Текст книги "Машина времени Кольки Спиридонова"

Автор книги: Марк Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ,
в которой снова появляется знаменитый Колькин шнурок.

Длинный день в конце концов закончился, Колька и Виль укладываются спать. Колька достал из кармана брюк шнурок, со вздохом намотал его на палец снял черное колечко, сунул в карман пижамы – точно такой же, как у Виля: сегодня ему выдали полную школьную форму.

– А зачем тебе шнурок? – удивляется Виль.

– Как зачем? Он же заветный!

– А что такое «заветный»?

– Значит, особенный. Он меня спас.

– Вот как?!

– Понимаешь, дело такое произошло…

Вы помните, как рассказывал Колька первобытным ребятишкам несколько дней назад историю с барсом? Тогда вы не удивитесь, что и этот его рассказ будет настолько же правдивым…

…Связанный по рукам и ногам Колька стоит перед вожаком племени, Тот делает грозный жест – понятно, что грозит он пленнику смертью, если тот не выполнит приказа.

Кольку развязывают, и он, грустно понурив голову, уходит в лес. Деревья сочувственно кивают ему, медведи, первобытные пещерные медведи, в задумчивости провожают его полными скорби глазами.

Спиридонов подходит к дереву, а на нем надпись:

ПРЯМО ПОЙДЕШЬ – К МАМОНТУ В ПАСТЬ ПОПАДЕШЬ.

НАЛЕВО ПОЙДЕШЬ – К МАМОНТУ В ПАСТЬ ПОПАДЕШЬ, НАПРАВО ПОЙДЕШЬ – К МАМОНТУ В ПАСТЬ ПОПАДЕШЬ.

КУДА НИ ПОЙДЕШЬ – ВСЕ РАВНО ПРОПАДЕШЬ!

А ниже нарисован череп и две скрещенные кости, как на трансформаторных будках. Даже надпись такая же:

НЕ ПРИКАСАТЬСЯ, СМЕРТЕЛЬНО!

Колька пытается вернуться, но из-за деревьев наставили на него копья телохранители главаря.

А, была не была! Колька входит во владения мамонта.

Далекий рев. Вот он все ближе, и от страшного крика осыпаются листья с деревьев. Мамонт вырывается из засады, бросается на храбреца. Колька отступает. Зверь вот-вот прижмет его к дереву. Мамонт готов к прыжку. Но Колька внезапно наступает себе на шнурок, падает, мамонт с разбегу проносится мимо. Так повторяется еще раз, и еще, и еще, пока Кольке не приходит идея: увертываясь от зверя, он связывает два своих длиннющих шнурка в один, один конец прикрепляет к ботинку, снятому с ноги, а другой – к дереву. И когда мамонт приближается, Спиридонов швыряет в него ботинком. Зверь глотает ботинок и оказывается привязанным к дереву.

Промаявшись до утра, усталый зверь обессилено падает на землю. Колька ведет его на шнурке через весь лес.

Деревья приветливо машут ему ветвями, наклоняются, чтобы разглядеть смельчака, пещерные медведи радостно скалят зубы. Потрясенные первобытные падают ниц.

Приближенные докладывают обо всем главарю. Тот в испуге хватает атрибуты своей власти – тигровую шкуру и толстенную палицу-кость – и скрывается в кустах.

А Колька едет на мамонте верхом. Он останавливается у дерева, где написано:

НЕ ПРИКАСАТЬСЯ, СМЕРТЕЛЬНО!

и ниже черепа и перекрещенных костей, ниже надписи этой чертит карандашом:

ДА НУ?

– Скажи, Коля, – спросил Виль, – а тебя в школе никогда не называли Мюнхгаузеном?

– Нет, а что?

– Да, видишь ли, мамонт-то животное травоядное…

– А все равно страшно…

– Конечно, такую махину увидишь – испугаешься. Просто ты все интересно придумываешь, хоть и неправда, а интересно.

– Хочешь, я подарю тебе шнурок? Заветный? На память?

А Милочка в ту ночь спала плохо. Она ворочалась и стонала во сне. Дежурный робот-автомат нажал кнопку тревоги, и в школьную спальню вошел обеспокоенный учитель. Он поставил на стол ящичек, похожий на плоский телевизор, поднес к голове девочки тонкую ниточку антенны.

На экране поплыли смутные очертания пейзажей и предметов. Потом возник лес, дом отдыха «Елочки», встревоженные лица папы Спиридонова, мамы. Ночной побег. Огей, поющий свою песенку, он же мечущийся в бреду, охота на мамонта, погоня…

– Да, – сказал учитель. – Такие переживания и взрослый бы не всякий выдержал. Надо вернуть их в двадцатый век. Пусть это случится послезавтра, в День Детей.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ,
в которой приводятся страницы из дневника профессора многих наук.

Утром Милочка – вторая девочка из будущего, принесла круглую сиреневую коробочку. В ней, свернутая в рулон, лежала пленка.

– Это тебе, – протянула подарок девочка.

– А что там такое? – спросил Колька.

– Дневник профессора многих наук Николая Тимофеевича Спиридонова.

Можно представить волнение брата и сестры: сейчас они узнают о своем прадедушке то, чего даже не знает еще ни их отец Петр Васильевич Спиридонов, ни мама, вообще никто в Прибайкальске, а главное, – им откроется секрет Машины Времени, и, может быть, они узнают, наконец, как им вернуться домой.

Виль достал из шкафа микрослуховой аппарат, вставил в него пленку. Аппарат имел удивительную особенность: по почерку он мог восстанавливать голос человека. Если же на пленку была снята не рукопись, а книга, он читал ее приятным ровным тоном автомата.

Щелкнул выключатель. Послышался негромкий высокий голос. Человек говорил, нажимая на «О», что выдавало в нем волжанина.

«…Сегодня опять у меня был обыск. А все козни проклятого ресторатора. Забыть не может, как я выиграл у него сто рублей. Сам-то глупец: задумал похвастаться, время остановил, выкомаривал. А перед кем, извольте спросить?

…12 июня 1898 года.

Снова пришлось вернуться из тайги, с моего заветного местечка на Кынгырге. Какие здесь великолепные места! Не в Крым, не на Кавказ могло бы человечество возить свои немощи, да здесь пока пусто, безлюдно, разве бурят-охотник случайно забредет сюда, гоняясь за баргузинским соболем. Шумят сероводородные источники – аршаны, бьется река Кынгырга в мраморном ложе, и тайга, тайга… Машина Времени уже работает. Боже мой, как это великолепно – отравляться в плавание по океанам веков. Вчера побывал в Прибайкальске прошлого века. Еще целы были крепостные башни, сложенные из крепких лиственничных стволов. Грязь на улицах неимоверная.

Хоронили Григория Шелехова. Собрался весь город. Плакала безутешная вдова, молодая еще совсем женщина. Горожане разговаривали меж собой негромко, скорбно, рассказывали о его напористом характере, о небывалых подвигах, о предприимчивости. У него открытое широкое лицо и руки мужика. Неужели это тот самый человек, что покорил моря, изведал радости первооткрытий и горечь неудач?

Сибирь хоронила большого человека, столько сделавшего для славы России, открывшего и заселившего Аляску, построившего там форты, укрепленные крепости, города…

Только один я в небольшом этом городе, городе купцов и ремесленников, только один я во всей огромной России и необъятном мире знал, чем закончатся победы Григория Шелехова потом, через десятилетия после его смерти. Я знал, что многие его труды, все нелегкие тысячи километров, которые проплыл он на парусниках и прошел пешком, открытия, которые подарил он родной стране, будут зачеркнуты одним росчерком пера. За пустяковую сумму русские цари продадут Аляску Соединенным Штатам Америки.

Я шел в похоронной процессии, все с удивлением рассматривали мой современный костюм, почитая меня за иностранца, я шел и думал: как хорошо, что человек не может заглянуть вперед, не может пережить свою смерть, чтобы увидеть потом такой печальный итог трудов своих.

Машина моя, к сожалению, работает несовершенно – плохо, архиплохо. Пока я могу уходить в прошлое, да и то на один век, не больше. Вот и пришлось мне вернуться в Прибайкальск, дабы найти кое-что столь мне необходимое.

15 июля 1898 года, 2 часа пополудни и…

У меня все время такое ощущение, что за мной кто-то следит. Хозяин ресторана «Крит», толстая подлая свинья, донес, должно быть, на меня в полицейскую управу. Чего только он, видимо, не написал в доносе своем, как не размалевал меня. И вот теперь обыски тайные, слежка… Хорошо, если здесь, в городе, только. А если и там?

21 июня 1898 года.

Наконец я снова в своем затишье. Дела идут на лад. Машина моя начинает меня слушаться. Вчера, правда, сдал почему-то обратно-временный ход, и я едва вернулся из мезозойской эры: вероятно, многовато хватил – сорок миллионов лет! Это после одного века-то!

Да, чуть не стал я пищей всяких там «завров»! Зато теперь воспоминаний хватит на всю жизнь. …Я видел океан. Он плескался там, где стоит теперь деревянный Прибайкальск, покоящийся на семи холмах, как Москва… Берега древнего моря поросли папоротником в человечий рост. Кущи высоких деревьев с острыми тонкими листьями, похожими на расплюснутые елочные иголки, шумели под сильным ветром. И слышались глухие удары – это падали на землю гигантские, пахнущие смолой шишки. И тотчас же вслед за ударом по высокой мягкой траве проходила дрожь и выползало чудовище с плоской зубастой головой, набрасывалось на шишку – и только хруст стоял вокруг.

Над кустами, увешанными блестящими капельками росы, над верхушками деревьев носились первоптицы – ученые в наши дни называют их археоптерикс, по-гречески. Но вдруг все смолкло. Притаились хищные, метровой длины ящеры, злые, как тысяча полицейских. Птицы притаились между ветвей. Над лесом пронеслась гигантская тень, будто огромная летучая мышь закрыла солнце. Вот это был ужас – кем-то рассерженный птеродон, летающий ящер, бросился на землю поблизости от меня. Я едва успел отскочить в сторону, спрятаться за непробиваемое стекло своей Машины. Отсюда я смог подробнее рассмотреть чудовище. У него были клинообразные зеленовато-коричневые крылья, каждое метра три-четыре длиной. Плоская голова с усеянной крепкими зубами пастью была похожа на невероятных размеров раскрытый медицинский пинцет. Голова заканчивалась заостренным рогом, тоже плоским, словно расплющенным. Зло уставились на меня красные немигающие глаза. Две тонкие лапы с пальцами без перепонок были нелепо скрючены под животом.

Вот бы нашим провинциальным обитателям узрить такую картину! Подлетает такой птеродон к паршивому ресторанчику «Крит», поднимает его за крышу и швыряет прочь в тартарары… Однако же досадил мне сей субъект, хозяин ресторана, что я его даже сейчас припомнил.

Птеродону, видимо, очень хотелось докопаться до истины, что за зверь им еще непробованный прячется от него. Стал он клювом долбить стекло. Вижу-дело плохо. Силища-то у него какая! Нажал я на рычаги, а Машина-то моя мертва. Ну ни с места. Тут-то у меня засосало под ложечкой. Все, думаю, Николай свет Тимофеевич, тут тебе и смерть пришла. И с такой силой от отчаяния нажал я на рукоять, что потерял сознание… А когда пришел в себя – оказался в своем мраморном доме над рекой Кынгыргой.

Нет, надо еще и еще раз проверить Машину. А то, чего доброго, застрянешь где-нибудь среди прошлых веков, как и лифте между этажами.

28июня 1898года.

Опять за мной следят.

Ходил сегодня к хозяину ресторана «Крит». Спрашиваю:

– Чего вам от меня надо? Если жалко вам проигранных мне денег, так возьмите вдвое больше, только отвяжитесь.

Взял он, сволочь, деньги. А у меня их не так-то много и осталось. Ну да спокойная работа все искупит, все. Да, взял он деньги и говорит:

– Ежели бы дело только в ста рублях – бог с ними бы. А то ведь опозорил ты меня, клиенты меня уважать перестали, не ходят теперь в ресторан. Скоро по миру пойду.

Врет ведь, как самый паршивый пес! С того вечера, как он меня вопреки желанию своему бифштексом попотчевал, отбоя у него нет от клиентов И все поближе к ночи собираются, авось фокус-то повторится. Он и намекнул мне, дескать, повтори историю-то и отстану от тебя.

Сегодня снова рылись в моих бумагах на столе. Мне дочка хозяйская сказывала. Жалеет она меня. Пришлось уничтожить ключ к отправлению и ключ к возвращению, зашифровать. Видит бог, первый раз в жизни стихи пришлось написать. Зато теперь надежно.

Стихи:

Коль праздным любопытством ты влеком, то не входи, и сей плиты не трогай, иди, блаженный муж, своей дорогой, СЧИТАЙ, ЧТО Я С ТОБОЮ НЕ ЗНАКОМ.

Но если целый мир тебе – загадка, чтоб оный разгадать путей не ищешь кратких, и свой живот не жаль познанию отдать – ВХОДИ, ДА БУДЕТ НАД ТОБОЮ БЛАГОДАТЬ!

Да, дела мои неважные. В городе распустили слухи, что связан я с сатаной. Другие ни в бога, ни в черта не верят, а туда же – болтают что ни попало. Уже возле мраморной моей лаборатории – пронюхали-таки – вертелся какой-то весьма подозрительный тип. Вырядился в охотничьи доспехи, но видно, что за птица. Ох, чует мое сердце: быть беде.

Решил спрятать сей дневник, карту также, но в другое место: ежели найдут одно – не найдут другого. На днях привезу все расчеты свои и тоже припрячу…»

Голос смолк. И долго еще не решались заговорить ребята. Перед глазами Кольки стояли развороченные взрывом мраморные стены, засыпанные землей залы, березка, растущая на камне.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ,
в которой Колька обретает крылья и побивает рекорд высоты.

Только внешне крылья казались простыми. Гладкая, туго натянутая на тонкий каркас пленка. Ремни для крепления к плечам. Золотистый обруч, который надевается на голову, соединен с крыльями почти невидимыми сверхпрочными проводничками. Вот и все. Но если вскрыть яркую пленку и заглянуть внутрь – увидишь устройство необыкновенной сложности: преобразователь, получающий приказ и преобразующий его в движение – основной узел конструкции. Достаточно только подумать, и мысль будет воспринята аппаратом, превратится в нем в электрический ток, который в свою очередь оживит двигательную систему. Тогда крылья взмахнут, и ты легко поднимешься в воздух. И станешь парить, как птица. Но сперва нужно научиться сосредоточивать волю свою на чем-нибудь одном. Очень трудная задача. Особенно для Кольки Спиридонова. Конфуз, произошедший на уроке труда, он помнил крепко.

Но так хочется летать!

Спиридонов отправился в спортивный магазин, если это можно назвать магазином: бери, что хочешь, денег платить не нужно, каждый берет только то, что ему действительно нужно. Людей, ничего не производящих, в стране нет. Колька выбрал себе крылья побольше – надежнее как-то.

– Только ты смотри: пока не привыкнешь парить, руководить крыльями – не смей думать ни о чем, кроме полета. Нужно тебе вверх – думай: «Хочу вверх», нужно тебе вниз – думай: «Хочу вниз!» Понял?

Виль еще раз проверил крепления, поправил у Кольки на голове золотистый обруч.

– Что это ты себе, между прочим, крылья выбрал великоватые?

– Ничего! Из больших не выпадешь!

– Ну что? Летим?

– Летим, летим! – закричал Спиридонов. И подумал: «Хочу вверх!» Крылья взмахнули, и мгновенно Колька очутился где-то под облаками. И так как он не отдал команды «прямо», «влево», «остановка», «парение», то крылья поднимали его все выше и выше. На высоте двухсот метров покачивалась привязанная к цветным шарам табличка: «Подниматься выше запрещено. Опасно!!!» Однако остановиться Колька уже не мог. Он пролетел запретную линию, пулей проскочил мимо контрольного небодорожного поста. От страха все в нем остановилось, и мысли словно навсегда покинули голову.

– Что ты делаешь! – кричал ему Виль. – Опускайся! Слышишь? Опускайся.

Но Колька пробил головой облака и совершенно мокрый вынырнул к солнцу. Облака остались где-то внизу. Казалось, белоснежная равнина, устланная легчайшим пухом, тянется до горизонта. Иногда она разрывалась голубыми провалами воздушных озер с такой прозрачной водой, что на невероятно далеком дне видна была щетинка леса. А какие переменчивые горы вырастали из облаков – то они были похожи на замерзших диких зверей, на гигантского роста ящеров, на полярных медведей. То прозрачные башни небывалых замков выплывали ему навстречу. То клубились ослепительные вершины вулканов, извергающих белый пар и белую лаву. Но все это сказочное великолепие оставалось внизу, а Колька летел бог весть куда, пробивая головой облака – слой за слоем.

Кто знает, чем бы закончилась эта история, если бы не Виль.

Он вскочил в небомобиль – своеобразный скоростной такси-вертолет, – захватил с поста дежурного регулировщика, уже не раз спасавшего зарвавшихся летальщиков, и они, набрав приличную скорость, догнали Спиридонова в тот самый момент, когда он проходил очередной слой облаков. Там был порядочный мороз, и промокший насквозь Колька был похож на летящую сосульку. Он видел, как мельчайшие капельки воды в облаках превращаются в снежинки, как начинают они тихо кружиться в воздухе и падают вниз, чтобы растаять и долететь до земли дождем.

– Что ты делаешь? – закричал ему Виль. – Садись быстрее, а то замерзнешь и упадешь!

«Упаду!» – с ужасом подумал Колька, попытался влезть в небомобиль, но вдруг стремглав полетел вниз: крылья выполнили приказание.

Через секунду-так показалось Кольке-облака были уже высоко-высоко, навстречу Спиридонову летела земля, но он вконец растерялся. Крылья были великоваты – ведь он выбрал их не по размеру, – поэтому снижался наш герой не плавно, а выделывая такие сальто-мортале, кувыркаясь и переворачиваясь через голову, точно готовился выступать в цирке. Вот уже лес из щетинок превратился в высоченные деревья, как пики, устремленные вверх. И каждая из этих пик была направлена на Кольку Спиридонова, так бесславно заканчивающего свою жизнь.

И тут, стукнувшись о что-то мягкое, невидимое, Колька подпрыгнул вверх, опять свалился, опять легонько стукнулся и снова взлетел, но уже пониже. Так подпрыгивая, он вдруг понял, что путь к земле ему преградила тончайшая, эластичная, почти невидимая сетка.

Сверху раздался голос Виля:

– Не бойся! Сейчас подтянем тебя к небомобилю и вернемся домой!

– Это я-то боюсь?! – закричал Колька, краснея от стыда. – Может, я устанавливал рекорд высоты на крыльях этого типа и еще по затяжному падению!

И он легко взмыл на крыльях, сделал несколько фигур высшего пилотажа. Даже Виль с дежурным небодорожником удивились: вот это умелец!

А Кольке и в самом деле было теперь не страшно. И даже не потому, что под ним сетка. Ее убрали, а крылья уже слушались Спиридонова. Он летел с Вилем и даже мог позволить себе шутить и рассказывать, как он сейчас был на седьмом небе. Удивительно: крылья были послушны! Ура! Ура!

Виль восхищался мужеством и выдержкой друга. И думал: «Он впрямь, наверное, ставил рекорд. Ведь хватило же у него смелости из двадцатого века махнуть в каменный, а из каменного – к нам!» Все было бы хорошо, и на земле Кольку наверняка ждали бы и лавры чемпиона и неудовольствие органов небодорожной инспекции, если бы не одна история.

Возвращаясь домой, мальчики пролетали над всем городом. Он сверху мало походил на города, которые видывал Колька в своем двадцатом веке из иллюминаторов самолета ТУ-104. Скорее это было восемь городов, разделенных между собой широкими лесными полосами. Они были расположены, как стороны восьмиугольника, центром которого была административная часть города, где размещались театры, различные учреждения, институты, школы-студии, большие магазины – туда направлялись заказы по радиотелефону и автоматические продавцы развозили все необходимое по домам.

Посредине административной части города лежала просторная восьмиугольная площадь, уже знакомая Кольке. От нее отходило восемь широких проспектов: Северный – сосновый, Южный – пальмовый, и все остальные, как вы уже знаете, были засажены деревьями какой-либо одной породы – дубами березами, вишнями, акациями Каждый такой зеленый проспект связывал центр города с одним из районов.

– Неподалеку от Главной площади ступеньками уходила вниз чаша стадиона. Там носились по полю маленькие фигурки, а мяч был похож на прыгающую точку.

Надо сказать, что в древнем Прибайкальске – для 30970 года он и в самом деле был древним! – не было более заядлого болельщика, чем Колька Спиридонов Поэтому пропустить матч было свыше его сил. Они приземлились на трибуне, отыскали два свободных местечка рядом и уселись Матч был интересный: Чехословакия – Япония. Команды не уступали друг другу в пластичности и быстроте, меткости ударов и отменной вежливости Виль болел за Японию, Колька – за Чехословакию. Поэтому между ними, как это бывает частенько на матчах, как бы выросла невидимая стенка – они стали спортивными противниками. Виль отстегнул крылья, предложил то же самое сделать Кольке, но на поле была острая ситуация и Спиридонов только досадливо отмахнулся. Команда Японии, пробив защиту, вышла на прямую у ворог Чехословакии. Но в воротах стоял классный вратарь. Он легко подпрыгнул и взял мяч в самом правом уголке, куда хитро направил его японец.

Через пять минут увлеченный динамичной игрой Спиридонов и вовсе забыл о крыльях. Но они сами напомнили о себе.

– Гони! Гони! На тот край поля! – закричал Спиридонов, увидев, что игрок с восьмеркой на спине медлит, когда спра ва у японцев наметилась слабинка. И тут же, сам того не заметив, Спиридонов оказался на правой трибуне.

– Вперед вперед! – кричал он, и крылья несли его вперед.

Зрители на трибунах смотрели теперь не на поле, а на странного болельщика, носящегося вслед за мячом: мяч налево – болельщик налево, мяч направо – болельщик направо.

– Эй вы, лапти-кричал он. – Мазилы! Разве так бьют!

– Мальчик с крыльями, – ровным голосом объявил по радио судья. – Вы мешаете игре!

– Бей! Бей в ворота! – закричал в этот момент Колька, но вместо мяча сам оказался в воротах японцев. Пролетев над вратарем, Колька запутался в сетке и повис на крыльях у самой верхней перекладины в левом углу.

Стадион хохотал.

Двести тысяч болельщиков никогда еще не видели такого зрелища. Смеялись болельщики в Чехословакии и Японии – они видели все на экранах телевизоров, над Колькой Спиридоновым, «красой и гордостью» шестого класса 117 Прибайкальской школы, смеялась вся Земля.

А когда все успокоились, Колька единогласно был удостоен высочайшего звания «Лучший болельщик сезона».