредди Олсону звонкую пощечину, тот едва устоял на ногах и надолго застыл, удивленно разинув рот.

– Черт, Стилмен, я могу вчинить тебе иск, – пригрозил он, растирая пострадавшую щеку. – Тут всюду понатыканы камеры.

– Действуй! А я объясню, почему дал тебе пощечину. Уверен, этот ролик будет иметь большой успех в Сети.

– Не воображай, что легко отделаешься!

– Напрасные угрозы! Лучше отвяжись. У меня встреча, я и так потерял из-за тебя время.

Забрав свой пиджак, Эндрю заспешил к лифтам, на бегу показывая средний палец Фредди, все еще державшемуся за пылающую щеку.

В кабине, спускаясь вниз, он сначала негодовал на коллегу, а потом решил успокоиться, чтобы Вэлери не заметила, как он взбудоражен: о том, чтобы объяснить ей, что к чему, нечего было и думать.

* * *

Сидя в японском ресторанчике в Сохо, Эндрю никак не мог сосредоточиться на рассказе Вэлери. Стыда он не испытывал: весь их разговор он знал заранее. Пока она рассказывала, как прошел день, он обдумывал, как бы получше использовать ту тяжелую – это если выражаться мягко – ситуацию, в которой он оказался.

Он горько сожалел о том, что всегда пренебрегал новостями о состоянии мировых финансов. Достаточно было бы хотя бы немного ими интересоваться, чтобы сколотить теперь неплохое состояние. Если бы он запомнил биржевые курсы предстоящих – для него прошлых – недель, то манипуляции со своими сбережениями могли бы его озолотить. Однако ничто не вызывало у него такой смертельной скуки, как Уолл-стрит со всеми ее злоупотреблениями.

– Ты меня совершенно не слушаешь.

Можно поинтересоваться, о чем ты все время думаешь?

– Ты только что говорила о Ликорисе, одном из твоих любимых жеребцов. У него тяжелое воспаление сухожилия, ты даже боишься, как бы его не уволили с полицейской службы. Один полицейский – черт, забыл фамилию! – в общем, тот, который на нем скачет, не переживет разлуку со своей верной клячей.

Вэлери уставилась на Эндрю, не в силах вымолвить ни слова.

– В чем дело? Разве ты не об этом рассказывала?

– Нет, я только собиралась все это тебе рассказать! Что с тобой сегодня творится? Похоже, на завтрак ты слопал магический кристалл.

Эндрю принужденно рассмеялся:

– Наверное, ты рассеяннее, чем тебе кажется. Я всего лишь повторил твои слова. Иначе откуда бы я все это взял?

– Вот и я задаю тебе тот же вопрос!

– Похоже, твоя мысль была такой мощной, что я услышал тебя еще до того, как ты заговорила. Это очередное доказательство нашей тесной связи. – И он подкрепил свои слова улыбкой заправского соблазнителя.

– Ага, ты звонил мне на работу, трубку снял Сэм, и ты устроил ему допрос с пристрастием.

– Понятия не имею, кто такой Сэм. Клянусь, я не звонил.

– Сэм – мой помощник.

– Насчет магического кристалла – это ты напрасно. Мне казалось, его зовут Джон или что-то в этом роде. Может, поговорим о чем-нибудь другом?

– А как у тебя прошел день?

Этот вопрос погрузил Эндрю в тяжкие раздумья. На утренней пробежке его настигла смерть, вскоре после чего он очнулся примерно в миле от того места, где был убит, причем, что еще удивительнее, за два месяца до убийства! А потом прожил день, почти полностью повторивший день из прошлого.

– Денек выдался долгий, – задумчиво ответил он. – Такое чувство, что я прожил его дважды.

* * *

На следующее утро Эндрю оказался в лифте вдвоем с главным редактором. Она стояла у него за спиной, но отражалась в зеркальных дверцах кабины, и он видел, что она как-то странно его разглядывает, – обычно за таким взглядом следует плохая новость. Он немного подождал, потом улыбнулся.

– Кстати, – начал он, как будто продолжая прерванный разговор, – этот балбес Олсон все равно на меня накапает, так что лучше я его опережу: вчера перед уходом я дал ему пощечину.

– Что вы сделали?! – ахнула Оливия.

– По-моему, вы прекрасно слышали. Если уж совсем начистоту, я думал, что это вам и так уже известно.

– Почему вы так поступили?

– Можете не беспокоиться, газета от этого не пострадает. Если этот идиот затеет тяжбу, я возьму всю ответственность на себя.

Оливия нажала кнопку «стоп», потом кнопку первого этажа. Кабина лифта на мгновение замерла и заскользила вниз.

– Куда мы едем? – спросил Эндрю.

– Выпьем кофе.

– Я угощаю. Только ничего нового вы из меня не выжмете, – предупредил Эндрю Оливию, галантно пропуская ее перед собой в раскрывшиеся двери.

Они сели за столик в кафетерии. Эндрю сходил за двумя мокачино, заодно купил себе сандвич с ветчиной.

– На вас это совершенно не похоже, – начала Оливия Стерн.

– Подумаешь, пощечина! Тем более он ее заслужил.

Теперь улыбнулась Оливия.

– Я сказал что-то смешное? – удивился Эндрю.

– Мне следовало бы сделать вам выговор, пригрозить, что, если подобное повторится, это может стоить вам места. Но у меня язык не поворачивается.

– Что вам мешает прочесть мне нотацию?

– Я бы сама с радостью влепила Олсону пощечину.

Эндрю воздержался от комментария, и Оливия продолжала:

– Я прочла ваши наброски. Неплохо, но этого мало. Чтобы это можно было опубликовать, требуется конкретика, неопровержимые свидетельства, доказательства. Сдается мне, вы намеренно смягчили текст.

– Зачем мне это?

– Вам попалась крупная добыча, и вы не спешите выкладывать все сразу.

– Вы приписываете мне странные намерения.

– Я вас изучила, Эндрю. Услуга за услугу. Я выполняю вашу просьбу: вы снова отправитесь в Аргентину, но для оправдания расходов вы должны раздразнить мое любопытство. Отвечайте, вы напали на след этого человека?

Эндрю немного помолчал, глядя на свою начальницу. За годы занятия журналистикой он научился никому не доверять. С другой стороны, оставить Оливию ни с чем значило бы лишиться возможности вновь поехать в Буэнос-Айрес. Она не ошиблась: в начале мая его расследование было еще очень далеко до завершения.

– Думаю, я на верном пути, – сказал он, ставя чашку с кофе на столик.

– Из ваших записей следует, что вы подозреваете его в участии в торговле людьми?

– Трудно что-либо утверждать. Здесь много кто замешан, люди стараются держать язык за зубами. Для большинства аргентинцев это до сих пор болезненная тема. Но раз у нас откровенный разговор, то скажите, почему вам так важно это расследование?

Оливия ответила вопросом на вопрос:

– Вы его уже нашли? Ортис попался?

– Не исключено… Но я разделяю ваше мнение: материал еще сырой, до публикации далеко, поэтому мне надо туда вернуться. Можете не отвечать на мой вопрос, если не хотите.

Оливия встала, жестом разрешив ему остаться и доесть сандвич.

– Это дело для вас, Эндрю, – абсолютный приоритет, занимайтесь только им. Даю вам не больше месяца.

Эндрю проводил ее взглядом. Его посетили две мысли. Ее угрозы его совершенно не пугали: он знал, что в конце месяца отправится в Буэнос-Айрес и завершит расследование в срок. Только что Оливия застала его врасплох, и ему приходилось быть начеку, все время думать о том, что ей положено знать, а что еще нет.

Дело в том, что он не помнил, как передавал ей свои записи – ни в этой жизни, ни в той, что прервалась на аллее Ривер-парка. Этой своей беседы с ней он тоже не помнил.

На свое рабочее место Эндрю возвращался с мыслью, что, наверное, не должен был накануне вечером отвешивать Фредди Олсону пощечину. Впредь надо быть бдительнее и стараться не вмешиваться в ход событий.

* * *

В середине рабочего дня Эндрю вышел прогуляться на Мэдисон-авеню и остановился перед витриной ювелирного магазина. Денег у него было негусто, однако он еще больше, чем в первый раз, хотел сделать Вэлери предложение. У Маурицио он почувствовал себя глупо, когда, встав на колено, не смог вручить своей избраннице традиционное украшение.

Войдя в магазин, он стал внимательно разглядывать драгоценности под стеклом. Пора было понять, что с ходом событий шутки плохи. В жизни существует порядок, который нелегко нарушить. Он узнал кольцо, которое выбрала Вэлери, когда они вместе пришли его покупать. Вот только было это определенно не здесь, а совершенно в другом ювелирном магазине.

Зато цену кольца он помнил отчетливо, и, когда ювелир попробовал его убедить, что оно стоит вдвое больше, он уверенно заявил:

– Этот бриллиант весит чуть меньше девяноста пяти сотых карата, и, хотя он на первый взгляд очень блестящий, это старая огранка, и в камне много включений, поэтому его стоимость должна быть вдвое ниже той, которую вы называете.

Эндрю всего лишь повторял то, что слышал от другого ювелира, когда покупал вместе с Вэлери кольцо для нее. Особенно четко он все запомнил потому, что его тронула тогда реакция невесты. Он ждал, что она остановится на украшении более высокого качества, но она, надев это колечко на палец, сказала продавцу, что оно вполне подойдет.

– Я вижу только два возможных объяснения, – продолжил Эндрю. – Либо вы ошиблись этикетками, и тогда вас не в чем обвинить, тем более что на ценниках у вас сплошь какие-то каракули, либо вы пытаетесь меня облапошить. Прискорбно, потому что в таком случае я непременно напишу статью про ювелиров-жуликов. Я вам не говорил, что работаю журналистом в «Нью-Йорк таймс»?

Ювелир снова изучил этикетку и, поджав губы, признал, что и вправду ошибся и что кольцо стоит именно столько, сколько говорит Эндрю.

Все завершилось как нельзя более прилично, и Эндрю вышел на Мэдисон-авеню с чудесной безделушкой в кармане пиджака.

Второй его покупкой за день стал маленький висячий замок для ящика письменного стола.

Сделал он и третью покупку: кожаный блокнот с зажимом, в котором собирался делать записи не по теме будущей статьи, а совсем по другому расследованию, становившемуся для него первостепенным: у него оставалось меньше пятидесяти девяти дней для того, чтобы выяснить, кто его убил, и помешать своему убийце достичь цели.

Войдя в «Старбакс-Кофе», Эндрю купил себе поесть и опустился в кресло, чтобы поразмыслить о том, кто бы мог хотеть его смерти. Такие мысли напрочь испортили ему настроение. Как же сильно нужно было оступиться в жизни, чтобы пришлось подводить подобные итоги!

«Фредди Олсон», – записал он в своем блокноте. Никогда не знаешь, на что в действительности способен твой коллега по работе, до чего его может довести зависть. Но Олсона он сразу сбросил со счетов: он слабак, к тому же в прошлой жизни у них до рукоприкладства не доходило.

Может, ниточка – это угрожающие письма, приходившие после его публикации о торговле детьми в Китае? Статья не могла не перевернуть жизнь многих американских семей, которым эта тема была близка.

Дети – это святое: так скажут все родители на свете, готовые ради защиты своего потомства на все, вплоть до убийства.

Эндрю задумался, как бы поступил он сам, если бы усыновил ребенка, а потом какой-то журналист обвинил бы его в невольном соучастии в гнусных делах, утверждая, будто ребенок, прежде чем попасть к нему, якобы был украден у родителей?

– Я бы, наверное, до конца своих дней проклинал того, кто открыл этот ящик Пандоры… – пробормотал Эндрю.

Как быть, если не сомневаешься, что твой ребенок рано или поздно узнает правду, ставшую достоянием общества? Разбить сердце ему и себе и вернуть законной семье? Или жить во лжи и ждать, чтобы он, повзрослев, бросил тебе упрек, что ты закрывал глаза на страшное преступление?

Работая над прошлой статьей, Эндрю лишь слегка касался всех этих тяжелых тем. Скольких американских отцов и матерей он поставил в невыносимое положение? Впрочем, значение имели только факты, его ремеслом было раскопать истину. Как говаривал его отец, каждый смотрит на мир со своей колокольни.

Зачеркнув Олсона, он сделал себе пометку: перечитать те три анонимных письма с угрозами.

А его журналистское расследование в Аргентине? Диктатура, правившая там с 1976 по 1983 год, без колебаний рассылала по всему миру убийц, чтобы убрать противников режима или тех, кто мог разоблачить преступления военных. Времена изменились, но методы самых упертых остаются прежними.

Это его расследование тоже многим не по нраву. Нельзя исключать, что ему вынес смертный приговор кто-нибудь из членов бывшей военной хунты, важный чин из ВТУФА[3]3
  Высшее техническое училище ВМФ Аргентины, в котором в годы военной диктатуры размещалась одна из самых крупных подпольных тюрем. (Прим. автора.)


[Закрыть] или одного из секретных концлагерей, куда тайно свозили людей, затем подвергали пыткам и убивали.

Эндрю начал составлять список людей, которых он расспрашивал в свое первое посещение Аргентины. По понятным причинам в этот список не попали те, с кем он говорил во второй командировке. Вернувшись в Буэнос-Айрес, он постарается усилить бдительность.

– Как обычно, ты думаешь только о своей работе, – упрекнул он себя вслух, переворачивая страничку блокнота.

А как насчет бывшего бойфренда Вэлери? Она никогда о нем не говорила, но два года совместной жизни что-то да значат. Мужчина, которого бросили ради другого мужчины, может представлять опасность.

От мыслей о стольких людях, у которых могло бы появиться желание его угробить, у Эндрю пропал аппетит. Он отодвинул тарелку и встал.

Возвращаясь на работу, он вертел в кармане купленное колечко, не желая ни на секунду задуматься над промелькнувшим у него в голове подозрением.

Нет, Вэлери ни за что бы на такое не пошла!

«А ты уверен?» – нашептывал внутренний голос, от которого, словно от ледяного ветра, у него застывала кровь.

* * *

В четверг первой недели своего воскрешения – это словечко приводило его в ужас всякий раз, когда он мысленно его произносил, – Эндрю, торопясь, как никогда, отправиться в Буэнос-Айрес, занялся уточнением последних деталей поездки.

От замены отеля он отказался, ведь там у него состоялись важные для дальнейших поисков встречи.

Девушка из тамошнего бара по имени Мариса снабдила его адресом кафе, где собирались бывшие члены Народной революционной армии и партизаны-монтонерос, пережившие концентрационный лагерь. Благодаря ей он свел знакомство с одной из матерей площади Мая – женщин, чьих детей похитили и, видимо, убили армейские коммандос. Эти женщины, бросая вызов диктатуре, годами не покидали площадь, потрясая плакатами с фотографиями своих исчезнувших сыновей и дочерей.