Текст книги "Кадры решают все"

Автор книги: Мария Воронова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

С досады она чуть не уволилась и не стала домохозяйкой, как предлагал Миша, но тут судьба впервые показала, что может не только поворачиваться задом или пинать, но еще и улыбаться. Однажды Вере пришлось возглавить культпоход в детский театр. Можно было бы отговориться маленьким ребенком, но Вера решила побыть пока инициативным и ответственным сотрудником. Руки опустить она всегда успеет, а пока надо еще побороться за место под солнцем, постараться пробиться, ведь в их семье кроме нее никто этого не сделает.

Она повела группу пэтэушников культурно развиваться в театр, в который сама с удовольствием ходила в детстве и сохранила о нем самые теплые воспоминания. Вновь оказавшись в здании театра, пройдясь по светлому фойе, полюбовавшись сквозь панорамное окно на таинственные зимние сумерки, Вера погрустила об ушедшем детстве, вспомнила о том, какая она была хорошая девочка со светлыми и смелыми мечтами. И совсем не хотелось думать, что ни одна из них не сбылась и ждать от жизни чудес больше не стоит.

На Веру снизошла легкая, даже приятная грусть, но когда начался спектакль, всю ностальгию как ветром сдуло. Происходящее на сцене потрясло Веру до глубины души, и удар оказался тем сильнее, что она собиралась увидеть нечто волшебное и сказочное, а показали ей тяжелую серую драму о жизни конченого быдла.

Возможно, эта современная пьеса имела какой-то глубокий подтекст и являлась гениальной работой, но поставить ее в детском театре мог только человек с извращенным воображением. Господи, думала Вера, да эти несчастные подростки и так это видят в своих семьях, а подрастут, тоже станут поддаваться соблазнам, и душу свою пропьют, и оскотинятся, и погрязнут в бытовухе, так и не узнав ничего высокого. Все будет, не волнуйтесь, но подобными пьесами вы лишаете их последнего крошечного шанса жить иначе. Может, дети стремятся к чему-то хорошему и правильному, а вы их со сцены убеждаете, что не надо. Что пьянство, распущенность и лень – это нормально и даже где-то высокодуховно.

Кажется, дети оказались более устойчивы к искусству, они прохихикали весь спектакль, отпуская иногда весьма рискованные и едкие шуточки, но Вера не делала им замечаний, потому что, по-хорошему, надо было забросать этот балаган гнилыми помидорами, которых, к большому сожалению, под рукой не оказалось, но Вера решила, что открытое письмо в отдел культуры обкома с копией в «Ленинградскую правду» станет адекватной заменой томатам.

В три дня она написала статью и разослала ее по всем нужным адресам, ни на что особенно не рассчитывая, ведь «голос единицы тоньше писка». Но выразить свое возмущение она, черт возьми, имеет право.

Прошло недели три, воспоминания о мерзкой пьесе потускнели, и тут, о чудо, Вере домой позвонила не кто иная, как Альбина Семеновна, бывшая завсектором в отделе культуры в то время, когда Вера там паслась в надежде устроиться на работу. Теперь Альбина возглавила отдел. Оказалось, она помнит Веру и, прочитав ее письмо, была рада узнать, что Вера осталась такой же неравнодушной активной девушкой, как в студенческие времена. Альбина Семеновна сказала, что всецело разделяет Верино возмущение, но хорошо бы получить такое же письмо от имени учеников. Что ж, имея на вооружении «автомат по инглишу», собираешь подписи буквально за секунду. Вера не надеялась тогда на улучшение своей судьбы, просто Альбина Семеновна ей нравилась – редкий пример, как женщина пробилась наверх самостоятельно, и Вера хотела быть на нее похожей.

Кажется, она тоже произвела на Альбину хорошее впечатление, потому что через три месяца художественный руководитель театра был с позором уволен, а Вера заняла наконец место инструктора.

«Годика три поработаешь, освоишься, и сделаю тебя завсектором», – пообещала Альбина Семеновна.

И тут бы Вере насторожиться, вспомнить о своей суровой судьбе, а она радовалась как дура. Сын растет здоровеньким и умненьким, муж скоро будет экономистом, сама она на перспективной должности, и ей, черт возьми, нет еще тридцати! Да, немного засиделась на старте, но цыплят по осени считают. Она еще достигнет высот, еще всем покажет. Еще сестры будут к ней на поклон бегать!

Отправляя мужа на учебу, Вера морально приготовилась к тому, что ей придется проходить программу вместе с ним, возможно, даже писать курсовики, но Миша на удивление справлялся самостоятельно, лишь иногда обращаясь к тестю с самыми сложными моментами. Кажется, новая специальность даже увлекла его, но на заводе в отделе кадров заявили, что не хотят терять прекрасного рабочего ради посредственного экономиста, и Миша вдруг воспринял эти слова всерьез и решил остаться на своем месте, а диплом повесить в рамочку для устрашения сына.

Вера взвилась, первый раз в жизни наорала на мужа (не то чтобы ей раньше не хотелось, просто Миша был настолько безволен, что сразу соглашался с женой, чем гасил любой скандал в зародыше), но кричи не кричи, а ни одна ленинградская организация не жаждала принять в свое лоно великовозрастного заочника, а Вера пока еще не занимала такого положения, чтобы составить мужу протекцию.

Иногда Альбина Семеновна приглашала ее вместе попить чайку, и однажды Вера осмелилась рассказать ей о своей беде. Муж заканчивает институт, а работу не найти, нормальные места все заняты, на девяносто рублей в месяц он не пойдет и на периферию тоже семью не потащит. Ради работы по специальности ленинградскую прописку потерять – спасибо, не надо. Придется ему, видимо, до пенсии кайлом махать, или чем он там на своем заводе занимается.

Начальница улыбнулась в том духе, что мне бы твои заботы, Верочка, и через неделю сказала, что новоиспеченного экономиста готовы принять на киностудии «Ленфильм».

Миша заартачился, мол, кино – это несерьезно, и Вера наконец отвела душу, устроила ему полномасштабный скандал. «А для тебя серьезно что? Только борщи и боеголовки? – орала она. – Поел-поспал, граница на замке, так и день удался?»

Муж улыбался и кивал: да, такой уж я примитивный уродился, одноклеточный, а что поделать.

Вера прорыдала до утра, и только когда сказала, что если Миша не придет на «Ленфильм», то у нее будут серьезные неприятности на работе, он сдался, буркнув, чтобы в следующий раз она не решала его судьбу без его ведома.

Он устроился на «Ленфильм», зачем-то сохранив еще полставки на заводе. Впрочем, Веру это устраивало, потому что теперь Миша почти не бывал дома и по ночам беспокоил ее гораздо меньше. И снова она забыла про свою проклятую судьбу, и смотрела в будущее с надеждой, рисовала себе радужные картины, как Миша, человек компанейский, сойдется со знаменитыми артистами и режиссерами, они начнут дружить семьями, ведь инструктор обкома партии – это, конечно, не самая крупная фигура, но иметь ее в своих приятелях будет не лишним. А там, может, какой-нибудь признанный деятель культуры замолвит за нее словечко, чтобы побыстрее повысили.

Но не прошло и года, как Миша с треском проворовался. Вера была раздавлена, но не слишком удивлена этим известием. Что тут странного, ведь «тащи с работы каждый гвоздь, ты тут хозяин, а не гость» – это кредо советского работяги, которое Миша впитал с молоком матери. Поэтому, когда мужу предложили немножко погреть руки на производстве фильма, он даже не задумался о том, что это незаконно и вообще нехорошо. Человек безвольный и безотказный, он пошел на это даже не ради наживы, а чтобы не обижать товарищей, соответственно и долю этот блаженный дурак получил самую малую. Во всяком случае, Вера в последнее время не ощутила серьезного приращения семейного бюджета. Купил ей симпатичный норковый полушубок, на который Вера давно заглядывалась, получив доступ к нижнему звену партийного распределителя, положил двести рублей на сберкнижку, вот и все. Куда дел остальные неправедно нажитые деньги? Наверное, обновил свое туристское снаряжение или спрятал где-нибудь. Хорошо бы найти, ведь до приговора счет в сберкассе арестован, а потом его конфискуют вместе с другим имуществом. Радовало только, что Вера сообразила всю наличность и украшения отвезти к маме до того, как к ним домой пришли с обыском.

…Вера последний раз всхлипнула, резко вздохнула и поднялась с пола – мыть лицо и смотреть в глаза безжалостной судьбе.

Сегодня ее вызвала к себе Альбина Семеновна и, усадив перед собой, как школьницу, многозначительно показала на лозунг у себя над головой. На лакированной деревянной доске было выгравировано: «Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи» и рельефный профиль Ленина. Вера послушно взглянула и вдруг заметила, что очертаниями голова Владимира Ильича поразительно похожа на Австралию.

– Вот видишь, – вздохнула Альбина Семеновна, – ум, честь и совесть, а также руководящая и направляющая сила нашего общества. И что прикажешь мне отвечать, если спросят, почему я держу на ответственной должности человека, не способного направить собственного мужа и удержать его от воровства народного имущества?

Вера потупилась:

– Но он же взрослый человек, как я могла…

Альбина Семеновна засмеялась:

– Дорогая моя, ты не поверишь, но наши любимые народные массы, которыми мы призваны руководить, тоже состоят из взрослых людей. Детьми занимается пионерская организация и комсомол. Коммунист, Верочка, отвечает за все, в том числе и за свою семью. Ты должна быть безупречной, чтобы оправдать высокое доверие, которое было тебе оказано.

– Альбина Семеновна, я разведусь, – Вера до хруста сжала ладони, – сразу после приговора, и выгадывать ничего не буду, пусть конфискуют все, что нужно, для возмещения ущерба. Ну и скажу где надо, что у меня ничего общего не может быть с расхитителем социалистической собственности.

Начальница вздохнула:

– Это все, конечно, хорошо… И ты, Верочка, такой работник, что жаль тебя терять. Честно скажу, ты у меня ценнейший кадр. Умница, исполнительная, надежная… Нет, второй такой, как ты, я не найду, нечего и пытаться. Ты меня не обманывала, потому и я не хочу тебе лгать, моя дорогая, лучше сразу признаюсь, что не стану рисковать ради тебя своим положением. Даже не потому, что страшно все потерять, а просто не поможет. Обе погибнем, да и все.

– Я понимаю, Альбина Семеновна, – пробормотала Вера.

– Заметь, Верочка, другая начальница давно бы тебе руки выкрутила, чтобы ты заявление «по собственному желанию» написала, да еще задним числом, а я – нет.

– Спасибо, Альбина Семеновна!

– Пока не за что. Ты иди сейчас домой, обдумай все как следует, а я посмотрю, что можно сделать, не ставя себя под удар.

Вера была еще молодым, но уже достаточно опытным аппаратчиком, чтобы понимать, что именно ей надо как следует обдумать. Увольнение по якобы собственному желанию, вот что. Если она сама проявит инициативу, Альбина, так и быть, даст ей две недели отработать, чтобы она за это время нашла себе место и стаж не прервался. А будет Вера артачиться, проведет увольнение задним числом, и все. Непрерывный трудовой стаж плакал горькими слезами. Ну а если Вера окажется вдруг совсем крепким орешком и знатоком трудового права, то можно провести партсобрание, на котором истинные коммунисты исторгнут из своих рядов паршивую овцу, а с таким пятном на биографии, как исключение из партии, вообще никуда не сунешься. Это жизнь, считай, кончена.

Альбина ждет, чтобы Вера сегодня поплакала-поплакала, а завтра приползла к ней с заявлением об уходе. Тогда, может, подыщет ей приличное местечко, а в идеале даст доработать до развода, чтобы на новую работу прийти уже не женой вора, а свободной женщиной, к которой у закона нет вопросов.

Вера умылась ледяной водой, причесалась и надела свежую блузку, но все равно видно было, что она плакала. Ладно, скажет Славику, что очень торопилась за ним, бежала, поэтому и раскраснелась.

Вот еще вопрос, что надо знать сыну-первокласснику? Пока он думает, что папа уехал в командировку, а дальше как, когда Мишу посадят? Правду сказать, что его отец – вор? Нет, для ребенка это слишком суровое испытание. Лучше мертвый отец, чем преступник. Да, потянет полгодика или даже год, насколько у Славы хватит терпения ждать папу из командировки, а потом придумает про несчастный случай на производстве.

Заодно будет повод отвадить бабушку с дедушкой. Хорошо хоть они сейчас к ней не лезут с утешениями и нравоучениями, но ведь все впереди. Соскучатся по внуку, а она скажет, что она бы с удовольствием, но чем быстрее Славочка забудет отца, тем лучше. А станут навязываться, так она оборвет: «Вы сына воспитали вором, так к внуку я вас не подпущу». И не подпустит. Хватит с нее этой семейки.

Нет, боже мой, какая тварь! Вера изо всех сил надавила кончиками пальцев на виски, чтобы снова не заплакать. Она уже смирилась, что достался ей муж-никчемушник, чемодан без ручки, что и носить нельзя, и выбросить жалко. Терпела, тащила семью на своем горбу, приноровилась даже, и тут такой предательский удар. Неужели прощать Мишке свою загубленную жизнь и тереться по тюремным очередям вместе с опустившимися бабами? Может, еще женой декабриста к нему в колонию поехать? Ага, сейчас!

* * *

Настя потянулась к телефону и сразу отдернула руку, как от горячей сковородки. Чего же она так боится? Ведь ему звонят разные люди, и она тоже может. Даже должна, иначе как он узнает, что она готова разделить с ним все невзгоды? Надо перебороть смущение и ложный стыд, потому что сейчас это даже важнее для нее, чем для него.

Собравшись, как перед стартом, Настя снова протянула руку, но тут за дверью послышались шаги и звяканье ключей. Со смесью досады и облегчения Настя поняла, что пришла Лариса, а при ней разговор точно не получится.

Подруга сильно вымокла под дождем и, стоя на пороге, долго отряхивала зонт, потом плащ и шаркала ногами по коврику.

– Да входи уже, – засмеялась Настя.

– У нас маленький ребенок, нечего грязь в квартиру тащить, – наставительно произнесла Лариса.

Настя вздохнула. Все-таки безалаберная она и растяпа. В первую очередь о безопасности сына должна думать мать, а не чужая тетя. Хотя как чужая? Родней родни.

Родня по обязанности, а Лариса – вопреки.

– Вроде и теплый дождь, а пробирает, – засмеялась Лариса, – пойду-ка в душ.

Настя принесла ей банное полотенце, свое лучшее, купленное во время поездки в ГДР.

Взяв на руки Данилку, она подошла к окну. Дождь зарядил такой сильный, что сирень, тополя и лавочки виделись нечетко в его жемчужной пелене, но это был бодрый летний ливень, а не тоскливая осенняя морось.

За окном шумела вода, и в ванной тоже, сын доверчиво прижимался к ней, и Настя вдруг остро почувствовала, что все будет хорошо. Она быстро, чтобы не успеть передумать, шагнула в прихожую и набрала заветный номер. Данилка одобрительно залопотал, когда в трубке раздались длинные гудки, а у Насти сжалось сердце от предчувствия, что сейчас решится ее судьба.

– Алло, – сказал строгий женский голос, – алло, я слушаю.

Сердце будто подпрыгнуло, ударило Настю по зубам и застряло в горле, не давая дышать.

– Говорите, вас не слышно, – повторила женщина спокойно.

Бросив трубку, Настя вернулась в комнату и опустилась на диван. Сын будто почувствовал неладное и прильнул сильнее, она поцеловала бархатистую макушечку, изо всех сил стараясь не заплакать. Сейчас Лариса выйдет из душа, увидит ее в слезах, сразу догадается, в чем дело, расстроится, а Насте станет очень стыдно.

Снова расцеловав сына, она посадила его в манежик и отправилась в кухню готовить ужин. Сама бы обошлась хлебом с кефиром, но Лариса весь день работала, ей надо вкусно поесть и отдохнуть. Только сегодня с утра шел дождь, и Настя не ходила в магазин за продуктами. Распахнув дверцу холодильника и увидев в его ледяной глубине пачку масла, одинокую старую сосиску, вызывающую не слишком пристойные ассоциации, половинку помидора да бутылку молока, Настя тяжело вздохнула.

К счастью, в лоточке на дверце перекатывалось несколько яиц, и Настя решила приготовить омлет. Она покрошила сосиску на сравнительно ровные кружочки, бросила на сковородку вместе с кусочком сливочного масла, и пока все там разогревалось, взболтала яйца с молоком.

Когда Настя вылила смесь на сковороду, масло вскипело по краям черноватой пеной, пришлось кое-где проткнуть омлет, чтобы спрятать это безобразие.

Тут вошла Лариса, закутанная в Настин махровый халат.

– Ничего, что я надела? – сказала подруга, усаживаясь на табуретку, – просто я так замерзла, а он такой уютный…

«Могла бы хотя бы спросить», – подумала Настя с неприязнью, удивившей ее саму. Что ей, халата жалко, в самом деле? Постирает, и все.

– Конечно, носи на здоровье, – улыбнулась она.

– Спасибо, дорогая. Ну, пожуем чего-нибудь?

– Вот, пожалуйста, омлет. Я сегодня из-за дождя не выходила. Все-таки с ребенком в такую погоду гулять нехорошо, а дома одного оставить тоже страшно.

Лариса засмеялась:

– А в морозилке посмотреть? Там буквально клондайк у нас, и котлет я накрутила, и блинчиков с мясом, и что хочешь.

– Ой, правда?

– Ну а то! Не могу же я, в самом деле, уморить голодом свою подопечную, как ты думаешь?

– А сейчас, наверное, поздно уже доставать? – спросила Настя, подавая подруге тарелку с плоским сероватым омлетом.

Лариса улыбнулась:

– Ах, зайчик, какая ты у меня все-таки еще маленькая и глупенькая. Совсем ребенок, а сама уже мама…

Настя потупилась.

– Ну ничего, освоишься, научишься еще.

«Конечно, научусь! – хотелось сказать Насте. – Потому что впереди у меня непростая жизнь. Мало ли куда еще придется за ним поехать».

Но вместо этого она молча улыбнулась и развела руками. Конечно, Данилка уже подрос, уже не требует столько хлопот, как раньше, иногда даже сам просится на горшочек, поэтому она просто обязана готовить, пока сидит дома. В самом деле, для него же она готовила бы, если бы он на ней женился?

Настя вздохнула. Первая обязанность жены это порядок в доме и горячее питание, провозглашала Ларисина мать, наставительно подняв палец, а Настя стеснялась заметить, что это вообще-то две обязанности.

В Настиной семье тоже на первый взгляд было так, да не так. Никто там не тыкал друг в друга пальцами, не изрекал прописных истин, а просто жили весело, да и все.

Порой папа приходил с работы и, обнаружив, что они с мамой весь день просидели дома из-за пурги, поэтому в доме шаром кати, быстро целовал их и бежал в кулинарию. А мама, вооружившись разводным ключом и флотской смекалкой, ремонтировала кран в кухне, ну а от Насти вообще ничего не требовали, только ходи в школу да не болей, а если посуду помоешь – так ты вообще лучший ребенок в мире.

Настя потом долго привыкала к жизни в Ларисиной семье, долго не могла понять, что бывает иначе. Что она не мамина и папина любимая цыпа, а несносная и разбалованная девчонка. Что родители у нее безалаберные и неприспособленные к жизни мечтатели, и доченьку вырастили под стать себе, а тетя Нина, Ларисина мама, теперь мучайся.

Настя, хоть убей, не могла взять в толк, зачем мучиться, когда можно жить весело и радостно, рвалась домой, но папа служил на Севере, в поселке, где была только восьмилетка, и выбор у Насти был не слишком богатый. Либо оставаться недоучкой, либо становиться приличным человеком в суровых, но справедливых руках тети Нины.

В результате на каникулы Настя прилетела домой в полной уверенности, что она неряха, лентяйка и хамка, а поскольку тетя Нина, несмотря на дороговизну междугородних звонков, докладывала родителям о каждом прегрешении воспитанницы, девочка думала, что родители встретят ее неласково.

Нет, мама с папой по-прежнему были убеждены, что она лучшая дочь на свете, и за лето Настя отогрелась возле них, ожила, а осенью пришлось вернуться в тягостную и мрачную атмосферу тети-Нининого дома.

«Почему так? – недоумевала Настя. – Вроде бы одинаковые совершенно семьи, там мама-папа-дочь, и у нас тоже, папы не пьют, мамы тоже очень положительные, получает папа чуть побольше дяди Жоры, но зато они живут в Ленинграде, а родители едут, куда пошлют. У нас нет особых поводов для радости, а у них – для печали, но почему-то у нас хорошо, а у тети Нины вечно будто кто-то умер».

Лариса была для нее единственным лучом света в этом темном царстве. В отличие от ветреной Насти она была серьезная, воспитанная и домовитая, хотя, по мнению тети Нины, тоже далеко не идеал, но несмотря на несходство характеров, два года разницы в возрасте и необходимость жить в одной комнате, девочки быстро сблизились и решили считать себя не просто троюродными сестрами, а лучшими подругами.

Когда Настя летела с каникул в Ленинград, в аэропорту Новосибирска, где они почти на сутки застряли из-за непогоды, судьба свела ее с работниками «Ленфильма», возвращавшимися из командировки. Они решили, что хорошенькая Настя идеально подойдет на роль Снегурочки в новой детской сказке. Настя, в голове которой соединенными усилиями мамы и тети Нины твердо укоренилась мысль, что ни при каких обстоятельствах нельзя верить незнакомым мужчинам, резко отказалась от разговора и на всякий случай старалась держаться поближе к работникам аэропорта, но как ни странно, это оказались настоящие киношники, и они настолько впечатлились Настиной суровостью, что после посадки побежали договариваться о пробах к встречающему ее дяде Жоре.

Насте это все еще представлялось розыгрышем, блажью скучающих мужиков, которым просто хотелось развлечься во время долгого перелета, но на пробы она сходила и, наверное, именно потому, что не принимала их всерьез, прошла.

Снегурочка была классная. Не просто Ледяная дева в кокошнике, а настоящая героическая оторва, и Настя воплотила этот образ с огромным удовольствием, и фильм получился настоящим, как говорят на Западе, хитом, а с Настей случилось то, о чем на Западе говорят: проснулась знаменитой.

Тут в отпуск прилетела мама, и какая-то у нее случилась размолвка с тетей Ниной насчет Настиных денег за картину, но в итоге мама положила все Насте на книжку, на срочный вклад. И хоть дамы пребывали в весьма натянутых отношениях, в одном были единодушны – нельзя Насте заболеть звездной болезнью. То, что произошло – это именно случайность, удача, которая может никогда не повториться. Очень мало юных дарований сделали успешную карьеру в кино, гораздо больше ребят оказались сломлены внезапной славой и успехом, поэтому Настина задача – закончить школу и поступить в институт, получить профессию, а кино – как будет, так и будет. Если поймут гении, что без нее никак, то можно еще подумать, а самой навязываться не стоит. Ведь артистка – это такая работа, что можно всю жизнь под запертой дверью простоять, а тебе так и не откроют.

Настя слушала, но, наверное, все-таки подхватила эту звездную заразу, потому что была уверена, что после такого успеха режиссеры будут к ней выстраиваться в очередь. Она же не только удивительно красива, но и адски талантлива, а при этом еще и не дура. Что может пойти не так, в самом-то деле?

Тогда только Лариса поддерживала ее решение стать артисткой, помогала разучивать монологи и придумывать этюды, ездила с ней на прослушивания и строго следила за такой необходимой экипировкой, как пятачок под левой пяточкой и счастливый лифчик.

Настя прошла все туры и поступила, едва не срезавшись на сочинении. Мама сказала, что, раз ребенка приняли без блата в такой вуз, значит, дар у него на грани гениальности, поэтому она очень рада и не сердится, что дочь не вняла ее предостережениям и не зарыла свой талант в землю в угоду родительским страхам.

Зато тетя Нина почему-то восприняла ее поступление как личное оскорбление, ходила с поджатыми губами и каждую вторую фразу, обращенную к Насте, начинала со слов: «Ты бы лучше…»

Обстановка в доме, и так бывшая довольно тягостной, сделалась совсем несносной, и Настя задумала съехать в общежитие, только там места не было, спасибо хоть прописали. Она бы, может, все равно съехала, но Лариса так убедительно сказала «я без тебя пропаду», что Настя осталась. Впрочем, дел было столько, что домой она приходила только ночевать. На первом же курсе снялась в продолжении Снегурочки. Фильм получился не хуже первого, но слишком на него похожий, поэтому хитом не стал. Сразу вслед за этим один известный режиссер решил, что Настин типаж хорошо ложится на девятнадцатый век, и пригласил ее в экранизацию Чехова, где она не понравилась ни себе, ни критикам. Наверное, рановато ей еще было в высокое искусство. Она тяжело перенесла первую неудачу, но Лариса и тут поддержала, заставила читать классику, наверстывать школьную программу, и вообще доходчиво объяснила, что мастерство с неба не упадет, профессии надо учиться.

Когда она заканчивала первый курс, погибли родители. Папу, военного хирурга, вызвали к больному в отдаленный район, мама полетела с ним, и санитарный вертолет разбился.

Долго, долго Настя просыпалась с мыслью: «Какой страшный сон приснился!», и так тяжело было каждый день заново понимать, что нет, это не сон. Крушение вертолета произошло над горами, тела не нашли, поэтому не было похорон, и Настя не знала, лучше это или хуже. То она сознавала, что мамы с папой больше нет, то в голове придумывались дикие истории, как родители спаслись в юрте какого-нибудь отшельника и теперь просто не знают, как сообщить о себе.

Настя понимала, что это бред, галлюцинации, вызванные горем, и прогоняла их, но очень долго еще сердце сжималось от неожиданного звонка в дверь или по телефону. А вдруг скажут, что мама с папой живы, или родители сами появятся на пороге, веселые, с обветренными лицами, пахнущие хвоей и костром…

Тетя Нина отнеслась тогда к ней очень по-доброму, Настя даже не ожидала. Обнимала, поила горячим молоком, говорила, что девочка ей теперь как родная дочь и в обиду она ее ни за что не даст. Предлагала даже взять академку, но инстинкт самосохранения подсказывал, что лежать лицом в стенку бессмысленно. Родителей этим не вернешь, а собственную жизнь разрушишь. Поэтому Настя быстро вернулась к учебе и параллельно сыграла роль второго плана в легкой исторической комедии, навсегда влюбившись в кринолины и высокие воротники.

Тоска по родителям никуда не девалась, но горевать было некогда. Настя стала нарасхват, настолько востребованной, что ее даже в институте не ругали за пропуски занятий. Наверное, потому что она считалась не настоящей артисткой, а просто смазливым девичьим личиком, присутствие которого в кадре еще ни один фильм не сделало хуже.

Так бы, наверное, и шло, если бы судьба не свела ее с Игорем Соломатиным. Точнее, если бы он не разглядел в пустышке Анастасии Астаховой что-то… Нет, не талант, но что-то полезное для воплощения своего творческого замысла.

Она попробовалась на роль просто ради интереса и страшно была удивлена, когда получила телеграмму о том, что ее утвердили. Черт возьми, если она с Чеховым не справилась, то что говорить о фильмах Игоря Васильевича, смысл которых вообще мало кто может уловить?

Настя не поняла ни идеи фильма, ни сверхзадачи своей роли, но на площадке послушно выполняла указания режиссера, и Соломатин остался ею доволен. И даже более чем… Она сама не заметила, как влюбилась в Игоря Васильевича. Может быть, сразу, при первой встрече, и предвкушала с восторгом каждый съемочный день потому, что уже была влюблена? Да, наверное, чувство возникло в сердце сразу, как у новорожденного дыхание. Странное дело, чем сильнее она любила его, тем меньше оставалось слов выразить свои чувства, в голову приходили только цитаты из пьес, и, странное дело, чем затертее и банальнее была фраза, тем точнее она описывала Настино состояние. Наверное, все по-настоящему влюбленные чувствуют одинаково, и нечего тут изобретать велосипед…

Класса с восьмого ей так энергично приходилось отбиваться от ухажеров, что просто руки не доходили полюбить кого-нибудь самой. Было даже немного обидно и тревожно, а вдруг с ней что-то не так, вдруг она действительно холодная и бесчувственная, поэтому, влюбившись в Соломатина, Настя наслаждалась своими переживаниями, не думая о взаимности. В самом деле, кто он и кто она? Всемирно известный режиссер и начинающая актрисулька, по всеобщему мнению, бездарная.

Она решила, что работа над фильмом Соломатина станет самым романтическим воспоминанием в ее жизни. Даже кусочек для мемуаров придумала: «В те далекие дни я впервые узнала, что такое настоящая любовь. Я преклонялась перед мастером и обратила свои чувства в работу над картиной».

Настя жадно ловила мимолетные знаки внимания Игоря Васильевича именно потому, что не надеялась ни на что большее, и далеко не сразу заметила, что эти знаки становятся все настойчивее и убедительнее. Очень долго она думала, что Соломатин просто доволен, что она такая исполнительная и понятливая, поэтому и подвозит домой на своей машине, и по коленке гладит чисто по-отечески, и расспрашивает ее о житие-бытие, только чтобы слегка поощрить да выжать из не самой талантливой артистки побольше эмоций на съемочной площадке.

Но вот наступил день, когда Игорь Васильевич признался, что влюблен. Настя почувствовала себя на вершине блаженства. Так счастлива была, что все последующие события не смогли стереть чудесных воспоминаний о том дне.

Что тогда ослепило ее? Жажда взаимности? Вера в великую любовь? Или детское убеждение, что все люди хорошие? Она знала, что Соломатин женат, но черт возьми, разве это важно, когда соединяются сердца, созданные друг для друга? Ведь Игорь Васильевич взрослый мужчина, он ответственный и добрый и так любит ее, конечно же, все продумал, чтобы им быть вместе на всю жизнь. Такой великий человек не обманет, не предаст свою единственную настоящую любовь. Насте очень льстило, что из всех женщин, встреченных им за пятьдесят лет жизни, только она смогла пробудить в Игоре Васильевиче великое чувство. Ни одна не вдохновила, не запала в душу, а Настя, вот, пожалуйста, сразу.

Они стали любовниками. К счастью, это произошло уже после завершения картины, потому что Настя была так счастлива, что не смогла бы, наверное, выдать в кадре ничего, кроме блаженной улыбки, тогда как роль требовала от нее совсем других эмоций.

Встречи проходили в глубокой тайне на съемной квартире, на официальных мероприятиях Игорь с ней не появлялся и с друзьями не знакомил, на ночь никогда не оставался и о разводе речь не заводил, но Настю это не смущало. Просто у них сейчас период романтики, вот и все.

За бурными переживаниями она не сразу заметила, что тетя Нина, к которой она по-настоящему привязалась после смерти родителей, сменила милость на гнев и снова ходит со скорбным лицом и поджатыми губами, а за столом швыряет ей тарелку, как собаке кость. Вообще при появлении этих симптомов Насте с Ларисой предписывалось немедленно начинать лебезить, заглядывать в глаза и дрожащим голосом осведомляться: «Мамочка (тетя Ниночка), чем ты расстроена? Чем я тебя обидела?» На это всегда следовал ответ «Сама должна понимать!» Иногда удавалось припомнить какой-нибудь неподметенный пол или неосторожно произнесенное слово, но порой обидчица не чувствовала за собой никакой вины, тогда она делалась еще и «неблагодарной дрянью, которая даже не видит…». Только после слез и мольбы неблагодарной дряни объясняли, чего именно она не видит, и тогда наступало примирение, непременно омытое новой порцией слез.