Текст книги "Из воспоминаний секретаря одной делегации"

Автор книги: Марк Алданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Марк Алданов
Из воспоминаний секретаря одной делегации

I.

После совещания, которое состоялось в Яссах в конце 1918 года, три организации, действовавшие в ту пору нa юге России (левая, правая и центральная), решили, частью по собственной инициативе, частью по настойчивому приглашению союзных послов в Румынии, отправить совместную делегацию в Париж и Лондон „для изложения положения дел в России‟. В состав делегации входили: В.И. Гурко, К.Р. Кровопусков, П.Н. Милюков, А.А. Титов, С.Н. Третьяков и Н.Н. Шебеко.

Мы выехали из Одессы 3 декабря 1918 года на пароходе „Александр Михайлович‟, который предоставило в распоряжение делегации одесское городское самоуправление. На пароход мы перебрались поздно вечером 2 декабря. Человек пятнадцать общественных деятелей, имевших за собой обязательный путь 1918 года: Петербург – Киев – Одесса, – явились в порт провожать делегацию. Это могло считаться подвигом; в ту пору в Одессе прогулка ночью из порта в центр города была приблизительно равносильна путешествию в старину по Брынским лесам. Впрочем, предполагалось, что и делегация подвергается опасности: Черное море кишело минами, а команда „Александра Михайловича‟ считалась неблагополучной по большевизму.

На минах пароход не взорвался, команда нас в море не выбросила, и на следующий же день мы увидели „минареты Константинополя‟. Не стану описывать этих минаретов, – они в мировой литературе достаточно хорошо описаны. Марк Твен, который терпеть не мог писателей, изображающих ‟погоду‟, раз навсегда выделил в особую брошюру все картины природы: летнее утро и зимний вечер, зеленые поля и тенистые рощи, фиолетовые облака и розовые закаты, – и в сносках всякий раз отсылал к этой брошюре читателей: летнее утро – смотри описание на странице такой-то. Следуя этому примеру, я за константинопольскими минаретами отошлю читателей к романам современного французского писателя, который уверяет, что у него в крови Стамбул:

„J'ai Stamboul dans le sang‟{2}2
  У меня Стамбул в крови.


[Закрыть], – говорит этот писатель, родившийся, кажется, в Оверни.

На рейде Босфора стоял без признаков жизни низкий темный гигант ‟Иавус‟ – рожденный „Гебен‟ и более знакомый миру под своим первоначальным именем. Вокруг германского дредноута, кончавшего здесь свою бурную жизнь, стояли „Верньо‟, „Дидро‟, не помню какие еще жирондисты, монтаньяры и философы. Здесь же поблизости остановился и „Александр Михайлович‟. Часа через полтора мы были в центре Константинополя, у Токатлиана. Мы шли к Токатлиану пешком. По дороге едва ли не из каждой витрины нам приветливо улыбалось лицо Венизелоса.

II.

Константинополь в декабре 1918 года представлял собой в политическом отношении довольно точную картину дома умалишенных. Незадолго до того было подписано перемирие в Мудросе, младотурецкий комитет „Единение и прогресс‟ объявил себя распущенным, все три диктатора, Талаат, Энвер и Джемаль, бежали за границу, а для управления страной, к десятилетию свободы и конституционного строя, был призван престарелый Тевфик-паша, бывший долгие годы любимым министром Абдул-Хамида. Тевфик-паша считался в то время самым подходящим человеком, как давний сторонник союзных стран и как враг младотурецкого режима. Но самые горячие его доброжелатели признавали, что великий визирь „не молод‟.

Он был даже настолько не молод, что, представив султану список своего кабинета, включил в него несколько человек, которые, при разных достоинствах, имели существенный недостаток: они давным-давно умерли. Во время визита, сделанного русской делегацией великому визирю, дряхлый Тевфик-паша, осведомившись о национальности делегатов, радостно закивал головой и сразу перешел к делам: заговорил о Берлинском конгрессе, в котором принимал участие, о своих добрых друзьях, графе Шувалове и князе Горчакове, вспомнил и день вручения ему ноты, объявлявшей войну – войну 1877 года: Тевфик-паша был в ту пору дипломатическим представителем Турции в Петербурге.

К великому визирю делегация явилась с визитом из учтивости. Все прекрасно понимали, что никакой властью султанское правительство не обладает. Желающих приобрести по дешевой цене Константинополь было довольно много. Но вся власть принадлежала верховным комиссарам союзников, точнее, двум из них: французскому и английскому адмиралам. Политическая жизнь турецкой столицы определялась расхождением французских и английских интересов на Востоке и глухой (впрочем, не очень даже глухой) борьбой верховных комиссаров Англии и Франции. Всеобщий страстный и радостный интерес к проявлениям их длительной дуэли на шпильках – вот то, что бросалось в глаза каждому в Константинополе. Да еще весьма распространенное желание граждан Оттоманской империи отдаться, в защиту от друзей и наследников, под покровительство президента Вильсона, его многочисленных пунктов и еще более многочисленных долларов. Четырнадцать пунктов были тогда очень популярны во всем мире. Особенно страстно их защищала газета „Сербести‟, орган молодых курдов.

Весть о приезде русской делегации вызвала в Пере необычайную сенсацию. Константинопольские конфреры{3}3
  Confrere – собрат.


[Закрыть], видимо, очень истосковались по построчным, и делегатов, в особенности П.Н.Милюкова, буквально облепили интервьюеры. На следующий день газеты были полны сведений о панславистах, приехавших на пароходе „Михайлович‟. По обязанности секретаря делегации я заведовал прессой и составил коллекцию вырезок (преимущественно на французском языке). Большинство журналистов сходилось на том, что делегация едет в Париж требовать для России Константинополя. В одном из органов греческой печати (кажется, в „Неологосе‟) появилась по этому случаю возмущенная передовая статья под грозным заглавием „Никогда!‟. Греческий журналист с моральной, исторической и политической точек зрения опровергал притязания приехавших на „Михайловиче‟ панславистов: Константинополь не должен и не будет принадлежать России – он должен и будет принадлежать Греции. Ибо греческая армия решила судьбы войны... Дальше следовали необычайно цветистые комплименты по адресу Венизелоса, который с самого начала все, решительно все предвидел. Сравнивался Венизелос с многими великими людьми, в частности с Юлием Цезарем, причем сравнение было не в пользу Юлия Цезаря.

Другой интервьюер сообщал, что панславист Милюков хитрил, скрывая истинные цели делегации; но зато интервьюеру удалось выяснить состав образуемого Милюковым правительства: в правительство это должны были войти преимущественно социалисты-революционеры во главе с адмиралом Колчаком. Видное место и в милюковском правительстве, я в делегации занимали также Терещенко и какой-то Сербачов – так мы и не узнали, кто это, собственно, такой; может быть, это был отзвук генерала Щербачева? Еще какая-то газета установила, что во главе делегации, требующей Константинополь, стоит, собственно, князь Львов, но он путешествует инкогнито. Такую же осведомленность проявляла печать и в вопросах западноевропейских: так газета „Земан‟ сообщала, что во Франции вспыхнула большевистская революция, и что Пуанкаре бежал из Парижа.

Впрочем, смеяться над константинопольской печатью нам никак не годится: конечно, о турецких делах большинство из нас знало (и знает) никак не больше, чем турки о наших. В этом немедленно пришлось убедиться и мне. Я читал переводы газетных статей, разговаривал с неожиданно встреченным петербургским знакомым, талантливым константинопольским журналистом К. И все яснее чувствовал, как трудно разобраться во всех этих двойных и тройных именах беев, пашей и эффенди и как трудно понять, что именно произошло в стране чудес, соединяющей Азию с Европой.

III.

В Константинополе, одном из прекраснейших городов на земле, мне случилось побывать три раза. Впервые я был там вскоре после падения султанского самодержавия. Я видел, таким образом, начало и конец царствования трагической партии младотурок.

В те далекие дни было упоение победы. Турецкая революция тоже была самой светлой, самой бескровной в истории. Впрочем, когда я приехал, на улицах уже перестали обниматься незнакомые люди и орлы больше не вились в небе над площадями Константинополя: по старинной традиции, освященной газетами‟ романами и даже учебниками истории, в особенно торжественные минуты в жизни народов в небе всегда взвивается орел. На моей памяти, первый такой орел взвился в редакциях газет 17 октября 1905 года. Орлов больше не было, но в освобожденной столице был необыкновенный энтузиазм. Во всех витринах тогда тоже красовались портреты – не старика Венизелоса, а молодого Энвера: он председательствовал в историческом заседании комитета „Единение и прогресс‟ в Салониках, когда было решено поднять восстание против Абдул-Хамида и двинуть на Константинополь младотурецкие дивизии. Турки братались с армянами, в газетах печатались пламенные статьи о великой, свободной, миролюбивой Оттоманской империи. Лозунг был брошен в июле 1908 года Энвером в его речи в салоникском „Сквере свободы‟: „Самодержавие, произвол уничтожены! Нет больше в Турции болгар, греков, сербов, армян! Под этим синим небом все мы братья, все мы гордимся тем, что мы оттоманы!.. ‟

Энвер давно погиб в бою, убиты Талаат и Джемаль, погибли Джавид, Назим, другие вожди младотурецкого движения. Болгары, сербы, греки отпали от оттоманской империи, и приобрели иной, ужасный смысл слова „нет более в Турции армян‟, впоследствии повторенные Талаатом в его беседе с американским послом Моргентау.

Я никогда не видел вождей младотурецкой партии; но ее рядовых деятелей встречал в былые времена. Многие младотурки, большие и малые, проживали в качестве эмигрантов в Европе и делали, как водится, то, что теперь делаем мы, а до нас и до них делали немецкие, венгерские, польские эмигранты. Четверть-века тому назад участие Ахмета-Ризы (по общему отзыву, честного и чистого человека) во всевозможных международных митингах, когда требовалось что-либо flétrir{4}4
  Заклеймить (фр.)


[Закрыть], было так же обязательно, как теперь речь Виктора Баша и письмо графини Ноайль (выражающей глубокое сожаление, что не может явиться flétrir лично).

Для чего турки ввязались в войну? Народ, разумеется, желал мира, – в этом трудно усомниться людям, наблюдавшим в Константинополе философское спокойствие, благодушие, вежливость турок. Родовая аристократия, презиравшая, как „плебеев‟, и Энвера, и Талаата, и Джемаля, не хотела о войне слышать. По словам очевидца, великий визирь, принц Саид-Халим плакал, когда узнал о бомбардировке „Гебеном‟ Одессы, предпринятой без его ведома (четыре оттоманских министра подали в этот день в отставку). Из трех младотурецких диктаторов двое недолюбливали немцев, а третий (Джемаль) их ненавидел. Вдобавок и в победу Германии верили они далеко не твердо. Талаат, по крайней мере, был убежден, что союзный флот прорвется через Дарданеллы и превратит в развалины Константинополь. Войну младотурки вели с энергией истинно необычайной, твердо решив, в случае прорыва Дарданелл, „сжечь Константинополь, как русские сожгли Москву‟, и взорвать на воздух св. Софию{5}5
  Узнав об этом намерении властей, американский посол Моргентау отправился к великому визирю и протестовал во имя уважения к древнему искусству, бесценным сокровищем которого является св. София. Талаат с улыбкой ответил, что младотурки равнодушны к древнему искусству: ‟Мы предпочитаем стиль модерн‟.


[Закрыть]. Не буду касаться и другого – того, о чем говорилось на берлинском процессе Соломона Телириана, убийцы Талаата-паши. Превращение радикальных интеллигентов, столпов разных Лиг прав, в то, чем стал во время войны комитет „Единение и прогресс‟, всегда будет одним из самых непонятных явлений истории.

Впрочем, главного вождя, несмотря на его „убеждения‟ трудно отнести к радикальной интеллигенции. Выходя из партийного комитета, Энвер-паша верхом уезжал в лес и там упражнялся в стрельбе из пистолета: он на глазах Моргентау всаживал в туза пулю за пулей (как известно, это искусство сыграло немалую роль в биографии Энвера). Говорили, что по взглядам Энвер „конституционалист английского толка‟. Но как-то, в гневе, с турецкой парламентской трибуны он назвал председателя парламента „собакой‟, что вряд ли соответствует традициям английского конституционного строя. Энвер не был турецким Наполеоном, каким его представляли когда-то. Он не был и вообще политическим деятелем. Это был Хаджи-Мурат – вероятно, единственный Хаджи-Мурат в новейшей европейской истории.

За несколько лет младотурецкого владычества Турция потеряла большую часть своих владений, потеряла Сирию, Аравию, Месопотамию, Палестину. В ту пору все были убеждены, что пришел конец и самому существованию независимого оттоманского государства. Наша делегация приехала из страны, жившей в крайне тяжелых условиях. Но судьба турок, разумеется, представлялась гораздо более трагической. Очень трудно было себе представить, как они могли бы выйти из своего отчаянного положения.

Спаситель Турции был не за горами.

IV

Почти одновременно с нашей делегацией в Константинополь прибыл – не на собственном пароходе, а по-старинному, верхом на коне – тридцатисемилетний боевой офицер. Мы о его приезде ничего не знали; вероятно, и вообще не знал почти никто. Встречен он был без торжественности, без интервью, и газеты – по крайней мере, газеты Перы – интересовались им, по-видимому, гораздо меньше, чем панславистской делегацией, так несправедливо покушавшейся на Константинополь. Между тем для судеб Турции приезд этого офицера имел некоторое значение. Это был Мустафа Кемаль.

В ту пору в Европе он был совершенно неизвестен. Даже много позднее посвященная ему – не в константинопольских газетах, а в Британской энциклопедии (издание 1922 года) – сухая маленькая заметка кратко сообщала, что он убит. Назло Британской энциклопедии и Британской империи Мустафа Кемаль оказался жив. Теперь у него есть биографы. Мы знаем, что он родился в Салониках в очень небогатой семье и был прозван в военной школе Кемалем за необыкновенные успехи в науках („Кемаль‟ по-арабски значит „совершенство‟). В ранней молодости он был замечен Абдул-Хамидом, который, недолго думая, отправил юношу в ссылку: кровавый султан обладал некоторым знанием людей. Мустафа Кемаль основал тайное общество „Родина‟, сыгравшее огромную роль в истории турецкого освободительного движения. Из этого общества вышли и младотурки, впоследствии лютые враги Кемаля. Сам он долго оставался в тени. В пору революции 1908 года он был начальником штаба армии Махмут-Шевкета, которая первой вошла в Константинополь. Мало были тогда известны и его исключительные боевые заслуги в четырех войнах. По-видимому, он был душой знаменитой обороны Дарданелл (хоть очень велика была в ней и роль Энвера-паши{6}6
  'Энвер-паша рассматривал дарданелльские бои как личное состязание между ним и Черчиллем, которому он когда-то в Лондоне доказывал неприступность дарданелльских укреплений. Теперь, кажется, военные историки находят, что укрепления эти отнюдь не были неприступны. Такого же мнения в 1915 году держался и сам Лиман фол Сандерс, ожидавший падения Дарданелл с минуты на минуту.


[Закрыть]). В пору великой войны младотурецкий комитет запретил упоминать имя Кемаля в сообщениях генерального штаба. Говорили о нем только тo, что он не берет взяток. Это считалось чудом.

Биографиям доверять вообще, не надо, это самый лживый род литературы. Но если им верить, то программа, с которой Мустафа Кемаль приехал после Мудросского перемирия в Константинополь, отличалась чрезвычайной простотой. Он желал продолжать войну! Могущественная Германия была разгромлена, на дарданелльских укреплениях хозяйничали враги, в Босфоре стояли английские и французские броненосцы, победоносные союзники диктовали свою волю миру, – а молодой генерал находил, что Турция может и должна продолжать собственными силами борьбу за самостоятельное существование. Он явился к Магомету VI и убеждал султана бежать в Малую Азию, с тем, чтобы там формировать новую армию и бороться до конца в надежде на утомление союзных народов, на раздоры союзных правительств. Султан, естественно, послал к черту сумасшедшего офицера – и это стоило престола династии Османов. Гениальная идея Кемаля была единственным спасением для Турции.

Повторяю, нам, иностранцам, очень трудно разобраться в восточных событиях. Приходилось читать и слышать самые различные суждения о политике кемалистов. Но, кажется, из многочисленных врагов Кемаля никто не отрицает его необыкновенной энергии и дарований.

Внутренние реформы турецкого диктатора по их колоссальному размаху можно сравнивать только с реформами Петра Великого. Но Петр родился у трона; отец Кемаля был таможенным чиновником. В области внешней политики Мустафа Кемаль шел от успеха ж успеху, Замечу, что он единственный из правителей Европы, неизменно побивавший большевиков их собственным оружием. Французы, немцы, англичане несли в сов. Россию свои капиталы и там их благополучно оставляли. Мустафа Кемаль ухитрился получать деньги от большевистского правительства, не оказывая ему никаких услуг. Он же сумел обратить против большевиков столь им удобное разграничение между уполномоченными советского правительства и деятелями Третьего Интернационала. Для европейских государств это разграничение стало настоящим бедствием. Мустафа Кемаль беспощадно расправлялся с попавшими на его территорию большевиками, всякий раз любезно заверяя Москву, что это были агенты Третьего Интернационала: представителей дружественного московского правительства он, конечно, встретил бы с распростертыми объятиями.

V.

Почти в каждом современном романе, изображающем русские дворянские гнезда, есть непременно „старинный дом с колоннами‟. Это твердо установленная формула, – точно все помещики в России обладали именно такими домами. „Старинный дом с колоннами‟ представляет собой и Блистательная Порта. Я думал, что она много блистательнее. Запущенные, грязноватые коридоры. Не слишком богато обставленные комнаты. От „восточного стиля‟, в олеографическом представлении о Востоке, разве то, что вместо дверей везде висят портьеры. Скрывавшиеся за этими таинственными портьерами мирные чиновники Порты, кажется, не заваленные делами, необыкновенно предупредительно давали разные справки, точно были чрезвычайно рады, что вот и они для чего-то пригодились.

Мы побывали и в иностранных посольствах, у всех трех верховных комиссаров. Благодушный адмирал Уэбб очень оживленно, с видимым интересом, беседовал с нами о погоде. Штатский комиссар Италии, (впоследствии министр иностранных дел) расспрашивал нас о большевиках и вздыхал, сочувственно кивая головой. Он был из знаменитого рода графов Сфорца, но, по-видимому, не унаследовал темперамента своих предков, родоначальников кондотьерства: это отчасти сказалось в дальнейшей политической карьере графа Сфорца. Гораздо интереснее был визит, сделанный делегацией французскому верховному комиссару. Старый адмирал Аметт в течение доброго часа вел с П.Н. Милюковым политический спор– и вел его тонко, умно, с совершенным пониманием того, что происходило в России. В заключение интересной беседы делегация просила верховного комиссара визировать ее паспорта для проезда во Францию. Адмирал ответил столь же любезно, сколь уклончиво, ссылаясь на необходимость запросить по телеграфу свое правительство. Я не стану рассказывать, почему французский комиссар в Константинополе был не слишком рад поездке, предпринятой делегацией по приглашению французского посланника в Румынии. Но любезности генерала было недостаточно для того, чтобы загладить уклончивость его ответа.

У одного из правых делегатов (у В.И. Гурко) было частное поручение: императрица Мария Феодоровна просила его передать письмо ее сестре, английской королеве. С этим письмом В.И. Гурко, тщетно прождав дня три результата телеграфных сношений адмирала Аметта с французским правительством, отправился снова к адмиралу Уэббу. При первом официальном визите всей делегации в британское посольство ничего не было сказано ни о письме ж королеве Александре, ни об уклончивом ответе верховного комиссара Франции. По-видимому, и то и другое произвело сильное впечатление на адмирала Уэбба – второе, быть может, больше, чем первое. Британский адмирал немедленно и с чрезвычайной радостью предложил делегации ехать без всяких виз на английском военном судне „Героик‟, которое как раз в этот вечер отходило к берегам Италии. Не решаюсь, конечно, предположить, что адмирал Уэбб специально отрядил для нас это судно с целью удружить своему французскому коллеге по управлению Константинополем. Сокращу несколько рассказ и не остановлюсь на дипломатических шагах, спешно предпринятых делегацией для того, чтобы смягчить неловкость в отношении адмирала Аметта. Скажу только, что приблизительно через час после разговора в гостиницу „Токатлиана‟, к всеобщей сенсации, прикатил на огромном автомобиле сам адмирал Уэбб. За ним следовал еще другой огромный автомобиль. Английский адмирал так и сиял от радости. Его желание оказать услугу русским общественным организациям было настолько велико, что он собственноручно (в буквальном смысле слова) помогал делегатам переносить и укладывать вещи в казенные английские автомобили. Адмирал Уэбб отвез нас и на пристань, где готовился к отходу „Героик‟. Нас поместили в каютах военного судна, любезно предоставленных нам британскими моряками. Так, вследствие исторического соперничества двух великих западных держав, делегатам Союза Возрождения России помогал перевозить багаж представитель короля Георга V на Ближнем Востоке.