Текст книги "Бург императора Франца Иосифа"

Автор книги: Марк Алданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Бург императора Франца Иосифа

I

Талейран писал Наполеону вскоре после Аустерлица: «Ваше Величество, можете теперь и разрушить австрийскую монархию, и укрепить ее. Но если вы ее разрушите, то не в вашей власти будет снова собрать обломки и создать единое государство. Между тем существование этого государства необходимо, совершенно необходимо для спасения в будущем цивилизованных народов».

К той же мысли Талейран возвращался неоднократно. В сокращенной форме ее можно было бы выразить так: когда развалится Австрия, в мире начнется хаос. Не буду останавливаться на этом интересном, хоть спорном утверждении, столь основательно забытом в 1919 году. Настоящая статья моя в некотором роде некролог тысячелетнего государства, но некролог не политический. Символом Габсбургской державы был дворец Бург, вероятно, наиболее «историческое» здание в мире, – по мнению одних историков, Вена господствовала в Европе двести лет, по мнению других – триста.

Бург расположен в так называемом «внутреннем городе». Вена – одна из немногих столиц Европы, где политическим, деловым и светским центром осталась до конца наиболее старая часть города. Как и империя Габсбургов, Бург строился и перестраивался веками. Большая часть этого колоссального здания относится, правда, лишь к XVIII веку, но есть в нем и строения, воздвигнутые в XIV веке. Кажется, Дрегер первый доказал, что дворец был заложен около 1300 года. Точная дата имела для австрийских историков некоторое значение: прежде закладку Бурга относили к временам еще более отдаленным: Дрегер установил,

что надпись о «фундаторе» имеет в виду Альбрехта I; отсюда следует вывод, что начали постройку дворца именно Габсбурги, и это единственный в истории случай: в течение шести веков одно и то же здание строила одна и та же семья.

Дворец показывался посетителям, и я когда-то имел случай его осматривать. Не берусь судить о его архитектурной ценности. В нем за шесть столетий, естественно, смешались все стили. Бесчисленные залы ослепляли и утомляли великолепием – как в Версале, как в русских дворцах.

II

Прусский король Фридрих Вильгельм IV сам говорил, что, входя в Бург, «чувствует себя парвеню». Австрийские историки-монархисты неоднократно цитировали эти слова с одобрением: совершенную, мол, правду сказал человек. Габсбурги всегда считали прусских королей выскочками. Они, впрочем, относились свысока и к другим монархам. Французские короли двести лет вели борьбу за то, чтобы их послы считались равными по рангу послам императора. Очень нелегко согласились Габсбурги и на признание императорского титула за русскими царями, позднее – за Наполеоном: император в мире может быть только один (появление берлинских императоров Франц Иосиф принял почти как катастрофу).

В генеалогическом отношении Габсбургский дом и вообще не желал никого с собой сравнивать. Генеалогические исследования о нем бесчисленны и, как указывает в своем восьмитомном труде князь Лихновский (Lichnovsky Fürst Е.М. Geschichte des Hauses Habsburg, Wien 1836, Bd. 1, S. 384.), очень между собой расходятся. Не так давно расисты сообщили, что Габсбурги – потомки семьи Пьерлеоне, и следовательно, евреи. Одна из распространенных габсбургских генеалогий действительно вела их род к этой полуеврейской семье, к которой принадлежал папа Анаклет II и которая, по второй своей линии, себя производила от Корнелиев Сципионов. Более принятой считалась чисто немецкая генеалогия Габсбургской семьи, с бесконечным рядом Гунтрамов, Радбодов, Канцелинов, Рудольфов, Альбрехтов. Достоверно выяснено их происхождение лишь до Альбрехта Богатого. Прозвища, кстати сказать, были едва ли не у половины древних Габсбургов, – и самые разные прозвища: тут «Мудрые» и «Безумные», «Гордые» и «Благочестивые», «Великодушные» и «Отцеубийцы», «Богатые» и «Пустые Карманы». История знаменитого рода полна всевозможных легенд; иные из них стоят талантливой поэмы, – и не одна поэма написана о Габсбургах.

III

Об императоре Франце Иосифе княгиня Радзивилл, долго жившая при его дворе, пишет (Cath. Radziwill, The Austrian Court from Within, p. 99.): «Он забывал порою данные им обещания, принятые им обязательства, долг своего высокого положения, но никогда не забывал он одного: того, что он Габсбург».

Все сказано о бесчисленных несчастьях, выпадавших на долю императора: расстрел брата, таинственная смерть сына, убийство жены и т.д. «Он должен был бы стать шекспировским героем», – говорит один из недавних его биографов. Шекспировским героем Франц Иосиф никогда не был. Это был человек неглупый и способный, в молодости – «человек бурных страстей», все в себе заглушивший ради Габсбургского дома. От жизни можно заслониться чем угодно. Он от нее заслонился – этикетом.

Об этикете Габсбургов существует целая литература. Я не имел ни терпения, ни охоты читать о нем книгу за книгой. Скажу лишь, что, по мнению компетентного ценителя, габсбургский двор был «самым великолепным и первым по совершенству организации в мире». С некоторым недоумением теперь просматриваешь, например, рассуждения о разнице между «придворным балом» («Hof ball») и «балом при дворе» («Ball bei Hofe») – это были вещи разные и происходили они в разных амфиладах.

Леопольд Вельфлинг (ушедший из императорской семьи эрцгерцог Леопольд Фердинанд) в своей книге «Габс бурги в своем кругу» (Leopold Wolfling. Habsburger unter sich, Berlin 1921, S. 113—114.) сообщает, что никогда ни один из родных императора не обращался к нему иначе, как со словами «Ваше Величество», притом с обязательным употреблением третьего лица множественного числа. На обедах эрцгерцоги сажались за стол не по старшинству возраста, а по старшинству линии рода: 20-летний эрцгерцог старшей, тосканской линии сидел выше, чем 70-летний фельдмаршал Альбрехт из второй линии; последнее место занимал эрцгерцог Райнер, старейший член семьи, но по линии самый младший. Еще строже были правила в отношении знати. Император, обладавший необыкновенной памятью, знал генеалогию всех австрийских аристократов и строго с ней считался – бывал он только у князей Лихтенштейнов и Ауэрспергов (по другим источникам, еще у Гаррахов).

Самым сложным был вопрос о рукопожатии. Франц Иосиф подавал руку из австрийцев лишь министрам и членам наиболее знатных семейств, записанных во вторую часть Готского альманаха. Фельдмаршал барон фон Маргутти, бывший при императоре шестнадцать лет генерал-адъютантом, говорит в своей книге, что за всю его жизнь Франц Иосиф ему подал руку только один раз, 9 мая 1915 года, по какому-то особому случаю (Margutti Albert Freiherr von, Kaiser Franz-Joseph, Wien 1924, S. 51.-). Фельдмаршал вздохнул: это произошло в отсутствии свидетелей. Но на следующий день его горячо поздравил граф фон Наар. «С чем?» – «Как с чем! Император вчера подал тебе руку!» – «Откуда ты знаешь? При этом никого не было». – «Его Величество сам мне сообщил».

Если не ошибаюсь, ничего сходного не было в последние два столетия ни при каком другом европейском дворе. Из-за этого иногда выходили обиды, жалобы, чуть не драмы. На приемах император, обходя гостей, пожимал руку юношам, принадлежавшим к семьям из Готского альманаха, и лишь кивал головой старым сановникам из семей менее знатных: те из них, которые его не знали, порою усматривали в этом оскорбление или знак немилости, просили им объяснить и т.п. По словам очевидца, император оставался к этому «совершенно равнодушен»: в его габсбургский монастырь со своим уставом не ходят. (Не подавал он руки и кардиналам, но это объясняли иначе: кардиналу нельзя подавать руку, ему надо целовать перстень, а императору это не подобает.) Для министров он почему-то делал исключение (вероятно, с отвращением). Но вообще жизнь Франца Иосифа и его отношение к людям в значительной мере определялись генеалогическими данными. Должно быть, он никак не думал, что его преемником будет маляр (Имеется в виду А. Гитлер).

С дамами император был необычайно вежлив, тоже не совсем по-нынешнему. Он пропускал вперед даже 16-летних девочек, сам отворял перед дамами двери и за стол никогда не садился, пока не садилась последняя дама. Очевидец описывает две вспышки его гнева. В ложе Будапештской оперы его флигель-адъютант не сразу встал, когда в ложу вошла фрейлина. Другая, более бурная вспышка произошла оттого, что состоявший при нем офицер по недосмотру появился в его кабинете в мундире с оторвавшейся от рукава пуговицей. «Это неслыханно!» – гневно сказал император; «офицер побледнел как полотно».

Он был, несомненно, стильным человеком. Франц Иосиф дожил до 1916 года, но ни разу за всю жизнь не говорил по телефону; не признавал автомобилей и до конца своих дней пользовался лошадьми; отроду не входил в подъемную машину и, когда нужно было при осмотрах выставок, в восемьдесят лет поднимался по лестнице на четвертый этаж. Жил, как жили предки, – непонятно, почему он ездил по железной дороге?

В Вене под конец царствования его, когда-то ненавистного народу человека, обожали все: богатые и бедные, князья и рабочие, католики и евреи, реакционеры и (стыдливо) социалисты. Курьезно то, что на старости лет он имел репутацию демократа. Да и в самом деле, правил он вполне конституционно, хоть совершенно не верил в конституционный образ правления. Одному из своих советников незадолго перед смертью сказал: «Поверьте мне, этой империей править по конституции нельзя»... Советник изумился: «Но ведь Ваше Величество именно так и правит!»

Франц Иосиф только вздохнул и развел руками. Смысл был, очевидно, таков: «Вот вы и видите, как идут наши дела».

Впрочем, одинаково скептически он относился к управлению всех своих государственных людей: и более либеральных, и более консервативных. Не так давно были опубликованы краткие заметки, которые он делал для себя, назначая министров. Они весьма забавны: «Опять Векерле. Schon wieder!..» Или просто: «Ах, Боже мой!..» («Ach, Gott!..») Явно не заблуждался ни насчет своей империи, ни насчет ее правителей. Князь Бюлов рассказывает: один из придворных Франца Иосифа, желая его утешить, сказал ему, что Бисмарк по целым дням пьянствует. Император меланхолически ответил: «Ах, если б и мои министры тоже пили!» («Ach! Gott, wenn meine Minister doch auch Schnaps trinken wollten»( Von Bulow, Fürst, Denkwürdigkeiten, Berlin 1930, Bd. I, S. 154.)). «Ach, Gott» были, по-видимому, его любимые слова.

В последние годы жизни он с полной готовностью принимал на аудиенциях и социал-демократов; руки не подавал, но они не обижались, как не обижались в большинстве и фельдмаршалы: что же делать, человек другой эпохи! Сам он относился к ним со старческим благодушием. После аудиенции, данной в первый раз главе социал-демократической партии, сказал церемониймейстеру князю Монте-Нуово: «Он был со мной очень ласков...»

Жил император Франц Иосиф в той части Бурга, которая была построена лет двести тому назад и выходила окнами на так называемый Внутренний двор. Комнаты императрицы были в другом здании, Амалиенгоф. Поблизости были часовня XV века и знаменитая сокровищница Габсбургов с ее главной достопримечательностью, короной Карла Великого, – ею в течение тысячелетия венчался каждый Die gratia Romanorum Imperator augustus: Карл Великий – первый, Франц Иосиф – последний. Она старше другой его короны, венгерской короны св. Стефана, несколько старше даже шапки Мономаха, которую напоминает не формой, а типом (основное в обеих: золото и жемчуг). Все многочисленные короны Франца Иосифа уцелели до наших дней; его венгерской короне приписывали огромное символическое значение и революционеры; Кошут закопал ее в землю после разгрома революции.

Залы этой части Бурга очень роскошны. Но в собственных комнатах Франца Иосифа никакой роскоши не было. Он, по-видимому, имел некоторую слабость к «походной» обстановке, и кровать у него была тоже «походная», железная, «наполеоновская», хоть ни в каких походах он не участвовал, по крайней мере полвека. (Наполеон, которому создавать солдатский стиль было не нужно, любил, кстати сказать, не походные, а настоящие кровати.)

Вставал Франц Иосиф в 4 часа утра, выпивал стакан молока и работал до полудня: читал разные документы и писал своим четким почерком распоряжения; затем с 10-ти давал аудиенции и принимал доклады. Один из первых докладов делал дворцовый комендант, сообщавший, в котором часу накануне выходили из Бурга и возвращались его жители, в частности молодые эрцгерцоги: страже предписывалось это записывать. Если тот или другой из живших во дворце эрцгерцогов возвращался позже, чем полагалось, император требовал объяснений. Молодые эрцгерцоги, как рассказывает один из них, неизменно отвечали одно и то же: внезапно разболелась голова, захотелось подышать свежим воздухом. Франц Иосиф этим несколько однообразным объяснением удовлетворялся. Зачем это было нужно, не совсем понятно: вероятно, в целях борьбы с хронической головной болью у молодых людей. Сам он провел молодость бурно (княгиня Радзивилл сообщает, что любовные романы молодого Франца Иосифа неисчислимы). Эрцгерцогов он вообще не баловал и, несмотря на свое огромное богатство, не давал им больших состояний. Нуждался в деньгах порою даже кронпринц Рудольф: после его трагической кончины выяснилось, что наследника престола часто снабжал деньгами его приятель-банкир, барон Гирш. Отец и сын были на редкость непохожи один на другого.

В полдень императору в кабинет приносили на подносе завтрак. В 12¹/₂ работа возобновлялась и продолжалась до пяти часов. Затем принимались гости. По словам Редлиха, высшее общество Вены делилось на две группы, между которыми, впрочем, было большое расстояние. Первую группу посетителей Бурга составляли «свои», старая католическая знать, с древними титулами не ниже графского: Шварценберги, Лихтенштейны, Ауэрсперги, Гаррахи, Паары, Вальдштейны, Лобковицы, Кинские, Клам-Мартиницы, Тупы; при Марии Терезии к «своим» были причислены венгерские магнаты, а при Франце Иосифе еще знатнейшие польские семьи. Забавно, что назывались эти семьи «Das eigentliche Milieu», «Высший свет» или просто «Das Milieu», – как известно, на парижском языке это слово означает совсем иную среду – уголовников. За «своими» следовал второй слой: дворянство родовое и служивое, а с половины царствования Франца Иосифа – еще богатейшие банкиры и промышленники, во главе с Ротшильдами. Из этого круга выходило большинство министров, генералов и дипломатов. Они принимались при дворе, но своими никак не считались и со своими не смешивались. Все остальные были просто народ. Однако из него Франц Иосиф выделял и предпочитал народ в более тесном смысле слова. На охотах он подолгу и с особым удовольствием разговаривал с егерями, с крестьянами на простонародном австрийском наречии.

Влияния же на него, по словам близко знавших его людей, не имел никто. Ламмаш говорил фельдмаршалу Маргутти, что влияние на Франца Иосифа мог бы иметь только такой человек, который принадлежал бы по рождению к самой высшей титулованной знати, обладал бы исключительно блестящими талантами и огромными познаниями, был бы несметно богат и ни разу в жизни не попросил бы императора ни о чем для себя лично. «Но, слава Богу, – добавлял Ламмаш, – такого человека на свете не существует!..»

После обеда приезжала подруга императора, артистка Екатерина Шратт, и он с ней играл часа полтора в тарок. Ложился спать в девять часов вечера. Эрцгерцог Леопольд Фердинанд в своих воспоминаниях совершенно серьезно приписывает расхождение императора и императрицы главным образом их образу жизни: она превращала ночь в день и день в ночь, он ложился в девять и вставал в четыре.

Эта однообразная, размеренная, скучная жизнь шла изо дня в день, из года в год, – он процарствовал, как известно, 68 лет. Порядок дня несколько нарушался в дни придворных балов и парадных спектаклей, – ни того ни другого Франц Иосиф не любил и мог бы повторить знаменитую фразу: «Жизнь была бы вполне приемлема, если б не развлечения». Не доставляли ему большого удовольствия и приезды иностранных гостей.

Любил он, по словам знавших его людей, только саксонского короля Альберта, с которым часто подолгу охотился в горах. Это был его единственный друг. Хорошо относился к Эдуарду VII, подчеркнуто современный стиль которого, столь чуждый его собственному стилю, видимо, забавлял старого императора, Вильгельма II он недолюбивал, чтобы не сказать: терпеть не мог. Князь Бюлов, бывавший при их встречах, откровенно говорит: «Вильгельм II действовал на нервы Францу Иосифу, как тот ни старался это скрывать». С русским двором отношения были корректно-холодные, притом с давних времен. Бисмарк где-то пишет, что у императора Александра II меняется лицо, когда произносят имя Франца Иосифа (вероятно, из-за австрийской политики в пору Крымской войны, – стихи Тютчева весьма памятны). Впоследствии отношения стали лучше. При графе Капнисте Франц Иосиф 6 декабря приезжал в русское посольство и, здороваясь с послом, снимал перчатку: показывал, что знает этот русский обычай. Он был русским фельдмаршалом, имел Георгиевский крест III степени и русскую медаль, которой в 20-м столетии не помнил никто из русских офицеров: медаль за войну 1849 года. По случайности другая медаль – по случаю 300-летия дома Романовых – была ему доставлена за два дня до начала мировой войны.

К своим родным он относился без особой нежности. Недоброжелатели говорили, что он никогда не любил никого из них. Граф Таафе, бывший министром-президентом в пору мейерлингской драмы, «онемел от удивления», увидев императора тотчас после того, как ему сообщили о смерти его единственного сына: Франц Иосиф был совершенно спокоен – «ни слова, ни движения на лице».

Что тут, однако, относить на долю душевного холода, что на долю самообладания и наследственной выдержки? Из документов, появившихся уже после революции, следует, что версия о случайной смерти кронпринца Рудольфа была предписана самим Францем Иосифом. Он же составил и заметку, появившуюся в тот день в особом вы пуске правительственной газеты. В черной кайме было напечатано: «Его Высочество наследник престола вчера выехал на охоту в Мейерлинг со своими гостями, принцем Филиппом Кобургским и графом Гойосом. Но еще накануне Его Высочество чувствовал себя дурно и должен был отказаться от семейного обеда в Бурге. Охотники собрались сегодня утром и не нашли наследника престола. С глубоким волнением они приняли страшное известие: Его Высочество ночью скончался от кровоизлияния в мозг».

Сообщение было сумбурное и могло свидетельствовать о некотором душевном смятении. В тот же день, по-видимому, через час или через два после известия о смерти сына, Франц Иосиф продиктовал на французском языке телеграммы иностранным дворам. Они чрезвычайно интересны в психологическом отношении – образ создается из черточек. Привожу одну из них, посланную царю: «С глубочайшей скорбью извещаю Тебя о внезапной кончине моего сына Рудольфа, последовавшей сегодня утром в Мейерлинге от кровоизлияния. Я уверен, что Ты примешь искреннее участие в этой тяжелой утрате. Франц Иосиф».

Все другие телеграммы с небольшими стилистическими изменениями сообщают то же самое, но у каждой есть свой оттенок, очевидно, определяющийся степенью близости иностранного двора. В одной говорится о «моем сыне Рудольфе», в другой – о «моем Рудольфе», в третьей – о «нашем Рудольфе». Разумеется, во всех телеграммах повторяется заведомо выдуманная версия: «кровоизлияние». Единственное исключение – телеграмма Льву XIII: папе Франц Иосиф не считает возможным говорить неправду. Он телеграфирует: «С глубочайшей скорбью сообщаю Вашему Святейшеству о внезапной кончине моего сына Рудольфа. Уверен, что Ваше Святейшество примете искреннее участие в этой жестокой потере. Да примет Господь Бог того, кого я безропотно отдаю Ему и кого от него получил. Молю о Вашем благословении мне и моей семье. Франц Иосиф».

Сведений о том, как он принял известие о сараевском убийстве, у нас очень мало. Тотчас вызвал к себе нового, неожиданного наследника престола (будущего императора Карла), – это был по счету его четвертый престолонаследник (до того почти его не знал). Долго с ним говорил о его новых обязанностях и остался доволен: «хороший мальчик». Затем он отдал приказ церемониймейстеру князю Монте-Нуово: так как похоронить Франца Фердинанда надлежит вместе с его женой, то на погребении не должно быть ни придворных, ни военных почестей, полагающихся наследному принцу: женщину, рожденную просто графиней Хотек, нельзя хоронить так, как хоронят Габсбургов. По-видимому, Монте-Нуово, сам наполовину Габсбург (по побочной линии), церемониймейстер не только по должности, но и по натуре, был в отчаянии: это распоряжение, вызвавшее крайнее раздражение в венском обществе и в армии, в Вене приписали ему. Франц Иосиф велит опубликовать свое письмо на имя князя: распоряжение о похоронах отдано не церемониймейстером, а императором.

Таков он был всю жизнь: если угодно фанатик, хоть самое слово это не очень к нему подходит. Ничего личного в нем нет. Как Габсбург и император, он служит своей идее. Как в радости, так в горе для него самое важное: его род, родовое поместье, австрийские корни.

Войны он, несомненно, не хотел. 15 ноября 1911 года Франц Иосиф устраивает бурную сцену начальнику генерального штаба Конраду фон Гецендорфу, который, в оппозиции Эренталю, стоит за превентивную войну: вопреки своему обыкновению, император не говорит, а кричит, по словам Конрада, «возбужденный и обозленный», что запрещает эти безумные проекты: «Политика Эренталя – моя политика! Быть может, она приведет к войне, даже вероятно приведет, но мы будем вести войну только тогда, когда на нас нападут!» Через три года он на войну соглашается. Самый осведомленный из его биографов считает это дело невыясненным: «При нынешнем состоянии наших сведений о том, что тогда произошло в Вене и Ишле, мы не можем исчерпывающим и удовлетворительным образом объяснить, почему император дал на войну согласие». По словам очевидца Маргутти, у Франца Иосифа при получении известия об отъезде австрийского посланника из Белграда несколько минут тряслись руки: он не может надеть очки и прочитать телефонограмму; падает в кресло и говорит глухим голосом «как бы сам себе»: «Но ведь разрыв дипломатических отношений еще не война...» Вероят но, у него мелькнула мысль, что все, все идет к концу: и дом, и династия, и империя. Тот же Конрад фон Гецендорф в своих воспоминаниях рассказывает: перед его отъездом на фронт император сказал ему: «Если монархии суждено погибнуть, то пусть она, по крайней мере, погибнет с честью». («Wenn die Monarchic schon zu Grunde gehen soll, so soil sie wenigstens anstandig zu Grunde gehen».)

IV

Женитьба на баварской принцессе Елизавете была, вероятно, наиболее странным поступком всей жизни императора: если бы из тысячи женщин нарочно искать такую, на какой не должен был бы жениться человек, подобный Францу Иосифу, то трудно было бы сделать лучший выбор. И произошла эта женитьба при обстоятельствах, как будто менее всего соответствовавших его характеру и обычаям. Рассказывалось об этом романе не раз. Едва ли тут многое сочинено или приукрашено.

23-летний император Франц Иосиф, по словам двух историков, был в начале пятидесятых годов «лучшим женихом в мире». Он занимал блистательный габсбургский престол, считался богатейшим из монархов (может быть, в ту пору и богатейшим из людей), был красив, имел репутацию «шармера». Женщины чрезвычайно им увлекались. Говорили (а позднее и писали), что у него в то время был роман с одной эрцгерцогиней-вдовой, бывшей значительно его старше. Именно поэтому будто бы его мать, столь известная в истории эрцгерцогиня София, стала спешно подыскивать ему невесту.

Как баварская принцесса, мать императора первым делом обратилась к Виттельсбахам. Это было естественно: начиная с XIII века то Габсбурги женятся на принцессах баварской династии, то Виттельсбахи женятся на австрийских эрцгерцогинях. Невеста в Баварии была тогда только одна: принцесса Елена, дочь герцога Максимилиана. «Партия» была удовлетворительная по родовитости семьи, однако только по родовитости: отец невесты был очень беден, кругом в долгу, вдобавок либерал, богема, альпинист, фрондер, вечно издевавшийся над коронованными особами и рассказывающий о них анекдоты. Но сама принцесса Елена очень нравилась эрцгерцогине Софии своим благочестием. Мать императора, имевшая огромное влияние на сына, решила вопрос за него. Мать невесты с восторгом приняла предложение, а с отцом никто не считался. Рада и счастлива была и сама невеста, не смевшая мечтать о таком женихе.

Нужно было «только», чтобы она понравилась Францу Иосифу. Для этой цели ей и ее родителям было послано приглашение приехать в Ишль, летнюю резиденцию Габсбургов. В последнюю минуту герцог Максимилиан объявил, что на адскую скуку в Ишль не поедет без своей любимицы, младшей дочери «Зизи» (Елизаветы). Ей исполнилось 16 лет, она была красавица. Взяли и ее.

В первый же день по приезде баварских родственников в Ишле состоялся обед. Габсбурги славились в мире своим искусством устраивать скучные обеды; но на этот раз они сами себя превзошли, – кто-то писал, что «даже скатерти дышали скукой». Вероятно, это объяснялось настроением молодого императора: он был мрачнее тучи. К концу обеда появилась Зизи, которая, как маленькая, обедала отдельно с гувернанткой. Франц Иосиф оживился. А когда обед кончился, император совершил неприличный поступок – должно быть, единственный в его жизни: он подошел не к старшей сестре, а к младшей и предложил показать ей своих лошадей. Вернувшись же с прогулки по парку, он объявил своей матери, что женится, но не на принцессе Елене, а на принцессе Елизавете. Изумление эрцгерцогини Софии, ее гнев, ссылки на обиду, на скандал не помогли; не помог и вызванный для увещания Франца Иосифа кардинал. Император сообщил, что уже сделал предложение и что дело это решено.

Затем началась одна из сказок, становящихся редкими и в монархических странах. На пышно разукрашенном, засыпанном цветами судне император повез по Дунаю свою невесту из Баварии в Вену. Раскрылась сокровищница Габсбургов, с ее коронами, диадемами, ожерельями. В расписанной Рубенсом карете молодая чета проехала в церковь, где состоялось венчание. «Я влюблен, как лейтенант, и счастлив, как бог!» – писал Франц Иосиф своему другу Альберту Саксонскому. Столь же счастлива была и 17-летняя императрица. Впереди был несчастнейший брак, длинный ряд катастроф – и кинжал убийцы.

V

В личности и в судьбе Елизаветы Австрийской слилось все то, что с незапамятных времен открыто или молчаливо признавалось «элементами поэзии». Быть может, при жизни императрицы это вызывало у раздражительных людей некоторое отталкивание: уж слишком все поэтично. Ее жизнь просится в biographic romancée, для которой тут есть решительно все, вплоть до «проклятья графини Карольи» (В пору венгерского восстания вдова казненного графа Карольи прокляла императора Франца Иосифа, его род, семью и потомство. Это проклятие постоянно вспоминали при каждой катастрофе, случавшейся в Габсбургском доме. Вспомнили, разумеется, и после убийства Елизаветы.) и «призрака белой дамы», трижды проходившего по залам Бурга за время существования Габсбургского дома. Но трагическая смерть Елизаветы должна была положить конец подобному отталкиванию. Не думаю, чтобы эта, во всяком случае необыкновенная, женщина и вообще умышленно создавала себе поэтический ореол.

Она была на редкость хороша собой. В этом сходятся все знавшие ее люди. Один республиканский политический деятель на старости лет говорил, что из всех женщин, которых он видел, две самые красивые были императрицы: Евгения и Елизавета (М). Называли ее в Европе «Черной лилией». Кажется, это прозвище было ей дано после того, как на одном приеме в Бурге она появилась в черном бархатном платье, с веером из черных страусовых перьев и в черных бриллиантах: черный цвет был ей особенно к лицу. Красоту ее признавала и ненавидевшая ее эрцгерцогиня София.

Очень многое в императрице Елизавете не нравилось Бургу. Не нравились прежде всего ее либерально-политические взгляды: либерализм императрицы был, насколько могу судить, не наигранный и не предназначенный для приобретения популярности. Она плохо верила в «породу» и не придавала ей значения. Знала верхи общества (притом верхи предельные) неизмеримо лучше, чем низы, но большой разницы между ними не видела и относилась с ласковой, чуть пренебрежительной снисходительностью одинаково к верхам и к низам. Императрица по природе была очень добра. Мы знаем о тысяче прекрасных ее поступков, а о плохих не знаем почти ничего, – о многих ли из людей, бывших по той или иной причине на виду у всего мира, можно сказать то же самое? Политикой она занималась мало, но разные счастливые и благодетельные меры царствования Франца Иосифа, как понемногу выясняется, отчасти были приняты благодаря ей. И в качестве первого свадебного подарка она у него – не попросила, а потребовала – смягчения участи осужденных венгров. Ее любило все население габсбургской державы: в Венгрии же ее положительно боготворили. Легенда, кажется, неверная, приписывала ей роман со знаменитым венгерским политическим деятелем, будто бы бывшим ее единственной любовью. Именно он поднес ей в 1867 году венгерскую корону, которая через тридцать лет, вместе с короной Марии Терезии, лежала на ее гробе. Об этом действительном или мнимом романе уже написаны книги – слишком рано написаны: он пока никого касаться не может.

Вероятно, еще больше осуждения, чем либерализм, вызывало в Бурге пренебрежение императрицы к вековому габсбургскому этикету. Она по-настоящему отравляла жизнь церемониймейстерам и дворцовым комендантам. То выходила из Бурга пешком одна, без свиты, без охраны, и делала покупки в магазинах – поступок в отношении венского церемониала неслыханный. То приглашала друзей на ужин в свои комнаты в три часа утра, – и не все друзья ее были люди придворные: еще можно было переносить знатных иностранцев вроде лорда Рэндолфа Черчилля (отца Уинстона), но были и друзья – незнатные австрийцы. То отказывалась появляться на обедах императора, говоря, что не выносит длинного ряда подаваемых в неизменном порядке блюд с одним и тем же столетним венгерским из габсбургских погребов и шампанским одной и той же марки: она гастрономкой не была, заботилась о фигуре, по утрам пила какой-то странный напиток из бычьей крови, а на обед заказывала себе бифштекс и фрукты. С точки зрения Бурга, все это было чудовищно. Императрица вдобавок не скрывала, что ненавидит габсбургские дворцы, и считала, что жить в них совершенно невозможно: в Шенбрунне было 1440 комнат и ни одной ванной – она объявила, что ей столько комнат не нужно, а ванна совершенно необходима. В конце концов, она выстроила себе новый дворец на опушке Лайнцского леса и жила то в этом дворце «Вилла Гермес», то на Корфу, в замке «Ахиллейон».