Текст книги "Разговор о Нзерекоре"

Автор книги: Марк Беленький

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Беленький Марк
Разговор о Нзерекоре

Марк Беленький

Разговор о Нзерекоре

Последний раз я искушал Потапова по телефону. Сахар Медович, я пел соловьем и вился хитрым змием. Борис посмеивался. Такая у него манера посмеиваться.

Я корил Потапова эгоизмом, обвинял в злостном сокрытии от общественности интересных фактов его биографии. Я ссылался на прецеденты. Вот вышла книга поляка Аркадия Фидлера о Гвинее, где четко сказано: "Нзерекоре – это влажные дебри плюс сплошные чудеса". Так неужели не настала пора самому Борису рассказать о Нзерекоре и его чудесах читателям!

Но все было напрасно. Неразговорчивый Борис по-прежнему отшучивался.

Через некоторое время мы встретились, когда через Москву проезжал кто-то из "африканцев", работавших с Борисом на лесокомбинате в Нзерекоре. Было много народу, много шума, много воспоминаний, успевших обрасти даже легендами.

Но что же было на самом деле? По мере отдаления Африка, время, проведенное там, представлялись все более нереальными в морозной Москве. Резкая смена декораций отодвинула череду тогдашних будней в область...

– Преданий?

...Нет, не преданий, конечно. Но как бы отстранила от нас самих этот год, два или три, прожитые в Африке. Нам все больше казалось, будто это было не с нами, что все это мы увидели на экране, где в вековом тропическом лесу почему-то оказались персонажи, удивительно похожие на нас.

– Ты прав, надо записывать, – поддакнул "африканец", который отправлялся сейчас на строительство в Афганистан. – А то ведь как получается? Просят меня -расскажи, как было в Нзерекоре. Начинаю, а сам все про объект, про объект. Потому что, когда работал, думал только о деле, как успеть, чего не хватает. Крутишься, как заводной. А надо как? Увидел, записал в дневник, хоть несколько строчек. Под старость прочтешь.

– Правильно, – невозмутимо сказал Борис. – Вот я, например, записал кое-что о специфике строительства объектов в джунглях. Правда, некоторые ее называют "чудесами"...

Делаю вид, что меня это не касается.

Помните мост через Диани?

Это который ты построил? – вырвалось у меня.

– Организовал строительные работы и вел технадзор,– раздельно произнес Борис.

– Пожалуйста, никаких преувеличении, никаких чудес. Только факты.

Встреча происходила на квартире у Бориса, и, поскольку очевидцами организации строительства и технадзора на реке Диани были не все – многие приехали в Нзерекоре позже, – Борис согласился рассказать об этой любопытной истории.

Муссон ждали как манны небесной после нескончаемой жары. За несколько недель до его прихода начинали бить зарницы, освещавшие все вокруг, как блицы фотокамер. Деревья, весь сухой сезон напрягавшие силы, чтобы не зачахнуть, растерявшие свои жухлые листья, вдруг покрывались перед муссоном яркими цветами. Выглядело это абсолютно нереально: растрескавшаяся земля, сухие русла речушек – и эти цветы...

Откуда-то появились резкие, пряные запахи, как в перечном ряду на рынке. Наконец поднимался горячий ветер – явный признак того, что избавление близко. Но именно это и делало последнее испытание особенно невыносимым. При езде на "газике" воздух уже не обдувал, а обдирал лицо, сушил гортань.

Даже птицы переставали петь в джунглях. Только пулеметными очередями рассыпались цикады. Лезвия слоновой травы с кинжальным скрежетом терлись друг о друга.

В это время поджигали саванну у кромки леса, чтобы лучше росла молодая трава. Наступала пора огненной охоты. Дымы тянулись высокими колоннами к небу, выгоняя из кустарника живность-опрометью неслись пальмовые крысы, лесные антилопы-балоку, дикобразы, все-все-все. Время большой охоты...

Выжигали и участки леса для нужд подсечно-огневого земледелия. Директор лесозавода Сидибе энергично восставал против этого – ведь пропадает зря ценнейшая древесина. Но заводу были отданы определенные участки под вырубку, а остальная земля принадлежала общинам лесных племен, тут уж ничего не поделаешь. Пока во всяком случае...

Так продолжалось две-три недели. И вот в небе, давным-давно выбеленном солнцем, появилась первая пузатая туча. Она проносилась очень быстро, словно желая заявить о своем приходе на как можно большем пространстве. Проносилась и исчезала. Неужели дождь так и не начнется?

Людей мучила бессонница, ночь не приносила облегчения. Только под утро они забывались, и сны были кошмарными. А в пять часов раздавался голос муэдзина. Может, верующих он и настраивал на благочестивый лад, но пронзительное напоминание о том, что аллах велик, отнимало у строителей полчаса сладчайшей дремы; бесполезно было натягивать на ухо простыню.

В свои права вступали ранние звуки. Затарахтел на низкой ноте движок генератора, с чмоканьем включился холодильник. Пора вставать? Или можно еще чуть-чуть?

Чтобы взглянуть на часы, Борис тихо шевельнул полог накомарника: нужно не потревожить паучка Гришу. Работящий такой паучок жил в углу и не давал москитам спуску, если те исхитрялись влезть под защитную сетку. Приехав в Нзерекоре Борис усовершенствовал спальный агрегат, натянув особым способом марлевую сетку над кроватью. Вслед за ним то же самое сделали и остальные. Отныне строители из России по ночам покоились на дне полупрозрачного куба и выглядели, как диковины в музее...

Будильник задребезжал пронзительно и нахально – за это его и держали. Он был слышен по всему дому. Зашлепали босые ноги по цементному полу. Теперь пора.

С влажными, аккуратно расчесанными после умывания волосами ребята садились за длинный стол на террасе. У места Бориса – в командирском углу – стоял кофейник. Готовивший завтрак "бой" Мориба в колониальные времена служил у офицера местного гарнизона. Несмотря на долгие увещевания, он упрямо величал наших строителей "патронами". А Бориса – "грая-патроном". Недемократическое обращение понравилось, и теперь уже иначе как "гран-патрон" к Борису ребята не обращались. Только когда он устраивал разнос, то, оправдываясь, переходили на "Борис Николаич".

Как обычно, ели торопливо, и беседа шла по традиции о снах. Сны были стереотипными – жены, дети, дом. Один Воротный был неженат и сны видел причудливые.

Топоча, пошли к "газику". Дожди уже были близко, ночью, видимо, даже покапало. Земля без следа поглотила влагу, но на цементной дорожке, в углублении, остался темный след. Несколько дней назад в том углу Ваня Шапура убил змею. Происшествие было обыденным. Подумаешь, зеленая мамба! Попался бы удав метра на два – другое дело.

Поначалу змеи внушали страх, дома большинству из нас не приходилось иметь с ними дело. Даже шорох мышей на крыше мы первое время принимали за змеиное шипение. Но быстро выяснилось, что они никогда не нападают первыми и вообще сторонятся людей. У них – свои, змеиные дела, у людей – свои.

Машина зафыркала и вынеслась на центральную улицу Нзерекоре. Собственно, центральной ее можно было назвать лишь условно. Городок был в свое время распланирован колониальной администрацией с геометрической четкостью, все улицы пересекались под прямым углом.

Центральная упиралась в площадь Свободы, где стояло двухэтажное здание резиденции губернатора провинции Лесная Гвинея. Дальше стоял дом аптекаря, зал собраний и новая школа; ее переоборудовали после скоропалительного отъезда из страны хозяина богатейших плантаций кофе. Обосновался он в Либерии, где у него тоже были владения. Еще несколько школ поскромнее были открыты за последнее время, поэтому городок поутру наполняли ребячьи голоса. Девочки с торчащими, как антенны, жесткими косицами шли чинными стайками. Зато мальчишки-на то они и мальчишки-дурачились вовсю и носились метеорами. Борис сбавил скорость.

Машина поравнялась с торговым рядом. Под навесом каждой лавки подмастерья в шортах стрекотали на бабушкиных "зингерах". Одни подростки. Завидев "газик", они улыбались во весь рот и кивали. От работы никто не отрывался.

Еще двести, триста метров – и улица кончилась, а с ней и город. Последние хижины были круглыми, крытыми соломой. Одна стояла в окружении лимонных деревьев, ветви поникли от груза плодов.

– Вот климат! – сказал Воротный. – Такая благодать во дворе растет!

– Жарко, – протянул Шапура. – Два года привыкнуть не могу.

– Сейчас еще терпимо. Начнутся дожди – продохнуть не сможешь. "Гран-патрон" в прошлом году в обморок упал.

Все посмотрели на Бориса. В прошлый сезон дождей он отправился на вырубку 43-го участка. Вывоз бревен почти прекратился, потому что лесовозы вязли в глинистой почве. Но как раз тогда поступил заказ на фанеру из розового дерева ниангон, и надо было прикинуть, как вывезти материал. Сидибе, директор лесозавода, сказал Борису:

– Инженер, заказ поступил из Либерии. Я знаю, там многие сомневаются, сумеем ли мы его выполнить. Это вопрос престижа для всех – и для нас, и для вас...

Борис поехал с мастером Якгборо, опытным лесовиком, который валил деревья по всей Западной Африке – в Габоне, Береге Слоновой Кости, а теперь вот под старость вернулся на родину, в Гвинею. Впрочем, не такой уж он старый. Борису – тридцать два, Якгборо – сорок пять, но выглядит значительно старше: жизнь была тяжела.

Скользкая дорога заняла больше двух часов. К вырубке ниангона вела тропа. Кроны деревьев смыкались над головой, зеленый свет плавал густыми пластами. Дышать было невмоготу.

Борис вдруг почувствовал, что ноги сделались ватными, больно застучало в висках. Он прислонился к шершавому стволу, а потом все – и лес, и лица людей -стремительно завертелось перед глазами...

Сколько он был в обмороке, Борис не помнит. Очнулся на поляне, куда отнесли его Якгборо и двое подручных.

– Воздух, – развел руками мастер, – воздуха в лесу нет. Без привычки очень трудно... Да и привычным тоже...

Потом, когда это происшествие живейшим образом обсуждалось среди наших специалистов, зашедший болгарский врач Иван Наумов утверждал, что у Бориса закружилась голова не от недостатка, а от избытка Кислорода, скопившегося в лесу. Как бы то ни было, сошлись на одном: дышать в тропическом лесу надо осторожно. Особенно в сезон дождей...

В тот день случилось еще одно происшествие, потребовавшее существенного нервного напряжения. Когда Борис, не очень твердо ступая, подошел к машине, там ждала депутация жителей лесной деревни во главе с "президентом" – так ныне именовался деревенский староста. По-французски он не говорил, и переводчиком, а заодно и толкователем событий выступил мастер Якгборо.

– Президент говорит: шофер лесовоза раньше возил женщин в Нзерекоре за двадцать франков, а теперь берет тридцать.

– Как же так? Машина ведь государственная, принадлежит заводу!

– Президент говорит: надо меньше с женщин брать.

– Ты скажи ему, что нельзя, вообще нельзя людей на лесовоз сажать: техника безопасности запрещает.

– Президент говорит: русский инженер должен сказать шоферу, чтобы тот меньше денег брал.

– Не могу я решать такие дела. Ты скажи ему, скажи, я не директор. Я -специалист, эксперт. Инженер я! А это ваши внутренние дела.

– Президент говорит: вы справедливый человек. Шофер здесь, в деревне. Надо сказать ему, чтобы...

– Ладно, зовите его.

Побежали за шофером. Тот шествовал солидно, в окружении двух подростков-"апранти". Точный перевод этого термина – "подмастерье", "ученик". На деле "апранти" лишь мыли машину и работали на приусадебной плантации шофера, за что тот, правда, их кормил и одевал. Ездить "апранти" дозволялось в кузове, а если случались платные пассажиры – на подножке, держась за дверцу, в нарушение элементарных правил техники безопасности.

Шофер шествовал, а один из "апранти" держал над ним раскрытый зонтик. Хляби небесные продолжали источать влагу.

При виде шофера деревенские жители загалдели пуще прежнего, но водитель сохранял невозмутимость.

– Сколько ты взял денег? – спросил Борис.

– Сто франков со всех, – ответил шофер.

– Президент говорит: триста пятьдесят, – вставил Якгборо.

– Нет, сто!

– Президент говорит: раньше сто брал, а теперь...

– Хорошо,– разозлился шофер.– Поехали все на базар, я куплю кура, и будем есть его. Кто сказал неправду, тот умрет!

Борис был знаком со жгучим перцем кура, но не знал, что тот наделен волшебными свойствами "детектора лжи". В голове все еще стоял звон от обморока.

– Отдай деньги и поезжай на завод. Там явишься к директору,– сказал он, чтобы покончить с делом.

Не тут-то было! Страсти разгорелись не на шутку. Присутствующие перешли на язык сусу, причем говорили все одновременно. Шофер, забыв, что он важная персона в глазах односельчан, то и дело выбегал из-под зонта, чтобы воздеть руки к небу или поколотить себя в грудь.

Наконец Якгборо перевел Борису:

– Президент говорит: пусть шофер оставит деньги себе. И не надо доводить дело до директора. Если этот шофер не будет возить женщин, то и другие тоже не будут, и женщинам придется ходить пешком. Но теперь они обо всем договорились, и шофер будет брать, как раньше...

Так Борис получил урок житейской мудрости. Староста-президент уговаривал инженера остаться в деревне и отведать угощения. Борис, прикладывая руку к груди, благодарил, но ссылался на занятость.

Распрощались самым теплым образом. Мальчишкам-"апранти" деревенский президент дал по лохматому кокосовому ореху. Мир был восстановлен.

Дорога сворачивала направо, мимо пруда, про который ходили таинственные слухи. Говорили, что в колониальные времена секта "людей-крокодилов" раз в год топила здесь девушку. Делалось это для благополучия и процветания города. Французу-губернатору так и не удалось выяснить, кто входил в этот таинственный союз. Начальник полиции грозил страшными карами, но ничего не мог поделать. Так во всяком случае утверждал старожил здешних мест датчанин Ольсен. Он занимался ловлей тропических бабочек и отсылал их коллекции в Европу. По его словам, он знал "людей-крокодилов", но не вмешивался в их дела. В первый же год после провозглашения независимости страны ритуальные жертвоприношения прекратились. Раз и навсегда.

...Все дальше, дальше от города вела дорога, ее тесно обступили со всех сторон деревья в бороде лиан. До приезда в Африку Борис считал, что выражение "непроходимые джунгли" – метафора, в общем-то пройти при желании можно. Оказывается, нет; в сторону от тропы не ступишь ни шагу – кустарник растет так густо, что некуда поставить ногу. Если по дороге не ездить год, она наглухо зарастет.

Но по этой дороге движение было оживленным. С тех пор как на площадке у ручья начали строить лесокомбинат, тяжелые ЗИЛы проложили в твердом латерите две глубокие колеи. Земля была красная, словно с нее содрали кожу. Первый раз, когда Борис осматривал это место с самолета, его поразил цвет.

– Железо! – прокричал тогда летчик Василий Кузьмич Самохвалов.– Железо, а не земля! Все ножи у бульдозера обломаешь!

Земля и в самом деле была твердой, зато от дождей она не раскисала, и можно было обойтись без бетонной дороги.

Завод стоял белый-белый на фоне фиолетовых деревьев-великанов. Деревья несколько раз порывались спилить, но директор Сидибе М'Бани категорически запретил: "Деревья – наша визитная карточка. Везде, где возможно, надо сохранить их".

Завод казался нереальным посреди этого девственного ландшафта. Длинные цехи стояли свободно. Заводом можно было любоваться. По праздникам и базарным дням сюда из лесных деревень приезжали на немыслимых колымагах или просто брели пешком представители племен герзе, мборо, нкома. Такого они никогда не видывали.

Вот и ворота. Охранник в ожидании скорых дождей уже упаковал себя в пластиковую накидку. Он лихо козырнул и снял засов. Пора включаться в знакомый круговорот забот.

В конторку Борис вошел один. Остальные поспешили к цехам – Роман Иванович в котельную, Воротный – в лесоцех, Шапура – в фанерный. Бориса уже ждали. Белая ладонь по очереди жмет черные.

– Инженер, заедает пилу в "Реннепонте". Вчера вы распорядились...

– Инженер, привезли пластик для покрытия лесоцеха. Заказывать рабочих?

– Инженер, давление в емкости для пропаривания ниже нормы...

– Инженер, вы вчера говорили... Инженер, вы собирались... Обычный будничный день. Звонил по телефону:

– Семен, ленты к 509-му не прибыли в этой партии. Возьми пока 507-е. Приладь и уменьши обороты.

– Мсье Диаките, мне сказали, вы отстранили шофера третьего лесовоза от работы. Извините, что я вмешиваюсь, но это опытный водитель... Авария? Я знаю, опрокинулся прицеп. Шофер мне объяснил, что на то была воля аллаха. Полгода он ездил – и все было в порядке. Я уверен, в дальнейшем он будет более внимательным... Спасибо.

– Володя, троса 8,5 на складе нет. Надо взять 10 и расплести. Договорились?

Ходил в фанерный цех: линия работала с перебоями, потому что плохо пропаривались бревна. Выяснял, в чем дело, советовался с Романом Ивановичем.

Дважды ходил к директору Сидибе: надо было найти место, где установить емкость для дизельного топлива.

Перед самым обедом секретарь директора Люси – в длинном до пят платье с вытканными на нем верблюдами – нашла его возле склада.

– Инженер, звонили из канцелярии губернатора. Просят вас приехать.

– А что случилось?

– Не знаю, не сказали, – и Люси ослепительно улыбнулась. Она подражала кинозвездам.

Губернатор уже приглашал Бориса неделю назад, когда над лесной провинцией начали вспухать тучи; они тяжело ворочались в небе, с ужасающим треском источая длинные молнии. Феерическое зрелище! Губернатор, церемонно поговорив о здоровье, попросил установить на крыше его дома громоотвод.

– Я материалист, – сказал губернатор. – Но когда бьет молния, я шепчу стихи из Корана.

В районе Нзерекорс и соседнего Лабе молнии, как рассказывали, убили двоих крестьян. Стихия! Погибших по традиции Великого Леса закопали стоя.

Губернатор учился в Париже на втором курсе медицинского факультета, когда Гвинея провозгласила независимость. Каждый грамотный человек, не говоря уж о специалистах, был на счету. Старший брат его вошел в правительство, а он получил назначение в министерство иностранных дел. Пять лет спустя стал губернатором лесной провинции.

Губернатор был смелым человеком. В нескольких километрах от города находилась колония прокаженных. Несчастные жили за глухим забором, местные жители боялись приближаться к этому страшному месту. В день национального праздника губернатор вошел в ворота колонии, пожал всем руки и объявил, что отныне они – свободные граждане со всеми правами и будут трудиться по мере сил. Это была настоящая сенсация, прежде о таком поступке никто не смел и помыслить. Все были уверены, что проказа передается при малейшем прикосновении к больному.

...Около двухэтажной канцелярии губернатора было привычно шумно: ходоки и просители становились в очередь к чиновникам; полицейский отчитывал толстую женщину: зачем та привела с собой детей – никакого сладу с ними нет! Дети съезжали по перилам крыльца, не обращая внимания на окрики: они-то знали, что дальше этого дело не пойдет.

Борис пригладил волосы перед зеркалом и поднялся наверх.

Кабинет губернатора был весь уставлен резными фигурками, изготовленными местными умельцами. Больше всего Борису нравилась грустная обезьяна с очень мудрым морщинистым лицом. Обычно она стояла на застекленной полке позади кресла, а сейчас почему-то оказалась на письменном столе.

– Я просил вас приехать, мсье инженер, по очень важному поводу, – начал губернатор, усаживая Бориса в кресло. – Только что мне сообщили, что рухнул мост через Диани. Очевидно термиты... Нет нужды говорить, как важен он для нашего округа особенно сейчас, перед сезоном дождей. Аэродром закроется со дня на день, так что мост – единственная нить, связывающая нас со страной.

Губернатор говорил буднично и устало, без всякого волнения.

– Я прошу вас не мешкая отправиться туда и возглавить стройку. Рабочих мы выделим.

– Ваше превосходительство, но я ведь инженер по лесопильному оборудованию и никогда не...

– Мсье инженер, это жизненно важное дело! Муки и продовольствия осталось на складах на трое суток.

– Я разделяю в полной мере вашу тревогу, но взять на себя ответственность...

– Форс мажор! Необходимость вынуждает нас подчас переступать через невозможное.

– Но не через знания...

Губернатор вскинул рукавами широкого белоснежного "бубу".

– Вы же инженер, мсье Борис! Потапов в свою очередь развел руками.

– Это правда, экселянс...

Губернатор улыбнулся и показал на фигурку обезьяны.

– Прошу вас взять этот подарок. Вы приняли мудрое решение. Мы очень вам признательны...

Мост лежал, припав к реке, словно желал испить мутной воды. Его надо было ставить на ноги. Причем быстро: завтра-послезавтра хлынут дожди, вода прибудет, течение ускорится, и вбивать быки в дно станет куда сложнее. Борис стоял, глядя, как несколько рабочих, захлестнув тросом бревна, цепляли к передку грузовика и вытягивали на берег то, по чему еще вчера ходили машины.

Речка, шуршавшая между камнями, была здесь шириной метров двенадцать, неглубокая. Борис хорошо знал ее. Подсыпку делать не придется – грунт твердый. Но без двух пар быков не обойтись. Пожалуй, для них лучше всего взять железное дерево – азобе.

– Якгборо, надо съездить за азобе.

– Будет сделано, патрон!

Они взяли лесовоз и поехали на сорок третий участок, погрузили там краном несколько пятиметровых хлыстов азобе.

Борис и Якгборо едва успели приблизиться к берегу, как спустились сумерки. Здесь, в сердце тропиков, тьма наступает так стремительно, будто кто-то разом выключает свет. Однажды Борис вышел во двор засветло сменить у "газика" свечу, а назад возвращался на ощупь, долго водя ладонью по стене в поисках двери. Разглядеть нельзя было ничего.

Якгборо, сидевший за рулем, включил фары, и как бы по этому сигналу зажглись костры на берегу. Тени людей, двигавшиеся у реки, блики света придавали ночной работе атмосферу какого-то священнодействия. То были крестьяне племени герзе соседнего селения и десяток рабочих, присланных губернатором.

Якгборо открыл борта лесовоза, герзе подошли ближе и вдруг разом отпрянули. Гримаса перекосила их рты, будто они увидели нечто страшное.

Борис ничего не понимал. Что случилось.

На лежавшем сверху бревне белели косые глубокие насечки: похоже на галуны, что нашивают сверхсрочники на рукав.

– М-м-м, – простонал Якгборо. – Это же был священный лес!

Священный лес – форе сакрё... В отличие от людей малинке, которые два века назад приняли мусульманство, герзе остались анимистами. Каждое их селение имело свой священный лес, куда непосвященным, в особенности женщинам, вход был строжайше запрещен. Там совершались обряды у подножия дерева, населенного душами предков. Его-то и помечали насечками.

Каждая более или менее крупная общность людей в дебрях имела свой священный лес, обычно здесь же, поблизости от деревни. В этих лесах находились тайные школы, где юноши обучались разным наукам и магии, где рождались тайные общества и вселяли ужас страшные маски духов и прорицателей. Эти заклинатели -зого – ночью часто перевоплощались в своем воображении в леопардов и крокодилов, а днем занимались обычной работой на кофейных плантациях.

Вскоре после провозглашения независимости Гвинеи священные леса кое-где были объявлены государственной собственностью, и их стали понемногу разрабатывать. Но не в здешних местах. Герзе по-прежнему считали, что, разрушая обитель душ предков, они навлекают на себя страшные кары.

Об этом толковал нам в первый месяц после приезда католический миссионер отец Жозеф. Познакомился Борис с ним так.

Завод в Нзерекоре был расположен в полутора тысячах миль от океана, и оборудование, привозимое из Советского Союза, надо было доставлять из порта по очень ненадежной дороге. Обычно это превращалось в длительное и довольно хлопотливое дело. В одном месте пришлось сделать вынужденную остановку.

Пока советские специалисты ждали, когда же на противоположном берегу им наладят переправу, к грузовику подошел мальчонка-африканец и вежливо осведомился, нет ли здесь инженера. "Есть", – отозвался Борис. Тогда мальчик сказал, что единственный в деревне движок испортился и не может ли мсье посмотреть, что случилось.

Борис охотно согласился. Дизель стоял под навесом рядом с кокетливым одноэтажным домиком, на котором висела вывеска "Католическая миссия Нкомо". Патер в сутане встретил нас у входа. Он приветливо улыбнулся, пожал руку инженеру, отвел к движку.

Починка не заняла много времени. Борис продул засорившуюся форсунку, и движок застучал. Патер заохал: "Браво! Браво! Вот это класс!" Был он молод, лет двадцати пяти, а розовая незагорелая кожа делала его похожим на младенца. Он пригласил Бориса в дом отобедать.

К концу обеда отец Жозеф предложил в знак признательности показать несколько фильмов.

Патер зарядил пленку и продемонстрировал несколько короткометражных фильмов из жизни великомучеников. Были они сделаны топорно. Впрочем, удивляться нечему: оказалось, они отсняты любительским способом в миссионерском училище и будущие пастыри исполняли там все роли.

– Даже женские, – сказал отец Жозеф и неожиданно заразительно засмеялся. Но Брижит Бардо вы там наверняка не заметили!

Борис согласно кивнул. И тут отец Жозеф без перехода сказал:

– Мы с вами трудимся на общее благо здешнего народа. Вы строите мир вещей. А я помогаю познать мир духовный.

Для полемики не было времени.

Уже прощаясь, падре, как бы невзначай, спросил, действительно ли руководители лесозавода намерены вырубать вокруг Нзерекоре форе сакре священные леса?

– Не знаю,– дипломатично ответил Борис.– Необходимо проверить качество древесины в этих лесах... Но при всех обстоятельствах решать будут местные власти.

– Имейте в виду, это восстановит против вас местное население,-сказал отец Жозеф. – Поспешные действия принесут куда больше вреда, чем пользы. Поверьте моему опыту.

Младенческое лицо патера сделалось скорбным. Он как будто жалел нас.

– Специфика... – говорил Борис по дороге. И вот теперь, два года спустя, всплыла она, эта самая специфика...

Старик крестьянин начал что-то с жаром говорить, взмахивая рукой.

– О чем он? – спросил Борис.

– Старый человек говорит, надо уходить, – перевел Якгборо. – Нельзя трогать священный лес. Духи рассердятся.

– Как же лесные жители уйдут, бросив все?!

– Они уйдут, инженер.

Что делать? Собственно, можно было бы уехать и самому, раз так вышло. Уж кто-кто, а губернатор должен был знать, какой лес предназначался для нового моста! В конце концов и наведение мостов не входило в обязанности инженера Потапова, это не значилось ни в одном пункте контракта.

Борис сел на подножку лесовоза, закурил. Он смотрел, как герзе собирали принесенный с собой нехитрый инструмент и уходили...

– Что делать дальше, инженер?

Рабочие-малинке стояли кружком, невидимые, обозначенные в темноте лишь сигаретными огоньками. – Будем работать.

Заострить комель азобе оказалось делом нелегким – топор просто отскакивал от железного дерева. Якгборо, что-то бормоча под нос, принес куп-куп – широкий нож типа мачете – и стал понемногу затачивать бревно, как карандаш, короткими

ударами.

Зато в грунт оно вошло хорошо, без усадки. Теперь, когда посреди потока торчал надежный бык, работа уже не казалась очень длительной. Рядом с первой на ширину будущего моста стали вколачивать вторую опору. Но людей было мало, поэтому работа шла медленно. Если не привлечь еще людей, вряд ли кончишь за два дня.

Когда сели, подстелив тростник, на берегу и Борисова пачка сигарет "Краснопресненских" пошла по кругу, в зарослях надсадливо заквакала древесная лягушка. Этакое крохотное создание, а шуму прямо как от прогулочного катера с репродуктором. По раздражению да еще по боли в сбитых пальцах Борис вдруг почувствовал, что устал, очень устал.

– Инженер, мы будем строить дальше сейчас?

– Да, Камара, сейчас. Вступил в разговор Якгборо.

– У малинке есть такая сказка. Шакал и гиена пошли вместе рыбу ловить. Поймали – шакал одну рыбу и гиена одну рыбу. Хитрый шакал спрашивает: "Хочешь – сегодня ничего, а завтра – две рыбы?" Гиена согласилась. Назавтра опять ловили рыбу, опять по одной поймали. Шакал спрашивает: "Хочешь -сегодня ничего, а завтра – три рыбы?" Согласилась гиена. На третий день опять то же вышло. А на четвертый гиена от голода умерла.

Посмеялись. Докурили. Встали.

Борис предполагал сделать половину настила из бревен потоньше, укатать его, а уж утром приниматься за вторую половину. Как часто бывает при большой усталости, часа через два наступил какой-то перелом вроде второго дыхания, когда работается снова легко и даже с задором, с вызовом – а ну, сумеем ли?..

Где-то за кромкой леса посветлело. Неожиданно в селении рядом редко и поэтому значительно забил барабан. Борис, помогавший подкатывать бревно, остановился. Что бы это могло значить? Барабан смолк. Может, он оповещал о наступлении утра?..

– Инженер!

Борис обернулся.

Человек десять из племени герзе показались из-за поворота. В руках у них были кул-купы, кое у кого ломы. Они шли не осторожной походкой лесных жителей, а быстро, решительно.

Неужели они пришли наказать святотатцев?..

До стройки им оставалось метров пятьдесят. Кто-то из рабочих на реке, вырубавший на верхнем комле бревна зазор для поперечины, простучал босыми пятками по настилу и встал на берегу. Они молча ждали: инженер в перемазанной рубашке, посасывающий ссадину на ладони, голые по пояс рабочие, Якгборо в колониальном шлеме.

Герзе приближались с кул-купами и ломами на плечах.

Дойдя до сваленных бревен, они положили инструменты наземь и принялись подкатывать к будущему мосту тяжелое

Якгборо щелкнул пальцами:

– Все-таки они пришли, инженер!

Когда я спросил Бориса, что, по его мнению, заставило лесных жителей изменить решение, он развел руками:

– Не знаю... Честно, не знаю. Перестали верить в духов леса? Нет, так быстро сознание не меняется. Однако ведь пришли, пришли же! Может, увидели, как мы вкалываем а они народ совестливый. И трудолюбивый. Работа, что ни говори сильно притягивает.