Текст книги "Ключъ"
Автор книги: Марк Алданов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)
– Да, но подождемъ конца войны... Во время войны не устраиваютъ революцiй.
– Ахъ, развe война когда-нибудь кончится, полноте! {67}
– Война кончится тогда, когда соцiалистамъ воюющихъ странъ будетъ дана возможность собраться на международную конференцiю,– сказалъ убeжденно Василiй Степановичъ, который въ кабинетe за серьезнымъ политическимъ разговоромъ чувствовалъ себя много свободнeе, чeмъ съ дамами въ гостиной.
– Что-же они сдeлаютъ? Объявятъ ничью?
– Да ужъ тамъ видно будетъ.
– Ну, съ сотворенiя мiра войны въ ничью не бывало. Неужели, однако, князь, можно защищать сухановщину? – освeдомился донъ-Педро, съ особенной любовью произнося слово "князь".
– Позвольте, при чемъ здeсь сухановщина? Я не пораженецъ.
– Къ тому же сухановщина весьма неопредeленное понятiе, Ленинъ излагаетъ тe же въ сущности мысли гораздо послeдовательнeе,– замeтилъ Василiй Степановичъ.
– Кто это Ленинъ? – спросилъ одинъ изъ представителей магистратуры.
– Ленинъ эмигрантъ, глава такъ называемаго большевистскаго и пораженческаго теченiя въ россiйской соцiалъ-демократiи,– снисходительно пояснилъ Василiй Степановичъ.– Какъ ни какъ, выдающiйся человeкъ.
– Его настоящая фамилiя Богдановъ, правда? – спросилъ донъ-Педро.
– Нeтъ, Богдановъ другой. Фамилiя Ленина, кажется, Ульяновъ.
– Ахъ да, Ульяновъ... Не скрою отъ васъ, князь,– сказалъ донъ-Педро,– я къ пораженчеству и ко всей этой сухановщинe вообще отношусь довольно отрицательно.
– А къ милюковщинe какъ относитесь? Положительно? {68}
– Вы хорошо знаете, Василiй Степановичъ, что я значительно лeвeе Павла Николаевича,– нeсколько обиженно сказалъ донъ-Педро,– Но не въ этомъ дeло.
– Война до полной побeды? Дарданеллы?.. Слышали...
– Ахъ, гдe же ее взять, полную побeду? – замeтилъ со вздохомъ донъ-Педро. Онъ хотeлъ разсказать о томъ, что Гинденбургъ готовить прорывъ двeнадцатью дивизiями. Но его прервалъ Фоминъ.
– Позвольте, наши доблестные союзники уже взяли домъ паромщика,-сказалъ онъ.
Кто-то засмeялся. Къ разговаривавшимъ подошелъ хозяинъ. Его лицо такъ и сiяло.
– Ну, что? – сказалъ онъ восторженно.– Вeдь это генiй! Другого слова нeтъ!..
– Шаляпинъ? – переспросилъ донъ-Педро.– Да, мiровая величина... Удивительно, что онъ согласился спeть: онъ больше не поетъ въ частныхъ домахъ.
– Ужъ и приготовили вы гостямъ сюрпризъ...
– Помилуйте, это для меня перваго былъ полный сюрпризъ! Я въ мысляхъ не имeлъ просить его пeть. Развe можно просить объ этомъ Шаляпина!
– Это все равно, что попросить человeка подарить вамъ три тысячи рублей,– сказалъ донъ-Педро.
– Вотъ именно,– засмeялся Кременецкiй.– Знать, онъ самъ пожелалъ: видно нашло... Спeлъ и уeхалъ! Даже не уeхалъ, а отбылъ,– о короляхъ надо говорить "отбылъ".
– Однако, отчего онъ поетъ такiя заигранныя вещи? – спросилъ Горенскiй.– "Два гренадера", "Заклинанiе цвeтовъ"... Вeдь это банальщина! Не {69} хватало только "Спите, орлы боевые"!.. И почему "Фауста" пeть по итальянски?
– Vous e^tez difficile, prince,– сказалъ Фоминъ.– Мнe французы говорили, что они "Марсельезу" стали понимать лишь тогда, когда услышали, какъ Шаляпинъ поетъ "Два гренадера"...
– Да, морозь по кожe деретъ отъ его "Марсельезы"... Вы, видно, не очень любите музыку, князь,– сказалъ не безъ неудовольствiя Кременецкiй и отошелъ къ другой группe. У камина, заставленнаго бутылками, Яценко разговаривалъ съ Никоновымъ. Григорiй Ивановичъ выпилъ и былъ еще веселeе обыкновеннаго. Около нихъ въ глубокомъ креслe сидeлъ Браунъ. Здeсь же, при отцe, находился и Витя.
– Николай Петровичъ нeмъ, точно золотая рыбка,– сказалъ Кременецкому Никоновъ.– Я, видите ли, хочу взять его за цугундеръ, какъ говорилъ одинъ мой гомельскiй клiентъ. Нескромнeйшимъ образомъ пристаю къ Николаю Петровичу по дeлу Фишера: кто убилъ? зачeмъ убилъ? почему убилъ? Просто сгораю отъ любопытства!..
Кременецкiй съ безпокойствомъ посмотрeлъ на Яценко. Семену Исидоровичу фамильярный тонъ его помощника показался весьма неумeстнымъ въ отношенiи пожилого человeка съ высокимъ общественнымъ положенiемъ, какъ слeдователь по важнeйшимъ дeламъ. Но Николай Петровичъ былъ въ благодушномъ настроенiи и нисколько не казался обиженнымъ,– его, повидимому, забавлялъ выпившiй Никоновъ, котораго онъ давно зналъ.
– И что же Николай Петровичъ? – спросилъ Кременецкiй.
– Молчитъ, потому Фемида.
Никоновъ, улыбаясь, налилъ себe большую рюмку ликера. Семенъ Исидоровичъ невольно {70} слeдилъ за движенiями его руки, слегка дрожавшей надъ бархатнымъ покрываломъ камина.
– Скажите, Фемида, будьте такiя миленькiя, кто убилъ Фишера? Cur? quomodo? quibus auxiliis?
– Да, право же, я самъ ничего не знаю, господа. Вы читали въ вечернихъ газетахъ: задержанъ нeкто Загряцкiй. Но я его еще не допрашивалъ.
– А вы допросите. Нeтъ такого закона, чтобы людямъ сидeть подъ арестомъ, не зная за что и почему... Хотя, конечно, онъ убилъ...
– Завтра допрашиваю... Его задержала полицiя, въ порядкe 257-ой статьи устава уголовнаго судопроизводства. Вы бы прочли эту книжку, Григорiй Ивановичъ, полезная, знаете, для юриста книжка.
– Вотъ еще, стану я всякiя глупости читать. Статья архаическая.
– Развe у насъ есть habeas corpus? – спросилъ, краснeя, Витя Яценко.
– Я знаю только то, что напечатано въ газетахъ,– сказалъ серьезно Кременецкiй.– Насколько по газетамъ можно судить, настоящихъ уликъ противъ Загряцкаго нeтъ.
– Это какой-же Загряцкiй? – освeдомился подошедшiй Фоминъ.– Мой покойный отецъ, сенаторъ, знавалъ одного Загряцкаго. Они встрeчались у Лили, у графини Геденбургъ... Не изъ тeхъ ли Загряцкихъ?
– Не знаю, вeрно не изъ тeхъ. Кажется, попросту опустившiйся человeкъ,– сказалъ нехотя слeдователь.– Вмeстe развлекались съ Фишеромъ.
– А развлеченiя были забавныя? Разскажите, Николай Петровичъ. Не слушайте, молодой человeкъ. {71}
– Отчего же? Впрочемъ, если я лишнiй,– сказалъ, вспыхнувъ, Витя и хотeлъ было отойти, но отецъ засмeялся и удержалъ его за руку.
– Однако, вполнe ли доказано, что Фишеръ убитъ? – спросилъ Фоминъ.
– Экспертиза будто бы установила отравленiе растительнымъ ядомъ,-пояснилъ Кременецкiй.– Но вы знаете, хуже экспертовъ врутъ только статистики. Да и наши газетчики любятъ подпускать андрона, не въ обиду будь сказано милeйшему донъ-Педро,– добавилъ онъ вполголоса, оглядываясь.– Вотъ вы, докторъ,– обратился онъ изъ вeжливости къ Брауну, который молча слушалъ разговоръ.– Вы что намъ можете разъяснить по сему печальному случаю?
– Да, вeдь правда, здeсь великiй химикъ...
– Я не видалъ данныхъ анализа и ничего не могу разъяснить.
– Однако, если я не ошибаюсь, химическая экспертиза не всегда можетъ вполнe точно установить фактъ отравленiя?
– Вы не ошибаетесь,– холодно проговорилъ Браунъ. Почему-то всe, кромe Никонова, почувствовали себя неловко.
– Позвольте, герръ докторъ,– сказалъ Никоновъ,– я, конечно, не химикъ свинячiй... Тысяча и одно извиненiе, это изъ Чехова... Я, конечно, профанъ, но въ "Русскихъ Вeдомостяхъ" читалъ, что химическiй анализъ можетъ обнаружить одну тысячную или даже десятитысячную миллиметра яда...
Витя звонко расхохотался. За нимъ засмeялись всe.
– А? Въ чемъ дeло? Виноватъ, я хотeлъ сказать миллиграмма. Самъ читалъ въ газетахъ. И даже не "въ газетахъ", а въ "Русскихъ Вeдомостяхъ". {72}
– Въ газетахъ, можетъ быть,– произнесъ съ усмeшкой Браунъ.-Впрочемъ, иногда, въ самомъ дeлe, анализъ обнаруживаетъ и десятитысячную, но не всегда и не при всякихъ условiяхъ. Въ человeческомъ организмe химическiя реакцiи идутъ сложнeе, чeмъ въ стеклянномъ сосудe.
– Какъ же насъ лечатъ разными медикаментами? – спросилъ Яценко.
– Плохо лечатъ.
– Слышите, вотъ,– сказалъ Никоновъ, забывая то, что доказывалъ.
– А вы говорите: купаться,– произнесъ весело Кременецкiй.
– Я и не говорю: купаться... Нeтъ, право, господа; я ничего пока не знаю,– сказалъ Яценко, рeшительной интонацiей отклоняя продолженiе разговора.
Кременецкiй подмигнулъ Никонову.
– Францъ-Iосифъ-то каковъ, а? – сказалъ онъ.– Поцарствовалъ, поцарствовалъ, да и умеръ.
– Въ самомъ дeлe, всего какихъ нибудь семьдесятъ лeтъ поцарствовалъ и умеръ, чудакъ этакой! – подхватилъ Яценко.
– Шибко сталъ умирать народъ! Вотъ и Направникъ скончался. Кого мнe жаль, это Сенкевича...
– Зато я, господа, твердо рeшилъ: буду жить еще пятьдесятъ шесть лeтъ и три мeсяца,– заявилъ Никоновъ, подливая всeмъ ликера.
XIV.
Стоя на площадкe передъ открытой дверью, Семенъ Исидоровичъ провожалъ послeднихъ гостей, все повторяя полушопотомъ: {73}
– Спокойной ночи, дорогая моя... Спасибо... Слeва дверь внизу, постучите швейцару, да онъ, вeрно, не спитъ.... До свиданья, Николай Марковичъ, нижайшiй привeтъ матушкe, скажите, чтобъ поправлялась поскорeе... До завтра, Григорiй Ивановичъ, благодарствуйте...
Внизу, наконецъ, тяжело стукнула дверь. Кременецкiй погасилъ свeтъ на лeстницe, и заперъ дверь квартиры.
– Уфъ, кончено! – сказалъ онъ радостно, входя въ кабинетъ.– Правда, все сошло отлично?
– Отлично или не отлично, а до весны отдохнемъ,– отозвалась Тамара Матвeевна, брезгливо глядя на пепелъ, просыпавшiйся по ковру кабинета.-Кажется, штукъ десять пепельницъ имъ разставили, нeтъ же, все на коверъ...
– Оставь, Маша завтра уберетъ... Право, было очень хорошо. Муся, ты какъ находишь?
– Да, папа,– устало отозвалась Муся.
Тамара Матвeевна повернула выключатель, оставивъ зажженной только одну лампочку въ люстрe.
– Скоро пятый часъ... Наши милые петербургское обычаи!..
– Очень устала, золото мое? – спросилъ Кременецкiй, цeлуя жену въ волосы. Она вспыхнула отъ удовольствiя и быстро оглянулась на Мусю.
– Всякая усталость проходитъ, когда я подумаю, что со всeми расквитались, со всeми. Больше ни передъ кeмъ не свиньи.
– Ни передъ кeмъ... Развe передъ Михайловыми? Жаль все-таки, что они не пришли.
– Это мнe все равно: была бы честь предложена...
– Разумeется. Не устраивать же для нихъ особый раутъ... {74}
– Благодарю покорно... Муся, ты бы спать пошла, ты такъ утомилась, бeдная.
– А ты? Неужто ты будешь еще порядокъ наводить, въ пятомъ часу?
Тамара Матвeевна только взглянула иронически на мужа и махнула рукой.
– Порядокъ наводить! Здeсь намъ съ Машей и Катей завтра часа на три работы.
– Лакеи ушли?
– Сейчасъ же послe ужина ушли... Я имъ дала по два рубля на чай, кажется, были очень довольны... Надо бы серебро пересчитать...
– Ну что ты, клубные лакеи... Нeтъ, серьезно, все сошло прекрасно... Шампанскаго не маловато было за ужиномъ?
– Оставь, пожалуйста. У твоихъ Михайловыхъ даютъ по бутылкe на десять человeкъ, мнe ихъ француженка говорила, лакеямъ велятъ на аршинъ поднимать бутылку надъ бокалами, чтобъ больше было пeны – и ничего. А у насъ маловато!
– Такъ то Михайловы: по Ивашкe рубашка... А шампанское, правда, можно было смeло все взять русское, это ты была права... Написано "Grand Champagne", и все равно никто не умeетъ различать, какое русское, какое французское. На слeдующiй раутъ возьмемъ все русское.
– Охъ, ради Бога, не говори о слeдующемъ раутe, дай передохнуть... Муся, ты, конечно, узнала платье Глафиры Генриховны? Это та самая модель Бризакъ, только ихняя Степанида сдeлала воротникъ крепдешиновый вмeсто point de Venise, я сейчасъ узнала... И такой же поясъ съ камеей. По моему, такъ себe, а? А Анна Сергeевна совсeмъ невeстой разрядилась для своего Скворцова, только онъ на нее и не смотритъ, со стороны совeстно. {75}
– Бросьте говорить о тряпьe и косточки дамамъ перемывать... Какой молодецъ Шаляпинъ!.. Это очень удачно вышло, я и думать не смeлъ, что онъ будетъ пeть. Онъ нигдe не поетъ... Вeдь мiровая величина!.. Три тысячи за спектакль пожалуйте. А у того, бeднаго, голосъ маленькiй, но препоганенькiй.
– Это твоя была выдумка. Жаль четырехсотъ рублей.
– Не деньги насъ, а мы ихъ нажили. Ничего, всe были очень довольны, гораздо легче съ музыкальнымъ отдeленiемъ. А англичанинъ произвелъ страшный эффектъ, я видeлъ... Хорошо, подлецъ, форму носить, на Фоминe земгусарскiй мундиръ сидитъ хуже...
– Мусенька, у тебя глаза слипаются, иди спать, моя милая. Впечатлeнiя завтра...
– Да, я иду... Спокойной ночи...
– А поцeловать маму?.. Спокойной ночи, мой ангелъ...
– И не оставайся долго въ ваннe, Мусенька, это нездорово... А ты еще посидишь со мной, золото, я папиросу докурю?.. Ты знаешь, я окончательно убeдился, что Николай Марковичъ просто недалекiй человeкъ. Вообрази...
– Большое открытiе: я всегда говорила, что онъ дуракъ...
Муся прошла въ свою комнату и, не зажигая свeта (лампочка горeла въ корридорe), сeла на край кушетки. Ея комната тоже была приведена въ полный порядокъ,– на случай, если-бъ сюда во время прiема пожелала заглянуть какая-либо гостья. Пахло земляникой,– отъ крема, которымъ пользовалась "маникюрша". Муся такъ сидeла нeсколько минутъ, затeмъ встала, сняла платье, вытянувъ вверхъ руки, и открыла шкафъ, изъ {76} котораго пахнуло духами. Муся хотeла было повeсить платье, но остановилась передъ такой затратой энергiи и бросила платье на стулъ, затeмъ занялась своимъ сложнымъ дамскимъ хозяйствомъ. Она распустила волосы, зажгла свeтъ надъ туалетнымъ столикомъ. Хрустальные флаконы на столикe вспыхнули разноцвeтными огнями. Освeтилась мебель бeлаго дерева, крытая бeлымъ атласомъ, кровать съ бeлымъ кружевнымъ одeяломъ, яркiе переплеты книгъ на этажеркe, маленькое пiанино въ углу. Муся очень любила свою комнату,– но пiанино ей подарили родители ко дню рожденiя уже два года тому назадъ, туалетный столикъ съ хрустальнымъ приборомъ годомъ раньше, а бeлая мебель была заказана еще тогда, когда они только стали богатeть и выходить въ люди. Мусe вдругъ захотeлось плакать. "Нeтъ, положительно, я глупeю"...– подумала она.– "Вeдь, ничего рeшительно не случилось: ничегошеньки, какъ говоритъ папа. Только еще одинъ безрезультатный вечеръ"... Она сквозь слезы улыбнулась газетному слову "безрезультатный".– "Какой же могъ быть результатъ? Сто такихъ вечеровъ было и еще сто будетъ. Не изъ-за этого же плакать... Да, но такъ дальше продолжаться не можетъ, я больше не могу такъ жить съ ними..."
Она обрызгала себя духами изъ пульверизатора, оглянулась на холодную нарядную постель,– ей не хотeлось ложиться. Муся подошла къ пiанино и безшумно подняла крышку. Нечего было и думать о томъ, чтобы играть въ такой часъ. Муся порылась въ нотахъ, отыскала "Заклинанiе цвeтовъ" и однимъ пальцемъ почти неслышно тронула нeсколько клавишей. "E moi – o fiori,-dall' olezzo sottile,– она мысленно переводила итальянскiя слова,-Vi-faccia-tutti-aprire – La mia man {77} maledetta"... "Какая-то дьявольская сила изъ него лилась, когда онъ это пeлъ, мурашки пробeгали. И смотрeть на него было страшно... Настоящiй демонъ"... Въ ту минуту, когда Шаляпинъ пeлъ знаменитую фразу (ему согласился аккомпанировать передовой композиторъ), рядомъ съ Мусей находился Клервилль. Позади нихъ, немного сбоку, откинувшись на спинку стула, сидeлъ Александръ Браунъ. Она почувствовала на себe его взглядъ, оглянулась и почему-то вздрогнула. "La mia man maledetta",– повторила негромко Муся. "Англичанинъ красавецъ, но глупостей я изъ-за него не сдeлала бы... Впрочемъ, это только въ романахъ барышни дeлаютъ глупости... Во всякомъ случаe, не у насъ... Такъ видно и проживу безъ глупостей и безъ ivresse,– а объ ivresse буду читать у Колеттъ... Тотъ мальчишка, кажется, въ меня влюбился",– вспомнила она съ внезапно выступившей улыбкой.– "Вотъ это побeда: его еще въ уголъ ставятъ... Посмотрeть бы на него въ углу... Мальчишка хорошенькiй... Да, безрезультатный вечеръ",– подумала Муся и опустила крышку пiанино.
XV.
– Въ сотый разъ говорю не засиживаться такъ поздно, самой себя стыдно, ей Богу,– сказала Наталья Михайловна, какъ только полуодeтый швейцаръ, не смягченный полтинникомъ Николая Петровича, сердито закрылъ за ними дверь.
– Что-жъ, было очень прiятно, они все-таки хорошiе люди,– лeниво отозвался Яценко, поднимая воротникъ.
– Папа, вы, кажется, мало дали швейцару.
– Ты сколько далъ? Полтинникъ? Предостаточно. Этакъ отъ всeхъ ему сколько набeжитъ... {78} Тебe когда завтра на службу? Въ которомъ часу проклятый допросъ?
– Днемъ. Успeю выспаться,– нехотя отвeтилъ Яценко, недовольный тeмъ, что жена его вмeшивалась въ служебныя дeла.
– А ужъ тебe, Витя, совсeмъ ни къ чему ложиться съ пeтухами. Вотъ вeдь завтра опять въ училище не пойдешь...
– Что?.. Да... Ничего, мама,– сказалъ разсeянно Витя.
Онъ былъ очень взволнованъ. "Неужели влюбился? Неужели это такъ можетъ быть?" – спрашивалъ онъ себя. Муся на прощанье крeпко пожала ему руку и спросила, приметъ ли онъ участiе въ ихъ любительскомъ спектаклe, если спектакль состоится.– "Я буду счастливъ!" – сказалъ Витя и въ самомъ дeлe вспыхнулъ отъ радости. "Неужели будетъ спектакль? Тогда на репетицiяхъ будемъ видeться постоянно"... Витя чувствовалъ себя къ концу вечера побeдителемъ, отъ его смущенья не оставалось и слeда. Этотъ вечеръ начиналъ его карьеру свeтскаго человeка.
– Извозчикъ! – закричалъ Яценко.– Извозчикъ!.. Помeстимся на одномъ?
– Вы съ мамой поeзжайте, а я пeшкомъ приду... Хочется пройтись...
– Ну вотъ, оставь, пожалуйста! Незачeмъ тебe въ шестнадцать лeтъ одному прохаживаться ночью по улицамъ...
Сзади блеснулъ свeтъ, дверь снова открылась, ка улицу вышелъ Браунъ, за нимъ Клервилль. "Кажется, не могли услышать",– тревожно подумалъ Витя. Яценко приподнялъ мeховую шапку въ отвeтъ на ихъ поклонъ и сказалъ "Мое почтенье". Витя сорвалъ съ себя картузъ и высоко помахалъ имъ въ воздухe. Англичанинъ раскуривалъ папиросу. Витя почти весь вечеръ, съ {79} отъeзда Шаляпина, съ восторженной завистью слeдилъ за майоромъ Клервиллемъ. Онъ никогда не видeлъ такихъ людей. Фигура англичанина, его увeренныя точныя движенiя, его мундиръ съ открытымъ воротникомъ и съ галстухомъ защитнаго цвeта, все казалось Витe необыкновеннымъ и прекраснымъ. Онъ вообразилъ себя было англiйскимъ офицеромъ,– не вышло, да и извозчикъ подъeхалъ. Николай Петровичъ помогъ женe сeсть въ дрожки. Витя покорно полeзъ за ними и кое-какъ помeстился посрединe. "Точно на рукахъ"...– скользнула у него непрiятная мысль. Онъ вдругъ пересталъ сознавать себя свeтскимъ человeкомъ и почувствовалъ еще большую, чeмъ обычно, зависть къ взрослымъ свободнымъ людямъ. "Можетъ, они вовсе и не домой теперь, а куда-нибудь въ такое мeсто...".
– По Пантелеймоновской прямо,– сказалъ извозчику Николай Петровичъ.
– Любите ли вы этотъ вечеръ? – спросилъ майоръ Клервилль, продолжая говорить по русски, какъ въ теченiе всего прiема.
Англичанинъ былъ въ возбужденно-радостномъ настроенiи, почти въ такомъ же, какъ Витя.
– Люблю,– мрачно отвeтилъ Браунъ.
– Этотъ человeкъ Шаляпинъ! Я восхищаюсь его... Идемъ пeшкомъ въ отель!
– Что? Что вы говорите? – вздрогнувъ, спросилъ Браунъ, точно просыпаясь.
Англичанинъ посмотрeлъ на него съ удивленiемъ.
– Я говорю, можетъ быть, намъ немного гулять пeшкомъ?
– Нeтъ, я усталъ, пожалуйста, извините меня,– отвeтилъ Браунъ по англiйски.– Я поeду.
Они простились. {80}
Ночь была лунная, свeжая и холодная. Клервилль, съ папиросой во рту, шелъ быстрымъ крупнымъ шагомъ, упруго приподнимая на носкахъ свое усовершенствованное мощное тeло. Онъ самъ не зналъ, отчего былъ такъ бодръ и веселъ: отъ шампанскаго ли, оттого ли, что шла великая, небывалая война за правое дeло, въ которой онъ, англiйскiй офицеръ, съ достоинствомъ принималъ участiе на трудномъ, отвeтственномъ посту, или оттого, что ему такъ нравились снeгъ, морозная ночь и весь этотъ изумительный городъ, непохожiй ни на какой другой. Та дeвочка безспорно очень мила. Quite a charming girl she is, too"... Здeсь что-то было, впрочемъ, не совсeмъ въ порядкe въ мысляхъ майора Клервилля, но ему было не вполнe ясно, что именно. "Шаляпинъ пeлъ изумительно, другого такого артиста нeтъ на землe",– Клервилль былъ радъ, что видeлъ вблизи Шаляпина и обмeнялся съ нимъ нeсколькими словами. "Докторъ Браунъ явно не въ духe и даже не слишкомъ любезенъ, однако онъ замeчательный человeкъ... Хозяева очень милы, особенно та барышня... Но вeдь Биконсфильдъ тоже былъ еврей и графъ Розбери женатъ на еврейкe",-неожиданно отвeтилъ майоръ Клервилль на то, что было не совсeмъ въ порядкe въ его мысляхъ. Онъ остановился пораженный и громко расхохотался: такъ смeшна ему показалась мысль, что онъ можетъ жениться на русской барышнe, да еще на еврейкe, да еще во время мiровой войны. "Что сказали бы въ Bachelor'e?" – спросилъ себя весело Клервилль. Слeва отъ него, подъ фонаремъ, воротъ, на уступe странно загибавшейся здeсь улицы, два человeка въ военной формe, вытянувшись, смотрeли на него съ изумленiемъ. Майоръ нахмурился, отдалъ честь и прошелъ дальше. Открылась широкая рeка. За мостомъ было пусто и {81} мрачно. Сбоку темнeли огромные дворцы. "Fontanka gate",– тотчасъ призналъ майоръ, останавливаясь снова и вынимая изо рта папиросу. Слeва, чуть поодаль, въ одномъ изъ дворцовъ кое-гдe таинственно свeтились въ окнахъ огни. Клервилль слышалъ, что это какой-то историческiй дворецъ, притомъ, кажется, съ недоброй славой, вродe Warwick Castle или Holyrood Palace. Но что именно здeсь происходило когда-то, что было здeсь теперь,– этого Вивiанъ Клервилль не помнилъ и съ любопытствомъ вглядывался въ красные огоньки дворца.
XVI.
Яценко остановился передъ аптекой, свeтившейся красивыми желтыми огнями, разстегнулъ шубу и не безъ труда вытащилъ изъ жилетнаго кармана часы. До начала допроса оставалось еще часа полтора. "Что-же теперь дeлать?.. Домой идти не стоитъ",– сказалъ себe Николай Петровичъ. За стекломъ радовали глазъ огромныя бутыли съ синей и темнорозовой водою. "Есть въ этомъ какая-то таинственность, даже поэзiя",– нерeшительно подумалъ Николай Петровичъ: онъ не былъ увeренъ въ томъ, что въ витринe аптеки можно находить поэзiю. Но многочисленныя сверкавшiя огнемъ склянки, трубки, баночки, и особенно эти огромныя бутыли странной формы и непостижимаго назначенiя шевелили прiятныя представленiя въ душe Николая Петровича. "Гематогенъ доктора Гомеля"...– разсeянно прочелъ Яценко. "Что-то вчера разсказывалъ смeшное этотъ чудакъ Никоновъ... Ахъ, да, его гомельскiй клiентъ... "Formo!"...– Николай Петровичъ вдругъ поморщился, точно вновь услышалъ запахъ {82} формалина, карболки и чего-то еще, стоявшiй въ анатомическомъ театрe во время вскрытiя тeла Фишера. Яценко отогналъ отъ себя это воспоминанiе. Дама съ озабоченнымъ видомъ вышла изъ аптеки, неестественно держа въ рукe пузырекъ, завернутый въ бeлую бумагу съ торчащей лентой рецепта. За аптекой начинался длинный хвостъ людей, тянувшiйся къ лавкe съeстныхъ припасовъ. Стоявшая послeдней въ хвостe, плохо одeтая женщина, съ усталымъ и наглымъ лицомъ, смотрeла исподлобья на даму, на барина въ шубe. "Да, имъ еще хуже нашего, все меньше становится продуктовъ",– подумалъ, отходя, слeдователь.
У Яценко не было никакого состоянiя; онъ жилъ исключительно на жалованье, и сводить концы съ концами становилось все труднeе. Хотя Николай Петровичъ нисколько не былъ скупъ, съ женой, съ Витей уже бывали разговоры о расходахъ и о необходимости соблюдать строгую экономiю. Отъ этихъ разговоровъ Яценко испытывалъ чувство униженiя, которое тщетно пытался самъ себe объяснить. "Конечно, бeдность не порокъ, это и повторять смeшно... Но все-таки неловко, нeтъ, хуже, чeмъ неловко: прямо стыдно, что я, сeдой человeкъ, за двадцать пять лeтъ, работая какъ каторжникъ, не скопилъ ровно ничего... Тысячъ пятнадцать, пожалуй, можно было скопить, если-бъ жить разсчетливeй"... Впрочемъ, Николай Петровичъ всегда жилъ достаточно разсчетливо; да и трудно было жить иначе при его четырехтысячномъ жалованiи. "Теперь Наташа во всемъ себe отказываетъ, ни туалетовъ, ни драгоцeнностей, ничего у нея нeтъ",– подумалъ печально Яценко,– "вчера у Кременецкихъ всe были наряднeе, чeмъ она... Да и Витя не очень-то роскошествуетъ на пять рублей въ мeсяцъ"... Самъ Николай Петровичъ цeлый годъ не заказывалъ {83} себe платья, не покупалъ больше книгъ и старался быстрeе проходить мимо витринъ книжныхъ магазиновъ. Вернувшись осенью съ дачи, Наталья Михайловна предложила мужу отпустить горничную, а кухарку сдeлать "одной прислугой". Это предложенiе означало бы предeлъ бeдности, и Николай Петровичъ велeлъ женe "не выдумывать". Но цeны все росли, жалованья не прибавляли, и теперь Яценко ждалъ, что жена опять объ этомъ заговоритъ. Онъ тяжело вздохнулъ. "Развe къ антиквару зайти, отсюда два шага",– пришла мысль Николаю Петровичу. У антиквара Яценко не боялся соблазновъ,– такъ все тамъ было недоступно для него по цeнамъ. Но ему неловко было часто заходить въ магазинъ, гдe онъ никогда ничего не покупалъ.
Магазинъ этотъ въ послeднее время вошелъ въ моду. Въ двухъ густо заставленныхъ комнатахъ было все: гравюры, картины, фарфоръ, бездeлушки, книги. Всего больше было старинной мебели. Спросъ на все старинное росъ безпрерывно. "Журналъ красивой жизни" имeлъ въ обществe огромный успeхъ, и люди, желавшiе красиво жить, собирали трубки, табакерки, минiатюры, фарфоръ, коробочки, первыя изданiя книгъ, и дeлали на толкучемъ рынкe самыя изумительныя находки. Не было ни одного хорошаго дома, ни одного моднаго романа безъ корельской березы, рeзного дуба, "пузатыхъ комодовъ" и "золоченой гарнитуры" (полагалось говорить въ женскомъ родe: гарнитура). Двe мастерскiя спeшно изготовляли старинную мебель и наводили на нее "патину времени". Старыя доски обрабатывались щелокомъ, хромовыми солями, твердой щеткой и точильнымъ камнемъ, щели засыпались грязью, рваныя полосы шелка, выставленнаго надолго подъ дождь, прибивались ржавыми гвоздями,– и {84} Александровскiя кресла, Екатерининскiе пуфы, Елизаветинскiе диваны радовали сердца любителей.
Въ магазинe у Яценко оказались знакомые, которыхъ онъ наканунe видeлъ на прiемe у Кременецкаго: помощникъ присяжнаго повeреннаго Фоминъ и князь Горенскiй. Молодой адвокатъ, то отступая на шагъ, то приближаясь, разсматривалъ висeвшiй на стeнe портретъ красивой дамы въ блeдно-зеленомъ платьe.
– Не плохая, не плохая штучка... По моему, это Иванъ Никитинъ поздняго перiода,– говорилъ Фоминъ.– Есть въ этой фигурe какая-то пасторальная взволнованность Louis XV, правда, князь?.. Я голову на отсeченье дамъ, что это временъ Анны Iоанновны...
Фоминъ считалъ Людовика XV сыномъ Людовика XIV, а Анну Iоанновну нeмкой, не то курляндской, не то какой-то другой. Однако онъ собиралъ старинныя вещи и считался ихъ знатокомъ.
Кременецкiй въ салонныхъ разговорахъ, при случаe, рекомендовалъ Фомина, какъ "взыскателя старины, страстно въ нее влюбленнаго"... Семенъ Исидоровичъ и своего Николая Зафури купилъ по совeту Фомина. Мебель у Кременецкаго была style moderne, но онъ отдавалъ должное духу времени и, услышавъ отъ помощника о Николаe Зафури, сразу по интонацiи почувствовалъ, что, если этакую штуку предлагаютъ за двeсти пятьдесятъ рублей, нужно, не разговаривая, выложить деньги.
– Есть, есть взволнованность,– подтвердилъ князь, впрочемъ, вполнe равнодушно.
– А, Николай Петровичъ,– сказалъ Фоминъ, увидeвъ входившаго Яценко.-Тоже бываете въ этой обираловкe? {85}
– Меня не очень-то оберутъ,– отвeтилъ, улыбаясь, слeдователь.-Картины покупаете, Платонъ Ивановичъ?
– Платонъ Михайловичъ...
– Простите, Платонъ Михайловичъ... Это вeдь въ "Горe отъ ума" Платонъ Михайловичъ?.. Картины покупаете? – повторилъ Николай Петровичъ.
– Нынче ничего не куплю. А вотъ на дняхъ купилъ, и за гроши, за триста рублей, Андрея Матвeева, ni plus ni moins! Entre nous soit dit, j'ai roule' le bonhomme,– сказалъ Фоминъ, показывая глазами на подходившаго антиквара. Николай Петровичъ нахмурился: онъ никогда не слышалъ объ Андреe Матвeевe, и триста рублей для него отнюдь не были грошами. Впрочемъ, онъ догадывался, что это не гроши и для Фомина. Молодой адвокатъ очень не нравился Николаю Петровичу. "И очень ужъ изъ себя плюгавый, какъ, кажется, почти всe они, эстеты",– неожиданно обобщилъ Яценко.
– Ваше Превосходительство, давно къ намъ не захаживали,– сказалъ слeдователю хозяинъ, сутуловатый и кривой человeкъ въ запыленномъ пиджакe, съ узенькимъ, съeхавшимъ на бокъ чернымъ галстукомъ.
– Что жъ у васъ время отнимать? Вeдь вы знаете, я ничего не покупаю: не по карману.
– Зачeмъ покупать? Покупать не обязательно. Всегда рады такому гостю. Иной разъ намъ и продавать не хочется. Вотъ Платону Михайловичу все чуть не даромъ отдаю...
– Знаемъ мы васъ,– сказалъ Фоминъ, очень довольный.
На лицe у хозяина появилась хитрая улыбки.
– Какъ Ваше Превосходительство заняты сейчасъ однимъ дeломъ, въ газетахъ пишутъ,– {86} сказалъ онъ,– то разрeшите обратить вниманiе на эту штучку.
Онъ снялъ съ полки тяжелый серебряный канделябръ и не безъ труда поставилъ его на столъ.
– Въ чемъ дeло?
– Это шандалъ изъ того дома, гдe былъ, сказываютъ газеты, убитъ господинъ Фишеръ. Домъ этотъ принадлежалъ господамъ Баратаевымъ, угасшiй дворянскiй родъ. Я купилъ шандалъ на аукцiонe, года четыре будетъ тому назадъ, у послeдняго въ родe по женской линiи. Какъ этотъ домъ достался купцу, тотъ этажъ надстроилъ и весь домъ разбилъ на квартиры, такъ что отъ него, проще говоря, ничего не осталось. А прекраснeйшiй былъ домъ..
– Вотъ какъ,– съ удивленiемъ сказалъ Яценко.
– Это какiе же Баратаевы? – озабоченно спросилъ князя Фоминъ.-Баратаевы, какъ Фомины, есть настоящiе и не настоящiе...
– А кто ихъ знаетъ, я его пачпорта не видeлъ,– сказалъ князь. Фоминъ подумалъ, что слово "пачпортъ" нужно будетъ усвоить: князь, какъ его предки, говорилъ "пачпортъ", "гошпиталь", "скрыпка".
– Теперь Баратаевыхъ больше никакихъ нeтъ,– пояснилъ хозяинъ.
– Интересное это дeло Фишера и характерное,– сказалъ князь.-Характерное для упадочной эпохи и для строя, въ которомъ мы живемъ.
– Я нашъ строй не защищаю,– сказалъ Яценко,– но при чемъ же онъ, собственно, въ этомъ дeлe?
– Какъ при чемъ? На правительственный гнетъ страна отвeчаетъ паденiемъ нравовъ. Такъ всегда бывало, вспомните хотя бы Вторую Имперiю. Повeрьте, общество, живущее въ здоровыхъ политическихъ {87} условiяхъ, легко бы освободилось отъ такихъ субъектовъ, какъ Фишеръ.
Яценко не сталъ спорить. На него вдобавокъ, какъ почти на всeхъ, дeйствовалъ громкiй трещащiй голосъ Горенскаго, его рeзкая манера разговора и та глубокая увeренность въ своей правотe, которая чувствовалась въ рeчахъ князя даже тогда, когда онъ высказывалъ мысли, явно ни съ чeмъ несообразныя.
– Нашъ Сема спитъ и во снe видитъ, какъ бы заполучить это дeльце,-сказалъ Фоминъ, слушавшiй князя съ тонкой усмeшкой.
Николай Петровичъ ничего не отвeтилъ. Онъ не любилъ шуточекъ надъ людьми, въ домe которыхъ бывалъ. "Этотъ хлыщъ всeмъ обязанъ Кременецкому",-подумалъ Яценко не безъ раздраженiя.
– А книгъ у васъ, вeрно, прибавилось?– спросилъ Николай Петровичъ хозяина и, простившись со знакомыми, направился во вторую комнату магазина.
