Текст книги "Рыжая племянница лекаря. Книга вторая (СИ)"
Автор книги: Мария Заболотская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
От волнения я перестала прислушиваться к разговорам, и потому не сразу заметила, что в голосах горожан слышатся страх и тревога, а вовсе не простодушная радость, свойственная зрителям, ждущим веселого представления. Мне начало казаться, что людьми овладевает предчувствие чего-то дурного, темного, и оттого они так злы и грубы. Причину этого я поняла, когда взобралась на старую каменную ограду, отделяющую чей-то двор от дворцовой площади. Наконец-то мне удалось рассмотреть помост, затянутый яркими дорогими тканями – наверняка там были приготовлены почетные места для господина Огасто и его приближенных. Но то, что возвели нынче ночью рядом с ним, мне вовсе не понравилось, причем куда более, чем прочим таммельнцам.
Огромная перекладина виселицы с несколькими петлями в ряд ждала кого-то этим погожим утром. Я невольно потерла шею, сразу же покрывшуюся холодным потом.
Но тут под грохот барабанов и звонкий клич труб на помост взошел герцог Таммельнский, и я, сразу же позабыв обо всем на свете, ринулась в толпу, расталкивая людей локтями и протискиваясь в малейший просвет, словно уж. Спустя несколько минут, тяжело дыша, я остановилась, привалившись к какому-то столбу, который ранее был облюбован несколькими мальчишками. У этого замечательного во многих отношениях столба имелось каменное основание, благодаря которому даже у низкорослых зрителей появлялась возможность в подробностях рассмотреть грозные петли, толстую перекладину из доброго бруса, а также роскошные наряды герцога и дам, его сопровождающих. Злобно зашипев, как дикая кошка, я разогнала детишек, и сама торопливо взобралась на возвышение.
Сегодня господин Огасто показался мне нестерпимо красивым и я жадно пожирала его глазами: смуглое лицо словно освещалось изнутри чудесным пламенем, отблески которого полыхали в его черных глазах – даже с моего места было видно, как ярко они горят. Признаки недуга исчезли без следа, во всех его движениях сквозили истинно королевские сила и решительность, и я наконец-то смогла представить его во главе армии наемников, держащего в руках сверкающий меч. Да, он совсем не походил на того измученного, смятенного человека, которым я знала его ранее! И мое бедное сердце едва не разорвалось, не в состоянии вместить тот восторг, который я испытала при виде Его Светлости.
С трудом я заставила себя перевести взгляд на госпожу Вейдену, которая, напротив, выглядела сегодня бледной тенью самой себя, несмотря на роскошное платье, расшитое золотом по изумрудному полю так густо, что оно казалось драгоценным жестким футляром, сковывавшим движения хрупкой герцогини. Она держалась по правую руку от своего супруга, но мне показалось, что их окончательно разделила какая-то невидимая стена. Все порывы, все взгляды господина Огасто тяготели к той, что называлась его сестрой и уверенно стояла слева от него, притягивая к себе любопытствующие взгляды – на ней было красное, обманчиво скромное платье, оттеняющее ее смуглую кожу.
Впервые я увидела колдунью, и мне показалось невероятным, что никто, кроме меня не замечает темной страстной силы, исходящей от нее, как жар исходит от костра. Горожане смотрели на нее безо всякого страха, а я тут же отвела взгляд – но даже это не помогло мне восстановить разом сбившееся дыхание. Она приняла обличие бедной Лаурессы, поэтому удлиненное благородное лицо показалось мне знакомым, но истинная натура рвалась из-под этой маски, вызывая страх и предчувствие великого несчастья. Я задохнулась, когда увидела ее, а затем закашлялась, словно глотнув едкого дыма. Снова моя кровь отзывалась на магию, и мне показалось, что ведьма услышала этот отклик – что-то изменилось в выражении ее лица, бывшего доселе безмятежным. Возможно, на помост в тот миг упал особенно яркий солнечный луч, но мне ясно увиделось, как по ее черным волнистым волосам, свободно падающим на плечи, пробежал огненный алый отблеск.
Но разве могла она заподозрить, что ее тайным врагом может быть грязная оборванка, затесавшаяся в компанию таких же чумазых бездомных мальчишек? Ее ищущий взгляд скользнул по мне, не задержавшись даже на долю мгновения.
За всем этим я не заметила, как герольды протрубили сигнал, призывающий толпу притихнуть, и господин Огасто шагнул вперед, готовясь произнести свою речь.
– Жители Таммельна! – сильным, проникновенным голосом произнес он, и я невольно вздрогнула, в первый раз услышав, каким властным и уверенным может быть тон Его Светлости. – Да благословят боги эти земли! Пусть будут угодны небесам мои слова, как было им угодно некогда привести меня в эти земли. Не всегда я был мудрым и достойным правителем, но богам ведомо, что мой грех не столь уж велик…
Услышав эти слова, многие таммельнцы принялись перешептываться – и впрямь, удивительное дело! Правитель признавался, что неумело правил, стоя при том на фоне огромной новехонькой виселицы! К добру ли сие?.. Даже самые неискушенные в делах государственного управления понимали, что у любого недочета есть имя, а уж у ошибок правителей таких имен может быть несколько, и, конечно же, они совпадают с теми именами, что надписаны невидимыми чернилами над каждой петлей…
– Злой умысел, как червоточина, поражает любой плод трудов человеческих, – тем временем продолжал говорить господин Огасто все громче и громче. – А если зло это имеет самую грешную сущность – колдовскую! – то от этого яда нет спасения, кроме божьей милости. Да, добрые таммельнцы! В наши земли пришло худшее зло изо всех зол – черная магия!
Горожане потрясенно зашумели, но их удивление не шло ни в какое сравнение с моим собственным: герцог говорил о колдовстве, стоя бок-о-бок с истинной ведьмой; она же сдержанно и кротко усмехалась каким-то своим мыслям, опустив глаза долу.
На мгновение мне показалось, что я совершила чудовищную ошибку, посчитав женщину рядом с господином Огасто колдуньей. «Что же это?.. – думала я растерянно. – Он говорит о колдовстве, об избавлении от него… Быть может, я неверно разгадала эту тайну, и в монастыре была вовсе не сестра Его Светлости, а какой-то злой двойник? Пока я блуждала по лесам, настоящая госпожа Лауресса прибыла в Таммельн и разрушила злые чары! Но что же произошло с господином Казиро? Неужто он обманывал меня?.. Что за чары я чувствовала сейчас?..»
От лихорадочных раздумий за считанные минуты я обессилела едва ли не сильнее, чем от прочих тягостей, перенесенных за последние дни. Голова у меня шла кругом, я из последних сил цеплялась за столб, не видя перед собой ничего, кроме прекрасного и смелого лица господина Огасто.
– Черная магия! – с отвращением повторил герцог. – Колдовство тайно проникло в мой дом и опутало мой разум. Подлые, низкие чары, порожденные корыстью и жаждой власти. Моя вина безгранична, ведь я позволил себя обмануть и добровольно принимал яд, день за днем ослабляющий мою волю. Пусть боги благословят мою любезную сестру, сердце которой почуяло беду – именно она смогла развеять морок своей чистой верой!
Ведьма – или же госпожа Лауресса?.. – потупилась, знаком показывая, что ей кажутся излишними эти восхваления. И даже я не нашла в этом движении ни капли лицемерия или нарочитости.
– Добрая моя сестра! – воскликнул господин Огасто, и, не совладав с чувствами, поцеловал ей руку. – Как велика твоя скромность и как светел твой ум, безошибочно распознавший зло!
Мне показалось, что от этих слов госпожа Вейдена, до того напоминавшая статую, изукрашенную драгоценностями, вздрогнула и побледнела еще больше.
– Чествуйте мою сестру, жители Таммельна, как чествовали бы того, кто отвел от моей груди отравленный кинжал! – крикнул господин Огасто, и толпа разразилась восторженными криками, ведь речь герцога, в первый раз так просто и прямо говорившего со своими подданными, откликалась в сердце у каждого горожанина – я видела это по сияющим глазам людей, окружавших меня.
– А теперь, – объявил герцог, дождавшись, когда стихнут дружные восхваления, – теперь пришло время назвать имя злодея, решившего подчинить себе мой разум и тайно править этими землями! Ведите сюда колдуна и отравителя!
И тут я едва сдержала крик ужаса, ведь на помост, к виселице подвели моего бедного дядюшку. Он был испуган, бледен, как сметана, и порывался упасть в ноги Его Светлости, но стражники крепко его удерживали.
– Дядя Абсалом! – прошептала я, почувствовав, как и ноги, и руки у меня разом онемели, а сердце перестало биться.
«Вот, стало быть, как она решила нам отомстить! – мысли в голове скакали, как блохи. – Свалить всю вину на дядюшку! Его назовут колдуном и повесят! Вот почему так грустна госпожа Вейдена – ведь это она уговорила впустить во дворец нового лекаря… Господин Огасто сам не свой, и даже не понимает, что говорит, иначе нипочем не согласился бы назвать бедного дядю колдуном… Что же делать? Он не хочет слушать дядюшку Абсалома, но, быть может, выслушает меня? Я буду молить его о пощаде, и он вспомнит себя истинного… Получилось же у меня порвать ту чародейскую паутину в монастыре – кто знает, может, и сейчас у меня выйдет порушить чары?!»
И я, спрыгнув на землю, бросилась было сквозь толпу к помосту, но чья-то рука, вцепившаяся в мой рукав, тотчас же остановила меня, не дав ступить и шагу. Я в ужасе оглянулась, готовясь царапаться и кусаться, чтобы вырваться из ловушки, однако увидела перед собой знакомое лицо и замерла, враз растерявшись. Хорвек, остановивший меня, в другой руке небрежно держал початую бутылку дешевого вина, из которой отхлебывал, улыбаясь, точно наша встреча и впрямь состоялась во время веселых народных гуляний.
– Именно этого она и ждет, – сказал он мне негромко и спокойно. – Не отдавай себя в ее руки так просто.
Я была так растеряна, что не сразу ответить ему и лишь задыхалась, неловко дергая рукой, за которую он придерживал меня.
– Но она… она… – наконец вырвалось у меня. – Она казнит моего…
– Ты вновь говоришь вслух то, о чем тебе следует помалкивать, если жизнь тебе хоть немного дорога, – негромко ответил Хорвек, и я, поняв, к чему он клонит, зажала рот грязной трясущейся рукой. Разговор наш вышел слишком коротким, чтобы привлечь к себе внимание, да и пьяные споры нищих не были столь занимательным зрелищем, чтобы отвлечь внимание таммельнцев от колдуна, которого вот-вот собирались повесить. Но неосторожные слова всегда живучи, а человеческий страх перед чародеями, обостряющий разом и слух, и зрение, слишком силен; мне не следовало искушать судьбу, чтобы не оказаться забитой камнями еще до того, как я успею что-то сказать господину Огасто.
– Она хочет увидеть тебя, – вполголоса говорил Хорвек, притягивая меня поближе к себе. – Не каждый день колдуньи получают отпор. Обычно люди бегут от магии со всех ног и боятся даже краем уха слушать о колдовских темных делишках. Ведьма удивлена – а удивить таких, как она, очень непросто. Ей невдомек, что ты обычная глупая девчонка, не видящая дальше своего носа. Она до последнего будет верить в то, что с нею схлестнулся достойный враг, а не ничтожество вроде тебя. Иное покажется слишком унизительным для нее.
– Мне все равно, – прошептала я, давясь слезами. – Пусть думает обо мне что угодно! Но я должна попробовать…
– Твой козырь – фальшивая карта, которая будет тут же распознана и бита, – он крепче сжал мою руку и чуть заметно встряхнул меня, пытаясь привести в чувство. – Этот бедолага жив только потому, что она еще не посмотрела тебе в глаза. Как только она узнает, кто ты есть на самом деле, вы с дядей очутитесь в петлях бок-о-бок. Ведьма подозревает, что ее главный враг сейчас в толпе, и ждет только того, чтобы ты выдала себя неосторожным движением или словом. Все это представление разыгрывается вовсе не для них, – он обвел взглядом горожан, – а для одной лишь тебя. Оказывали ли тебе когда-либо такую честь ранее, маленькая Фейн?
– Ты хочешь сказать, – я говорила медленно и потерянно, не глядя в его пустые светлые глаза – что не смогу спасти дядюшку, даже если отдам ей свою жизнь? Она не посчитает эту плату достаточной? Но ведь дядюшка не враг ей, он даже не знал, что происходит…
– Я хочу сказать, – терпеливо пояснил Хорвек, – что ты сможешь спасти своего родственника только если не сделаешь сейчас ни шагу в сторону виселицы. Она не убьет его, пока будет считать хорошей приманкой. Быть может, это для него не столь уж добрый исход – быстрая смерть иной раз милосерднее чародейской воли, – но если ты хочешь сохранить ему жизнь сегодня, то будешь молчать и стоять рядом со мной, что бы ты ни услышала.
– Что… о чем ты говоришь? – забормотала я, тряся головой.
– Там не одна петля, – он указал в сторону виселицы. – И даже не две. Ведьма умеет считать. А уж искать слабые места своих врагов – и подавно.
Я резко повернулась к помосту, где все еще умолял о пощаде бедный дядюшка, в которого добрые таммельнцы уже начали швыряться всяческой дрянью, подвернувшейся им под руку. От стыда и горя мне хотелось умереть – дядя Абсалом не заслужил ни одно из тех проклятий, которыми его сейчас награждали. Он, разумеется, был отнюдь не самым лучшим лекарем в королевстве, вопреки собственным уверениям, и частенько мошенничал, почуяв выгоду, но никогда не желал зла господину Огасто, который сейчас равнодушно молчал, позволяя своим подданным призывать кары небесные на голову того, кого он недавно называл своим спасителем, а теперь объявил колдуном.
– Господин Огасто околдован, – произнесла я, едва слыша свой голос из-за шума в ушах. – Иначе он бы никогда назвал дядюшку чародеем и не обвинил бы его в злом умысле! Но отчего… отчего эти люди так легко поверили в его вину? Он не сделал им ничего дурного!
– Он чужак, низкого рода, но высоко вознесшийся, – пожал плечами Хорвек, усмехаясь каким-то своим мыслям. – И все рады тому, что черные слова и сплетни оправдались. Думая дурно о правителе, человек чувствует себя государственным изменником и теряет надежду, ведь сменить власть над собою он не способен. Думая дурно о злых приближенных, отравивших разум правителя, человек гордится своей верностью господину, а душу его греет надежда на то, что упадок в его краях прекратится, как только правитель прозреет и злодеи понесут наказание…
– Погоди-ка, господин Огасто вновь собирается что-то говорить! – я остановила Хорвека, жадно всматриваясь в лицо Его Светлости и из последних сил надеясь на чудо. – Быть может, он сейчас смилуется над дядей… Ох, он не может казнить дядюшку Абсалома, никакое колдовство не заставит его проявить такую несправедливость!..
Хорвек лишь рассмеялся, и запрокинул голову, жадно глотая вино.
– Слушайте же далее, жители Таммельна! – обратился к толпе герцог. Злобная брань стихла как по мановению волшебной палочки, и я невольно перевела взгляд на невозмутимую колдунью, словно та могла выдать себя каким-то особым чародейским жестом или словом, обращенным на усмирение горожан. – Преступление этого человека было тем гнуснее, что у него имелись сообщники. И они заслужили той же кары, что и колдун. Возможно, в том повинны чары, но честный человек нипочем не поддался бы уговорам мерзавца-чернокнижника. Оправданий этому преступлению нет. Вот он – пособник колдуна!
И рядом с дядей упал на колени бедный Мике, который показался мне в тот миг совсем мальчишкой. Однако он, в отличие от дядюшки, не просил о снисхождении и упрямо сжимал губы, словно запрещая себе оспаривать любое решение своего повелителя.
– Двойная неблагодарность! – вскричал господин Огасто, указывая на молодого Кориуса, которого многие в толпе узнали и изумленно заохали. – Я принял на службу его отца, поверив клятвам и заверениям в преданности. Мне не раз доносили, что семья Кориусов с тоской вспоминает прежние времена, но верил, что им достанет благородства служить новому господину так же верно, как они служили старому, несмотря на то, что я был чужаком в этих краях. Пришло время проверить, кто из нас истинно верен старым обычаям: из почтения к здешнему укладу я принимаю слово уважаемого здесь Петора Кориуса, который поклялся мне, что не знал о злом умысле сына. Я не желаю верить, что славный город Таммельн почитал человека, способного дать ложную клятву своему господину. Но Петор Кориус не стал мне истинно верным слугой, а после того, как его сын злоумышлял против меня, я не доверю ему беречь мою спину. Более Кориусы не будут носить звание управляющих землями герцогов Таммельнских. Моя сестра возьмет на себя это тяжкое бремя, поскольку одной лишь ей я могу оставить свои дела, не опасаясь ни злого умысла, ни легкомысленного попустительства!
И я увидела, как на щеках госпожи Вейдены вспыхнули два горячечных пунцовых пятна. Сердце бедной юной принцессы отнюдь не было холодным крошечным камешком, как я думала ранее. В первый раз я испытала к ней сочувствие – из-за лживой ведьмы жене господина Огасто предстояло расплачиваться за содействие в преступлении, которого не было… всю жизнь верить в то, что она едва не погубила мужа!.. И проклинать дядюшку Абсалома, которого госпожа Вейдена, как и все остальные, теперь считала подлым чародеем…
– Итак, перед вами два преступника, задумавших погубить меня, – объявил господин Огасто, указывая на Мике и дядюшку. – Но перед тем, как отдать их на суд святым отцам, как того требуют законы нашего королевства, я во всеуслышание расскажу о том, до каких пределов гнусности дошли эти мерзавцы, ибо считаю, что судить их нужно не только судом божеским, но и человеческим. Добрые таммельнцы! Эти злодеи умышляли выпустить из темницы мерзкое порождение тьмы, демона, которого я удерживал в плену как залог худого мира между нашим королевством и темными тварями из-за гор!
Испуганные жители Таммельна, умы которых и до того были немало смущены безднами преисподней, открывшимися их бесхитростным взглядам, всколыхнулись, заслышав последние слова. Женщины взвизгнули, заплакали испуганные дети. Пусть война и не дошла до этих краев, однако мрачные легенды о демонах, когда-то установивших свою кровожадную власть над миром людей, до сих пор были живы в памяти и стара, и млада. С тех пор, как господин Огасто привез с собой демона-пленника, люди с опаской выглядывали ночью за окно, а уж на нужды храмов жертвовали с троекратной щедростью. Весть о том, что кто-то намеревался выпустить демона из заточения, привела таммельнцев в неописуемый ужас.
– Да, они хотели освободить демона, чтобы тот поделился с ними своей черной силой! – продолжал герцог, на лице которого отражались отвращение и презрение. – Злобный темный дух посулил им власть и богатство, и они польстились на его обещания!
– Подумать только, каким щедрым и могущественным был этот демон! – хмыкнул Хорвек, которого, как мне показалось, все происходящее искренне забавляло. Я же от волнения едва держалась на ногах, и не могла оторвать умоляющего взгляда от Его Светлости – мне все казалось, что господин Огасто может внезапно одуматься и вырваться из-под власти чар, заставлявших его озвучивать все эти ужасные несправедливые обвинения.
– Как горько каюсь я в том, что осквернил Таммельн, привезя сюда демона! – скорбно промолвил господин Огасто, склонив голову. – Мне стоило бы знать, что злые духи отравляют все вокруг себя ложью и злыми чарами. Запах этого яда манит самых слабых и самых подлых из рода людского. Но сегодня я исправил свою ошибку! И да простят меня боги за то, что я навлек беду на город, который мне надлежало защищать…
Вновь послышались визг, оханья, и толпа резко подалась назад так, что нас с Хорвеком притиснуло к тому самому столбу, около которого мы все это время держались. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы перевести дух, и отстраниться от бродяги. Когда я подняла голову, чтобы рассмотреть то, что так напугало таммельнцев, в одной из петель уже висело черное уродливое тело, подвешенное за ноги.
– Он мертв! – крикнул герцог, указывая на ужасного мертвеца. – Слышите, жители Таммельна? Демон был нынче казнен в своем подземелье – ему вырезали сердце, и теперь каждый из вас может убедиться, что проклятое создание более не навредит никому!
Ужасающее зрелище часто бывает притягательным – и я, подобно прочим таммельнцам, как зачарованная рассматривала истощенное до крайности тело, в целом, походившее на человеческое, однако бывшее куда более крупным, удлиненным, отчего в памяти возникал образ огромной гадюки или иного отвратительного пресмыкающегося. Сходство дополняла мелкая черная чешуя, покрывавшая страшное существо с головы до пят – лишь иссохшее лицо казалось обтянутым обычной, пусть и почти черной кожей. Я узнала руки с изуродованными пальцами – их я видела в подземелье, сомнений быть не могло! Провалы выжженных глазниц, беззубый рот, откуда вывалился сизый острый язык – все это говорило о том, что герцог не лжет и на виселице в самом деле болтается Рекхе, сердце которого вырезали из груди, чтобы наверняка покончить с демоном.
Если бы жители Таммельна могли бы сейчас подмечать какие-то странности в происходящем, то непременно бы заметили, как дядюшка Абсалом в ужасе отползает от тела того, кто якобы был при жизни его сообщником, а бедный Мике в ужасе пытается совершить отвращающие знаки скованными руками. Им довелось увидеть мертвого демона ближе, чем кому бы то ни было.
Я, сглотнув комок, подступивший к горлу, оглянулась на Хорвека, пытаясь заметить на его лице отражение хотя бы каких-то чувств, но он рассматривал тело демона с совершенно бесстрастным видом, а затем, заметив мой напряженный взгляд, лениво бросил:
– Всего лишь падаль…
Вовсе не такой эпитафии я ожидала из его уст, однако ничего другого он не прибавил. Впрочем, чего можно было ожидать от существа, глядящего на свое же мертвое тело? Кто знает, принято ли было у демонов скорбеть по своей погибшей оболочке – пусть даже новая казалась им совсем негодной?.. Тут же я услышала голос господина Огасто, еще не закончившего свою речь. С каждым словом герцог становился, казалось, все выше, все пламеннее, а две женщины за его спиной превратились в прекрасные изваяния – одно торжествующее, а другое – выражающее лишь горе и покорность.
– Как желал бы я!.. – говорил герцог. – О, как бы я желал сказать, что зло сегодня будет наказано по заслугам. Но на этот эшафот сегодня не взойдет та, которая провинилась перед богами и людьми более всех. Рыжая ведьма!
Вновь мне показалось, что я схожу с ума. Рыжая ведьма? Но ведь она стояла сейчас рядом с господином Огасто, и из-за ее навета мой дядюшка и Мике были объявлены преступниками… Однако следующие слова все объяснили – и заставили меня покрыться холодным потом.
– Рыжая ведьма Фейн! – произнес господин Огасто с ненавистью. – Племянница колдуна и невеста Мике Кориуса! Это она вела разговоры с демоном! Она задумала его спасти! Ведь так? Так?!
Он резко повернулся к обвиняемым, наставив на них палец, и дядюшка растерянно забормотал, кланяясь и умоляюще вздымая скованные руки:
– Глупа, ох глупа девчонка! Ваша Светлость, глупее во всем мире не найдете – это точно! Но какая из нее ведьма? Смилуйтесь над моей бедной головой! Если в чем и виновен, так в том, что не досмотрел за девкой… Ее саму околдовали, истинно вам говорю! А я сам ничего, ничего не знал, чтоб мне век спины не разогнуть!
Мике же продолжал молчать, бледнея все более явно.
– А ты, деливший невесту с демоном? – ярость герцога нарастала, и я догадалась, что на самом деле это рвется наружу гнев ведьмы. – Что ты скажешь в свое оправдание?
– Фейн… – Мике с трудом разлепил губы. – Фейн не совершила бы злого поступка!
– Нет раскаяния в их душах! – вскричал господин Огасто, и отвернулся от дядюшки и Кориуса-младшего. – Ложь и упорствование во зле! Что ж, слушайте жители Таммельна мой указ: где бы вы не увидели рыжую ведьму Фейн – немедленно должны уведомить о том стражу! Она тут же должна быть арестована! Мне она нужна живой! Сто золотых награды тому, кто приведет ее ко мне!
Толпа закричала радостно и зло, и я различила среди возгласов то, как некоторые бранились на Мике, спрашивая у него, не стыдно ли ему называться женихом шлюхи, сошедшейся с нечистым духом.
Я невольно сделала шаг назад, и вновь наткнулась на Хорвека, который придержал меня за плечо, и, склонившись, промолвил с насмешкой:
– Сдается мне, твой прекрасный герцог наконец-то обратил на тебя внимание и оценил по достоинству.
– Прикуси язык! – вспыхнула я. – За него сейчас говорит ведьма! Если бы не ее колдовство…
– То Его Светлость уже вел бы тебя к алтарю? – хохотнул бродяга. – Бедный твой жених – тот, которого должны нынче повесить. Из-за колдовства он думает, что ты бросила его ради демона. Не будь чар – узнал бы, что ты бросаешь его ради герцога… Не слишком ли ты жестоко обошлась с мальчишкой?
Слова его попали точно в цель – даже если бы к моим щекам приложили бы раскаленное железо, они бы не горели сильнее.
– Да, это я виновата… – мне хотелось закричать это, но горло словно сдавила та самая петля, которая дожидалась меня. – И я лучше умру, чем буду смотреть молча на то, как… Отпусти меня!
– Говорю тебе, ты не спасешь их, показавшись ведьме, – Хорвек объяснял терпеливо и спокойно. – И я вовсе не собирался тебя к этому подталкивать. Если ты и впрямь хочешь сохранить им сегодня жизнь, то будешь смеяться, глядя на то, как их поведут на смерть. Нищие всегда радуются, когда видят казнь богатых и уважаемых людей. Улыбайся – она сейчас ищет в толпе тех, кто испуган…
Я поверила ему, ведь сама уже ничего не понимала. Никогда еще мне не давалась с таким трудом улыбка – я изо всех сил растягивала пересохшие губы, так, что они вот-вот должны были потрескаться. Господин Огасто тем временем обратился с короткой речью к священникам, смиренно ждавшим поодаль своей очереди, и святые отцы торопливо сообщили в ответ, что передают право на суд сюзерену этих земель, раз уж проклятые колдуны желали навредить именно ему.
– Почему они так легко согласились? – прошептала я, улыбаясь из последних сил.
– Потому что твой дядюшка был им не по нраву, я полагаю, – ответил Хорвек. – А дела о колдовстве предписано решать как можно быстрее, чтобы чернокнижники не успели одурманить разум судей. Никому не хочется прослыть околдованным, так что снисхождение в делах о чародействе суды никогда не проявляют.
– Его Светлость говорит, что они будут немедленно казнены! – я едва удерживалась от того, чтобы не начать кусать собственные руки. – Хорвек! Что, если ты ошибаешься? Что если мне нужно попытаться…
– Улыбайся, Фейн, – сказал он, приобнимая меня. – Смейся! Глотни вина – еще немного осталось на дне… Ее глаза сейчас повсюду, и если она поймет, что ты здесь – мы умрем.
Словно подтверждая его правоту, над толпой закружилась стая ворон, невесть откуда прилетевших к площади – и я сразу угадала, что здесь не обошлось без чар: ведьма сейчас отчаянно искала меня среди толпы. Дядюшку Абсалома и Мике тем временем уже подтолкнули к петлям и веревка уже легла на плечи дяди, побелевшего так сильно, словно его лицо испачкали мелом.
– Хорвек, она позволит казнить его… – я цеплялась за бродягу, а моя улыбка уже походила на оскал припадочного. – Ты ошибся… Она не остановится!
– Улыбайся, Фейн, – только это он и отвечал мне.
– Нет, она молчит, она даже не смотрит в сторону виселицы… Хорвек, ты все неправильно сказал! – бормотала я. – О, если его сейчас повесят… Я не прощу тебя, слышишь?! Никогда не прощу!
Раздалась барабанная дробь, я чуть было не зажала уши, но Хорвек крепко прижимал меня к себе и не давал пошевелиться. Я не могла смотреть больше в сторону виселицы – глаза резало так, словно в них насыпали горсть песка – и продолжала улыбаться, хотя куда больше эта гримаса походила на сдерживаемые из последних сил рыдания.
– Ты ошибся, – повторяла я едва слышно, вцепившись в руку Хорвека. – Ты ошибся…
– Постойте! – барабанная дробь оборвалась, словно руки у всех барабанщиков обессилели от звука этого кристально-чистого, мелодичного голоса. В первый раз я слышала, как говорит ведьма, и мне показалось, что звук ее речи – самое прекрасное и самое ужасное, что может существовать во всем белом свете. Произнесенное ею походило на древнюю песню, и любое слово тут же превращалось в заклинание. Только тихий торжествующий смех Хорвека помог мне сбросить оцепенение, вызванное звучанием голоса ведьмы, и я поняла, что она начала околдовывать толпу.
– Постойте! – повторила она, и решительно подошла к господину Огасто, безо всякого страха и стеснения отвергая все правила и законы, запрещающие ей говорить с ним так, как ей этого хочется. Таммельнцы замерли, удивляясь и тут же покоряясь ее воле – то, что она собиралась совершить, уже заранее признавалось достойным и добрым поступком. Возможно, причиной тому было всего лишь хитрое колдовство, но мне показалось, что толпа в замешательстве умолкла, ощутив бесстрашие и жестокость, исходящие от этой женщины – качества отнюдь не колдовского рода. И это было вовсе дурным признаком: колдунья была страшна и сильна не только благодаря своим заклинаниям.
– Да, сестра моя? – тут же отозвался господин Огасто, взяв ее за руки.
– Я прошу милости у тебя для этих людей, – произнесла она обманчиво кротко. – Не желаю, чтобы наша с тобою встреча была омрачена смертями. Какой прок казнить пособников преступления, если главное зло осталось на свободе? Во всем виновата та колдунья – пусть виселица дожидается ее.
Его Светлость покачал головой, точно журя сестру за излишнюю добросердечность, и с улыбкой объявил:
– Твоя воля – закон для меня. Какое же наказание они должны понести по твоему рассуждению?
Колдунья плавно двинулась к дядюшке, трясущемуся, точно студень. Остановившись, она осмотрела его с ног до головы, а затем сказала:
– Раз он хотел выпустить из темницы демона, то справедливо будет, если он займет место злого духа в подземелье. Пусть он никогда не выйдет оттуда и проклинает тот миг, когда ему вздумалось колдовать!
Случайно то вышло или же нет, но произнося последние слова, она резко подняла руку вверх, и я успела заметить, что на ней не хватает одного пальца. Однако бедный дядюшка Абсалом был настолько растерян, что вряд ли сумел что-то понять – ему достало ума лишь упасть на колени и поцеловать краешек платья милостивой госпожи.
Толпа, которая недавно, казалось, была готова разорвать на клочки того, кто попросит о помиловании для колдуна, принялась славить добрейшую госпожу Лаурессу. Его Светлость подал знак страже, и дядюшку увели – он едва переставлял ноги от пережитого испуга.
На Мике ведьма смотрела чуть дольше, словно раздумывая.
– Славный юноша, – сказала она. – Брат мой, я не верю, что он желал тебе зла. Его обманули. Да, я ясно вижу в его глазах правду – он сбился с пути и поддался дурным наущениям.
