Текст книги "Погребённые заживо"

Автор книги: Марк Биллингем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

Люк

В школе Батлерс-Холл религия считалась чем-то само собой разумеющимся. Это была не церковная школа как таковая, но каждый день на собраниях пелись церковные гимны, и хотя насильно это не навязывалось на уроках Закона Божьего, но считалось, что школьники принадлежат к англиканской церкви, если чьи-либо родители не заявляли о другом вероисповедании.

Он знал, что капеллан выступит с речью. Вероятнее всего, что-то о заблудших овцах. Что учителя, склонив головы, будут стоять в линию на возвышении и каждое утро возносить за него молитвы.

Сейчас он сам стал читать молитвы.

Он забивал себе голову всякой ерундой, пытаясь стереть из памяти то, о чем не желал думать. Пытался размышлять о посторонних вещах, когда этот человек разговаривал с ним и позже, когда он замолкал и уходил. Вспоминал порядок следования улиц и станций метро. Правила игр, в которые они играли с Джульеттой, когда были детьми. Имена своих старых мягких игрушек… Думал о чем угодно.

Господь тоже приложил к этому руку.

Ни его мама, ни отец не были сильно религиозными, а Джульетту вообще, казалось, если что-то и привлекает, то сатанизм. Ему же всегда нравилась сама основная идея веры, то, что она символизирует. Не скажешь ведь, что любовь и сострадание – это плохо. И кое-что в Библии тоже верно, если ты относишься к этому не более чем как к отличной притче.

Однажды он видел передачу по телевизору о том, почему плохое случается с хорошими людьми; о парне, который сделал так много, участвуя в благотворительности, а потом неизлечимо заболел; о супружеской паре, которая каждые пять минут ходила в церковь, но чья дочь пропала. Они все говорили о том, что страдания – участь христианина, и все, через что им приходится проходить, – это испытание их веры. Просмотрев передачу, он подумал о том, что они, вероятно, просто вынуждены говорить именно это. Он решил, что если бы он верил в Бога и когда-нибудь подвергся подобным испытаниям, то с треском бы их провалил.

Но он не верил или верил не на самом деле. В любом случае он знал, что в его страданиях виноват некто другой, а именно человек по ту сторону двери в подвал. Поэтому молитва не повредит, ведь так?

Он подозревал, что школьный капеллан, возможно, и осудил бы вынашивание таких неистовых планов. К тому же он, конечно, тщательно разрабатывает эти планы, но это не значит, что у него будет возможность их реализовать. Помнил он также некоторые притчи, прочитанные в Ветхом Завете, на фоне которых блекла даже компьютерная игра «Большая автомобильная кража». Он знал, что у Бога нет проблем с кровью и молниями, с убийством тех, кто этого заслуживает.

Размышляя над этим, он мог просить Бога о единственной приемлемой вещи – дать ему шанс.

Какое-то время он молился, потому что знал: люди прибегают к молитве как к последнему средству. Потом он утер слезы и сопли. Вернулся к отвлекающим внимание маневрам и умственной зарядке.

Имена всех одноклассников, в алфавитном порядке, туда и обратно. Планеты и их спутники. Его игрушки.

Динозавр. Кролик Багз Банни. Коричневый медвежонок по имени Гризли…

Глава двадцатая

Портер взяла себе за правило никогда не смотреть в лицо родственникам погибших.

И дело было совсем не в страданиях. Портер привыкла видеть лица, изборожденные глубокими складками, – следами боли и страданий. С этим она сталкивалась практически каждый день. Но на тех лицах все же читалась надежда – надежда на то, что кошмар скоро закончится, что она или кто-то из ее коллег хорошо выполнит свою работу и их любимые и родные вернутся домой. Случалось и такое, что эта надежда угасала, – видеть это было ужасно, но куда ужаснее было отсутствие этой надежды.

В глазах тех, кому приходилось опознавать труп, часто до самой последней секунды теплилась надежда. Надежда на то, что это какая-то чудовищная ошибка. Что в полиции что-то напутали. Что жена, или муж, или ребенок – до сих пор живы. Разумеется, бывали случаи, когда сомнения в личности погибшего были вполне серьезными, и тогда ее работа заключалась как раз в том, чтобы смотреть внимательно. И в такие минуты она не единожды видела, как надежда возрождается. Видела она и крушение надежд, видела, как в один миг надежду хоронят, как надежда угасает задолго до того, как вынесен окончательный вердикт.

Поэтому больше Портер в их лица не смотрела. Она опускала глаза в тот момент, когда угасали последние искорки надежды.

Позже она сидела с родными на коричневой пластмассовой скамье возле входа в морг. Фрэнсис Бристоу и его жена приехали из Глазго утренним поездом. Крепко прижимая к себе сумки с туалетными принадлежностями, они были похожи на смущенных туристов, которые сели не на тот поезд.

– У вас есть где остановиться? – спросила Портер. – Может, у кого-то из родственников?

Джоан Бристоу сидела на дальнем конце скамьи. Она посмотрела на мужа, который сидел посередине, потом слегка подалась вперед, чтобы видеть Портер.

– Мы еще толком не знаем, что будем делать. Как долго тут пробудем.

– Я посмотрю, что можно для вас сделать, – сказала Портер.

– Понимаете, мы не знали…

На коленях у женщины лежало модное шерстяное пальто. Брат Кэтлин Бристоу сидел, словно кол проглотил, и смотрел прямо перед собой, как будто изучал каждую выбоину и трещинку в бледно-желтой стене. На ногах – начищенные ботинки, сам одет в костюм с галстуком. У него были густые пожелтевшие волосы, а голубые глаза, так же как и у его жены, были полны слез. На носу очки. Вероятно, ему было лет семьдесят, на несколько лет старше сестры, но Портер не могла сказать, были ли они похожи. Она плохо рассмотрела фотографии в спальне и не могла сравнивать лицо живого человека с гримасой смерти на лице Кэтлин Бристоу.

Внезапно старик заговорил, как будто прочитал мысли Портер.

– Я не понимаю, откуда эти синяки вокруг носа? – спросил он. – Все лицо черное, как будто ее били.

Он говорил тихо и у него был сильный шотландский акцент, поэтому Портер приходилось как следует прислушиваться. Он стал крутить пальцем перед собственным лицом, что-то показывая на нем.

– И что-то еще вот здесь… что-то не так с ее ртом.

Супругам рассказали, как погибла Кэтлин Бристоу, и перед опознанием предупредили, что на лице имеются повреждения. Портер колебалась, по ряду причин не желая объяснять Фрэнсису Бристоу, от чего именно пострадало лицо его сестры во время убийства.

У Джоан Бристоу акцент был менее заметен, чем у мужа.

– Фрэнк, откуда полиции знать такие вещи, – она сжала руку мужа и посмотрела на Портер. – Я права, дорогая?

Портер кивнула, с благодарностью хватаясь за соломинку и не сводя глаз с пальца Фрэнсиса, который продолжал чертить фигуры в воздухе.

– Почему я упомянула других родственников? Мы первыми позвонили вам, поскольку именно вы заявили о ее исчезновении. Мы предполагаем, что детей у нее нет…

– Детей нет, – подтвердил Бристоу.

И опять в разговор вмешалась его жена. Она покачала головой и сказала мягко, как будто это была еще одна маленькая трагедия:

– Понимаете, Кэт никогда не была замужем. Она много лет жила с одним «другом». – Она посмотрела на Портер, на случай, если та не поняла, что слово «друг» она взяла в кавычки.

Портер ее отлично поняла.

– Понятно. Тогда, может, вы могли бы позже сообщить нам координаты этого друга, чтобы мы могли ему сообщить о ее смерти.

– По правде сказать, не думаю, что у нас есть его координаты.

– Кэт была вещью в себе, – добавил старик. – Она была очень скрытной.

Он теребил руками лацкан пиджака, вспоминая.

– Приблизительно раз в год она приезжала домой, в Глазго, или же мы иногда ездили к ней на выходные.

– Тяжело, когда живешь так далеко, – заметила Портер.

– Вы правы. Однако были вещи, о которых мы никогда не говорили, понимаете?

– Успокойся, дорогой, не стоит сейчас об этом.

– Какая глупость, если разобраться!

– Проводить все время на работе, участвовать в судьбах других людей, а свою держать в секрете, понимаете? – Джоан наклонилась к мужу, изо всех сил стараясь изобразить какое-то подобие улыбки; она беспокоилась за него: несмотря на сильную и волевую натуру, Фрэнсис Бристоу был явно потрясен случившимся.

Они сидели, наблюдали за уборщицей с электрическим полотером, прислушивались к смутно доносившемуся телефонному разговору и неуместным в таком месте взрывам смеха, которые раздавались из комнаты дальше по коридору. Портер открыла было рот, отчаянно желая что-то сказать, чтобы перекрыть смех, но Джоана ее опередила.

– Может, это один из тех безумцев? – спросила она. На ее лице было написано сожаление, а в голосе слышалось отчаяние. – Один их тех, кого выпускают из лечебницы, когда они все еще нездоровы. Постоянно читаешь о подобных вещах.

– Пока еще рано об этом говорить.

– За долгие годы работы Кэт пришлось общаться со многими душевнобольными. Как вы считаете, это мог совершить кто-то из них?

Положа руку на сердце, Портер понятия не имела. Она считала, что кто бы ни убил Кэтлин Бристоу, он явно был не в себе. Хотя позже, если убийца будет найден, экспертиза даст заключение, страдал ли он «психическими отклонениями». Луиза, правда, полагала, что сама процедура установления подобного диагноза, по меньшей мере, странна. Один адвокат как-то пытался объяснить ей правила установления психической вменяемости обвиняемого, приведя такой пример: если человек бросил ребенка в костер, будучи уверен, что бросает бревно, – он невменяем и освобождается от уголовной ответственности. Совсем другое дело, согласно закону, если он бросил ребенка в огонь, зная, что это ребенок. Портер посчитала это абсурдом, о чем так и заявила адвокату. По ее мнению, человек, который отдавал себе отчет, что ребенок – это ребенок, и совершил подобное, должен совсем выжить из ума. Адвокат лишь усмехнулся, как будто такая трактовка делала данную коллизию сложной… и захватывающе интересной.

Она вспомнила, что сотрудник службы надзора за условно освобожденными Питер Ларднер говорил о намерении. Если встречается нечто среднее, тогда применяется один из чуть ли не сотен параграфов об ограниченной ответственности.

– Однако полиции придется ответить на вопрос «почему», не так ли? – спросил Бристоу.

– А какой смысл, дорогой? Просто судьба, – отозвалась его жена.

Старик покачал головой. Его голос внезапно сорвался на фальцет и дрогнул:

– Безумец он или нет, интересно узнать, что происходило в его голове. – Он потер подбородок, поскреб щетину, серебрившуюся сединой. – Что заставило его выбрать именно нашу Кэтлин?

Портер не смотрела на их лица, когда они увидели тело, и не говорила пышных речей. Она произнесла только то, что положено: сообщила Фрэнсису Бристоу, что на настоящий момент они как раз занимаются этим вопросом, она постарается сделать все возможное и будет держать их в курсе.

Она также дала обещание и себе – обещание, которое дают люди, подобные Тому Торну. Дают, нарушают и живут с этим.

Конечно, вопрос о возвращении Люка Маллена оставался ее главной задачей.

Разумеется, если было еще кого спасать. Но к каким бы результатам ни привело расследование похищения, она сделает все от нее зависящее, чтобы дать человеку, сидящему рядом с ней, определенный ответ. Она даст ему точный ответ, почему умерла его сестра. А узнает она это от самого убийцы.

Портер уже собиралась представить старикам человека, который в дальнейшем о них позаботится, и откланяться, когда почувствовала, как ее руку тихонько сжала чья-то рука. Когда она подняла глаза, Фрэнсис Бристоу опять смотрел прямо перед собой, старясь скрыть слезы.

Она проследила за его взглядом, и так они и сидели какое-то время, глядя на женщину с полотером.

– Констебль Холланд?

– Слушаю…

– Старший инспектор Ропер из отдела специальных расследований. Вы оставили сообщение.

Холланд отложил бутерброд.

– Оставлял, – он сделал глоток воды из бутылки, чтобы быстрее прожевать. – Спасибо, что так быстро со мной связались, сэр.

– У меня есть пять минут.

– Я просто хотел вам сообщить, что сегодня ранним утром было обнаружено тело Кэтлин Бристоу.

Повисла пауза – вероятно, Ропер пытался вспомнить, кто это.

– Бедняжка, – наконец произнес он. – Господи…

– Ее убили, сэр.

Повисла еще одна пауза. Эта была явно рассчитана на то, чтобы произвести впечатление.

– Что ж, я полагаю, вы вряд ли бы позвонили мне, если бы она мирно отошла в мир иной, сидя перед телевизором.

– Верно.

– Как она была убита?

– Кто-то вломился к ней в дом и задушил ее.

– Мило.

– Складывается впечатление, что она хранила много документов, – сказал Холланд. – Весь шкаф забит материалами из старых дел, которые она вела, и протоколов комитета.

Холланд откусил от бутерброда еще один маленький кусочек, пока ожидал ответа. Он слышал, что на другом конце провода звучит классическая музыка.

– Вы полагаете, что это убийство связано с похищением, которое вы расследуете, так? С Грантом Фристоуном? С Сарой Хенли?

– На данный момент возможны любые предположения.

– Значит, вы позвонили, чтобы просто поставить меня в известность?

– Сэр?..

Музыкальный фон создавал впечатление, что его собеседник говорит в этот момент по другому телефону, заставляя его ждать ответа.

– И даже не станете предупреждать меня, чтобы я проверил, хорошо ли у меня заперты все окна и двери?

– Я предполагаю, что вы их в любом случае проверили бы, сэр. И без моего предупреждения, – ответил Холланд.

– Тебе подарочек… – Торн бросил целлофановый пакет на стол перед Адрианом Фарреллом.

– Ваши двадцать четыре часа истекают примерно через девяносто минут, – заметил Уилсон.

Китсон взглянула на часы:

– В четыре тридцать восемь.

Фаррелл выглядел уставшим и напряженным. Он протянул руку и придвинул пакет поближе к себе, пока Китсон и Торн занимали свои места.

– Поскольку время истекает, я уже переговорила со своим начальником, – продолжила Китсон, – и заверила его, что усердно, но несколько второпях выполняю свои прямые обязанности в отношении данного дела…

Адвокат жестом показал миссис Китсон, что пора закругляться.

– По сути, я имею право продлить задержание на шесть часов, – улыбнулась она Фарреллу. – И ты останешься здесь до без двадцати одиннадцать, если я так решу.

Лицо Фаррелла потемнело, когда он достал содержимое пакета.

– И не говори, что мы о тебе не заботимся, – предостерег Торн.

Мальчишка оттолкнул «подарочек» Торна на другой конец стола.

– С ума вы тут посходили!

Торн взял одну из парусиновых туфель на резиновой подошве и внимательно ее осмотрел. Сбоку к ней была скотчем приклеена эмблема «Найк».

– Считай, как тебе хочется.

Том положил туфли снова в пакет.

Комнату для допросов недавно модернизировали, поставив сюда компьютер. Китсон загрузила новые диски, надиктовала вступление и начала запись.

Торн больше не стал попусту терять время.

– Как близко ты знаком с Люком Малленом? – задал он вопрос.

Казалось, Фаррелл искренне недоумевает:

– С тем исчезнувшим парнем?

– Ты сказал полицейским, когда они беседовали с тобой в школе, что вы едва знакомы.

– Тогда почему вы опять задаете мне этот вопрос?

– Ну, скажем, потому, что ты был не очень-то откровенен с нами в других вопросах. Мы думаем, что и в этом ты нам тоже солгал.

Во рту у Фаррелла была жвачка. Он языком продвинул ее между зубами.

– Это имеет отношение к делу об убийстве, не так ли? – Уилсон взглянул на Китсон. – Очень на это надеюсь.

– Вероятно, ты знаком с ним немного ближе, чем нам рассказал, – заявил Торн.

Уилсон начал строчить что-то в своем блокноте.

– Думаю, Адриан, лучше не отвечать на данный вопрос.

Фаррелл поднял руку. Негнущимися пальцами причесал волосы и стал рывками взбивать пряди торчком.

– Все в порядке, – ответил он. – Он на год младше меня, поэтому у нас мало общих интересов. Мы не играли в одной команде. Мы даже не соседи. Могли перекинуться словечком на спортплощадке, не более того.

– И ты никогда не звонил ему домой?

– Нет! – он выглядел шокированным, как будто его заподозрили в чем-то ужасно нехорошем.

– А если подумать лучше, Адриан?

Было похоже, что Фаррелл занят именно тем, что ему посоветовал сделать Торн. Он щурился и ерзал на стуле, и, хотя выражение его лица оставалось дерзким, когда он вновь заговорил, в голосе слышалось уже меньше уверенности.

– Ну да, может, я и звонил ему пару раз.

– Зачем ты звонил?

– Он был очень умным парнем, разве не так? Мне нужно было помочь справиться с домашним заданием.

– Я думал, что смышленый парень – это ты.

– Да я звонил-то всего раз, может, два.

Китсон достала из сумочки распечатку телефонных разговоров, начала водить пальцем по отмеченным маркером пунктам и читать:

– 23 ноября прошлого года, с 8:17 до 8:44. 30 ноября, 9:05– 9:22. 14 января текущего года, 12 февраля. Потом еще один звонок, 17 февраля, продолжительностью почти час…

– Должно быть, частенько тебе нужна была помощь, – заметил Торн.

Лицо Фаррелла, как перед тем голос, утратило всякую уверенность. Он откинулся назад, покраснел, и, казалось, вот-вот с его лица сползет натянутая улыбка.

– Это бред! – заявил он. Он повернулся к Уилсону: – Больше я ничего не скажу.

– Просто это кажется нелепым – врать о такой мелочи.

Фаррелл упорно изучал поверхность стола.

Торн взглянул на Китсон и по ее лицу понял, что Адриан Фаррелл нервничает как никогда.

– Вероятно, следует вернуться к этому позже, – дал Торн задний ход. – Мы не хотели бы, чтобы мистер Уилсон потом говорил, что мы тебя запугивали.

Уилсон откинулся на стуле и щелкал кнопкой своей дорогой авторучки.

– А в школе у вас знакомы с «травлей»? – спросил Торн. Он не стал дожидаться ответа. Ему уже стало ясно, что их беседа будет скорее напоминать монолог. – В школах всегда кого-то третируют, разве нет? От этого явления нельзя полностью избавиться, потому что один-два ученика всегда чем-то недовольны.

Говорят, что в этом – главная причина хамства? Или я не прав? Просто им так хочется! Если желаешь знать мое мнение, то же происходит и в жизни, когда «травлю» выносят за пределы школы. Подобные, так сказать, личности пытаются самоутвердиться, ударив человека на улице. Нападают на совершенно незнакомых людей, потому что те не так посмотрели или, как им показалось, «не проявили должного уважения». Они калечат, уродуют и убивают человека только за то, что он черный, или гей, или носит не те туфли. А потом, когда их арестовывают, уверяют себя, что они проявляют благородство, отказавшись доносить на своих сообщников.

– Просто назови нам их имена, – сказала Китсон. – Назови, и мы прекратим это хамство.

– Дело в том, что я в определенной степени даже могу тебя понять, – продолжал Торн. – Можно назвать эти преступления «безнравственными» или «злонамеренными», или как там еще захочешь, но обычно все, в конечном счете, упирается в обычную невоспитанность. И никто из нас от этого не застрахован, согласен? Хотя, конечно, существует некая шкала, – он пальцем провел линию вдоль крышки стола. – Я считаю себя толерантным – разумеется, так оно и есть. Большинство из нас считает себя терпимыми. Но время от времени меня посещают мысли, которые я не решился бы высказать вслух. Не знаю, откуда что берется, как туда попадает, но я бы солгал, если бы сказал, что я даже в мыслях всегда сдержан. Сам я никогда не опушусь до такого поведения и считаю людей, которые совершают подобные преступления, негодяями, хулиганами и так далее… Но я знаю, почему это происходит. Я понимаю, что они просто менее воспитанны, чем я.

Он несколько секунд помолчал, наблюдая, как вспыхивают красные цифры на электронных часах над дверью.

«43…44…45…»

– То же, что произошло с Амином Латифом, несколько иное дело. – Торн покачал головой. – Тут должно быть что-то другое. Я даже не уверен, что хочу понимать, почему так можно было поступить. Начало потасовки не трудно представить, я как раз об этом только что рассказывал. Это невежество, попытка почувствовать себя лучше – просто и ясно. Амин с приятелем стояли на автобусной остановке и не прятали глаза, когда ты со своими приятелями попытались заставить их отступить. Может, они что-то сказали – поэтому вы их ударили, верно? По крайней мере, Амина ударили, потому что его другу удалось убежать. В итоге осталось трое против одного. Неплохие шансы для таких крепких мужчин, как ты и твои приятели, да?

Фаррелл, балансируя на стуле, наклонился вперед. Он что-то прошептал. Его руки были сжаты в кулаки и прижаты к бокам.

Китсон наклонилась, пытаясь поймать взгляд Фаррелла.

– Просто имена, Адриан. И покончим с этим!

– Ты уже не девственник, не так ли? – Еще один риторический вопрос. Торн тут же продолжил: – Господи! Уверен, что нет. В твои-то семнадцать! Тебе известно, что такое секс? В идеале это, конечно, любовь. Однако будем до конца честными – в большинстве случаев это вожделение, и только. Иногда привычка, дурман, тоска… Но то, что произошло с Амином Латифом, не подпадает ни под одно из этих определений, разве нет?

«36…37…38…»

– Давай на минуту представим, что тебя не было той дождливой ночью на той автобусной остановке. Я расскажу тебе, что там произошло, что нам доподлинно известно из показаний Набиль-хана и на основании других улик. Я расскажу тебе, а ты ответишь мне: имеем ли мы хоть малейшее преставление о том, что произошло? По рукам? Слушай, дело сделано, вот что странно. Азиатская скотина полуживая лежит в грязи – так почему бы всем троим просто не уйти, верно? Может, один или двое уже и готовы идти, но здесь не они командуют парадом, а у «командира» другие планы. Он хочет преподать наглой сволочи настоящий урок. Поэтому он втягивает его на тротуар и переворачивает на живот. Расстегивает ремень Амина Латифа и стаскивает с него джинсы. Ты внимательно следишь за моим рассказом?

Фаррелл начинает дышать глубже, тяжелее…

– Потом спускает свои штаны, трусы. К этому моменту, думаю, его товарищи уже отошли подальше. Они не хотят иметь с этим ничего общего. Возможно, они кричат ему, чтобы он бросил свою затею, что он грязный извращенец, но ему самому к тому времени уже на все наплевать. Он больше не может думать ни о чем другом. Его уже понесло: вот он достает свой крошечный член… Вот становится на колени…

– Уж глупее ты ничего не мог придумать… – добавила Китсон. – Пытаясь вставить его Амину Латифу.

– Если мы арестуем Дамьена Герберта и Майкла Нельсона и окажется, что они – те, кого мы ищем, они подумают, что сдал их ты, не иначе.

«12…13…14»

– Но азиатская сволочь – именно так его назвали в начале драки – оказывает сопротивление. Пока все его увечья – пара сломанных ребер. Пока еще кусок дерьма, который опустился на колени, может встать и уйти, и тогда он получит намного меньше, чем пожизненное заключение. Но он решает по-другому. И Амин Латиф делает свой выбор: он сопротивляется, отказывается оторвать свою задницу от тротуара, отказывается подчиниться этому животному, которое пытается его изнасиловать, доказать, какой он настоящий мужик. Поэтому животное в конце концов сдается. Оно поднимается на ноги и пытается взять себя в руки. И дрочит под ржание своих приятелей. Еще не успев кончить, он начинает бить ногами свою жертву в бок и по голове. И не останавливается до тех пор, пока Амин Латиф не замирает. Лежа в грязи. Весь мокрый от дождя, крови и спермы…

Когда Фаррелл внезапно поднял глаза, стало ясно, что он уже некоторое время беззвучно плачет. Горловина его свитера потемнела от слез. Рыдания вырвались из его груди, когда он стал браниться и биться в истерике, как будто его охватил огонь. Он обзывал их суками и гандонами, яростно оттолкнул Уилсона, когда тот протянул руку и попытался положить ее Фарреллу на плечо.

Ни Китсон, ни Торн не могли с уверенностью сказать, только ли на них была направлена эта вспышка ненависти за все происходящее, за положение, в котором он по их милости оказался. Слезы, которые струились по его липу, пока он бился в конвульсиях, яростно выкрикиваемые ругательства, были направлены и на себя самого, по крайней мере, отчасти. За то, что он совершил.

За то, каким он был.

Китсон пришлось повысить голос, чтобы закончить допрос.

Фаррелл продолжал ругаться и хрипеть, пока они запечатали диски и позвали в комнату конвоира.

Было так приятно вечерком насладиться кружечной пива на летней веранде «Дуба» или побродить по крошечным скверикам у соседних домов.

Торн с Китсон направились назад в Пиль-центр и первые несколько минут молчали. Торн видел, что Китсон печалится из-за того, что ей никак не удается вытянуть из Фаррелла имена. Сам он размышлял над нетривиальным окончанием допроса и над еще более странной реакцией мальчика на вопрос о его звонках Люку Маллену.

– Откуда все это берется? – удивлялась Китсон. – То, как он обошелся с Латифом.

– Думаешь, он сам подвергался насилию?

– Не знаю. Я просто ищу объяснение происходящему.

– А как насчет его отца?

– Я к нему не очень-то присматривалась, поэтому ничего определенного сказать не могу.

Они перешли дорогу и, подходя к пункту охраны, достали свои удостоверения.

– А что ты там, на допросе, говорил о мыслях в своей голове? – Китсон пристально посмотрела на Торна. – Ты просто выдумывал?

– Хотелось бы надеяться, что да. Большей частью. Но все мы не без греха, правда? – Он показал свое удостоверение и вошел внутрь. – Если я вижу человека со шрамом на лице, я начинаю представлять, откуда он у него взялся, и говорю себе: наверно, он агрессивный, жестокий. Я никогда не рассматриваю его как жертву. А разве когда женщина видит, что к ней вечером приближается молодой негр, она не боится, что он на нее нападет и ограбит?

– Служба заставляет тебя видеть в людях самое плохое, – заметила Китсон.

– Однако это своего рода предубеждения, я прав?

Прежде чем войти в Бекке-хаус, они на минуту остановились и наблюдали за группой вновь прибывших «клиентов» в спортивных костюмах, которые гоняли мяч по футбольному полю. Все в них так и дышало агрессией.

Он перехватил Портер в машине, когда она возвращалась на место убийства Бристоу в Шепардз-буш.

– Подожди минутку, я за рулем…

Торн слышал вой сирены. Он догадался, что она сделала телефон тише, зная, что вождение автомобиля без должного внимания и осторожности может стоить обычному детективу нескольких часов ареста.

– Отлично, теперь я в твоем распоряжении.

Торн рассказал ей о допросе Адриана Фаррелла и об уклончивом ответе мальчишки, когда ему предъявили распечатку телефонных переговоров.

– Он нес какую-то ерунду, – сказал Торн. – Как жаль, что у меня нет ни одной мысли о том, что это может значить.

Портер что-то ответила, но связь прервалась и Торн услышал лишь какие-то отрывки. Он попросил ее повторить.

– Возможно, это не он звонил Люку.

– Мы уже проверили родителей…

– А что, если в семье процветает расизм? Может, Тони Маллен тайный член нацистской партии, а отец Фаррелла звонит ему, чтобы организовать митинг или что-то вроде этого.

– Китсон проверяла. Они едва знакомы.

– Он мог звонить его сестре, Джульетте.

Торн выпрямился, сидя за столом. Такое ему в голову не приходило.

– Хорошо… Но зачем ему врать? Он был так самоуверен, когда его обвинили в убийстве, даже сейчас, когда ему известно, что он у нас на крючке. Почему такая реакция? Зачем начинать выкручиваться? Только ради того, чтобы мы не узнали, что он встречается с Джульеттой Маллен?

– Потому что ей четырнадцать, – ответила Портер. – Если он с ней спит, именно так он и должен был реагировать. Это так по-мужски: уважение к даме и тому подобное. Если его посадят за убийство Латифа, он сядет – и пусть все горит синим пламенем, разве нет? Он будет молчать ради своих приятелей, таких же идиотов, которые думают, так же как и он сам, что Фаррелл – герой. А интимная связь с малолеткой совсем не соответствует имиджу героя.

Это была запутанная логика, которая, как и все остальное в деле, пока не поддавалась ясному истолкованию. Торн пообещал Портер попозже заехать к Малленам и поговорить с Джульеттой. Луиза посоветовала сделать это с глазу на глаз. Потом Том спросил о ее планах, смогут ли они увидеться.

– Я не знаю, как долго задержусь в доме Кэтлин Бристоу. Надеюсь, эксперты уже закончили. Я хочу внимательно изучить шкафы с документами. Может, их содержимое даст нам ключ к тому, что пропало.

– Как прошло опознание тела братом и его женой?

Раздался вздох, шум с улицы; прежде чем ответить, она несколько секунд молчала. Торн понял, что задал не самый умный вопрос.