Текст книги "Погребённые заживо"

Автор книги: Марк Биллингем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
НА ЧТО ЭТО ПОХОЖЕ

ВОСКРЕСЕНЬЕ

Люк

Когда Люк учился в младших классах, в школе к нему приставал один мальчишка. Он на его глазах воровал вещи (авторучки, часы), а затем бил кулаком по плечу и ногой по лодыжке и угрожал, что Люку будет еще хуже, если он хоть кому-то проболтается. Этот мальчишка третировал не только его. Иногда Люк видел, как этот забияка отрабатывал свои приемы и на других. Он улыбался, был приветливым и, прежде чем раздавать пинки, говорил, что хочет дружить. Казалось, будто уловка с притворной добротой и последующими тычками очень веселила его.

Люк никому не жаловался, страдал молча, пока этот мальчик не ушел из школы, но за это время Люк научился распознавать улыбку, которая предшествует боли. Такую улыбку он видел и у человека из подвала. Это звучит глупо: происходящее явно было реальностью, но с этим человеком что-то было не так. Что-то не поддающееся объяснению, растерянность, которая создавала у Люка впечатление, что мужчина и сам не очень-то понимает, что сделает в следующую минуту.

Чем доброжелательнее был мужчина – чем большую свободу предоставлял Люку, чем больше рассказывал, как много он о нем думает, – тем страшнее становилось. И тем решительнее Люк пытался помочь себе.

Трудно заставить себя сконцентрироваться на решительных действиях, когда единственное, чего тебе хочется, – свернуться клубочком и лежать неподвижно, спать, пока все не закончится. Прошло уже несколько часов со времени последнего визита мужчины, Люк про себя декламировал поэзию, вспоминал слова песен… готов был делать что угодно, лишь бы не думать о том, что рассказал и продолжал рассказывать этот человек. Он знал, что это отвратительный вздор, как та неправда, которой однажды школьный задира шепотом поделился с Люком. Этому человеку доставляло удовольствие спускаться в подвал с фонариком и говорить мерзости. Изрыгать гнусности и пудрить ему мозги. Делать его больным. Поэтому Люк, как мог, забивал свои мысли другими вещами, пытаясь вытеснить сказанное этим человеком.

И он сконцентрировался на боли, которую причиняли ему десяток порезов и синяков. Он ковырял ногтем царапины на суставах пальцев, пока физическая боль не пересилила тупую, ноющую боль, которую оставили слова этого человека.

Люк встал, нащупал, шаря руками по грязному полу, вокруг себя куски порванной ленты. Он попытался сконцентрироваться на плане подвала, который мысленно нарисовал себе: низкие углы, сырые трещины и пахнущие плесенью углубления. Полки с толстым слоем пыли. Банки с краской. Мешки с цементом и рамки для картин.

Если мужчина все еще находится в доме, он, вероятно, скоро спустится к нему снова. Чтобы рассказать еще больше… или хуже того.

Люк вгляделся в густую, непроглядную темень и принял решение.

Ему необходимо оружие.

Глава восемнадцатая

Сталкиваться с убийством всегда ужасно, но когда дело доходит до того, чтобы выехать на осмотр трупа, меньше всего это хочется делать глубокой ночью. Хотя при свете дня место преступления кажется еще более бесстыдным и крикливым. И все дело в том, как солнечный свет, падающий на тело, подчеркивает жестокость происшедшего. Бьет, как обухом по голове, шокирующей правдой – трагедия произошла, пока все остальные люди занимались своими делами: гуляли по городу, ходили по магазинам, сидели, скучая, за кассой или письменным столом. А в это время всего в нескольких метрах от них кто-то истекал кровью и умирал.

Ночью же Торн мог выполнять все необходимые в таких случаях действия, слабо утешая себя тем, что сделает нужную, хотя и грязную работу, «уладив недоразумение» еще до рассвета. Когда у него было плохое настроение, он считал подобную ночную работенку сродни сгребанию дерьма лопатой на гору. Но сегодня, стоя над трупом пожилой женщины, пока все ее соседи еще спали, он чувствовал, что будет вносить свой посильный вклад в дело поддержания благочиния, которое порождало незнание.

Он успел перекинуться парой слов с Хендриксом, пока тело упаковывали в пластиковый мешок. Обычный разговор, который ведут люди, прежде чем приступить к работе:

– Как дела?

– Хорошо. Ты прочитал мою записку?

– Да, но это мало что меняет.

– Не совсем. Я видел Брендона.

– И что?

– Что – никто не кричал, и я не пытался разбить ему лицо – такое красивое лицо…

Сейчас, по прошествии минут сорока, разговор перетек в более деловое русло. Говорили о мертвенной бледности и температуре внутренних органов, травматической асфиксии и трупном окоченении. Пока Хендрикс что-то записывал на маленький цифровой диктофон, Торн наблюдал, как бригада криминалистов сновала по крошечной спальне Кэтлин Бристоу. Всегда, когда Торн видел их за работой, он чувствовал, что нечто точит его изнутри, раздражает, как грубый шов на костюме из искусственной ткани, который натирает кожу. Через несколько лет работы он понял – дело в обыкновенной зависти… Торн завидовал их уверенности, их знаниям, которые, как он полагал, и давали это чувство уверенности, которое сам он испытывал редко.

Их уликам, которые они соберут для таких, как он, подпишут, запакуют и представят в суде. Без этого – лучшее, что он мог предложить, свои догадки и предположения.

– Что можешь сказать, Фил?

Хендрикс взял мертвую женщину за руку. Ее тело было испещрено пятнышками и казалось синеватым на фоне его бежевых медицинских перчаток.

– По всем признакам мы можем говорить о двадцати четырех часах. Возможно, смерть наступила вчера рано утром. Или глубокой ночью.

Вчера вечером они арестовали Гранта Фристоуна.

Но Фристоун не может быть убийцей, верно? Ведь уже установлено, что он никого не похищал. Слишком много совпадений, или смерть Кэтлин Бристоу напрямую связана с похищением Люка Маллена.

– Я считаю, ей сломали пару ребер, – заявил Хендрикс. – Когда вдавливали ее в пол, возможно, уперлись коленом в грудную клетку.

Когда Хендрикс протянул руку, намереваясь залезть в рот Кэтлин Бристоу, чтобы взять на ватку образец слюны с внутренней поверхности губы, Торн отвернулся. Вышел из комнаты и спустился на первый этаж. Эксперт-криминалист, с которым он был отлично знаком, трудился в столовой, методично обрабатывая маленький столик, на котором стоял телефон с автоответчиком. Именно с этого аппарата детектив из дежурной бригады «убойного отдела» позвонил Дейву Холланду, прослушав сообщение, которое тот оставил для Кэтлин Бристоу. Направляясь к задней двери, Торн обменялся шутками с полицейским, но сам думал о том, насколько же осунулось лицо пожилой женщины, когда Хендрикс вытащил ее вставную челюсть.

На улице Торн, набросив целлофановый капюшон, приблизился к тому месту, где в таком же костюме, облокотившись о стену рядом с окном кухни, стоял Дейв Холланд. Деловито жужжащий генератор у передней части дома и мощная дуговая лампа осветили половину сада у двери, ведущей в кухню.

Холланд сделал две быстрые затяжки, поднял сигарету вверх – так, чтобы ее видел Торн, и указал глазами на второй этаж дома:

– Подобное, кажется, является веским основанием плюнуть на все и закурить, как считаешь? Это потом будешь чувствовать себя виноватым в том, что поддался слабости.

В отличие от большинства людей, после рождения ребенка Холланд решил бросить курить. Однако на работе он продолжал курить, пока об этом не узнала его подружка и не устроила скандал. С тех пор Дейв изо всех сил старался положить конец своей пагубной привычке, но, как признавался, случались моменты, когда такая слабость, как выкуренная сигаретка, казалась ему обоснованной.

– Неужели Софи не учует?

Холланд кивнул:

– Конечно, учует, но в девяти из десяти случаев она меня понимает. И когда есть веские причины, чтобы нарушить запрет, она не кричит.

Торн оттолкнулся от стены и побрел в глубину сада. Холланд следовал за ним в тени, куда не падал свет от дуговой лампы. Они присели на маленькую резную лавку.

– Думаешь, это сделал наш похититель? – спросил Холланд.

– Если это не он, то тогда я вообще, блин, не понимаю, что происходит. Хотя я и так мало что понимаю.

– Может, мы подобрались к нему совсем близко?

Торн оглянулся на дом и стал пристально следить, как эксперты внутри дома ходят туда-сюда мимо окна спальни.

– Именно сейчас, – ответил он, – в сложившейся ситуации, это меня совсем не радует.

Он вытянул перед собой ноги. Трава пахла так, как будто ее косили пару дней назад. Она казалась серой на фоне белых полиэтиленовых бахил.

– Что-то я давно не видел детектива Портер, – заметил Холланд.

– И?..

– Ничего. Я просто хотел узнать, как она.

– Хорошо. Когда я видел ее в последний раз, она разговаривала с фотографом. – Торн подался вперед и посмотрел на Холланда, который хотел подзадорить его все рассказать.

– И что?

– Даже не думай зубоскалить, – предупредил Торн, – заткнись и докуривай свою сигарету.

– Я же просто спросил!

– Или я позвоню твоей подружке и расскажу, что ты опять выкуриваешь пачку в день.

Холланд внял совету, и несколько минут они сидели молча. Клубочки дыма поднимались вверх и исчезали на грани света и тьмы, где танцевали мотыльки и мошки. Докурив, Холланд погасил сигарету о ножку скамейки и встал.

– Пошли лучше в дом, – предложил он. – Думаю, тело с минуты на минуту увезут.

Вот вам еще одно преимущество работы на месте преступления в такой час: вы застрахованы от встреч со случайными, страдающими бессонницей собачниками, которые выгуливают своих любимцев, или сумасшедшими бегунами. Кэтлин Бристоу смогла в последний раз покинуть свой дом без ненужных зрителей. Днем хватило бы зевак, которые бы молча стояли, переминались с ноги на ногу и придумывали историю, которую позже рассказывали бы за обеденным столом или в баре за кружечкой пива. Каждый раз, когда Торн слушал свежую информацию о состоянии движения на дорогах, он удивлялся: почему диктор просто не скажет правду? Почему честно не признаться, что пробки чаще всего возникают тогда, когда водители притормаживают, чтобы получше разглядеть аварию?

Он поднял голову, услышав шуршание целлофановых брюк, увидел Портер и подвинулся, чтобы она могла присесть.

– Холланд тебя достает? – спросила Луиза.

– Да нет, все в порядке.

Торн подумал, что Портер как-то намекает на то, что чуть было не произошло у него в квартире, и ясно дал понять, что не очень хочет распространяться об этом. Он не мог не задаваться вопросом: а хотел бы он это обсуждать, если бы между ними что-то произошло?

– Я беседовала с Хендриксом, – сообщила она. – Поэтому считаю, что мы обязаны спросить у Фристоуна, где он был ночью в пятницу.

– Не вижу смысла.

– Да, а как тебе вот этот: у нас нет никого и близко похожего на подозреваемого?

Торн пожал плечами:

– Что ж, можем и спросить.

– Ставишь десять фунтов, что он был со своей сестрой, да?

– Возможно. Но независимо от того, есть ли у Фристоуна алиби или нет, я уверен в том, что это сделал тот же, кто убил Аллена и Тиккел. Должен быть он. Тот же человек, который удерживает Люка.

В соседнем доме наверху в окне вспыхнул свет. Оглядевшись, Торн увидел, что на противоположной стороне улицы на первом этаже тоже горит свет – похоже, в зеваках недостатка все-таки нет. В Лондоне, как он и предполагал, всегда кто-нибудь за кем-нибудь да наблюдает. Когда рассветет, полиция, вероятно, будет проводить опрос соседей, и остается надеться, что двадцать четыре часа назад этот кто-то был таким же наблюдательным.

– Ладно, возможно, что и эта идея не блеск, но что-нибудь лучше мы можем придумать? Почему он это сделал?

– «Придумать лучше?» Одни догадки и предположения…

– Ты заглядывала в пустую комнату? – спросил Торн.

В этой комнате он заметил три металлических шкафа с выдвинутыми ящиками, и ему припомнилось, что Каллем Ропер сказал о том, что именно Кэтлин Бристоу могла, вероятнее всего, сохранить какие-то протоколы заседаний комиссии за 2001 год. Он поделился своей мыслью, которая только начала формироваться в голове, с Портер.

По ее ответной реакции он понял: это предположение – далеко не самое абсурдное, которое ей приходилось слышать.

– Ты думаешь, ее убили, потому что она что-то знала?

– Или что-то хранила. Даже не осознавая, что это что-то у нее есть. Впрочем, это лишь предположение…

– Проблема в том, что мы не знаем, что было в тех ящиках, и я не вижу, каким образом мы сможем это узнать.

– Я заглянул в один из ящиков. Там полно всякой всячины, которую собирали годами. Можем позже, когда криминалисты закончат работать, просмотреть их все. Если мы не найдем ничего о Фристоуне или о планах МКОБ в 2001 году, думаю, стоит попытаться выяснить, а было ли там что-то.

– В таком случае нам необходимо обратиться в департамент социальной службы, где она работала, – Портер поморщилась, вспомнив, какой сегодня день. – Не стоит забывать, что в воскресенье не особо следует рассчитывать на везение.

– Я бы не стал полагаться на то, что у них хранятся копии всех протоколов, – заявил Торн. – В этом Ропер, скорее всего, прав. Но им может быть известно, что Бристоу взяла с собой, когда пошла на пенсию, или, по крайней мере, они смогут подтвердить, вела ли она свое делопроизводство.

С самого начала эта идея стала казаться им неясной и сырой – по меньшей мере принимая во внимание трудоемкость процесса. Причем следовало помнить, что, хотя на них и висело расследование трех убийств, все же оставался пропавший мальчик, чья безопасность была, теоретически, их первоочередной задачей.

Мальчик, который, теоретически, был все еще жив.

Однако Портер, казалось, загорелась идеей Торна. В то время как сам Торн мог лишь надеяться на то, что вид у него не такой же плохой, как самочувствие, по лицу Портер невозможно было сказать, что она уже практически сутки не спала.

– Может, важно то, что Фристоун имел отношение к делам этого МКОБ? – предположила она. – А не те угрозы, которые он рассыпал, отправляясь за решетку.

Три убийства…

– Значит, что-то чрезвычайно для кого-то важное, – сказал Торн.

– А как же Люк?

Одни догадки и предположения. И было еще кое-что, что стало ужасающе очевидным…

– Если его прижмут – он убьет Люка, – заявил Торн.

Портер кивнула, поскольку Торн озвучил то, что она сама уже поняла. Она забралась с ногами на лавку, подтянула их к подбородку, обхватила руками колени и сказала:

– Я только недавно двоих потеряла.

Приблизительно минуту Торн искал подходящие слова, но прежде чем они пришли ему в голову, Портер дала понять, что не нуждается в утешении.

– Мы должны продвигаться быстрее, – сказала она, вставая. – Может, когда мы зайдем с другой стороны, это поможет.

– Может быть. – Торн с трудом поднялся, надеясь, что ее оптимизм оправдается. Вне всякого сомнения, ход этого расследования, постоянно отражаемый в служебных записках, дублировался у Торна в голове. И поскольку линии расследования повернули в другую сторону и впервые пересеклись с иными, одно имя – что бы там еще ни произошло – неотступно двигалось в том направлении, где оно вообще не должно было упоминаться. Оно медленно переходило из той части «карты» расследования, отведенной для жертв и свидетелей, в абсолютно темную, необозначенную зону.

– Тони Маллен.

Взмах руки в дверном проеме означал, что выносят тело Кэтлин Бристоу. Портер побрела к дому, за ней, в нескольких шагах позади, шел Торн.

В такие моменты обычно прекращались все шуточки, по крайней мере, на несколько минут, пока своеобразная похоронная процессия не скрывалась из виду. Тогда уже возобновлялось раскладывание по пакетикам, соскабливание и добродушное подшучивание. Разговоры становились самую чуточку громче.

Как только тело уносили, место убийства могло, так сказать, вздохнуть.

Торн видел, как носилки спустили по ступенькам у заднего входа и понесли в сад. Потом из дома вышел Холланд, за ним Хендрикс, который стал выбираться из своего костюма, демонстрируя готовность сопровождать тело в морг. Носилки пронесли в ворота; дуговая лампа освещала им путь на всем протяжении: от дома до дороги.

Торн вернулся в дом, размышляя над тем, что запах сигарет – не самый худший из запахов, распространяя который ты можешь явиться домой.

Пересмотр решений об изменении меры пресечения проводился через шесть и пятнадцать часов после задержания и далее дважды в сутки. Тридцать минут назад, в 8 часов утра, Китсон и Бригсток во второй раз пересмотрели действующую меру пресечения Адриана Фаррелла. На этот раз Китсон сама с удовольствием сообщила ему новость: на тот случай, если решение будет не в ее пользу, она и старший инспектор будут ходатайствовать перед суперинтендантом о продлении срока задержания еще на шесть часов.

Умник-адвокат, который предпочитал имя Уилсон, был не слишком удивлен:

– И это на основании одной процедуры опознания, если я не ошибаюсь?

– Уверенного, без колебаний, опознания свидетеля, который заявил, что он видел, как мистер Фаррелл и еще двое 17 октября прошлого года убили Амина Латифа. Прошу прощения… если уж быть совсем точной, я должна сказать «убили мистера Латифа, предварительно подвергнув его жестокому надругательству». Хотя, как говорится, и одного убийства хватит с головой, вы согласны?

Уилсон начал что-то небрежно записывать, при этом неосознанно закрыл рукой верхнюю часть блокнота, как школьник, который пытается защитить свои ответы от списывания.

Китсон наблюдала за тем, как он писал, и думала о том, что это вполне может быть и список необходимых покупок – в любом случае, делал он это для своего клиента. Рядом с ней Энди Стоун застегивал пиджак. Стоуна пригласили сюда для количества, и, казалось, эта роль ему понравилась.

– Адриан, тебе не холодно? – спросил он.

В комнате для допросов было прохладно, что, возможно, было и к лучшему, потому что арестованного накануне вечером за нападение с ножом возле бара, которого допрашивали здесь перед этим, вырвало в углу. Будь в комнате жарко, вонь от смеси рвотных масс и хлорки стала бы наверняка невыносимой.

Судя по лицу Адриана Фаррелла, он и так задыхался от зловония.

Без школьной формы он выглядел совсем иначе. На нем были джинсы, красная футболка с капюшоном, на груди которой было написано «НЬЮ-ЙОРК». Светлые волосы спутались и загрязнились – подобная «прическа» была явно не свойственна их владельцу, а на лице, которое эти волосы обрамляли, отразились все признаки плохо проведенной ночи. А какими еще могут быть ночи, проведенные в камере? Он старался казаться скучающим и в меру раздраженным, но недосыпание явно сказалось на его способности продолжать игру. И если раньше Китсон бросала на него лишь быстрые взгляды, теперь она смотрела во все глаза, чтобы лучше разглядеть страх и темную, тихую ярость, которые залегли на его лице, подобно пене на поверхности стоячей воды.

– Я знаю, как поднять тебе настроение, – сказала она. – Углубимся немного в историю.

Заламинированный перечень прав заключенного был прикреплен к письменному столу. Фаррелл теребил его за уголок. Он поднял глаза, пожал плечами:

– Валяйте.

– История – твой любимый предмет, верно?

– Я же сказал: «Валяйте».

– Хорошо помнишь даты? Что произошло 28 февраля 1953 года?

Фаррелл кончиком пальца постучал по губе:

– Битва при Гастингсе?

– Может, попросим помощь зала? – предложила Китсон. – Мистер Уилсон?

Уилсон еще что-то накарябал в своем блокноте.

– Не думаю, что вы получите разрешение на продление задержания, если будете попусту терять оставшееся у вас время на глупые игры.

– Именно в этот день Фрэнсис Крик и Джеймс Уотсон определили структуру ДНК. – Китсон медленно изобразила пальцем восьмерку на крышке письменного стола. – Двойная спираль.

У Фаррелла был такой вид, как будто он искренне находит это смешным.

– Теперь буду знать, – сказал он.

– Держу пари, что теперь не забудешь. К концу дня будут получены предварительные результаты, и я уверена – они будут положительными.

На этот раз Китсон говорила о результатах тестов, проведенных с санкционированными образцами, взятыми накануне в участке. Фаррелл отказался сдавать образцы добровольно, поэтому Китсон – поскольку она имела право поступать так – взяла их без согласия задержанного. Когда дежурный офицер медицинской службы состриг несколько прядей волос (в это время Стоун и еще один детектив держали Фаррелла за руки), проявление его гнева было намного более бурным, чем то, что кипело внутри Адриана Фаррелла сейчас, пока его мурыжила Китсон.

Она не сводила глаз со своего собеседника, подливая масла в огонь:

– И тебе тоже известно, что они будут положительными, да?

– Мне много чего известно.

– Я не сомневалась.

– Я знаю, что вы не можете решить, с какого бока ко мне подступиться, чтобы получить то, что вы хотите. Я знаю, что вы либо читаете мне нотации, либо притворяетесь, что я на самом деле умный и совсем взрослый, но каждый раз, когда не можете решить, что вам выбрать, – просто сидите и от всей души ненавидите меня. – Он кивнул на Стоуна. – И я знаю, что у него просто руки чешутся перелезть через стол и добраться до меня.

Стоун в ответ смерил его взглядом, ясно говорящим, что он не собирается с этим спорить.

Китсон перехватила этот взгляд, подобно игроку в покер, распознавшему «наводку». Пыхтение Уилсона подсказало ей, что он примирился с тем, что, какими бы ни были его советы Фарреллу относительно линии поведения, мальчишка считает, что ему лучше знать, как себя вести. И доволен, что немаленький гонорар, который, вне всякого сомнения, платят ему родители этого клиента, будет получен без лишних усилий. Китсон повернулась к Фарреллу, убедившись, что его адвокат уже мечтает о будущих, еще более жирных гонорарах – тех, которые можно заработать, подавая апелляции против обвинительного заключения.

– Ты отсюда не выйдешь, – заявила она.

– Вы так уверены в себе, но мне до сих пор не предъявлено обвинение, разве нет?

– Кто были те двое, с которыми ты напал на Амина Латифа?

– Когда я что?

– Назови имена, Адриан.

– Сейчас вы скажете, что не можете ничего обещать, да? Но если я помогу следствию, вы посмотрите, как можно скостить мне наказание. Или вы просто попытаетесь воззвать к моей совести, потому что уверены, что она у меня есть и что где-то в глубине души я хочу поступить правильно.

– А что ты скажешь о Дамьене Герберте и Майкле Нельсоне, – поинтересовалась Китсон. – Может, поговорим о них? Держу пари, они бы сдали тебя за секунду.

Складывалось впечатление, что Фаррелл просто не слышит ее.

– Не там ли, где вы разбросали на столе несколько снимков мертвого парня?

Китсон взглянула на Уилсона, потом на Стоуна. Пауза была выдержана скорее не для эффекта, а для того, чтобы наполнить рот слюной, когда во рту внезапно пересохло. Адреналин взыграл в крови.

– А ты достаточно самоуверен, Адриан, – призналась она. – И достаточно обаятелен. Уверена, ты пользуешься небывалым успехом у молодых девушек и пожилых дам. Но никакого обаяния не хватит, чтобы склонить присяжных на свою сторону, если будут результаты опознания, показания свидетеля и положительный результат анализа ДНК.

– Это я самоуверен? Если хотите знать мое мнение, это вы делите шкуру неубитого медведя. Опознание вы провели спустя полгода после совершенного преступления. И продолжаете ссылаться на результаты анализа ДНК, как будто они уже у вас на руках.

Китсон не смогла сдержать улыбку, вспомнив о том, как Фаррелл ухмыльнулся ей, прежде чем плюнуть на тротуар. Стоун заерзал на своем стуле, подался вперед.

– Я сейчас расскажу тебе, у кого еще ты будешь пользоваться большим успехом, – предупредил он. – У парочки мальцов, с которыми тебя запрут в камере.

Уилсон неприязненно фыркнул.

– Вы шутите? – спросил он. Он поднял руку, извиняясь за то, что заявление Стоуна развеселило его. – Это последнее средство. Грязная тактика запугивания такого рода применяется лишь тогда, когда дело шито белыми нитками.

Он, довольный своим выступлением, посмотрел на Китсон.

– Это что, называется «подключение тяжелой артиллерии»?

– Я бы сказала, абсолютно адекватная мера, – ответила она, – принимая во внимание, что случилось с Амином Латифом.

Пузырек то ли страха, то ли ярости поднялся на поверхность и отразился на лице мальчишки. Он потянулся за блокнотом Уилсона, вырвал страницу и ткнул пальцем в строчку, ранее написанную адвокатом.

– Мой клиент недоволен тем, что у него отобрали его собственность.

– Мои кроссовки.

– Их изъяли для экспертизы, – ответила Китсон. Хотя на месте убийства Латифа не было обнаружено отпечатков обуви, тем не менее такова была стандартная практика. – Это обычная процедура.

Фаррелл отодвинулся на стуле от стола и вытянул ноги.

– Это, блин, просто смешно, – указал он на ноги, обутые в черные, легкие парусиновые туфли на резиновой подошве, которые выдаются заключенным. – Они даже не моего размера.

– Их выдают всем, – заметил Стоун.

– Почему нельзя принести мне из дому другую пару кроссовок?

– Извини. Но туфли – часть спецодежды. Это не латинская пословица, но…

– Мои кроссовки стоят кучу денег. Их шили на заказ.

Уилсон поднял ручку.

– Вы можете гарантировать, что их не повредят во время химических анализов?

Китсон решила, что допрос пора заканчивать. Она встала, велела Стоуну уладить все формальности: остановить запись и опечатать кассету в присутствии задержанного. Когда она, уже стоя у двери, оглянулась, то увидела, что и Фаррелл, и Уилсон удивлены внезапностью, с которой она прервала допрос.

– Я расследую изнасилование и убийство семнадцатилетнего юноши, – произнесла она. – И я во что бы то ни стало узнаю имена тех, кто был с тобой, когда это произошло. И добьюсь того, что вы, все трое, предстанете перед судом за надругательство над Амином Латифом, за то, что забили его до смерти.

Она, чувствуя легкую дрожь в руках, нащупала дверную ручку.

– И я не стану тут с вами рассиживаться и спорить о каких-то дурацких туфлях.

Спустя десять минут, когда Китсон уже стояла на заднем дворике участка, вышел покурить адвокат Фаррела. Она подошла к нему составить компанию.

Он предложил ей сигарету, но она отрицательно покачала головой:

– Есть что покрепче?

– Кажется, вы немного вспылили, – признался Уилсон.

– Да, тот еще парнишка, не правда ли?

Адвокат не попался на уловку. Он последний раз глубоко затянулся, потом щелчком отправил окурок в сторону двух полицейских мотоциклов.

– Известно, когда его вновь будут допрашивать?

– Не могу сказать точно, но я бы в любом случае далеко не уходила.

– Я раздумывал над тем, а подают ли в такое время в баре неподалеку отсюда традиционный воскресный обед.

– В «Дубе»? Они готовят обеды, но не уверена, что их можно назвать «традиционными» в вашем понимании этого слова.

Она вернулась в здание, решив, что, как только закончит писать отчет начальнику участка, тоже пойдет что-нибудь перекусить. Потом она попытается найти Тома Торна. Всем уже было известно, какое развитие получило вчера ночью дело Маллена, и Китсон предполагала, что у Торна еще не было возможности прочитать записку, которую она оставила на его столе, или прослушать сообщение, которое она отправила на его мобильный.

В сравнении с обнаружением трупа ее сообщение едва ли можно было назвать особенно срочным.