Текст книги "Наследник"

Автор книги: Марк Арен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Глава 4

Говоря Майклу «не могу ничего обещать», Катя отдавала себе отчет, что поездка в Грецию дело не только решенное, но и то, что она состоится вот-вот. Конечно, еще будет холодно, и правильнее было бы полететь туда позже. Но она не в силах была больше ждать.

И еще она понимала, что если поедет, то не будет пути назад. Ведь Майкл определенно дал понять, что его намерения серьезны. И Катя не могла найти ни одной причины, по которой должна была бы ему отказать. Разве что только память о муже. Та самая, которая лучше любой стены изолировала ее от всех тех, кто желал ей понравиться. Но в том-то и дело, что Майкл, будто зная это, вел себя совсем по-иному: он не старался ей нравиться и не боялся с нею спорить. А ведь мог бы просто поддакивать, немея от обожания, как это и делали все, кто хотел сделать ее своей. Нет, он спорил, не соглашался, но в этом было проявление внутренней силы – а силу Катя любила и уважала. И при этом каждую свою минуту он посвящал ей. Она знала, что, расставаясь, Майкл уже начинал считать часы до следующей встречи. Он ловил каждое ее слово. Все это было ей очень приятно. Рядом с ним она чувствовала себя в полной безопасности. И еще он ей нравился. Что ж еще нужно? Жаль, конечно, что он живет далеко. Хотя в этом случае возникли бы другие проблемы…

Быть членом семьи высшего чиновника не во всем комфортно. Во время своих поездок Катя знала, что находится под наблюдением и старалась не осложнять жизнь «наружке»: не меняла ежедневных маршрутов, не посещала места, где можно было затеряться в толпе. Но это еще полбеды. Главное заключалось в обязанности заранее сообщать о своих поездках. А если ей приспичило лететь прямо сейчас?

Решив, что нужно подключать отца, она рассказала ему о своих планах. Его реакция была удивительно легкой и быстрой:

– Греция? Прекрасно! У нас демонстрация военной амфибии в порту Пирей. Полетишь со мной. У нас будет три дня. Тебя устроит?

Ее все устраивало, и она позвонила Майклу, как только выяснила все детали предстоящего визита. Он радовался, как ребенок.

– Здорово! Я встречу вас в аэропорту! – кричал он в трубку.

– Нет, не надо меня встречать в аэропорту, – ответила Катя. – Нам будет удобнее встретиться просто в порту Пирей. Вы же собираетесь дальше плыть на лодке?

– Да, на катере, но…

– Вот и прекрасно. – Она заглянула в ежедневник. – Я буду там в среду, ближе к десяти по местному времени. Будьте поблизости и ждите моего звонка.

– Я продумаю ваши экскурсии. Здесь так много чего есть посмотреть.

– Я побуду в Греции всего пару дней, – сказала Катя.

– Почему там мало???

– И не одна, – добавила она. – Я в составе делегации. Со мной будет папа.

– У меня хватит места на всех, – сказал Майкл. – Но я вас не отпущу так быстро, даже не надейтесь. За два дня вы ничего не успеете увидеть. И мы не успеем поговорить. Нет, Катя, вы определенно должны задержаться подольше!

– Не обещаю, – сказала она и посмотрела на часы. До их встречи оставалось ровно два дня четыре часа и сорок минут.

Увидев, во что она одета и ее багаж, отец озадаченно хмыкнул и почесал затылок.

– К чему такой маскарад? Я же сказал, мы летим на амфибии. И потом, к чему столько вещей? Вроде не на год уезжаем.

– Все нормально, товарищ контр-адмирал, – сказала Катя, закинула сумку на плечо и легко оторвала от пола оба чемодана. – Носильщики не понадобятся. Сама дойду.

Отец хотел что-то сказать, но тут в разговор вмешалась мама:

– Ты забыл, зачем она летит? Или считаешь, что она должна полететь на свое свидание в маскировочном халате? – подбоченившись, сказала она и, кивнув на Катины чемоданы, продолжила: – Бедная девочка и так с собой ничего не берет. Всего два чемодана.

– Молчу, молчу! – Отец замахал руками, отступая. – Но если для твоего багажа не хватит вдруг места, пеняй на себя.

Но все обошлось. Несмотря на ее чемоданы, самолет взлетел нормально, полет прошел штатно, и четко по графику они опустились в бухту Пирей. Правда, выяснилось, что садиться придется не там, где планировалось изначально. Кроме того, последовали и другие изменения дипломатического характера. Но на Катины планы они уже никак не влияли.

Она не хотела опоздать на свое первое за последние пять лет свидание. Отец это понимал. Он изменил программу визита так, чтобы график полета остался прежним. Еще час ушел на посадочные хлопоты, и, когда Катя выбежала на пирс, ее часы показывали четверть десятого.

Она смогла выждать лишь тринадцать минут, а затем позвонила Майклу и назвала номер пирса.

– Я совсем рядом, – сказал он, слегка задыхаясь. – Поднимаюсь на причал. Катер осматривал. Хороший катер. Пойдем на нем. Капитан уверяет, что часа через четыре будем на месте. На моем я бы домчал вас в два раза быстрее. Но он еще на зимней стоянке. Придется чужим. Вы идите к маяку, я вас перехвачу по дороге.

– Нет, вы не поняли, – сказала она. – Катер не понадобится. Я просто жду вас на пирсе у таможенного терминала. Идите сюда. Вы меня увидите сразу, я тут одна такая, вся в белом.

– Ничего не понимаю, – проговорил он. – Ну вот, иду. Сворачиваю к пирсу. Так, действительно на горизонте показалось нечто белое. Если это вы, помашите-ка рукой.

Прижимая к уху трубку, в которой слышалось его дыхание и крики чаек, Катя помахала рукой. Докер, проезжавший мимо нее на большом автопогрузчике, предположив, что она машет ему, широко улыбнулся, остановил машину и, подмигнув, стал спускаться вниз по лесенке.

– Дурак, я не тебе! – со смехом крикнула она греку.

– Дурак?! – удивилась трубка.

– Я не вам! Однако если вы сейчас же не явитесь, то меня умыкнет на погрузчике какой-то… – Но не успела она договорить этой фразы, как сразу увидела его.

Загорелый в потертой кожаной куртке и джинсах, он был похож на моряка или шофера. Он казался одним из тех, кто сновал мимо нее по пирсу – и все же был единственным, самым близким и дорогим.

Катя постаралась взять себя в руки. Она была готова броситься ему на шею и именно поэтому лишь спокойно улыбнулась и протянула руку, когда он приблизился. Все поняв, докер вздохнул и стал карабкаться на свой погрузчик, а Майкл, пожимая ей руку, сказал:

– Теперь все понятно. А я-то гадаю, как это вы в порту оказались? Мог бы догадаться и раньше. Я же видел, как ваша амфибия зашла на посадку.

Катя, оглянувшись, увидела за мачтами яхт высокий киль гидросамолета с изображением российского флага.

– Сюрприз не удался, – разочарованно протянула она. – А я так хотела вас удивить. Ну, ладно. Наверно, наши и ваши уже все решили. Полетим на ваш остров. Говорите, четыре часа на катере? А на гидроплане всего полчаса!

– Мне кажется, это не очень удобно, – не выпуская ее руку, замялся вдруг Майкл. – Поднимем переполох. Островок-то маленький. Там живет кругом, бегом сто человек.

– Вместе с нами их будет сто два. Я предупреждала, что буду с папой. Не возражаете?

Лицо Майкла осветила улыбка.

– Да нет же, наоборот. И все же… Может, на катере?

– Поздно. Маршрут согласован. Придется лететь. – Она видела, что ему не по нраву вся эта затея, и решила полностью раскрыть карты. – Дело в том, что отец планировал посетить военно-морскую базу. Там сегодня праздник, и на нем должен был пройти смотрины наш гидросамолет. Но уже в полете папа узнал, что на базу вошел американский эсминец. Без согласования, шел мимо и завернул, как к себе домой. И занял нашу стоянку. Конечно, акватория большая, и нам бы дали другой причал. Но вы же знаете, как болезненно мы реагируем на все, что связано с американцами. Вот отец и решил отменить визит. Так что он здесь теперь в качестве туриста. А самолет наш, он вместо яхты. Яхты ведь разные бывают, верно? Вот это наша летающая яхта. И я приглашаю вас на борт.

Она потянула его за руку, и он без видимой охоты последовал за ней. Подойдя к своим, Катя представила друг другу отца и Майкла, и ей показалось, что они поздоровались так, словно были уже знакомы. Майкл объяснил, как лучше подойти к острову. Затем прошел в салон и, сев рядом с Катей, пристегнул ремень.

– Мы еще не летим, мы плывем, а вы уже пристегиваетесь, – удивилась она.

– Привычка, – улыбнулся он и протянул ей ее ремень.

Наконец буксир вытянул амфибию на рейд и перед самолетом распахнулся простор открытого моря. Засвистели мощные двигатели, и ускорение вдавило Катю в кресло. Она невольно ухватилась за подлокотник, и его рука плавно легла поверх ее руки. Они взлетели, держась за руки, да так и не разжали их до самого берега…

С высоты остров казался буро-зеленой подковой посреди лилового моря. Постепенно снижаясь, самолет сделал над ним два круга, и зеленые пятна превратились в густые рощи, а желто-бурые зигзаги оказались скалами и обрывами. Вдоль одного берега тянулись белые полосы прибоя, а в бухте на другой стороне острова вода была гладкой, темнозеленой. Отбрасывая на воду тень, амфибия приближалась к причалу, к которому прижимались несколько белых лодок.

– Нас встречают, – сказал Майкл. – Видите, какая толпа? Повезут со всеми почестями.

Катя, как ни вглядывалась, так и не увидела ни толпы, ни машин. А потом самолет накренился и круто пошел вниз к воде, и она снова вжалась в кресло – ей всегда было страшновато при взлетах и особенно при посадках.

В кормовом отсеке гидросамолета находился катер. Майкл с гостями перешли в него, и катер соскользнул на воду. Рулевой дал малый ход, и они медленно двинулись по бухте, приближаясь к причалу. А там уже видны были люди. Немного, человек десять, все в белом. Разглядела Катя и пару женщин, стоявших в стороне в черных длинных платьях, и сердце ее кольнула ревность: обе гречанки даже издалека казались стройными, красивыми, молодыми… Вот только зачем они вырядились в эти старушечьи платья?

Майкл первым поднялся на причал. Греки говорили все разом, радостно и громко. К Кате и к отцу протянулось множество рук, помогая выбраться из катера, и эти же руки подхватили ее чемоданы.

Они шли по доскам причала, окруженные радостно галдящей толпой. Перед Майклом бежал, подпрыгивая и оглядываясь, мальчонка лет семи. Хитро поглядывая на Катю, он сверкал белозубой улыбкой.

«На чем же нас повезут?» – гадала Катя, недоуменно озираясь. И вдруг все остановились, а к ней подвели ослика, рыжего, лохматого и, как выяснилось, с дамским седлом. Садиться на него было страшновато и жалко – ослик казался таким хрупким, таким слабым; вот-вот рухнет в пыль. Он недовольно покосился на Катю и потянулся мордой к ее колену. Но Майкл, прикрикнув, хлопнул его по крупу, и ослик зашагал вверх по каменистой тропе так легко, будто внутри у него скрывался мощный моторчик.

Сквозь оливковые рощи, вверх и вверх, мимо апельсиновых садов и снова вверх по узкому мостику над горной речушкой они, наконец, добрались до белого дома с голубой верандой. В человеке, который открыл им ворота, Катя с трудом узнала Андрея Кима. Небритый, в рыбацком свитере и рваных джинсах, он разительно отличался от того холеного щеголя, каким зимой приезжал в Петербург.

Еще не придя в себя после горного перехода на ослике, Катя держалась за руку отца. Майкл показывал им свой дом – скромный, но просторный, с множеством гостевых комнат и даже со столярной мастерской, и, как выяснилось позже, почти вся мебель в доме была сделана его руками.

Но больше всего Катю удивило то, что в этой глуши в сельском доме были все блага цивилизации.

Осмотрев кухню, она недоверчиво коснулась ручек смесителя:

– Здесь есть горячая вода?

– А как же.

– А для чего второй кран?

– Питьевая вода. В основной магистрали вода из скважины. А сюда поступает из горного источника. – Он подал бокалы ей и отцу. – Вы попробуйте, Николай Борисович. Не хуже нарзана.

Обойдя весь дом, они вышли на балкон, откуда открывался вид на море. На горизонте темнели едва различимые холмики далеких островов.

– Замечательное место, – сказал Катин отец, облокотившись о каменные перила и любуясь морем. Он набил трубку, выпустил облако ароматного дыма и повторил: – Да, замечательное место.

– Вы здесь живете один? – спросила Катя.

– С Андреем, – ответил Майкл. – Родных у меня нет, я рос без отца, без матери. Но так вышло, что обрел приемных родителей, а вместе с ними родню в лице целой армии кузенов, дедушек, бабушек, дядюшек, тетушек.

Снизу что-то прокричали по-гречески, Майкл, коротко ответив, соскочил с перил и подал руку Кате.

– Давайте спустимся на веранду. Скоро обед.

Как оказалось, в доме была прислуга. Невидимая и неслышная, но оставляющая после себя заметные следы. Стол был накрыт на троих. Никаких изысков, все блюда были простыми и вкусными. От вина отец отказался, Майкл тоже не стал пить. Когда же они вернулись на балкон, там уже стоял чайный столик, окруженный тремя креслами, а на отдельном столе возвышался настоящий сияющий самовар.

Все в Катиной семье были заядлыми чаевниками, и один только запах самоварного дымка доставлял ей огромное удовольствие. Майкл, как выяснилось, тоже знал толк в чаепитии. Он обошелся без китайских причуд или японских церемоний, и они смогли почаевничать по-русски, от души, с размахом.

– Дивное место! – сказал отец, вытирая вспотевший лоб салфеткой.

Майкл оглядел горы, небо, море и кивнул.

– Этот остров всегда был собственностью королевского дома. Даже в те годы, когда король был в изгнании. Как только была восстановлена монархия, здесь хотели построить резиденцию для принцесс. Но королева решила оставить все нетронутым.

– Да-а-а, – задумчиво протянул отец. – Трудно поверить, что в наше время люди вновь захотели стать подданными короля.

– Интересно, кто станет следующим президентом? – взглянула на отца Катя и сама же ответила: – Многие считают, что Деев. – И, вытянув шею к вазочкам, спросила: – А что это у вас за варенье?

– Айва, инжир, орехи, – сказал Майкл, подвинув к ней вазочки.

– Был такой общественный деятель, Василий Шульгин, – продолжая смотреть на море, начал Катин отец. – Во время Февральской революции именно он принял отречение из рук Николая II… – Сказав это, он перевел глаза на Майкла. Но тот продолжал все так же безмятежно смотреть на Николая Борисовича.

– Так вот, – продолжил Катин отец, переведя взгляд снова на море, – этот самый Шульгин писал, что однажды придет некто, кто возьмет от большевиков их решимость принимать на свою ответственность невероятные решения. Их жестокость в претворении однажды решенного. Он будет истинно красным по волевой силе и истинно белым по задачам, им преследуемым. Он будет большевик по энергии и националист по убеждениям. У него нижняя челюсть одинокого вепря и человеческие глаза. И лоб мыслителя. И что весь этот ужас, который навис над Россией, – это только страшные, трудные, ужасно мучительные роды самодержца.

– Так Деев и разглагольствует о монархии, – смакуя варенье, вставила «свои пять копеек» Катя. – Он недавно втолковывал, что это единственная форма правления, когда у власти случайно может оказаться приличный человек.

– Наверное, имеет в виду себя, усмехнулся Николай Борисович, – только вот незадача, он хочет жить, как Абрамович, а править, как Сталин… Его непомерная любовь к себе любимому застилает ему глаза. Я думаю, что когда он смотрится в зеркало, то видит там былинного богатыря. Он не знает себя сегодняшнего и не помнит себя вчерашнего. В своих глазах он уже не человек. Нет! В своих глазах он уже понятие, равное России.

– Нов том, что он востребован, виноват все же не Деев? – спросил Майкл.

– Да нет, – вздохнув, ответил Катин отец, – он следствие. Причина намного серьезней. В такой огромной стране, как Россия, каждый временный правитель по ходу дела понимает, что ничего изменить нельзя. А если его убедили к тому же, что демократия является самой оптимальной моделью, то однажды он приходит к выводу, что бардак в стране – это нормальное положение вещей. Вооружившись таким самооправданием, он отворачивается от объективной реальности, становится циником, и единственное, что его волнует, это то, что будет с ним, когда он уступит власть. Поэтому, пока в стране не будет хозяина, никакие начинания дальше благих намерений не пойдут, – закончил он, обращаясь к Кате. – Катюша, подай, пожалуйста, цукаты. Только не рассказывай маме, что мы сластями объедались.

Кате показалось, что она пропустила что-то очень важное. Серьезный и сложный разговор вдруг прекратился, едва начавшись. Заговорили о прошедшей зиме, необычно холодной для Европы и слишком теплой для Сибири. Потом пошли обсуждать шансы российских хоккеистов, перешли на теннис, обменялись мнениями о кругосветных гонках на яхтах. А потом отец вдруг поднялся и заявил:

– Ну что же, Катюша, оставляю тебя под покровительством нашего радушного хозяина. Прилечу за тобой послезавтра.

Они спустились во двор, где уже пофыркивал открытый «лендровер» с Андреем за рулем.

– Вас отвезут по другой дороге, – сказал Майкл. – Она длинная, пыльная и не такая живописная. Но спускаться по тропе тяжело.

– Спасибо за заботу, – протянув ему руку, ответил отец.

Они обменялись рукопожатием, и внедорожник уехал.

– А почему нас сразу не привезли на машине? – спросила Катя, когда они остались одни. – Зачем нужно было мучить животных?

– Не хотелось обижать соседей. Они так радовались, что могут помочь гостям, – улыбаясь, развел руками Майкл.

– А кто хозяйничает в доме? Домработница? У вас, наверно, и повар свой, да? – продолжала допытываться Катя.

– Ну что вы! – покачал головой Майкл.

– A-а, я догадалась! – изрекла вдруг Катя. – Это Андрей. Да, точно, это Андрей! Эконом, повар и шофер в одном и том же лице! Ваш коллега – мастер на все руки!

Но Майкл, видимо, не собирался посвящать ее в тайны своего быта. Вместо этого он спросил:

– Хотите посмотреть на фрески…

– Новодевичьего монастыря, как Хоботов с Людочкой? – лукаво склонив голову набок, улыбаясь, перебила его Катя. Но заметив, что Майкл не понял ее шутки, смутившись, добавила: – Это из «Покровских ворот».

– Эти фрески десятого века, – продолжил Майкл. – Здесь неподалеку есть церквушка. Километра три отсюда. Там красиво. Прогуляемся? Или хотите отдохнуть после перелета?

Конечно, она хотела отдохнуть. Но еще больше ей хотелось побыть с ним рядом. И не делить больше ни с кем. Она живо переоделась и захватила камеру которой ее снабдила сестра.

И вот оно счастье – они остались одни в целом мире. Ни души вокруг. Только птицы парят в вышине, и в ущелье клубится туман. Точнее, облака, на которые, о чудо, можно смотреть сверху.

Катя и Майкл шагали по горной тропе, и никто не мешал им говорить. Но они молчали и наслаждались звонкой тишиной.

Вскоре средь темной зелени кипарисов вдруг показались белые колонны. И чем ближе они приближались, тем хуже становился их вид. Что ж, ведь то были доисторические руины. А время оно и вправду неумолимо…

– Устала, больше не могу, – задыхаясь, сказала Катя, опускаясь на теплый камень.

– Привал, – объявил Майкл и присел на камень напротив. – А вы сильная. Обычно все начинают ныть уже на первых минутах. Подъем тут крутой.

– Все? И многих женщин вы сюда приводили? – стрельнув в него глазами, спросила Катя.

Колкий вопрос, однако, нисколько его не смутил.

– Женщины здесь не ходят. Они живут в монастыре на берегу. Вы же видели сегодня трех послушниц. Это они приготовили обед. Завтра их сменят другие монахини. Такое уж у них послушание.

– Не видела никакого монастыря на берегу, – продолжала упрямствовать Катя.

– И не могли увидеть. Монахини живут в пещерах, – терпеливо объяснял Майкл.

– Греческий вариант Киево-Печерской лавры? – спросила Катя.

– Не совсем греческий, – покачал головой Майкл. – Монастырь сейчас принадлежит Русской православной церкви. Сестры там собрались из разных стран, но духовник русский, отец Роман. Хотя, конечно, первыми в пещерах поселись греки. Давно, еще при турках. Говорят, у них там и церковь, вырубленная в скале. С мозаикой на стенах. С расписным куполом. Сам я не видел, но игуменья отзывается о росписях в восхитительных тонах. А ей можно верить – окончила Сорбонну.

– Меня туда пустят? – спросила Катя.

– Вы женщина. Вас пустят, – кивнул Майкл и, хлопнув себя по коленям, встал и, подав ей руку, добавил: – Но прежде осмотрим церквушку.

«Церквушкой» он, как выяснилось спустя час, называл развалины языческого храма. В траве лежали почерневшие мраморные колонны, остатки стен густо затянул плющ, и только одно здание сохранило первоначальную форму.

Они осторожно вошли под низкий свод. Косой луч солнца разрезал полумрак и сверкал золотым пятном на пыльной мозаике пола. Где-то вверху, в невидимом отсюда гнезде, тревожно щебетали ласточки.

Фрески сохранились неплохо, хотя краски почти не различались, а нижняя часть местами осыпалась, и там была видна то каменная кладка, то следы прежней росписи, видимо, еще языческой. «Интересно, что там под слоями штукатурки? – подумала Катя, глядя на дисплей камеры. – Эллинские божества? Кентавры и наяды? Их век ушел, и вместо них на стенах появились лики святых. Как чувствует себя Николай Чудотворец по соседству с Аполлоном? Наверно, им сейчас одинаково плохо. Оба забыты, заброшены. Никто не приходит сюда, чтобы помолиться Николаю. Или чтобы принести Аполлону жертву…»

– …и обратите внимание, – говорил Майкл, – манера письма примерно такая же, как в новгородских храмах…

Голос его звучал глуховато и сдавленно, словно что-то мешало ему говорить. Катя знала, в чем причина. Она и сама сейчас не могла произнести ни слова.

Они были здесь совершенно одни, в укромном уголке в горах на острове…. Одни в целом мире. Никого рядом. От волнения у Кати перехватило дыхание. Она боялась, что Майкл ее обнимет, вынудив ее сказать банальное: «не надо». Потому что любое лишнее движение, лишнее слово могло испортить все…

Но он не обнял. И даже не приблизился к ней. И ей стало неловко за то, что она могла о нем так подумать…

Закончив съемку, Катя застегнула футляр и повернулась к Майклу:

– Я готова. Идем обратно или вы хотели еще что-нибудь показать? – спросила она.

– Не сегодня, – голос его слегка срывался.

– Тогда вперед! То есть назад. А то ваши монахини будут волноваться, – неожиданно для себя сказала она и тут же сообразила, что сделала это потому, что рассердилась за то, что он ее не обнял. И легкий румянец тотчас окрасил ее щеки; она испугалась, что и он мог понять, зачем она сказала эту глупость…

Вечером в честь Кати был устроен пир. Соседи репатрианты из Грузии принесли в жертву молодого барашка, из которого получился не только потрясающий шашлык, но и еще несколько блюд. Смотритель маяка выставил какую-то уникальную метаксу, но главным угощением оказалась музыка – все собравшиеся за столом прекрасно пели под гитару и скрипку. Пели свое греческое, пели грузинское, но недурно исполняли и русские романсы, правда, с забавным акцентом. После обильных возлияний никто не казался пьяным, только говорили все громче и смеялись чаще. И постоянно вспоминали русских, причем в строгом хронологическом порядке. Сначала говорили о моряках, которые где-то рядом с островом потопили турецкую эскадру. О событиях восемнадцатого века рассказчики говорили с таким жаром и так подробно, словно сами в них участвовали. Затем припомнили русский эсминец, который в 1920 году отстал от белого флота во время перехода из Турции в Бизерту. Корабль укрылся в бухте от февральского шторма. Моряки жили на острове целую неделю и провели бы тут остаток жизни, если бы не строгий командир. Хотя какая им была разница, где жить в эмиграции? Чем Тунис оказался лучше? И что их ждало в Бизерте? Эсминец сгнил там вместе со всем остальным флотом, а моряки? Что с ними стало? Вот если бы они остались на острове, здесь сейчас бегали бы их правнуки… Воспоминания естественным образом дополнились песней «Плещут холодные волны».

 
…Там среди шумного моря
Вьется Андреевский стяг.
Бьется с неравною силой
Гордый красавец «Варяг»…
 

Катя вспомнила свою первую встречу с Майклом в Токио, ресторанчик на судне… Сколько же времени прошло с того дня? Кажется, они знакомы всю жизнь, а песня звучала все громче, все трагичнее становилось ее многоголосие…

 
Миру всему передайте,
Чайки, печальную весть:
В битве врагу мы не сдались,
Пали за русскую честь.
 

Еще один тост был поднят за русских врачей, что работали на острове во время эпидемии холеры. «О, разве вы не знали, Екатерина Николаевна? То была жуткая эпидемия, на соседних островах население сократилось вдвое. В порту Пирей тогда стояли советские военные корабли и был свой плавучий госпиталь, и врачи из этого госпиталя спасали несчастных жителей островов, про которых забыло собственное правительство! И об этом никто не знает, потому что такая уж была тогда политика. Да она и сейчас такая же…»

Обсуждать политику Катя не собиралась, но ей было интересно, какой песней закончится поднятая тема. Однако неожиданно зазвонил ее мобильник, и она, извинившись, вышла из-за стола и отошла в дальний угол веранды.

Звонил отец.

– У тебя все хорошо? – голос его слегка дрожал, и это было верным признаком того, что он волновался.

– Нормально, – удивилась Катя.

– Говорить можешь? – спросил отец, и она поняла, что сейчас что-то произойдет.

– Могу.

– Это личное, дочка. Очень личное. Я долго думал, сказать или нет. Но решил, что надо. Действительно надо, – словно убеждая себя самого, сказал отец.

– Ты о чем, папа? – словно ища, за что ухватиться, спросила Катя.

– О нем, – ответил отец.

– Пап, мне не шестнадцать лет, – сказала она, почувствовав, как по телу разбежались мурашки.

– Ну вот, уже обиделась, – вздохнув, сказал отец. – Давай без этого, хорошо? Дело серьезное. Гораздо серьезнее, чем ты думаешь. Даже не знаю, с чего начать…

– Пап, у нас чисто дружеские отношения.

– Вот и отлично. Ты должна их сохранить. А если он попытается шагнуть дальше, останови его. Нет, обруби у корня. Дай понять, что у него нет шансов.

Катя вдруг почувствовала такое резкое облегчение, будто у нее с плеч упала не просто гора, а целые Гималаи. И в то же время разозлилась.

– Как тебя понимать? Недостойный кандидат, да? А кто тебя устроит? Министр, депутат, олигарх?

– Ты ничего не поняла, – голос отца звучал уже спокойно.

– Нет, я все поняла. Ты полагаешь, что он мне не пара! – сердито ответила Катя.

– Мне очень жаль, доченька, – замявшись на мгновенье, ответил ей отец, – но… это ты ему не пара.

– Что??? – из рук Кати едва не выпала трубка.

– Извини. Но ты сама так поставила вопрос… – сказал отец.

Она молчала, ошеломленная его словами.

– Ты меня слышишь? – спросил ее отец.

– Да, – машинально сказала она.

– Я не могу открыть тебе все детали, – подбирая слова, сказал ей отец, – но ты должна знать. Если он женится на тебе или на какой-нибудь другой девушке из простого рода…

– Какого-какого рода? – удивлению Кати не было границ. – Мы что, бродяги?

– Он имеет право заключить брак с женщиной из царствующего или владетельного дома, – произнес отец.

Катя услышала, как отец вздохнул. В эфире что-то щелкало и потрескивало, где-то на другом конце света звучала какая-то грузинская песня. Катя смотрела на Майкла, который, обнявшись с седым греком, пел, поднимая наполненный бокал.

– Я хочу домой, папа, – сказала Катя, сглотнув подступивший к горлу ком, – приезжай как можно скорей.

– Это пройдет, доченька, – попытался подбодрить ее отец. – Ты только держись. Я буду утром.

Катя вернулась за стол. Сидевшая рядом с ней жена местного врача, Селина, улыбаясь и говоря что-то по-гречески, показала пальцем на ее пустой бокал, потом на винные бутылки.

– Нет, – покачала головой Катя, – мне бы чего покрепче. Метакса. Вот что мне сейчас нужно. Полный граненый стакан метаксы, – вздохнув, сказала Катя и поймала на себе недоуменный взгляд Майкла.

До поздней ночи над островом разносились греческие, русские и грузинские песни. Когда же гости стали расходиться по домам, Селина обняла Катю за плечи и повела с собой. Так они дошли до ворот, и здесь Катя остановилась, собираясь попрощаться с этой милой женщиной. Но тут рядом оказался Майкл и сказал:

– Селина приготовила для вас комнату дочери.

– Да? А как же… – Катя немного растерялась, но сразу нашлась. – А как же ее дочь?

– Их дети живут на материке, так что вы никого не стесните, – пояснил Майкл.

– Но мои вещи… – начала было Катя.

– Они уже там, – успокоил ее Майкл.

Селина уже распахнула калитку, ведущую в соседний двор, и жестом приглашала Катю войти.

– Да вы не стесняйтесь, – сказал Майкл. – Для местных жителей настоящий праздник, когда они могут приютить гостя. Как только соседи узнали, что я жду гостей из России, тут такое началось. Чуть не передрались из-за вас.

И она вновь почувствовала себя обманутой. Как тогда в горах у античных колонн. Оставшись с ним в одном доме наедине, она, возможно, дала бы ему отпор, осадила бы, поставила бы на место, если он бы позволил себе какую-то вольность. Но к чему эта твердость женского характера, если ее не на ком проявить? Она злилась то на него, то на себя. Ругала себя за то, что приехала. Жалела, что улетит только завтра. Предпочла бы исчезнуть отсюда прямо сейчас. Не прощаясь. Вот бы он потом побегал, поискал ее! Вот бы увидеть его, когда он отыщет ее снова…

Но после разговора с отцом ничего уже не будет. Ни глупостей, ни влюбленных взглядов. Ни встреч, ни расставаний, ни ожидания. Ничего у них не будет… И снова к горлу подкатил горьковатый ком.

Утром ее разбудило пение птиц. Катя открыла глаза и поглядела в открытое узкое окно. На ветке дерева среди темных блестящих листьев сидела невзрачная серая пташка и, удивленно вертя головой, смотрела на нее словно силясь понять, как оказалась здесь Катя. Увидев, что девушка открыла глаза, птичка радостно откинула головку, ее белое горлышко затрепетало, и в воздухе снова разлилась удивительно звонкая трель.

«Если я осталась бы здесь навсегда, то ты меня будила бы каждое утро, – мысленно обратилась к ней Катя, еще не стряхнувшая остатки сна. Она встала и, накинув на плечи халат, подошла к окну. Пташка сорвалась с ветки и исчезла в листве соседних деревьев. За ними виднелась дорога, уходящая вниз. А по дороге неспешно бежал трусцой Майкл в белой ветровке и черных шортах. Заметив Катю, он помахал ей рукой, улыбнулся и свернул к ее дому.

Катя запахнула халат на груди по самое горло и скрестила руки.

– Доброе утро! – издали крикнул он. – Так, значит, вы жаворонок? Не сова? Как и я.

Он остановился под деревом возле ее окна, тяжело переводя дыхание и вытирая блестящий лоб висевшим на шее полотенцем.

– Я тоже люблю вставать как можно раньше, – сказал он. – Просто удивительно, как много у нас общего. И вообще… Мне все время кажется, что мы давным-давно знакомы.