Текст книги "На самом деле"

Автор книги: Мария Чепурина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Мария Чепурина
На самом деле

1

Год назад Марине пришлось чистить зубной щеткой кости… Какие? Человеческие, конечно! О том, что ее заставят делать в этом году, страшно было даже подумать.

Лето кончается, откладывать больше нельзя. Санкции самые жестокие. Два года жизни могут полететь насмарку. Без высшего образования нет ни хорошей работы, ни денег – и нет независимости. Нужно потерпеть пару лет. Конечно, если сил хватит. Вот только хватит ли? Последнее время Марине нередко казалось, что ещё чуть-чуть – и её собственные косточки окажутся под чьей-нибудь зубной щёткой.

Марина вышла из автобуса. Открыла синий зонт. Противный, уже практически осенний дождик и разлившиеся лужи совершенно не оставляли шансов добраться до места, не испачкав туфли, а быть может, и колготки. Колготок Марине было особенно жалко.

– Девушка, можно к вам под зонтик? – игриво спросил прохожий мужчина.

Год назад тоже лил дождь, и мужланы на улицах пытались познакомиться. Марина отвечала им, что чистит человеческие кости зубной щеткой, и мужланы отставали.

Да, год назад Марине сказали, что ее ждет бумажная работа. Но ее обманули!

Дверь тогда открыла женщина.

– Гляди-ка, какая нарядная! – резко констатировала она. – И костей ты, наверно, боишься. С человеческим материалом, разумеется, не работала.

Кажется, в этих словах прозвучало презрение вроде того, какое в тысяча девятьсот восемнадцатом году красноармеец мог бы испытывать к белому: «Эх ты, буржуйский сынок! Ты и коровников-то не чистил ни разу в жизни, небось!»

– Ну, входи! – сказала женщина.

Марина чуть не упала в обморок. Душная комнатка, где она оказалась, была сплошь застроена стеллажами, а те, в свою очередь, ломились от картонных коробок, безобидный вид которых, наводил, однако, на самые мрачные подозрения. На полу стояла коробка с костями. На ней красовался череп, повернутый наиболее отвратительным, наиболее жутким своим местом: нижней дыркой, той самой, где крепится шея. Потом Марина немного привыкла к виду человеческих костей, но это шейное отверстие до самого конца рождало в ней жуткие ощущения.

Воздух в комнатке был спертый: какой-то умник врезал толстые решетки между рамами, поэтому форточка не открывалась. Стоял сладковатый запах. «Меня сейчас стошнит!» – подумала девушка.

В комнату вошла Светка. Марина подумала с надеждой: может быть, вдвоем будет не так страшно? Женщина сняла с одной из полок коробку с древней этикеткой «Клюквенные пряники „Заря“». В том, что эта этикетка сохранилась, было что-то угрожающе-циничное.

– Мышечные ткани давно разложились, – приободрила начальница Марину и Светлану.

Она извлекла из коробки малую берцовую и продолжила давать инструкции. Зубной щеткой надо было аккуратно смахивать с кости то, что, по словам начальницы, являлось «просто грунтом», выкладывать разобранный скелет на стол, затем вытряхивать из коробки оставшийся песок с частицами праха и вновь возвращать неприкаянные останки в коробку из-под клюквенных пряников.

– И главное, – продолжила женщина, – носовые перегородки. Они очень хрупкие. Пожалуйста, осторожнее с ними. Кисточка здесь.

Интересно, в этом году будет так же жутко? Светке хорошо, она свою повинность уже выполнила. Пару дней назад по телефону она сообщила Марине:

– Все совершенно ужасно! Хуже, чем в прошлом году с костями!

Конечно, у Светкиного страха глаза безразмерные. Год назад после ухода начальницы у нее началась истерика. Минут пятнадцать, сидя над коробкой с чьими-то останками, она, вся красная, тупо ржала, обшаривая безумными глазами комнату и время от времени икая. Помощи ждать было неоткуда. Так что пришлось взять из ящика какую-то костяшку и начать елозить по ней щеткой. Когда Светка успокоилась, Марина успела вычистить полчеловека.

Руки, ноги – ерунда. А вот череп – работа не из легких. Весил он обычно килограмма два, а то и все три. При этом держать чью-то бывшую голову приходилось одной рукой: во второй, разумеется, была щетка. Первым делом следовало вытряхнуть (обычно сквозь глаза и шейное отверстие) остатки мозга, обратившиеся в труху. Потом обработать поверхность. В носу постоянно застревал мусор, поэтому Марина тратила едва ли не по полчаса на эту деталь, которую начальство полагало настолько важной. Непросто было с челюстью. Марина скоро обнаружила, что кое у кого зубы готовы были сниматься в рекламе пасты. У других скелетов рот был полностью гнилым. А третьи зубов вовсе не имели. Этих третьих после прохождения через руки Марины становилось все больше и больше. Стоило только разок провести щеткой по челюсти, как белые жильцы ее осыпались в ящик для мусора, украшенный этикеткой «Доширак». Приходилось доставать их и отряхивать. Светка так ни разу и не прикоснулась ни к одному из черепов: их очищала Марина. А Светлана сидела, отвернувшись, закрыв лицо руками и дожидаясь, когда череп уберут от нее подальше.

Но скоро они привыкли. Начали весело болтать о своем, возясь с костями, обсуждали флирт и сериалы, занимаясь чисткой позвонков. Сначала складывали кости аккуратно. Но вскоре – с подачи Светки! – громыхали так, будто это не останки человека, а железный лом. Один раз даже уронили коробочку с младенческими останками за комод, полный выдвижных ящичков с непонятными надписями. Наверно, они так там и лежат до сих пор, эти детские косточки. Да будет комод им пухом!..

Женщина, встретившая подруг, была единственной представительницей своего пола в этой злосчастной конторе. Ее коллеги, в основном немолодые, были не прочь пококетничать с отбывающими повинность девушками. А еще они были не прочь опоздать. Как и Светка. Несколько раз явившаяся вовремя Марина оказывалась в конторе одна и проводила долгие минуты, даже часы наедине с горой трупов. Впрочем, нет, их было трое: учтем и зубную щетку.

В те моменты, когда контора всё-таки наполнялась работниками, в «мертвецкую» к Свете с Мариной нередко заглядывали мужчины. Чаще всех ходил один пузатый. Он шутил про Йорика и спрашивал: «Ну, что сказал покойник?» Светка хихикала. Марина однажды спросила:

– Скажите, для чего все это нужно? Чем провинились эти несчастные?

Ответа она не добилась.

Здание было серым, мрачным. На крыльце курили люди. Девушка взялась за ручку двери.

Возле гардероба висела табличка с надписью: «Вход в верхней одежде запрещен!». Марина начала расстегивать плащ.

– Вы к Лидии Васильевне? – спросила гардеробщица.

– Да, к ней.

– Второй этаж. Поднимайтесь.

– А плащ?

– Там разденетесь.

– А зонт? Он мокрый.

– Не нужен мне ваш зонт, – сказала гардеробщица.

На вешалке внутри ее владений одиноко висела чья-то мужская куртка.

Марина поднялась по лестнице. Атмосфера была явно угрожающей. Высокий потолок, узкий коридор, облупленные стены с надписями: «Служебный вход», «Служебный лифт», «Служебный туалет», «Вход строго воспрещается!».

На подоконнике красовался одинокий фикус. Каждый из его листочков был покрыт толстым слоем пыли. Рядом помещалась желтая табличка с надписью, которая развеяла последние надежды: «Цветы не трогать!».

Студентка исторического факультета Марина поняла, что архивная практика в этом году будет нелегкой.

2

Андрей снял очки, аккуратно протер их и надел снова. Мир вокруг стал четче: пустой зал, десять столиков, вид из окна на какую-то вечную стройку. Ничего плохого, но и ничего хорошего. Пограничное состояние. Привал. Перегон. Рубикон. Андрею казалось, что жизнь должна измениться к лучшему. Если не в следующем месяце, то через один, если не к осени, то к зиме. И обязательно, непременно в этом году! Мир вот-вот обещал стать прекрасным.

Андрей закончил работу над диссертацией.

Если честно, не полностью. Нужно поправить кое-какие абзацы, оформить введение, добавить цитат из источников, найденных в самый последний момент и победоносно соответствующих выводам работы. Отредактировать, пересмотреть сноски и список литературы… Но в целом работа закончена.

Андрей сел за стол. В течение трех часов он пытался прочесть отвратительный почерк бергфохта, совсем недавно бывшего бергшрейбером и что-то писавшего в обербергамт на четвертинке листа.

Из-за цен на бумагу в Петровской России все буквы бергфохта были размером с букашку; с пером управлялся он плохо, ибо в молодости пережил нападение разбойников, а теперь был человеком пожилым. Поэтому Андрей смог прочитать лишь отдельные слова: «бью челом», «государь мой» и «кончились деньги». Кто был автором эпистолы, стало понятно после исследования сургучной печати, красновато-коричневой нашлепки, сохранившейся на обратной стороне листа – неожиданно для себя Андрей припомнил, что этот рисунок ему знаком.

Андрею казалось, что он обнаружил ценнейший источник. Он чувствовал это интуитивно, не понимая, откуда взялось ощущение находки. Лучший документ всегда попадает в руки перед самой защитой, когда текст диссертации уже готов. Или когда пора сдавать папки и уходить из архива (закончились деньги, срок пропуска, командировка, месячный лимит закрепления документов за определенным исследователем). Что делать? Забыть о письме – хоть на время, ну, годика на три, до докторской – или продолжить попытки прочесть его? Выбрав второе, Андрей подчинился не долгу, как мог бы решить человек, от науки далекий, а охватившему его любопытству.

Он пытался подступиться к тексту и так и эдак. Знающие люди говорили, что плохие почерки порой можно прочесть, повернув документ под углом. Вот только под каким углом – обычно выявляли эмпирически. Андрей вертел листок кругом, смотрел и вверх ногами, и немного набок – без толку. Может быть, оставить лист в покое и побегать вокруг стола? Андрей припомнил, как один известный историк говорил, что будто бы читает документ с конца в начало, так понятнее. Попробовал. Бесполезно.

Прошло полчаса. «Бьюсь как рыба об лед!» – с огорчением подумал Андрей. Не везет, как обычно!

Андрею с рождения не везло.

Самым главным невезением в жизни аспиранта явились его имя и фамилия. Класса до девятого он жил спокойно, изредка побиваемый резвыми друзьями за очки и слишком умный вид. А потом Андрей узнал, что в мире существует еще один человек по фамилии Филиппенко. Человек, с которым у Андрея совпадали не только фамилия, но и инициалы: только того Филиппенко звали не Андреем, а Александром.

И, что самое важное, Александр Петрович Филиппенко был знаменитостью. Предметом споров. Скандалистом. Аферистом. И кумиром для массы поклонников.

Знаменитый Филиппенко называл себя историком, и полки книжных магазинов ломились от его трудов: «Новый взгляд на Киевскую Русь», «Вся правда о Мамае», «Египет, которого не было», «О чем врут учебники», «Исправленная хронология индусов» и тому подобное. В этих и других книгах Александр Филиппенко развенчивал злодейский заговор историков, заставивших граждан нашей страны поверить в то, что полководец Ганнибал и Карл Великий жили некогда на свете. Первый, если согласиться с версией «Новейшей хронологии», был ни кем иным, как дедом Александра Сергеевича Пушкина, арапом Петра Великого, случайно, по ошибке переписчика, попавшим в древний мир. Да, кстати, изначально имя этого арапа звучало, разумеется, Каннибал: ну, всем известно, что евреи тайно приносят человеческие жертвы, а ведь звали-то несчастного Абрамом. Что до Карла, то личность известного франкского императора была сфальсифицирована марксистами, желавшими увековечить память их великого учителя. Стоит ли объяснять, почему популярность трудов Филиппенко была громадной?

Призвание свое Андрей осознал, когда ему было лет десять. Он помнил дни рождения всех своих одноклассников, потому что каждая из дат совпадала с историческим событием. Лешка, например, родился в день пленения Паулюса под Сталинградом, Витька – в годовщину Невской битвы, именины Машки приходились на дату убийства Александра Второго и Влада Листьева. Алгебру и химию Андрей не любил. Из физики он помнил только, что закон какого-то Кулона был открыт в тысяча семьсот восемьдесят пятом году, а закон какого-то Шарля в тысяча семьсот восемьдесят седьмом. В чем состояли эти законы, Андрей так и не понял. Лишь недоумевал: почему французы занимались этой ерундой, если приближалось взятие Бастилии?

Что за жизнь ждала в стенах университета однофамильца Александра Филиппенко? Андрея с громадным трудом зачислили на исторический факультет. Приемная комиссия не знала, что делать: Андрей отлично ответил на вступительных экзаменах, но как быть с его фамилией? Историк Филиппенко – да это же даже смешно звучит, какой-то оксюморон! Первый курс стал для Андрея настоящим испытанием. Группа смеялась, от шуток вроде «Это не ты написал?» было невозможно защититься, девушки не смотрели в его сторону. Спустя два года Андрей все же подружился с девушкой с факультета. Он даже сделал ей предложение. Девушка ответила, что лучше станет Дураковой или Пупкиной, но только не Филиппенко! Секретарь деканата иронически хмыкала, выписывая Андрею справки. Каждый новый преподаватель непременно отпускал насчет его фамилии какую-нибудь колкость: в основном, одну и ту же. Незнакомые ребята в гуманитарном читальном зале библиотеки то перешептывались, то ржали, завидев однофамильца «разоблачителя». Словом, жизнь была кошмарной.

Поступив в аспирантуру, Андрей было понадеялся, что все его мучения остались позади, ведь он стал «коллегой», а не просто «уважаемым», как иронически адресовались к студентам бывалые преподы. Но не тут-то было. Невзирая на его специализацию – ранняя Российская империя, – Андрею поручили семинар по древнему Востоку у первокурсников. Ему пришлось сражаться с новичками: они смеялись, он в ответ свирепствовал, заставляя их выписывать на карточки не только цвет и форму стелы Хаммурапи, но и точные ее размеры. Первокурсники ненавидели Андрея, за глаза дразнили «сочинителем», «писателем», «фантастом» и другими нехорошими словами. Постепенно аспирант стал замечать, что бесится просто от звучания собственной фамилии. Он возненавидел строчку в своём паспорте. Короче, получалось, что проклятый лжеисторик завладел его жизнью.

Андрей терпеть не мог преподавание. В то, что можно научить кого-либо чему-либо, он не верил, считая, что учиться можно только самостоятельно. Во время чтения лекций Андрей понял, что упрощает материал, расходится с программой, хочет посвятить студентов в сущность историографической дискуссии, на которую нет времени. И девчонки все время хихикают! Нет, его стихией было вовсе не преподавание. Он любил научную работу. Среди тяжелых папок с пожелтевшими бумагами, среди бурых закорючек, на поверку оказывающихся автографами вершителей судеб, среди сухо пронумерованных дел и описей, скрывающих в своих недрах людские жизни и смерти, – вот где был истинный дом Филиппенко.

Каждый день с девяти утра до пяти вечера Андрей проводил в архиве. Это был небольшой провинциальный архив, фонды его не содержали громких документов, но Андрей полагал: там, где никто не копал, больше шансов найти что-либо ценное. К тому же здесь было тихо, не то, что в читальных залах московских архивов, где никогда нет свободных мест, где озабоченные читатели бормочут всякую ерунду, а издерганные хранители то и дело устраивают истерику по поводу неправильно составленных требований или плохо заполненных строчек в журнале учета посетителей.

Нет, работал Филиппенко в одиночестве. Правда, поначалу в читальном зале архива вместе с Андреем сидел странный старик. Он сопел и шмыгал носом, но, к счастью, уже давненько не появлялся. Андрей превратился в царя (самодержца, кагана, хедива, султана) читалки. Он мог даже есть здесь, хотя, разумеется, ему это воспрещалось. Но мозг чем-то должен питаться, столовая в архиве отсутствовала, а для ресторанов Андрей не имел ни желания, ни денег, ни времени.

Так что он вынул из сумки свой термос, большой бутерброд с колбасой и сырок, уже надкушенный два дня назад. Аккуратно расставил всё это на столе, так, чтобы не допустить загрязнения письма от бергфохта, и начал искать то яичко, которая мама, сварив сегодня утром, так настойчиво предлагала ему взять с собой.

Неожиданно из коридора донеслись шаги.

«Черт! Лидия Васильевна! Опять идет спросить какую-нибудь ерунду! Ну что ей не сидится-то, а?!»

Испуганный Андрей, уже предчувствуя позор и, может быть, изгнание из архива за еду в читальном зале, мгновенно смахнул весь свой обед обратно в сумку. С глухим стуком плавленый сырок упал ему под ноги. Андрей нырнул под стол на его поиски.

Когда он выпрямился, держа в руках вывалявшийся в пыли комок, так и не ставший аспирантским обедом, то увидел, что в дверях читального зала стоит девушка.

– Здравствуйте! – сказал Андрей, смутившись.

– Здравствуйте! – ответила она.

Она вошла в читальный зал и села за соседний столик. Можно подумать, в зале было недостаточно мест, чтобы устроиться где-нибудь подальше!

«Интересно, я смогу при ней поесть?» – подумал аспирант.

Девушка была миловидна, хотя внешность ее не соответствовала тем стандартам, что так ревностно соблюдают западные фильмы или модные журналы. Мягкий овал лица, забавно удивленный взгляд из-под высоких бровей, нос – может быть, немного слишком крупный; тонкие губы, вечно улыбающиеся, словно у Гагарина, из-за загнутых вверх кончиков. Короче, идеальный облик клоунессы, если светло-пепельные волосы покрасить в рыжий цвет.

«Что-то есть в ней то ли от Натальи Нарышкиной, то ли от Авдотьи Лопухиной», – машинально решил Андрей, не зная, продолжать жевать при девушке или начать снова читать дурацкое письмо дурацкого бергфохта.

– А что, – спросила новая соседка, – тут всегда так малолюдно?

– Да, – сказал Андрей. Вообще-то он был не прочь побеседовать. Мозги следовало разгружать хотя бы время от времени. – Неделю я вообще один просидел.

– Что, кандидатская?

– Да. Вот, работаю.

– Кажется, у вас лежат бумаги восемнадцатого века. Петровская империя?

– Она самая.

– Забавно! Моя тема тоже затрагивает этот период!

– Ах, вот как! – Андрей улыбнулся.

Если при знакомстве звери нюхают друг друга, то ученые спешат узнать названия диссертаций, сферы интересов. «Запах» у Андрея и у девушки был общий.

– Меня зовут Анна.

– А я Андрей. А вы не будете против, если я поем?

Она была не против. Анна перешла на пятый курс и тоже помышляла об аспирантуре, так что сразу завалила без пяти минут кандидата множеством вопросов. Тот жевал и отвечал одновременно. Что и говорить, внимание ему льстило!

– Пишете диплом? – спросил он деловито.

– Нет, статью для конференции. Представьте, у меня на это ровно трое суток! Для заявки текст не попросили. Ну, вот я и дотянула до последнего.

– Понятно, – протянул Андрей. – Я знаю, каково это. Писал за вечер. Какие используете источники?

Анна назвала.

– Э, ну это я смотрел.

– И как? Неинтересно?

– Ну, зависит от того, что вы ищете. На мой взгляд, если честно, ничего интересного. Общие места. Официоз.

– Я все-таки взгляну, – сказала Анна. – Посмотрю, раз заказала. Обещали принести.

Андрей, услышав это, спешно спрятал термос и остатки обеда. Вскоре появилась Лидия Васильевна, работница архива, держащая в руках несколько папок. Одним глазком он наблюдал, как Анна ставит подпись в книге выдачи, а после вновь углубился в свою эпистолу.

Минута? Десять? Полчаса? Андрей так и не понял, сколько прошло времени с того момента, как его соседка села за стол, раскрыла папки и зажгла настольную лампу.

Она вскрикнула, как будто увидела змею.

Андрей вскочил.

– Блин, что это такое? – громко прошептала девушка.

Потом громко сказала:

– Андрей! Вы это видели?

Спустя минуту девушка и юноша, выпучив глаза, смотрели на старинный документ и бормотали:

– Нет, такого не бывает…

– Чудеса…

– Не понимаю…

– Как это возможно? Бред какой-то!

– Это же сенсация!

3

В комнате номер пятнадцать работали несколько человек. Марина остановилась у двери, оглядывая горы папок, гадая, кто из сотрудников может быть Лидией Васильевной, и стесняясь войти. Наконец, её заметили.

– А, практикантка! – сказала дородная дама почтенного возраста. – Вот, бери халат. Надевай. Я сейчас допишу, и пойдем.

«Началось!» – поняла с отвращением Марина. Халат был черным, как антипригарное покрытие сковородки. Нет, дернул же ее черт пойти на исторический! Диплом-то, он после любого вуза диплом, высшее есть высшее, для менеджера в фирме совершенно не важно, какая специальность значится в какой-то бумажке. Зато таких ужасных практик в других вузах не бывает, наверняка не бывает!

Марина надела мрачный балахон поверх прозрачной блузки, посмотрела на начальницу, заметила ее дурную прическу, ощутила свое превосходство и немного приободрилась.

– Будешь работать в четвертом хранилище. Там уже проходит практику один из ваших студентов, – сообщила ей Лидия Васильевна.

«Ну, хоть компания будет», – решила Марина, покорно идя за начальницей. Они спустились по лестнице, дошли до конца коридора. Здесь находилась комната, где за столами сидели четверо сотрудников, походивших на персонажей советских комедий из жизни конторских работников. Через этот «офис» лежал путь в хранилище.

Лидия Васильевна открыла тяжелую дверь. Некто в черном халате стремительно спрятал мобильник, вскочил с места и начал развязывать шнур на связке папок. Марина его даже и не узнала сначала. А узнала – не поверила своим глазам.

Да это же Боря! Борис Новгородцев из группы И-300. Он нравился Марине с первого курса: важный, задумчивый, с круглым младенчески-гладким лицом и печальными голубыми глазами. О, как о Боре хотелось заботиться! О, как хотелось кормить и согревать! Гладить по головке, чесать за ушками и тыкать носиком в грудь. Марина не раз представляла себе это действо. Мужчина был ей нужен послушный, толковый, непьющий и правильный. Боря как раз таким и казался. Вот только учился он в другой группе и тусил с парнями, которых Марина не знала. Приблизительно раз в месяц она встречала его в коридоре истфака. Здоровались – и только.

– Привет, – сказал Боря.

– Борис, объясни Марине ваши обязанности, – попросила начальница.

– Конечно.

Они проведут вместе неделю! А может, две?

Или три? Если бы Марина знала, что Борис проходит здесь практику, то начала бы работать раньше.

А впрочем, она все успеет. Вдвоем. Взаперти. В темной комнате! О, ей хватит и трех дней!

Часом позднее Марина сидела на стуле, смотрела в бумажку и скучно бубнила:

– Восемьсот четырнадцать. Отчет по основной деятельности Новотрубного завода за 1956 год.

– Есть, – говорил ей в ответ Борис.

– Восемьсот пятнадцать. Пояснительная записка к отчету по основной деятельности завода, – продолжала девушка.

– Угу, – мычал Борис и перекладывал еще одну подшивку.

– Восемьсот шестнадцать. Социалистические обязательства завода на 1957 год. Первый том.

– Есть!

– Второй том.

– Тоже есть.

– Третий. Четвертый. Десятый. Восемьсот двадцать шестое. Документы о представлении к званию ударников по цехам Новотрубного завода.

– Вот они, родимые.

Работа называлась сверкой фондов. Связки в десять толстых папок приходилось снимать со стеллажей, перетаскивать на стол и сверять по описи, в которой каждой папке – по-архивному говоря, делу – соответствовал свой номер. После этого папку следовало завязать снова, водрузить на полку, не забыв при этом, что дела идут по возрастанию снизу вверх, и взять следующую. Придумать что-то более занудное было невозможно.

Стеллажи стояли в два ряда, от пола до потолка, так что между ними можно было играть в прятки. Кое-где висели лампочки в решетчатых «намордниках»: их тусклое сияние могло выхватить из тьмы лишь два-три стеллажа, и свет включали только там, где рылись. Три стола вдоль главного прохода и два стула составляли обстановку. Окон в помещении не было.

– Мы как будто в бомбоубежище! – поделилась ощущением Марина.

– Слишком много горючего материала, – заметил Борис.

Если сидеть тихо, то можно услышать разговоры архивистов в соседней комнате. Они обсуждали шмотки – как свои, так и чужие – и решали, выпить чай сейчас или попозже. Часто говорили о политике, ругая власть, чего бы та ни делала. Еще сильней ругали оппозицию. Но во время перерыва, с часу и до двух, за дверью стихло: архивисты ушли на обед. Практикантам перерыв не полагался, поскольку их работа кончалась в два часа пополудни. Но Боря с Мариной тоже решили отдохнуть. Борис, сев на стул, положил голову на отчет какой-то районной сберкассы и уснул. А Марина листала дела. Удивлялась, до чего же аккуратно, чисто, без помарок выписаны перьями красивые крючочки в многочисленных томах. Советские чиновники, как древние китайцы, вероятно, получали удовольствие от вечного писания букв и цифр. Смета завкома, отчет завкома, стенограмма заседания завкома: «Слушали… постановили… слушали… постановили… слушали… постановили… вышел нетрезвым, не был допущен к работе… учитывая чистосердечное раскаяние…»

После перерыва Боря оживился. Он завел с Мариной светскую беседу о погоде, но неожиданно перешел на тему ошибочного мировоззрения европейцев и тупиковости буржуазного уклада жизни. Боря отмечал, что если русский скажет: «У меня есть кошка», отмечая факт со-бытия (он так и выражался!), то какой-нибудь пендос, конечно же, заявит: «Я имею кошку», транслируя на окружающий мир инстинкты потребителя, владельца. Вежливо кивая, Марина думала о том, что результат на первый раз неплох. Потом она спросила, есть ли у Бори девушка, но беседа снова склонилась к теме противостояния с миром Запада, а затем и вовсе перешла к таким частным вопросам, как свержение буржуями Хусейна и Каддафи, необходимость братания с Сербией и проблема вступления Турции в Евросоюз.

Немного освежила разговор находка документа номер два из первой описи 638-го фонда. Пожелтевшая бумажка с выцветшими буквами от пишущей машинки предлагала читателю «Список профессий черной металлургии, в которых применяется женский труд». Марину привлекли профессии «крючёчник», «землесей», «долбёжник», «младший травильщик», «старший тянульщик», «прокольщик дыр в рельсах», «шнуровой» и «шишельник на малых и средних шишках». А Борис хотел бы поработать «краскотёром», «волочильщиком железа», «подшивальщиком головок», «коногоном», может быть, «раздирщиком листов» и «водоосмотрителем», «намотчиком», а главное – «машинистом паровоздуходувок», потому что он не представлял себе, что это за устройства. При прочтении названия специальности «носчик номеров плавок» и девушка, и парень зарумянились. «Хороший знак!» – подумала Мари на, радостно открыв для себя, что эротичным местом может быть не только номер-люкс дорогой гостиницы, но и хранилище областного архива. После ей пришло на ум то, что, окажись она вдруг в тысяча девятьсот тридцать втором году, откуда будто бы родом обнаруженный документ, Марина вряд ли потянула бы профессию долбёжника. Скорее из нее бы получилась «пробоноска» или «чаеварка-кубогрейка». Значились еще какие-то «браковщица» с «мешальщицей» – но странно, разве Сталин не расстреливал тех, кто делал брак и мешал работать правильным пролетариям?

В общем, первый день работы на практике вселил в Марину надежду. «Боря будет мой!» – оптимистически думала девушка, снимая черный балахон. Потом взглянула на свои ладони. Они стали серыми от пыли.

Минуло три дня, и настроение Марины изменилось. Любые попытки завязать беседу Новгородцев сводил к проблемам русской идентичности, упадка либеральной мир-системы, ущербности постмодернистского дискурса, к Данилевскому, Леонтьеву и Дугину. К последним политическим новостям. Ну, в крайнем случае – к историографии. Естественно, Марина могла немного поддержать беседу, но беседовать с парнем своей мечты ей хотелось совсем не о политике.

Может быть, все дело в халате. Разве можно соблазнить мужчину, если на тебе подобная одежда? Обойтись без униформы было невозможно: черная пыль тотчас погубила бы любой наряд. Но любовь, как известно, найдёт выход из любой, даже самой затруднительной ситуации. Закупив десяток пар чулок (телесных, черных, белых, розоватых, в сеточку, с узорами), Марина стала менять их каждый день. Она также ежедневно изменяла стиль прически, макияж, который становился ярче, гуще, толще; пахла лучшими духами и ходила по хранилищу на шпильках, увешенная бижутерией. «В общем-то, никто и не заметит, если сделать балахон чуть короче», – подумала Марина однажды. После этого она провела весь вечер за не свойственным для себя занятием – рукоделием, стараясь сделать так, чтобы после практики халатик снова можно было отпустить.

Марина тёрлась вокруг Бори, без конца вертелась под ногами, попадалась на глаза, невзначай дотрагивалась, задевая его то одним, то другим своим местом. Она садилась на стол, демонстрируя ножки. Смотрела взволнованно. Вздыхала томно. Улыбалась игриво. Громко хвалила Бориса за его высказывания о политической жизни и про загнивание Запада. Читала ему отрывки из отчета по основной деятельности института ОММ – охраны материнства и младенчества. В отчете говорилось про роды, и, возможно, Новгородцев мог бы хоть ненадолго перестать думать о судьбах родины, а обратить свои мысли к тому, что касается размножения. Особенно увлекательным и эффективным показалось Марине секретное, предназначенное только для врачей методическое письмо 1957 года о противозачаточных средствах. Читая, что пренебрежение женщин контрацепцией основано главным образом на незнании деталей нового указа Верховного Совета СССР, предписывавшего предохраняться, Марина все еще надеялась, что Боря станет хоть чуть-чуть более игривым, обратит внимание на ее чулки. Она с тоской смотрела на набитые бумагой стеллажи и думала о том, как классно было бы спрятаться где-нибудь там, между полок. А Борис ее искал, искал бы… И нашел бы! А она бы защищалась толстым делом – например, отчетом о торжественном открытии завода, пуске первых тракторов… Защищалась, но он победил бы.

– Рекомендовать противозачаточные средства в соответствии с культурным уровнем супругов, – прочитала практикантка.

В хранилище вошла Лидия Васильевна.

Сначала Марина думала, что начальница опять хочет что-нибудь ей продать. Особа, руководившая практикой, без конца пыталась сбыть кому-либо что-либо из известных косметических каталогов. Именно поэтому в комнате за дверью сегодня во весь голос обсуждали проблему выбора шампуней.

Но начальница пришла с заявкой от читателя. Читатель в зале был всего один – Марина это знала, – тот очкастый парень со своей смешной фамилией. Иногда ребятам приносили его требования на новые дела. Тогда им полагалось отыскать сначала фонд по номеру, ту полку, где лежали документы, потом, конечно, опись – если она есть. А дальше та же самая морока: стаскивать с полок пыльные связки, ковыряться в них в поисках указанного дела, класть карту-заместитель, на которой нужно было записать фамилию читателя, и снова все завязывать, рассовывать, распихивать, вдвигать и поднимать. Удобнее было с новыми делами, помещенными в коробки вместо связок: там откинул крышку, отсчитал на ощупь нужный номер, вынул – и готово!