Текст книги "Погребённые заживо"

Автор книги: Марк Биллингем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

СРЕДА
Глава четвертая

Отец пристрастился являться к Торну под утро.

Из-за боли в спине уже где-то с пяти часов утра ему не спалось. Он лежал в темноте, в единственно удобной позе, какую мог найти, – подтянув колени к груди, – и думал о своем отце. Время от времени ему удавалось вновь погрузиться в сон, и тогда их неожиданные встречи становились более странными, более драгоценными – отец неизменно снился ему в эти час-два перед тем, как надо было вставать.

В снах сына Джим Торн являлся, находясь на последней стадии болезни Альцгеймера, где-то за полгода до того, как он погиб в огне. Это так похоже на отца, думалось Торну: он всегда был таким несговорчивым, таким кровожадным. Почему бы ему не являться во снах еще молодым мужчиной? Или, по крайней мере, человеком, чей разум еще не слетел с катушек? Вместо этого отец являлся ему разозленным и сквернословящим, теряющим нить разговора, рассеянным, взбешенным и потерянным.

Беспомощным…

Частенько старик лишь сидел на краешке кровати Торна и жаждал начать расспросы. Так он вел себя перед смертью. Наплевательское отношение к хорошим манерам соседствовало с зацикленностью на пустяках, каталогах и викторинах.

– Назови десять самолетов-истребителей Второй мировой войны! Какие три пресные озера самые большие на Земле?

Перейдя к другому тесту, он вводил варианты ответов:

– Из-за чего начался пожар, в котором я погиб? (А) – случайно, (Б) – в результате поджога.

За этим следовал вопрос, на который Торну было ответить легче:

– Кто виноват? (А) – ты, (Б) – ты.

Обычно именно в этот момент Торн просыпался, и некоторое время вопрос не выходил у него из головы. Вызываемое им чувство было хорошо известно Торну, однако он затруднился бы дать ему точное определение. Не то чтобы стыд – пожалуй, лишь тень стыда. Как человеческие отношения, которые «переживают не лучшие времена», уже стали ущербными и рано или поздно проявятся в полной мере. Торн, как автомат, совершал утренний ритуал – душ, завтрак, одевание, – пока память о сновидении не исчезала. Он чувствовал, как вода щиплет его кожу, когда он брился, а сухой завтрак во рту превращается в уголь.

Вчера поздним вечером он усадил Фила Хендрикса в мини-кеб. Как обычно, он предложил ему диван, но Хендрикс захотел поехать домой. Выпендреж по поводу того, чтобы прогуляться в поисках достойной замены его дружку, длился недолго. Пиво смыло всю его браваду, к концу долгого вечера его глаза опять были полны слез, и он отчаянно желал оказаться дома, на случай, если Брендон решит вернуться.

Торн отправился в кухню, стоя съел тост с повидлом, слушая лондонское радио и ожидая, пока подействует утренняя доза болеутоляющего.

До годовщины смерти отца оставалось пять недель.

На улице стал накрапывать дождик, по радио ведущий пытался вставить хоть словечко в нескончаемый монолог некой слушательницы, которая разглагольствовала об ужасающем состоянии столичных железных дорог.

Он решил, что позвонит тетушке Эйлин – младшей сестре отца – и Виктору, лучшему другу старика. Возможно, они соберутся вместе, выпьют, помянут.

Они в семье никогда не были близки, и это так совершенно по-английски – сблизиться после потери. Однако, как бы там ни было, он все же сильно нуждался в этом сближении: ему было просто необходимо соизмерить свое горе с горем других. Ему требовалось побыть с людьми, которые могли бы поговорить с ним достаточно откровенно, не осторожничая.

По радио дозвонившийся в студию мужчина уверял, что предыдущая слушательница – властолюбивая грубиянка, но в одном она права: дороги – дерьмо.

Торн подумал о том, как там Маллены. Потеря близкого человека и полная неизвестность относительно того, что же с ним на самом деле произошло, – вероятно, худшая из потерь. Маллены старались держать себя в руках, не позволяли эмоциям чересчур разойтись. Он тут же подумал: «Как странно, что одно и то же слово имеет такие разные значения – утратить контроль над собой и расторгнуть брак».

Он накладывал еду в миску Элвис, когда зазвонил телефон. И хотя кодеин еще не слишком подействовал, одного звонка Портер было достаточно, чтобы он забыл о боли, которая пульсировала в нижней части ноги и отдавала в стопу.

Теперь они могут быть совершенно уверены, что Люка Маллена похитили. Кто бы ни удерживал парня, он наконец решил выйти на связь.

В окружном управлении, под красным флагом в углу, установили экран, а вокруг наспех сдвинули стулья. Сотрудники других отделов прекратили разговаривать, стояли не шевелясь или продолжали работать молча, а все сотрудники отдела по расследованию похищений столпились вокруг экрана и смотрели видеокассету, которую рано утром обнаружили у двери дома Малленов.

Когда запись закончилась, Портер, не сказав ни слова, перемотала пленку, и они просмотрели ее еще раз.

– Излишне говорить, что оригинал записи отправлен криминалистам на экспертизу, – сообщила Луиза. – Они обещали быстро обработать ее вместе с конвертом, в котором ее прислали, и дать ответ.

Криминалистический отдел Главного управления Столичной полиции работал со всеми сорока тремя полицейскими управлениями в Англии и Уэльсе. В нем проводились экспертизы огнестрельного оружия, волокон, ядов и иных отравляющих веществ, развернутый анализ крови, исследовались образцы наркотических веществ и всевозможных тканей. Лабораториям отдела, находящимся на набережной Виктории, обычно требовалось где-то около недели, чтобы провести экспертизу отпечатков пальцев или сделать анализ ДНК. Запрос особой важности существенно ускорял процесс: если повезет, они получат ответ через день, во всяком случае, относительно того, что касалось отпечатков.

– Думаю, нам это не слишком поможет, – сказала Портер. Она указала рукой на экран. На нем застыло изображение приближающегося к Люку Маллену мужчины, лица которого видно не было. В одной руке он держал мешок, в другой – шприц. – Похоже, они знают, что делают.

– А что может быть в шприце? – спросил Холланд. Один из детективов, стоявших передним, – рослый шотландец с короткой косичкой – обернулся.

– Рофипнол или диазепам. В общем, любой препарат бензодиазепинового ряда.

– А как им удалось его достать?

– С помощью компьютера и кредитной карточки. Сейчас это до смешного просто. На прошлой неделе закрыли сайт, на котором продавался набор из пузырька с кетамином и парочки шприцев в красивом кожаном футляре. Выставили этот «комплект для гарантированного соблазнения» за 19 фунтов 99 пенсов.

– Неужели он не понимает, что делает, если постоянно держит мальчишку на антидепрессантах?

Торн прислушивался к обмену репликами, но сам не сводил глаз с экрана телевизора, с застывшего, слегка искаженного изображения мальчика и мужчины, который держал его в заложниках. В глазах у парня читался страх. Страх сковал все его естество, хотя, конечно, ради родителей он и старался храбриться. Но эта маска тут же спала, когда к нему стал приближаться мужчина.

Шотландец покачал головой:

– В Сети даже учат, как колоться. Там полным-полно разных самоучителей. Что колоть, в каких дозах…

– Знаете по собственному опыту? – произнес Торн.

После этих слов повисла продолжительная пауза.

Затем обсудили и распределили задачи. Оперативникам не на что было особенно опираться – часть номерного знака машины, то ли синей, то ли черной, да несколько свидетелей, которые видели, как Люк садился в эту машину.

Портер подождала, пока большая часть сотрудников ее группы получит задание, а те немногие, кто не получил, не отнесут назад стулья и не примутся за работу. Потом она обсудила с Торном и Холландом их задачи.

– Я сегодня днем поеду в школу, – сказала она. – Не знаю, кто из вас лучше находит язык с подростками…

Холланд первым подал голос, чувствуя тяжелый, долгий взгляд, которым наградил его Торн.

– Я поеду в школу.

– Том, а вы?

– Я подумал, а не перекинуться ли парочкой слов с бывшими сослуживцами Тони Маллена? Покажу им список. Посмотрим, может, у них память лучше, чем у Маллена.

Вчера вечером Маллен вручил им список тех, кто мог бы затаить на него обиду.

– Да, подумать здесь есть над чем, – заметила Портер.

Торн чувствовал, что она права, но у него все же были сомнения.

– Я предполагал, что он будет более… обширным. Если бы украли моего сына, без всякой видимой причины, я бы указал всех, кто хоть раз косо взглянул на меня.

Маллен включил в список лишь пятерых. Пять мужчин, которые, возможно, когда-то имели причины желать ему зла или хотели причинить вред. За считанные минуты всех пятерых прогнали по базе данных полиции, и поскольку след одного обрывался в Австрии, другого – в Паркхерсте, [16]16
  Тюрьма строгого режима на о. Уайт для лиц, совершивших тяжкие преступления.


[Закрыть]третьего – на кладбище «Кензал-грин», список сократился до двух.

Портер хватала бумаги со стола, мелочи из ящика и смахивала все в сумку.

– Перед тем как отправиться в школу, я все-таки заеду к Малленам. Мало ли что – может, он подумал и вспомнил за ночь еще пару имен.

Она взяла свой мобильный телефон и прикрепила его к поясу, потом бросила в сумочку еще одну трубку. Года полтора назад «радиоволна» накатила и на полицию – каждому оперативному сотруднику был выдан телефон. Это было весьма хитроумное изобретение: телефон и рация «в одном флаконе», с таким радиусом действия, который впервые позволил полицейским связываться с коллегами в любой точке Соединенного Королевства одним нажатием клавиши. Однако, несмотря на море тут же изданных строгих директив, многие полицейские предпочитали пользоваться собственными телефонами. Возможно, они были и не такими крутыми, зато, как правило, меньше и легче, а главное, в них не было встроенной Джи-Пи-Эс. Таинственным образом огромное количество этих технически современных служебных радиотелефонов терялось, или же полицейские «забывали» их дома, если не хотели, чтобы сотрудники на пульте управления постоянно знали об их точном местонахождении.

Торн с интересом отметил, что радиотелефон Портер, когда она бросала его в сумочку, был выключен.

В этот момент появился начальник отдела Барри Хигнетт – уроженец Нортумберленда, человек с тихим голосом и несколькими лишними килограммами веса. Размахивая кипой бумаг, он сообщил, что ему необходимо переговорить с Портер минут пять, пока она не исчезла. Хотя Хигнетт встретил Торна и Холланда поначалу холодно, сейчас он воспользовался возможностью поприветствовать их еще раз и прибавил, что в его отделе такое деликатное дельце никому не по зубам.

Хигнетт подвел Портер к ближайшему столу и разложил перед ней бумаги. Холланд минуту наблюдал за ними, потом отвернулся и, понизив голос, спросил у Торна:

– Ты хотел поехать в школу?

Торн непонимающе посмотрел на него, как будто тот говорил по-китайски:

– Что-о?

– Я имею в виду, вместе с Портер? – Дейв еще больше понизил голос. – Мне просто показалось, что ты был несколько раздосадован, когда я сказал, что поеду с ней в школу.

– Не валяй дурака! – ответил Торн.

Когда Портер закончила с Хигнеттом, она договорилась с Холландом встретиться с ним через пару часов прямо в школе. Затем Торн начал спускаться с ней вниз по лестнице.

– «Они довольно неплохо относятся ко мне», – тихо повторил Торн, кивнув проходившему мимо офицеру, с которым ему приходилось пару-тройку раз сталкиваться по службе. – Так сказал Люк в этой записи.

Он вспомнил тот напряженный момент, когда из-за камеры появилась фигура со шприцем. Картинка задергалась – было понятно, что камеру держали в руках, а не установили на штатив. И не важно, что Люк сказал, а о чем умолчал – в тот самый момент стало ясно, что его похитил не один человек. Следовательно, имеет место похищение несовершеннолетнего группой лиц по предварительному сговору.

– Думаете, их двое? Или больше?

– Если двое, готова биться о заклад, что второй похититель – та самая женщина, с которой видели Люка.

– А такое часто случается? Что мужчина и женщина действуют в паре?

– Несколько раз я сталкивалась с подобным, – ответила Портер. – По вполне понятным причинам женщины чаще всего участвуют в самом похищении. Они вызывают доверие.

– Согласен.

По вполне понятным причинам.

Торн недоумевал: «Ну почему, почему так многих громких дел, в которых фигурируют эти самые очевидные причины?» Факт, однако, был налицо. Хиндли всегда ненавидели больше, чем Брэди. Максин Карр – несмотря на то что суд признал ее невиновной даже в недонесении об убийстве ее женихом двух девушек, – была, если хотите, более порочна, чем сам убийца.

– Кое-кто из ребят заявлял, что они и раньше видели их вместе, ведь так? – спросил Торн. – Люка и эту женщину. Ей нужно было время, чтобы завоевать его доверие.

– И ей это удалось, – заметила Портер. – Кстати, до сих пор так и не последовало даже намека на требование выкупа. И речи нет о том, чтобы кому-нибудь заплатили.

«Возможно, это будет на следующей кассете», – думал Торн, пока они спускались в вестибюль и направлялись к вращающимся дверям. И все-таки его больше заботил вопрос «каким образом», а не «почему». Он представлял себе некую женщину, которая сближается со своей жертвой; улыбается, берет за руку, всегда проявляет внимание. Торн считал, что она сумела вызвать полное доверие мальчика; и вот в одночасье это доверие было подорвано. Он вспомнил кривоватую улыбку, когда мальчишка на экране изо всех сил старался шутить. Он вспомнил, каким пустым был его взгляд. Интересно, сможет ли Люк Маллен после происшедшего доверять людям?

Все утро, не прекращаясь, моросил дождь, но на улице у входа все равно толпилось много людей. Парень с девушкой, пристроившись на соседних бетонных столбиках, ели бутерброды. Ряды таких столбиков были установлены вокруг многих общественных зданий в городе, они должны были якобы обезопасить их от взрыва припаркованных автомобилей. Торн всегда думал про себя: может, некоторые террористические группировки тайно финансируются компаниями, производящими цемент? Он поделился своей теорией с Портер, и на минуту они остановились, чтобы оценить шутку – дальше Торну нужно было к станции метро у Сент-Джеймсского парка, а Портер – к подземному гаражу Ярда.

– Насколько вас это беспокоит? – спросил он. – Я имею в виду то, что никто не требует у Малленов денег? Никто ничего не просит…

– Знаю по опыту: в таких делах ничего нельзя предсказать. Но, вы правы, это чертовски странно.

– Люк находится у них уже четыре дня.

– Четыре дня и пять ночей. Вспомните, мы волновались, что они не выходят на связь – и они вышли.

Торн стал застегивать на пуговицы свою кожаную куртку.

– Что-то не дает мне покоя, – признался он. – Что-то на кассете.

– Что?

– Хотел бы я это знать! Но что-то там не так – в его словах или в том, как он говорил.

– Ничего, надеюсь, вы поймете.

– Может быть.

– Это старость, приятель. Альцгеймер не за горами.

Торну с трудом удалось выдавить улыбку.

– Встретимся у Аркли, – сказал она. – Посмотрим, как они там, договорились?

– Договорились. – Он сделал шаг по направлению к метро, потом обернулся: – А что выдумаете о Маллене?

– Мне кажется, ему следует помнить, что он больше не полицейский.

Торн застегнул верхнюю пуговицу куртки и засунул руки в карманы. Он размышлял о памяти – отличной и дырявой. Думал о том, что его воспоминаниям о тех годах, когда он еще не стал полицейским, уже не хватало места; их забивали менее приятные воспоминания.

– Вы когда-нибудь задумывались о том, чтобы пораньше выйти в отставку? – поинтересовался он.

– Бывало. А вы?

– В кое-какие моменты я всерьез подумываю об этом.

– В какие? – уточнила Портер.

– Когда мне не спится…

Тони Маллен потянулся к холодильнику за бутылкой, потом через стойку бара – за бокалом и плеснул себе изрядно вина. Он подошел к дочери, которая делала себе бутерброд, погладил ее по голове.

Никто из них не произнес ни слова с тех пор, как он пару минут назад вошел в кухню. Они продолжали молча стоять, занимаясь каждый своим делом, пока Джульетта Маллен не подхватила свою тарелку и не вышла из кухни.

Он прислушался к шагам дочери на лестнице, к скрипу и щелчку двери ее спальни и к музыке, которая на несколько секунд, в промежутке между двумя последними звуками, вырвалась наружу. Он напрягся, когда услышал бормотание Мэгги, и хотя не мог разобрать слов, прекрасно знал, что где-то в одной из комнат его жена с головой погружена в беседу. Мэгги по понятным причинам не занимала домашний телефон, но где бы она ни находилась, к ее уху был прижат сотовый телефон. Со всеми – родственниками, друзьями, со всеми, кто хотел ее слушать и притворялся, что понимает происходящее, – она готова была до бесконечности делиться своим горем.

Он же открывал рот лишь в крайнем случае. Он отвечал, когда его спрашивали. Все остальное время он молчал. Они всегда вели себя так, если случалась беда, если их семье так или иначе что-то угрожало. Он уходил в себя, все переживал в себе, молча рассматривал возникшую проблему со всех сторон, пока другие кричали и причитали. Люк тоже был таким: никогда не впадал в истерику. Мэгги же была из тех, кто не умеет скрывать своих чувств, а что творилось в головке Джульетты, никто сказать не мог.

Тони считал, что такое его поведение шло не от холодности и не от желания соблюдать внешние приличия, а от въевшейся в кровь привычки – ужасно старомодной! Он полагал, что им всем стало бы намного легче, если бы они сели за стол и открылись друг другу, но в их семье так было не принято, он не привык к такому – себя не переделаешь.

Маллен гладил пальцами гладкую и холодную поверхность стойки бара и думал о детективе Томе Торне. Этот наглец достал его, даром что был старшим по званию среди присутствующих, да к тому же обаятельным. Тони был благодарен Джезмонду, что тот выделил еще людей, но за Торном нужен глаз да глаз. Полицейский такого типа – «слон в посудной лавке» – с подобными делами не справится. Сам он будет вести себя разумно, чтобы освободить сына, и не станет возражать против требований полиции, но и не будет ломать голову над именами в этом чертовом списке.

Маллен допил бокал и подумал о том имени, которое он не упомянул в списке. Он убеждал себя, что это не имеет значения; что это не противоречит логике вещей; что он сделал это по понятным причинам. Может быть, по довольно глупым причинам, но они оправдывали эту малюсенькую невинную ложь.

Он хотел вычеркнуть из памяти человека, которому это имя принадлежало, но тот не выходил у него из ума. В конце концов, это имя стало ему ненавистно. Но этот человек, как ему было прекрасно известно, не имел ни малейшего отношения к исчезновению его сына – а только это имело значение при составлении списка. Он не имел отношения ни к тем, кто удерживал Люка, ни к месту его пребывания, ни к тому, чего они хотели. Тогда кому повредит, если он опустит одно имя?

Маллен еще минуту-другую прислушивался, потом вернулся к холодильнику.

Кому это может навредить?

Аманда

Пакет. Всему виной – обыкновенный пластиковый пакет, и он продолжал свое черное дело, если не врут всякие психиатры и социальные работники.

Наверное, один из тех дешевеньких полосатых пакетов, какие всегда можно купить в открытых до поздней ночи супермаркетах и дерьмовых лавчонках. Шофер второй машины не заходил так далеко, чтобы описывать этот пакет в суде под присягой. Но именно так она все себе и представляла: пакет перепорхнул через улицу прямо на лобовое стекло, там ветер задержал его на секунду – и все! Этого хватило, чтобы ослепить водителя и заставить его свернуть в сторону. Бесформенный клочок полиэтилена – из-за него потерявшая управление машина въехала в серебристый «мерседес», двигавшийся по встречной полосе. Этот клочок при столкновении взмыл вверх, как дым, а ее отец вылетел через лобовое стекло на асфальт.

Такой кошмар – из-за такой ерунды. Из-за легковесной дешевки…

Парня накачали снотворным, сняли пакет с головы, и Конрад задремал в соседней комнате. День был в разгаре, но у них обоих биологические часы уже давно сбились. Шторы были постоянно опущены; за окном могло быть утро, день, вечер. Да ладно, не больно важно. Разве что скучно. Они должны были сидеть на месте и не высовываться до поры до времени – пока не увидят, куда ветер дует.

Когда она возвращалась мыслями к тому, что произошло с ее отцом, – а такое случалось нередко – она никогда не думала о водителе той, другой машины: неприметном и кричащем за рулем автомобиля; дающем показания под стражей; ковыляющем по ступенькам здания суда под проклятья ее матери. Вместо этого она думала – понимая, насколько это неразумно, – о человеке, который продал тот пластиковый пакет. О человеке, который положил в него фрукты, или рыбу, или еще какую хрень, и слова-то доброго не стоящую; а также обо всех руках, через которые прошел пакет, прежде чем его в конце концов не выбросили в сточную канаву. Она думала о тех людях, которые никогда не узнают, какую роль сыграли в смерти ее отца. Она представляла себе их лица. Она каждому придумывала жизнь, семью, чтобы эту жизнь наполнить. А в безрадостные моменты, каких было немало, она забирала жизнь одного из членов этой семьи и наблюдала, как чья-то ею придуманная жизнь разлетается на куски.

Она прошла в другой конец комнаты, в угол спальни, где лежал портативный проигрыватель компакт-дисков, сделала музыку немного погромче, чтобы заглушить дыхание мальчишки. Достала из сумочки то, что хотела, и опустилась на пол.

Они снова поругались – Конрад, как обычно, говорил тем тихим раздраженным голосом, который приберегал для нотаций о наркотиках. Он сказал, что ей нужна ясная голова. Она возразила, что ей просто необходимо немного взбодриться – из-за чрезмерного нервного напряжения, в котором они находились. Тогда он разозлился, напомнил, что ей вечно требуется взбодриться. А она ответила, что меньше всего ей нужно, чтобы он был таким ханжой, что позже, когда у них будут деньги, она сама решит эту проблему.

Кивая головой в такт музыке, она высыпала порошок, разделила на порции, проведя дорожки. Скрутила банкноту и посмотрела на разлетевшиеся крупицы, которыми была усеяна поверхность стола по краям. Легковесная ерунда.

Ерунда, из которой рождается чудо.