Текст книги "Сараево и эрцгерцог Франц Фердинанд"

Автор книги: Марк Алданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Удивительно то, что при подобном настроении Франц Фердинанд не принимал почти никаких мер предосторожности. Еще удивительнее, что не принимали их и люди, в обязанность которых входила охрана наследника престола. Техника защиты высокопоставленных людей в те времена очень отставала от нынешней. Все петербуржцы знают, что царь разъезжал по столице почти без охраны или с такой охраной, которая ни от чего защитить не могла. В ранней юности я видел Франца Иосифа на улицах Вены: он медленно ехал в открытой коляске, и ни впереди ее, ни позади никаких полицейских не было. Диктаторы нашего времени очень подвинули технику вперед: в Москве улицу, по которой иногда проезжает Сталин, называют, по слухам, «Шпикадилли» – так много на ней «шпиков». Все же и по тем временам поездка эрцгерцога Франца Фердинанда в Сараево по полицейскому невежеству, беспомощности и беспечности устроителей может считаться рекордной.

В 1913 году Франц Фердинанд, к великому своему удовлетворению, был назначен генеральным инспектором всех вооруженных сил Австрии. До того он лишь числился «в распоряжении верховного командования». В июне следующего года должны были состояться большие маневры в Боснии. По соображениям политики престижа, верховное командование желало, чтобы этим маневрам был придан особенно торжественный характер. В Боснии и Герцеговине были расквартированы 15-й и 16-й корпуса, и власть там фактически принадлежала военным: страной правил австрийский генерал-фельдцейхмейстер Потиорек. Он настоял на том, чтобы на маневры приехал наследник престола. Торжества должны были начаться 24 июня, а закончиться 28-го въездом эрцгерцога в Сараево.

Все в этом плане было неблагоразумно. Славянское население Боснии терпеть не могло австрийцев. Венской полиции было хорошо известно о существовании тайных обществ, в частности террористического общества «Единение или смерть», иначе называвшегося «Черная рука». Кроме того, самый день въезда в Сараево, оказавшийся роковым для австрийского наследника, был выбран весьма неудачно: 28 июня – годовщина сражения на Косовом поле, так называемый Видов дан (день св. Вита), день, стоивший независимости сербскому народу.

Поездке предшествовала весьма странная ведомственная переписка. Гражданское ведомство Боснии было подчинено австрийскому министру Билинскому. Тот потребовал от администрации, чтобы на время пребывания наследника престола в Сараеве туда было послано три опытных сыщика. Администрация не без основания ответила, что трех сыщиков мало – надо послать по меньшей мере тридцать. Вена затребовала смету расходов. Оказалось, что командировка тридцати сыщиков обойдется приблизительно в 7000 крон. Билинский пришел в ужас и объявил, что таких денег дать не может. Поэтому сыщики вообще посланы в Сараево не были.

На местах представителем Билинского был барон Карл Коллас. Он оставил нам воспоминания, тоже довольно странные. Из них видно, что глава боснийской администрации был по убеждениям фаталист. Барон Коллас, прослуживший много лет среди мусульман, верил в кисмет («Кисмет, – объясняет Британская энциклопедия, – фатум, рок, мусульманское выражение, означающее судьбу человека в жизни»). Против этого в философском отношении возражать тут не приходится – конечно, судьбы не избежишь. Все же для охраны человека, которому могло грозить покушение, сторонники фаталистического учения явно не годились. В полицейском деле кисмет совершенно ни к чему.

VI

В Национальной библиотеке есть фотографические снимки печати общества «Черная рука», членами которого был убит эрцгерцог Франц Фердинанд. В кружке изображены рука, держащая знамя, череп, скрещенные кости, кинжал, бомба и какой-то флакон, очевидно, с ядом.

Общество «Единение или смерть», почему-то называвшееся «Черной рукой», было основано в мае 1911 года десятью людьми. Душой его и вождем был знаменитый полковник Драгутин Димитриевич, он же «Апис», организовавший в свое время убийство короля Александра Обреновича и королевы Драги, впоследствии, в 1917 году, расстрелянный на салоникском фронте. Я не стану излагать биографию этого человека; пожалуй, ни один из политических деятелей нашего времени, не исключая и Бориса Савинкова, не прожил жизни, более богатой трагическими приключениями. Для жизнеописания сербского Палена время еще не настало.

Устав общества «Черная рука» был в свое время опубликован. Привожу два первых пункта: «1) Настоящая организация создается в целях осуществления национального единения всех сербов. Входить в нее может каждый серб, без различия пола, вероисповедания и места рождения, а также все лица, искренно сочувствующие ее целям. 2) Настоящая организация предпочитает террористическую деятельность идейной пропаганде. Поэтому она должна оставаться совершенно секретной для не входящих в нее людей...» По статье 35-й, члены «Черной руки» клялись в верности ей «перед Богом, согревающим меня солнцем, питающей меня землей и кровью моих предков». По 33-й статье, смертные приговоры, выносившиеся «Верховной центральной управой», приводились в исполнение, «каков бы ни был способ осуществления казни»; это, очевидно, и означают нож, бомба и яд на печати общества.

Устав и печать достаточно выясняют характер «Черной руки». Это было общество карбонарского типа, но не возводившее себя ни к Адаму, ни к Филиппу Македонскому и не ставившее себе мировых задач. Руководили им решительные люди, очевидно, пользовавшиеся черепами и кинжалами для воздействия на романтическую природу молодежи. Задача же общества была чисто национальная: освободить Боснию, незадолго до того насильственно захваченную австрийцами.

К «Черной руке» принадлежал и физический убийца эрцгерцога, 19-летний гимназист Гаврило Принцип. Его участь может служить наглядным примером относительности человеческих оценок и их зависимости от места и времени. После кончины Франца Фердинанда не только австрийские и немецкие, но и английские газеты называли его убийцу злодеем. Теперь в Сараеве мост, на котором Принцип стоял с револьвером в день 28 июня, назван его именем.

Известно нам о нем очень немного. Он был сын зажиточного крестьянина, учился в гимназии, сначала в Сараеве, затем в Белграде, аттестата зрелости получить не успел. Едва ли остались еще в живых люди, бывшие его ближайшими друзьями, – большая часть их погибла. Говорят, что он был умен и отличался смелостью. Об идеях гимназиста, естественно, много говорить не приходится. Гамильтон Армстронг, не указывая источника своих сведений, сообщает, что кружок Принципа увлекался писаниями Бакунина, Кропоткина, Троцкого и Савинкова. Бакуниным в славянских странах увлекались в молодости люди, впоследствии весьма от анархизма далекие (достаточно назвать самого Пашича). Не знаю, были ли известны на Балканах савинковские романы; Троцкого же тогда и вообще весьма мало знали. Что до Кропоткина, то он действительно сыграл некоторую роль в жизни Принципа. Думаю все же, что к анархистам очень трудно причислить убийцу австрийского престолонаследника: в Боснии 1914 года он пошел в «Единение или Смерть», как в другой исторической обстановке пошел бы за Иоанном Лейденским или за Аввакумом.

Самый ценный документ о Принципе – странного происхождения. Этот документ оставил нам австрийский врач Мартин Паппенгейм, психиатр, профессор Венского университета и, по-видимому, человек чрезвычайно любознательный. В пору мировой войны Паппенгейм занимался делом, свидетельствующим о любопытстве особого, художественного рода: он изучал психические аномалии у раненых и контуженых солдат. Каким образом он оказался в 1916 году в крепости Терезиенштадт, почему пробыл там почти год, не знаю. Но вполне понятно, что он мог заинтересоваться душевными особенностями «человека, из-за которого началась мировая война».

Принцип, как несовершеннолетний, не был приговорен австрийским судом к смертной казни. Вынесенный ему приговор был странный и сложный: двадцать лет тюремного заключения, с одним днем полного поста в месяц и с заключением в какой-то особый карцер в каждую годовщину сараевского дела. Судил его гласный суд, на который были допущены журналисты. Пыткам он не подвергался ни на следствии, ни позднее, в заключении. Напротив, обращались с ним, по его собственным словам, хорошо. Все это были «пережитки прошлого» – теперь в разных странах мира поступили бы иначе.

Со всем тем отнюдь не приходится и переоценивать гуманность австрийских властей. «Нельзя себе представить, – пишет Грехэм, – чтобы западное цивилизованное государство могло так обращаться с попавшими в его власть детьми, каково бы ни было их преступление». Это, конечно, преувеличение: в Англии Принцип был бы, надо думать, повешен. Верно, однако, то, что в австрийской крепости он умер очень скоро, – уж слишком скоро.

От природы он не отличался слабым здоровьем. При аресте он был ранен, позднее рана открылась и стала серьезной: пришлось произвести ампутацию руки. Каземат, в котором он сидел до перевода в больницу, был холодный и сырой. У Принципа развилась чахотка, – условия для нее были достаточно благоприятны. В пору войны, особенно в конце ее, все австрийцы, за исключением, быть может, очень богатых и очень ловких людей, находились в состоянии хронического недоедания. Нетрудно себе представить, как кормили в тюрьмах, да еще осужденных по такому делу. Едва ли Принцип умер от голода; он умер от сочетания голода с раной и с тяжкими моральными страданиями.

Доктор Паппенгейм стал посещать его в крепости. Врач был единственный культурный человек, с которым мог тогда разговаривать убийца эрцгерцога. Убедившись, что это не шпион, Принцип действительно с ним заговорил. Впрочем, «разговорами» это назвать можно лишь условно. Больной, медленно умиравший человек что-то сообщал на ломаном немецком языке, Паппенгейм записывал телеграфным стилем его отдельные, часто почти бессвязные фразы. В печати записи врача появились лишь через 11 лет (Журнал «Current History», август 1928 года.), он не все уже мог разобрать и сам в своих давних записях. Привожу несколько отрывков:

«Очень тяжело одиночное заключение. Без книг. Решительно нечего читать. Не с кем говорить. Всегда читал, больше всего страдает, что нечего читать. Спит, обыкновенно, четыре часа в сутки. Часто сновидения. Прекрасные сновидения. О жизни, о любви. Думает обо всем, а особенно о положении своей страны. Кое-что слышал о войне. Слышал страшные вещи. Жизнь стала очень тяжела, когда больше нет Сербии. Плохо с моим народом. Война все равно произошла бы и без этого. Как человек идеала, хотел отомстить за свой народ. Причины: месть и любовь...»

Любовь к своему народу? Или другая? Принцип сказал Паппенгейму, что был влюблен. «До пятого класса учился отлично. Потом влюбился... Любовь к этой девочке не прошла. Но он никогда ей не писал. Говорит, что познакомился с ней в четвертом классе. Идеальная любовь. Ни разу не поцеловал. Больше об этом не хочет ничего сказать...»

«Считает социальную революцию возможной во всей Европе. Больше не хочет говорить в присутствии сторожа. Обращаются с ним не худо. Все ведут себя с ним хорошо... Он всегда нервен. Голоден. Недостаточно пищи. Одиночество. Ни воздуха, ни солнца... Больше ни на что в жизни не надеется. Жизнь пропала. Прежде, когда учился, имел идеалы. Теперь все это разрушено. Мой сербский народ. Надеется, что может стать лучше, но плохо верит. Их идеал был: объединение сербов, хорватов и словенов, но не под австрийским владычеством. Какое-нибудь государство, республика или что-либо в этом роде. Если Австрия попадет в трудное положение, то произойдет революция. Ничего не происходило. Убийство могло подготовить к этому души. Всегда ведь были покушения на убийство. Террористы становились народными героями. Он не хотел быть героем. Он просто хотел умереть за идею. Перед убийством читал статью Кропоткина...»

«Два месяца ничего не слышал о событиях. Все ему безразлично, из-за его болезни и из-за несчастий его народа. Пожертвовал жизнью за свой народ. Не может поверить, что мировая воина возникла из-за его акта...»

Думаю, что незачем комментировать этот документ, столь странный во всех отношениях, особенно странный по тому, как он создавался: ученый профессор, очевидно, сидел у койки заключенного с карманным пером в руке. Скажу лишь одно. В возрасте Принципа было бы особенно естественно все приписывать себе: я погибаю – но война, мировая война, возникла из-за меня! Его эта мысль, напротив, явно преследует: он возвращается к ней беспрестанно: нет, не из-за меня, не из-за меня! О войне, кстати сказать, доходили до него печальные вести (частью от того же доктора Паппенгейма, – может быть, он ставил мысленный опыт: «как примет? как отнесется?»). Известие об отступлении русских войск в 1915 году произвело на Принципа впечатление ужасающее. Еще сильнее его потрясло занятие неприятелем Сербии. Нет, анархист он был сомнительный. С мыслью о том, что все пропало, Принцип и умер в апреле 1918 года, в пору высших – последних – успехов германского оружия, за три месяца до начала наступления маршала Фоша.

Умер в полном одиночестве, совершенно незаметно – в камере никого не было. На утро часовой заметил, что уж очень неподвижно лежит на своей койке этот столь нашумевший в мире заключенный. Позвали коменданта, врача, все как полагается. «Человек, из-за которого возникла мировая война», был мертв.

Похоронили его ночью, где-то в поле. Присутствовавший на этих ночных похоронах австрийский солдат, славянин по происхождению, записал, как мог, где именно в поле погребен убийца наследника австрийского престола. По заметке солдата впоследствии отыскали тело. Останки Принципа были перевезены на родину. Его вторые похороны были совершенно иными.

VII

Не вполне ясно, почему решено было убить именно эрцгерцога Франца Фердинанда. Точно так же могло бы быть совершено покушение на императора или на какое-либо видное должностное лицо, на военного губернатора (Мысль о покушении на генерала Потиорека действительно обсуждалась.), на одного из министров. Думаю, что в доброй половине всех вообще совершающихся в мире политических убийств выбор жертвы производится отчасти случайно, отчасти по соображениям практического удобства. Члены «Черной руки», собственно, не имели оснований ненавидеть наследника престола больше, чем какого-либо иного из принцев габсбургской семьи.

Убийство эрцгерцога было, по-видимому, задумано на французской территории. Говорю «по-видимому», помня слова лорда Грея о том, что никто никогда не узнает всей подкладки этого дела. Во всяком случае, хронологическую последовательность замыслов установить очень трудно. Быть может, когда-нибудь будет написана книга о тех французских, преимущественно парижских, уголках, где в XIX и XX веках подготовлялись иностранцами покушения на иностранных политических деятелей. В настоящем случае приходится говорить не о Париже, а о Тулузе. В январе 1914 года в этом городе три молодых человека Голубич, Гачинович и Мехмедбашич собрались в гостинице «Сен-Жером», на улице того же названия. Почему в Тулузе? Конспирация тут, верно, была ни при чем. Эти люди с трудными фамилиями не могли особенно интересовать французскую полицию, особенно по тем беззаботным временам. Тулузу выбрали случайно – там съехаться было удобнее, отчасти и по соображениям экономии. В совещании должны были участвовать еще два молодых человека, но они жили в Париже и у них не хватило денег на билет из столицы в Тулузу.

Не знаю, существует ли по сей день эта гостиница; не знаю, известно ли ее владельцам и жильцам, что в их доме было принято решение, имевшее столь роковые последствия для мира. Но именно там было постановлено убить эрцгерцога Франца Фердинанда и упомянуто имя Принципа: вот подходящий человек. Не буду излагать подробно, как шли переговоры. Были какие-то письма, по-видимому, до нас не дошедшие (во всяком случае, текст их мне нигде не попадался): такие письма, естественно, уничтожаются. Да они, вероятно, писались на условном языке. Отправлялись они просто по почте, а даже в те времена едва ли можно было запрашивать приятеля в письменной форме с полной ясностью, не хочет ли он убить австрийского престолонаследника. Многое неясно в подготовке всего этого дела. По-видимому, почти одновременно с тулузским совещанием Принцип и два его приятеля, из которых одному было шестнадцать лет, а другому немногим больше, самостоятельно пришли к мысли о необходимости убить эрцгерцога. Случайно из газет или даже из обрывка газеты они узнали, что Франц Фердинанд приедет в Сараево на маневры, в Видов дан, в годовщину сражения на Косовом поле.

Шопенгауэр где-то говорит (цитирую на память, не буквально), что деятельный человек в жизни – точно школьник в театре перед началом представления: он не знает решительно ничего, – занавес еще не поднялся, – но чувствует приятное оживление, – ах, как интересно! А может быть, будет вовсе не интересно? Может быть, пьеса скверная? Может, выйдет совсем не то, чего ждешь? Может, произойдут несчастья, катастрофы, убийства?

В то самое время, как в Тулузе и в Боснии намечалось убийство Франца Фердинанда, наследник австрийского престола был настроен бодро и возбужденно. У него шли какие-то политические переговоры с Вильгельмом II, шла та же глухая борьба с Францем Иосифом. (В последнее время она сосредоточилась на так называемом «Гнаденреферате»: император сначала передал было наследнику свое право помилования преступников, потом взял его назад, так как Франц Фердинанд пользовался им слишком скупо.)

Как раз в те дни (чуть ли не день в день), когда Принцип окончательно решил убить австрийского наследного принца, престарелый Франц Иосиф заболел воспалением легких. По словам биографа императора (Редлиха), в Конопиштском имении эрцгерцога экстренный поезд стоял наготове: с минуты на минуту ожидался вызов в столицу. Император выздоровел. Едва ли Франц Фердинанд мог думать, что дядя его переживет.

Каковы были планы эрцгерцога, какие именно переговоры он вел с Вильгельмом, этого мы не знаем. Об их конопиштском свидании и планах существует целая литература, в общем довольно курьезная. Мне попадалось у необычайно осведомленного автора даже изложение этой секретнейшей беседы в форме диалога: «Все теперь в ваших руках, Фердинанд», – сказал с усмешкой император. «Ах, не говорите этого, Вильгельм!» – ответил эрцгерцог, – и т.п. Более серьезными исследователями указывалось, что германский император предложил австрийскому престолонаследнику нечто вроде нынешнего гитлеровского замысла: создание единого рейха с включением в него всевозможных «жизненных пространств». Предполагалось якобы, что после смерти Франца Иосифа и победоносной войны Австрия и Венгрия войдут в состав Германской империи как самостоятельные монархии, наследственные в роде Габсбургов; из славянских же земель будут составлены – тоже в пределах рейха – королевства для сыновей эрцгерцога от его морганатического брака: в Чехии, в Польше, может быть, и на «жизненных пространствах» должны были воцариться Гогенберги.

Все это весьма маловероятно. Франц Фердинанд очень любил своих сыновей, однако едва ли его можно было купить обещанием создать для них вассальные престолы: трудно предположить, чтобы будущий глава тысячелетней австрийской династии согласился на включение габсбургского государства в состав империи Гогенцоллернов. Наследник Франца Иосифа опирался во внешней политике на Берлин, но едва ли мог идти так далеко. Вдобавок, с точки зрения этого католика из католиков, Вильгельм II был, помимо всего прочего (а может быть, и прежде всего прочего), еретик. Наконец, в те времена, до диктаторов и вождей, в мире существовали парламенты, газеты, общественное мнение: не так просто было бы убедить австрийцев и венгров войти в Германскую империю, да еще с отделением от Австро-Венгрии других габсбургских земель.

VIII

На Косовом поле в Видов дан (28 июня) 1389 года султан Мурад-гази разбил сербскую армию князя Лазаря. Со времени этой битвы сербы стали платить туркам харач (дань). С днем сражения у сербов связано много трогательных сказаний; существует об этом дне целый эпический цикл «Лазариц». Главный их герой – зять князя, Милош Обилич. И сейчас еще на поле битвы показывают три камня, отдаленные друг от друга на 50 локтей, по гигантским прыжкам богатыря, а также могилы турок, которых он перебил. В конце кровопролитного дня, после турецкой победы, султан проезжал по полю. Внезапно из груды убитых поднялся Милош Обилич и заколол кинжалом Мурада-гази, отомстив за свой народ.

Нетрудно понять, что въезд Франца Фердинанда в Сараево в Видов дан мог породить у молодых славянских романтиков воспоминание о Милоше Обиличе. Едва ли австрийские власти избрали этот день с целью умышленного вызова – это значило бы проявлять храбрость за чужой счет, за счет эрцгерцога, охрана которого была поставлена из рук вон плохо. Но и не знать о сербском национальном эпосе австрийское командование никак не могло. Все, думаю, объяснялось беспечностью, равнодушием, скептицизмом – это были и вообще отличительные черты Вены, не только Вены правительственной: если «nitchevo», «это восхитительное русское Ничего» – самое национальное из русских слов (что, если б французские журналисты знали еще «avos»!), то, пожалуй, в значительно большей степени это было национальное слово австрийское. Вероятно, Конрад фон Гецендорф просто не подумал, Потиорек решил, что сойдет, Коллас положился на кисмет.

25 июня Франц Фердинанд и его свита прибыли на австрийском броненосце в новые земли империи. В одиннадцати километрах от Сараева находится курорт Илидж (или Илидже). Там эрцгерцог встретился с женой, которая приехала из Вены по железной дороге. Маневры происходили поблизости, в Тарчине, и сошли они отлично; маневры, сходящие плохо, вообще, верно, довольно редки. Франц Фердинанд был в восторге от войск, от приема, от настроения славян и послал императору соответственную телеграмму. Может быть, он искренне поверил, что население Боснии очень его любит. По сведениям историка Н.Полетика, наследник престола сказал в Илидже: «Я начинаю любить Боснию». Герцогиня Гогенберг выражалась еще ласковее: «Как мил этот народ!..»

Сараево – небольшой город у впадения реки Милячки в Босну, основанный в XIII веке и получивший через три столетия название от дворца (серый) боснийского вали Узрев-бека. В Национальной библиотеке есть старый путеводитель Флакса по этому городку, содержащий разные полезные сведения для немецких туристов: при встрече со знакомым местным жителем спрашивать его: «Како вам ие?» и на такой же его вопрос отвечать «Како, тако» («so-so»); при входе в ресторан осведомляться: «Можемо ли овде вечеряти?», на что ждать ответа: «Можете, моя господо»; если плохо себя чувствуешь, кричать: «Мука ми ие», а если хорошо, то: «Не ми ништа» и т.д. Путеводитель и газеты того времени дают возможность с достаточной ясностью представить себе картину исторического убийства.

Через Милячку перекинут старый однопролетный Козий мост. Есть на реке и еще несколько мостиков (по карте путеводителя – четыре). По длинной набережной Милячки эрцгерцог должен был проехать из Илиджа в сараевскую ратушу, где был приготовлен торжественный прием.

В Илидже наследник престола остановился в гостинице «Бошна». Вся чисто военная сторона его поездки была закончена 27 июня к вечеру. Оставался только парадный въезд в Сараево, назначенный на утро следующего дня. Эрцгерцог и жена его встали 28-го рано, побывали на утренней мессе, прочли газеты – мирные газеты того времени: главной сенсацией тех дней была «борьба черной и белой расы», в виде матча двух знаменитых боксеров, негра Джонсона и Фрэнка Морана, – черная раса победила по очкам, – да еще гибель взбесившегося в Одессе слона Ямбо – об этом в «Матэн», на первой странице, 27 июня была огромная телеграмма: «Бешенство и смерть знаменитого слона Ямбо волнуют всю Россию».

В начале десятого часа за гостями приехал военный губернатор Боснии генерал Потиорек. Он тоже был в восторге от удачи путешествия наследника престола. Все понимали, что 84-летнему императору, только что оправившемуся от воспаления легких, жить осталось недолго. Потиорек, блестящий генерал, впоследствии в борьбе с сербами не очень оправдавший высокое мнение о его военных дарованиях, имел основания связывать немалые надежды с приездом в Боснию эрцгерцога.

У ворот гостиницы остановились четыре великолепных автомобиля. В первом заняли места начальник полиции, правительственный комиссар и сараевский бургомистр; во втором ехали Франц Фердинанд, жена его и Потиорек; рядом с шофером сел сопровождавший наследника престола граф Гаррах; в третьем и четвертом автомобилях находились разные должностные лица. В 9 час. 30 м. автомобили отошли в Сараево.

С той стороны тоже все было готово. Не буду сообщать подробностей о других участниках дела. На скамье подсудимых по сараевскому делу находилось много людей. Непосредственных участников покушения было шесть, если не предполагать, что на следствии кое-что осталось невыясненным. Террористы с бомбами заняли позиции на набережной, у мостов. По мостам, вероятно, всегда проходили люди, и среди них остаться незамеченным было сравнительно нетрудно; можно было и переходить с одного берега на другой. Кривые и узкие улицы Сараева также подходили для покушения, но едва ли террористам могло быть в точности известно, по каким из этих улиц проедет в ратушу эрцгерцог. Между тем набережной он никак миновать не мог. Все было обдумано тщательнейшим образом. Наследник австрийского престола неизбежно должен был погибнуть на набережной, если не у первого моста, то у второго.

На самом деле все вышло не так, как предполагали организаторы покушения. Все вышло совершенно иначе. Эрцгерцог Франц Фердинанд погиб не там, где его ждали террористы, погиб не тогда, когда было предусмотрено, погиб не на набережной, погиб не от бомбы, погиб, в сущности, почти случайно. «Кисмет, кисмет», – пишет в своих воспоминаниях барон Коллас.

«Если ты хочешь охотиться на слонов, произведи сначала над собой душевный опыт: выйди на полотно железной дороги, стань лицом к мчащемуся экспрессу и сойди с полотна тогда, когда локомотив будет от тебя в трех шагах: если твои нервы выдержат, ты можешь охотиться на слонов». Читатель, быть может, знает этот совет знаменитого путешественника. Беда в том, что подобный опыт на железнодорожном полотне сам по себе связан с некоторым риском; этот экзамен требовал бы еще какого-либо предварительного экзамена: можешь ли ты подвергнуть свои нервы столь тяжкому испытанию и т.д. Иными словами, для опасных дел нужна тренировка. Стендаль, Толстой описали нам тренировку человека на войне. Смертельный страх, испытываемый Николаем Ростовым в первом деле, с годами сменяется равнодушием: он привык к огню. Но Ростов, офицер времен наполеоновских войн, бывал под огнем весьма часто, в течение ряда лет.

К террору привыкнуть невозможно, ибо такой профессии все же нет. Иные русские террористы, правда, считали себя профессионалами. Однако в действительности и за ними числились один, два, очень много, если три, террористических акта. Поэтому незачем верить воспоминаниям людей, описывающих, как они, сохраняя совершенное хладнокровие, «как по нотам» разыгрывали свои грозные дела. В громадном большинстве случаев это то же хвастовство юного Ростова: «Ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки...» Террористические акты, «разыгранные как по нотам», в истории чрезвычайно редки. Вот, пожалуй, Пален и Беннигсен как по нотам разыграли дело 11 марта, но на то это были Пален и Беннигсен.

Молодые люди, вернее, мальчики, ждавшие 28 июня Франца Фердинанда на набережной реки Милячки, нисколько на Палена и Беннигсена не походили. Легко было войти в «Единение или Смерть»; легко было даже согласиться с беззаботным видом на дело: «Согласен ли я убить эрцгерцога? Разумеется, о чем же тут говорить!..» Но перед 28 июня надо было провести несколько дней в состоянии нестерпимого душевного напряжения. Надо было прожить нескончаемую последнюю ночь: «Завтра!..» Ни малейшего конспиративного опыта у этих юношей не было. Они с загадочным видом говорили в последние дни знакомым, что готовят нечто необыкновенно страшное: вот вы увидите! Один из них накануне убийства эрцгерцога хвастал в кондитерской перед товарищами, что у него есть револьвер. «Не верите? Можете пощупать карман». «Незачем щупать: вижу твой револьвер», – ответил товарищ, гимназист шестого класса.

Беспомощности заговорщиков (исполнителей) в этом деле равна была только беспомощность австрийских властей: с двух сторон происходило какое-то соревнование в незнании своего дела. Трудно понять, почему террористов не арестовали на набережной, просто по их внешнему облику. Никакого «внутреннего освещения» в организации не было, опытных сыщиков Вена и Будапешт из экономии не прислали, но наружной полиции на улицах Сараева при въезде эрцгерцога было, разумеется, достаточно. Правда, в солнечный июньский день народ толпился на улицах городка. Однако эти молодые люди странного вида (у каждого за пазухой была бомба немалых размеров) могли обратить на себя внимание самого обыкновенного добросовестного городового.

Как провели все заговорщики свою последнюю ночь перед делом, мы не знаем. Принцип до утра разговаривал с одним единомышленником, – разумеется, о завтрашнем дне, о том, что скажет о них потомство. «Я не хотел быть героем. Я просто хотел умереть за идею», – говорил он в крепости доктору Паппенгейму. По другим сведениям, он в эту ночь побывал в казино. Бомбы террористы, по-видимому, получили только 28-го утром. В то же утро они встретились в кондитерской. Для последнего уговора? Нет, диспозиция была готова, роли распределены. Вернее, встретились просто потому, что больше не могли вытерпеть одиночества. Затем они вышли на свои позиции, к мостам. Принцип стоял по счету пятым: у Латинского моста.

IX

Как было сказано, автомобили эрцгерцога выехали из Илиджа в 9 час. 30 мин. утра. По дороге были две остановки: первая в лагере Филиппович – Франц Фердинанд хотел поздороваться со стоявшими там частями; вторая у почты, где эрцгерцог имел «беседу по частому делу с аулическим советником Боснии». Какая была беседа, какое могло быть частное дело в столь неподходящей обстановке, не знаю. В самом начале одиннадцатого часа автомобили показались на набережной Милячки. Шли они не очень быстро: эрцгерцог желал, чтобы его добрый народ мог видеть своего будущего императора. В церквах гремели колокола (в соборе шла панихида по сербам, павшим пять столетий тому назад на Косовом поле).