Текст книги "Второй ошибки не будет"

Автор книги: Мария Воронова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Мария Воронова
Второй ошибки не будет

© Воронова М., 2020

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

* * *

Часть 1

Ноябрь

Днем Федор держался, а ночами с тоской смотрел в темный больничный потолок, пытаясь осознать, что человек погиб по его вине. Осторожно, стараясь не разбудить соседей, он вставал, пил воду и тихонько выходил в длинный коридор, где под потолком бездушно мерцали вполсилы лампы дневного света.

Федор садился на банкетку, смотрел в темноту окна и думал, что его жертва ничего уже не видит и не слышит, и никаким раскаянием изменить это нельзя.

Иногда к нему подходила постовая медсестра, спрашивала, не плохо ли ему и не помочь ли чем, а Федор отвечал, что все в порядке, а в палате просто душно.

Сестричка убегала по своим делам, исчезая в полумраке бесконечного коридора и оставляя Федора на растерзание памяти.

Он видел Мишу Воскобойникова последний раз летом, когда приезжал к его отцу на дачу. Миша, растянувшись в плетеном кресле на веранде, ел яблоко, хищно кусая это яблоко белыми зубами, и Федор помнил, как остро тогда то ли восхитился, то ли позавидовал Мишиной молодой силе.

Зная, что делать это не нужно, он все-таки посоветовал парню быть осторожнее, потому что возможности прокурора не безграничны, а юный Воскобойников посмотрел на него, как на насекомое, хмыкнул и снова вгрызся в свое яблоко. Глаза у него были серые, стальные и холодные.

А теперь по его, Федора Константиновича Макарова, вине это сильное красивое тело мертво, лежит в земле и ничего не изменишь.

Как, зачем его понесло на встречную полосу? Федор хмурился, тер лоб, пытаясь вспомнить последние секунды перед аварией, но тщетно. Память молчала. Последнее, что было ясно – это как он обогнал автобус, действительно по встречке, но Федор совершенно отчетливо помнил, как после этого маневра перестроился на свою полосу. Или нет? Или это он додумал, а на самом деле только собирался вернуться на свою сторону, но мозг записал это намерение, как свершившееся событие?

Наверное, так и было, но непонятно, с чего это он решился на рискованный маневр? Федор был водитель опытный, а потому аккуратный, и лозунг «не уверен – не обгоняй» принимал как непреложную истину.

В тот день он не выпил ни рюмки и держал себя в руках, хоть и ехал с похорон любимой женщины и своего нерожденного ребенка. Тосковал по Глаше так же, как и сейчас, но до аффекта и психоза ему было очень-очень далеко.

Стоял прекрасный сентябрьский день, ни дождя, ни гололеда, и ям на том участке дороги тоже не было, это Федор знал точно, потому что до этого часто ездил с Глашей на залив. Резко спустило колесо или вообще отвалилось? Бывало такое в его шоферской практике, и Федор умел вовремя заметить неполадку, и знал, как действовать. Не заставила бы его подобная мелочь потерять управление и оказаться на встречке.

Что же случилось такое, за что поплатился жизнью Миша Воскобойников, наглый мажор, обалдевший от безнаказанности сынок, и удивительно красивый парень, перед которым простиралась широкая дорога интересного будущего, а Федор перечеркнул ее одним движением руля?

Да, Воскобойников-младший натворил много плохого, но разве от этого легче? Разве можешь ты судить человека, которого собственной рукой лишил возможности раскаяться?

Миша был еще очень молод и мог бы измениться, стать порядочным человеком, если бы Федор его не убил. Ну а когда ты лишил юношу будущего, то беспокоиться о своем собственном как-то неловко и даже гнусненько. Поэтому Федор отмахивался, когда жена говорила, что пора искать хорошего адвоката, чтобы хоть как-то защититься от папы Воскобойникова.

Тот лютовал, но ярость его была Федору понятна, он даже немного стыдился, что сам не чувствует ненависти к человеку, убившему Глашу, и не жаждет отомстить.

Наверное, легче пережить горе, когда ненавидишь, но Федор слишком во многом был виноват сам, чтобы позволить себе такую роскошь.

Он возвращался в палату, ложился, закрывал глаза и жалел, что не ушел в небытие. Он ведь почти умер в аварии, и эта смерть была не страшной, безболезненной, он совсем ее не помнил, а в следующий раз умирать придется наверняка мучительнее и труднее. Может, забьют на зоне уважаемые воры в законе, или вдруг повезет, и он умрет естественной смертью, но так легко уже точно не будет. А главное – ради чего он вернулся? Ради пустой и горестной жизни, в которой из чувств остались только тоска по Глаше и мучительное чувство вины?

Несколько дней назад сосед по палате, уже почти поправившийся и собиравшийся на выписку, внезапно умер от тромбоэмболии легочной артерии, и Федор, помогая медсестрам переложить труп на каталку, подумал: как жаль, что смерть выбрала не его, а этого симпатичного мужичка, который был счастлив и хотел жить.

Забываясь под утро тяжелым сном, Федор мечтал не проснуться, но медсестра давала ему холодный мокрый градусник – и приходилось начинать новый пустой день.

Федор пытался занять себя чтением, но взгляд равнодушно скользил по страницам любой книги, будь то классика или детектив. Периодическая печать тоже не радовала – он никогда не любил газет и журналов, а в последнее время они к тому же слишком много внимания уделяли его скромной персоне. В стороне остался, пожалуй, только «Юный натуралист», остальные издания почли своим долгом вылить ушат помоев на зарвавшегося лихача-прокурора и напомнить советским гражданам, что у нас перед законом все равны и никакие должности и регалии не помогут тебе избежать уголовной ответственности. Федор мог бы, не вставая с койки, привести множество примеров, доказывающих, что это совсем не так, поэтому обличительный пафос журналистов скорее веселил его, чем расстраивал.

Наряду с публичной поркой прокурора газеты прославляли какую-то девочку, которая, находясь в непосредственной близости от места аварии, не растерялась, а спасла ребенка, который иначе погиб бы под колесами потерявшей управление машины, а потом отважно оказывала пострадавшим первую помощь до приезда «Скорой».

Только думая об этой отважной девчонке, Федор немножко оживал. Ему хотелось познакомиться с нею, поблагодарить за свое чудесное спасение, а главное, за то, что выхватила ребенка из-под колес и избавила его от груза, слишком тяжелого даже для его выносливой совести.

Когда его навестил следователь, Федор спросил, как можно связаться с героической девочкой, но тот ответил, что она – ключевой свидетель, поэтому общаться с нею до суда нельзя.

Что ж, делать нечего, оставалось только мысленно желать девочке всего счастья, которое только возможно в этом мире.

Хоть Федор понимал, что после суда его ждет зона, что в его случае означает смерть, все равно хотелось поскорее покончить с этой неопределенностью.

Пока он не поправился, его нельзя ни судить, ни уволить, но больничная койка уже осточертела, да и противно, если люди думают, что он не только лихач, но еще и трус, скрывающийся от правосудия за мнимой болезнью.

Жена навещала его каждый день, строгая и спокойная, как всегда, и Федор не спрашивал, понимает ли она, что жизнь ее навсегда изменилась. Не будет больше ни личных шоферов, ни спецраспределителей, ни закрытых секций магазинов, ни помощницы по хозяйству, даже таких мелких номенклатурных привилегий, как доступ к хорошим книгам, не останется. Если Таньку после суда над ним не выселят из квартиры, это можно будет считать огромной удачей.

Она приходила, вежливая и сдержанная, как мятный «Холодок», доставала из сумки разную полезную еду и свежее белье, а Федор ни о чем ее не спрашивал, не мешал ей выполнять свой долг жены до конца (ведь ничего нет лучше сознания, что ты сделал все, что мог, нигде не смалодушничал и не уклонился).

Однажды она принесла ему очередную филиппику на тему его лихачества. Толстый ежемесячный журнал тоже решил отметиться во всеобщей травле и напечатал длинный очерк, в котором автор поставил перед собой сложную задачу вывести обобщение из одного-единственного случая, отчего произведение его получилось одновременно и занудным, и кликушеским. Федор не слишком разбирался в литературе, но полагал, что очеркист-профессионал мог бы называть его не только зарвавшимся хамом, а поискать еще какие-нибудь хлесткие эпитеты для выражения своего негодования.

Пожав плечами, он вернул журнал Татьяне.

– Только я подумала, что проблема утратила остроту, как вот опять, – процедила она.

Федор поморщился:

– До суда теперь будут нагнетать, будоражить народное сознание, чтобы судьи не подумали вынести мягкий приговор.

– А такие публикации разве не противозаконны?

– Немножко. Но кто считает, когда раз в кои-то веки призвали к ответу чинушу и бюрократа?

Жена усмехнулась:

– Ну да, у меня на работе все рады, как дети. Тетки прямо трясутся от счастья, ах, наконец-то и моя корова тоже сдохла, и я дерьма похлебаю, как они.

– Ты уж прости, Таня, что так получилось…

– Федор, я не верю, что ты виноват в этой аварии, – вдруг сказала жена.

Он вздрогнул, так неожиданно это было услышать.

– Правда?

– Да. Но не из сентиментальных соображений, а просто я слишком часто ездила с тобой и знаю, какой ты осторожный и ответственный водитель. Ты просто не мог устроить такое даже на подсознательном уровне.

– Однако…

Жестом остановив Федора, Татьяна наклонилась к нему поближе и заговорила очень тихо, чтобы не слышали соседи по палате:

– Федор, я знаю, что в тот день ты ехал с похорон своей любовницы, к которой, очевидно, питал сильные чувства, но все равно не верю, что ты от горя настолько обезумел, чтобы так грубо нарушать правила движения.

– Таня, я… – похолодев, проговорил Федор, но Татьяна резко оборвала его:

– Не трудись оправдываться и тем более лгать. Что было, то было.

Федор опустил глаза и прошептал:

– Знаешь – и все равно не веришь, что я виноват?

– Не верю.

– Ах, Таня, вера против фактов – слабое оружие.

– Ты лучше постарайся вспомнить, как все было.

– Да уж пытался.

– Никак не вспоминается?

– Никак.

– Что ж, у тебя из памяти выпало всего несколько секунд, – покачала головой Татьяна, – а некоторые после травмы забывают всю предыдущую жизнь и вообще, кто они такие. Тебе еще грех жаловаться.

– Что да, то да, – вздохнул Федор и подумал, что если бы мог выбирать, то скорее всего предпочел бы последний вариант.

– Возможно, – сделала предположение Татьяна, – автотехническая экспертиза найдет аргументы в твою пользу. Например, выяснится, что руль внезапно отвалился или тормоза…

Федор засмеялся:

– Об этом даже мечтать нечего. Слушай, Тань, раз ты все знаешь, давай разведемся? Тебе-то зачем вместе со мной пропадать?

Татьяна посмотрела на него сурово:

– Федя, мы с тобой жили плохо, давай хоть напоследок не опозоримся?

– Ладно, давай.

Федор улыбнулся, хотел погладить ее по коленке, но не решился.

Сентябрь

Жизнь Ксюши Кругликовой круто изменилась как раз в тот день, когда она окончательно и бесповоротно пришла к выводу, что ничего и никогда в ее жизни измениться в принципе не может.

Каждый год Ксюша ждала первое сентября как начало новой эпохи, где она больше не будет незаметной серой мышкой, а, похудевшая и загоревшая, с новой прической, враз превратится в популярную девчонку. Каждый год Ксюша готовилась к этому резкому повороту судьбы, весь август голодала, потому что популярными могут быть только очень стройные и худенькие девочки, и каждый же год ничего не происходило. После первых будоражащих минут встречи школьная жизнь возвращалась на круги своя, в которой Ксюше отводилась скромная роль никого.

Мальчики не провожали ее заинтересованными взглядами, учителя, давно убедившись, что Ксюша всегда внесет свою четверку в статистику успеваемости, смотрели сквозь нее, а девочки были тоже не такие дуры, чтобы дружить с пустым местом.

Вот если бы у нее были хотя бы джинсы… Или кроссовки, или модная импортная сумка…

Если бы прийти на линейку первого сентября в кроссовках «адидас» и в яркой розовой курточке с лейблом, небрежно закинув на одно плечо маленький джинсовый рюкзак, так сразу бы все повернулись в ее сторону!

Мама талдычит, что дело не в шмотках, но это справедливо только для первых красавиц Лены Трифоновой и Оли Кудрявцевой. У них узкие бедра, красивые волнистые волосы, им, да, можно хоть в почтовых мешках рассекать, а остальным как быть, чтобы пользоваться успехом?

Взять хоть ее тезку Ксюшу Михайлову. Она вообще страшная, морда кошельком, однако с ног до головы упакована в импортные шмотки, потому что папа – капитан дальнего плавания. И вот, пожалуйста, царица класса. Ее даже не по имени зовут, а называют Кисой, хотя рожей она явно смахивает не на кошечку, а на картошечку.

Ксюша явно симпатичнее Кисы, но только вместо джинсов получает дома трехчасовые нотации, что материальные блага – это низко и недостойно. Мама любит вести подобную трансляцию такого из своего волшебного мира, где главное – это честность, порядочность и возможность заниматься любимым делом и приносить пользу людям. В этом мире встречают сразу по уму, и, кроме мамы, там еще живут хорошие молодые люди, которые смотрят не на шмотки, а на то, чтобы девушка была чистая, скромная, добрая и аккуратная, а, главное, помогала маме и хорошо умела справляться с хозяйством. А такие мальчики, которым важно, во что девушка одета, – просто дураки и никому не нужны, потому что ограниченные и узколобые, и вообще мещане.

Все это прекрасно, если жить в маминых фантазиях, а в реальности Ксюша сильно сомневалась, что, если принесет в школу кастрюлю идеально почищенной картошки, это как-то поможет ей добиться успеха. Равно как и аккуратная штопка на колготках вряд ли поразит парня в самое сердце.

А теперь последний класс, и у мамы новый аргумент, что надо думать об учебе, а не о мальчиках. В институт ведь поступать!

Ксюша вздохнула. Институт – это, конечно, хорошо, только последний год в школе пролетит быстро, и никогда уже не сбудется в Ксюшиной жизни того, самого важного. Первой любви не будет, приключений, таких, как в книжке «Вам и не снилось», тоже. Школа кончится, не оставив ни одного яркого воспоминания, кроме сожалений о бездарно и попусту проведенных годах.

Ну, поступит она в институт, и что? Явится туда чучелом в скороходовских ботинках и юбке, перешитой из папиных штанов, и где окажется? Правильно, на скамье изгоев, и дай бог, если выйдет замуж за такого же замухрышку, как и сама…

Никак ты судьбу не переломишь, особенно когда всем на тебя плевать…

Так что сегодня, в один из теплых сентябрьских дней выйдя после уроков из здания школы, Ксюша, в очередной раз придя к такому горестному выводу, решила себя хоть как-то развлечь. И задумалась, куда бы пойти. Но кроме как домой идти было некуда. Дома бабушка. Она или дуется, или ищет, на что бы обидеться, а друзей у Ксюши нет. Ее и во дворе гулять не звали, и в школе она не входила в круг комсомольских активистов, которые то и дело заседают по какому-то важному вопросу (а на самом деле весело проводят время), и в секции она не ходит, потому что «нет данных».

Пустое место, вообще непонятно, для чего родилась.

И Ксюша просто отправилась домой пешком, чтобы хоть немного отсрочить возвращение.

Она шагала по тротуару, а впереди, размахивая лопаткой и далеко оторвавшись от матери, бежала девочка лет шести. Видимо, ей не терпелось попасть в парк, который был неподалеку.

Ксюша сама любила там гулять, когда была маленькая, особенно зимой. Через этот парк они с папой доходили до залива, и папа бросал большие камни в тонкий лед, и Ксюша с восторгом смотрела, как вздымается столб воды, будто взрыв, – и жизнь казалась интересной и увлекательной, такой же, как представляется сейчас этой малявке.

Хотя у малявки, может, все и сбудется – вон у нее какая коса, не то что Ксюшин, как выражается бабушка, «крысиный хвостик», и ноги тонкие, и одета она в фирму.

Пожирая завистливым взглядом девочкины кроссовки, Ксюша вдруг уловила боковым зрением, что происходит что-то неправильное, чего ни при каких обстоятельствах происходить не должно.

Быстро несущийся автомобиль резко свернул на встречную полосу, и Ксюша поняла, что сейчас для них с девчонкой все закончится.

Страха не было. Она схватила ребенка и побежала прочь от дороги прямо по заросшей высокой травой полосе, не оборачиваясь на грохот и лязг позади.

Когда остановилась и обернулась, машины еще крутились, будто в страшном и величественном танце.

Подбежала мать девочки, забрала ребенка, то ли смеясь, то ли плача, расцеловала сначала дочь, потом Ксюшу, а та постеснялась сказать, что ей неприятно, когда ее трогают посторонние люди.

Ей было слегка стыдно за то, что она так спокойна, что сердце не колотится, и коленки не подгибаются, и руки не трясутся, как у девочкиной мамы. Правильно бабушка говорит, что она холодная и неженственная, нормальные люди при таких ситуациях в обморок падают, а ей хоть бы что.

На колготках и подоле школьной формы налипло множество сухих репейников, но Ксюша не стала отряхиваться, все равно сейчас топать обратно к дорожке через заросшую сорной травой целину.

К сожалению, в школьном учебно-производственном комбинате она училась на младшую медсестру. Ей хотелось быть секретарем-машинисткой, но на эту специальность выделили всего два места, и Ксюша, естественно, ни на одно из этих мест не попала. Пришлось выбирать между слесарем-сборщиком и медсестрой. Последний вариант показался Ксюше поинтеллигентнее, но она, как всегда, ошиблась. Те, кто выбрали слесаря, весело проводили время на заводе, катались там в лифтах и на цеховых кранах, а несчастные медики мыли полы в больницах. Но все-таки за прошлый год было у них штук пять лекций по первой помощи, и преподаватель говорил, что медработник не имеет права уклоняться от своего долга, вот Ксюша и побрела обратно к месту аварии.

Было не страшно, но стыдно, что она суется ко взрослым людям, и Ксюша хотела уже убежать, но в последний момент заставила себя подойти к суетящимся вокруг мужикам и признаться, что она учится на медсестру и готова помочь пострадавшим.

Усатый дядька посмотрел так строго, что Ксюша решила: сейчас он пошлет ее кое-куда подальше, но дядька неожиданно сказал:

– Иди сюда, дочка.

И улыбнулся так, что смущение ее прошло.

– Кто вызывает «Скорую помощь»? – спросила Ксюша строго, вспомнив лекцию, на которой преподаватель говорил, что в острых ситуациях при скоплении народа каждый думает, что это сделал кто-то другой, поэтому прежде всего надо послать кого-то к телефону, а потом уже все остальное.

Мужчина в костюме сказал, что позвонит ноль три из первого же автомата, сел в красные «Жигули» и уехал, с трудом пролавировав между пострадавшими машинами. Один автомобиль вылетел на обочину, а второй, как говорят водители, «поцеловался» с автобусом, из которого выходили пассажиры, кто спокойно, кто плача, а кто возмущаясь.

– Этому ты уже ничем не поможешь, – сказал усач.

– Я посмотрю.

– Не надо тебе смотреть на такое, дочка, уж поверь. Второй вроде еще дышит. Смотри его.

С этими словами дядька развернул Ксюшу ко второй машине.

– Будь осторожна, – сказал он и взял огнетушитель на изготовку.

Ксюша заглянула в салон «Волги». У мужчины за рулем был совершенно мертвый вид. Сквозь разбитое стекло в боковой дверце Ксюша просунула руку и пощупала пульс на сонной артерии. Он был слабый, но бился.

Дверь со стороны водителя заклинило, а пассажирская открылась. Ксюша заглянула внутрь. На левом бедре пострадавшего быстро расплывалось кровавое пятно. Она положила сверху перевязочный пакет из аптечки, но он очень быстро пропитался кровью, которая на ощупь оказалась густая, горячая, липкая, и останавливаться не собиралась. Тогда Ксюша сняла школьный фартук, свернула его в валик и крепко прижала к кровоточащему месту. Вроде кровь стала идти медленнее, а больше Ксюша не знала, чем помочь. Наложить жгут и затянуть его так, чтобы перекрыть артерию, – у нее силы не хватит. Но главное – запрещается перемещать пострадавшего до осмотра врача, а то можно ему сильно навредить.

Из той же аптечки она взяла нашатырный спирт, открыла и поднесла к лицу пострадавшего, но только расчихалась сама, а мужчина никак не отреагировал.

Ксюша приказала себе испугаться, что он умрет у нее на руках, но снова ничего не вышло. Полное спокойствие, характерное для бездушной сволочи, и больше никаких чувств. Обидно.

Усатый нервно расхаживал возле машины с огнетушителем, и Ксюша сообразила, что он боится пожара, и даже тогда ей не стало страшно. Дверь открыта, она успеет выскочить, да и дядька страхует. Вроде бы надо разговаривать с умирающими, как-то их приободрять, Ксюша нахмурилась, но не смогла придумать ничего такого, что доставило бы радость этому полумертвому незнакомцу или побудило его выжить.

Только долг есть долг, и Ксюша выдавила из себя: «Ну, вы это, держитесь, пожалуйста…»

Наконец, прибыла «Скорая», и Ксюша передала пострадавшего бригаде. Фельдшер с длинными волосами и бородой оказался поразительно похож на Иисуса Христа с бабушкиной иконы.

Медики быстро погрузили мужчину на носилки, широким бинтом примотали к его ране Ксюшин фартук и уехали, завывая сиреной.

Ксюша собралась уходить с места происшествия, но тут ее перехватила милиция. Сначала похвалили за активную помощь, потом отругали, что не носит с собой ученического билета, которого, к слову сказать, у Ксюши вовсе не было, а потом снова похвалили и подкинули на своей машине до дома, весело запугав: «А то ты пойдешь, как жертва изнасилования, без фартука и вся в кровище».

Милиционеры были симпатичные молодые парни с открытыми лицами, совсем не похожие на тех зловещих упырей, образы которых, не жалея красок, рисовали школьные гопники. Никто вроде бы не собирался отбивать Ксюше почки, а совсем наоборот, тот, что постарше, заметив, что руки у нее все в крови, притормозил у ближайшей аптеки и заставил свирепую старушку-провизоршу пустить Ксюшу умыться.

Оттирая с рук засохшую кровь, она немного помечтала, как милиционер влюбится в нее, но парни только сказали, что она боевая девчонка, и пусть обязательно приходит к ним на службу.

«Нам нужны такие крепкие фронтовые ребята!» – процитировал милиционер и засмеялся, а Ксюша тоже улыбнулась, но на самом деле огорчилась, что ее, как всегда, держат за ударную силу, а не за прекрасную даму.

К счастью, бабушка отдыхала в своей комнате, и Ксюше удалось незамеченной прокрасться домой.

Она быстро приняла душ, постирала форменное платье, повесила его на балконе и полезла в дальний ящик стола, где хранила свои невеликие накопления.

На новый фартук, пожалуй, не хватит. Ладно, пока сентябрь, пару деньков можно в белом походить (типа она в восторге от учебы), а в пятницу надо взять у мамы недельный рубль на обеды и топать в универмаг за самым дешевым фартуком, иначе на нее обратят внимание в школе, но совсем не в том смысле, как бы хотелось.

Ксюша вздохнула. Еще одна мечта так и отвалится в прошлое, не сбывшись. Так ей хотелось красивый фартук с широкими крылышками, но в магазинах подобная красота не продается, а про ателье даже заикаться нечего – Ксюше сразу дома объяснят, кто она есть такая и что ей положено.

Ладно, главное сейчас, чтобы предки не узнали о ее приключении. Ксюша пока не могла сообразить, за что именно ей попадет, если откроется правда, но в том, что попадет обязательно, не сомневалась ни одной секунды.

Стало немножко грустно, что вот произошло с нею что-то интересное, а рассказать некому. Единственная подруга прямо первого сентября укатила на спортивные сборы и вернется только через месяц. А в школе даже смысла нет рот открывать – если вдруг и послушают, то уж точно не поверят, поржут над ней только, и все.

Ксюша еще подумала о пострадавшем, поправится ли он, и о том, втором. Тут на душе у нее стало кисло, и Ксюша мысленно поблагодарила усатого за то, что не позволил ей увидеть труп, и он так и остался для нее абстрактным пострадавшим. Милиционеры сказали, что он умер мгновенно, так что сам не заметил, и Ксюша ничем бы ему не помогла. Упрекать себя вроде как не в чем, но все равно было тоскливо от мысли, что жизнь может прерваться от одного неосторожного движения.

Был человек, дышал, чувствовал, может быть, любил, а потом неосторожно повернул руль – и все закончилось. И ничего не исправить.

Только ближе к вечеру до нее дошло, что это неосторожное движение могло прервать и ее собственную жизнь. Даже ноги подкосились от этого внезапного понимания, и Ксюша впервые почувствовала, что холодный пот это не просто фигура речи, а вполне себе реальное явление.

Улегшись на свой диванчик, Ксюша спрятала голову под подушку и попыталась представить, как это – не быть, но тут бабушка позвала ее помогать с ужином.

– Я чищу картошку, следовательно, существую, – вздохнула Ксюша и поплелась в кухню.

За ужином Ксюша нетерпеливо ждала, когда диктор ленинградских новостей закончит свой нудный бубнеж и покажут какую-нибудь киношку, как вдруг в бравурном речитативе ей послышалось собственное имя. «Да нет, не может быть», – подумала она, но машинально взглянула на экран.

В комедиях герои всегда узнают ошеломляющую новость в процессе чае– или винопития и от удивления плюются, как будто гладят пересохшее белье.

Теперь Ксюша выяснила, что это просто штамп. При виде большой фотографии Ксюши во весь экран не поперхнулись ни мама, ни бабушка, ни она сама.

В какой-то прострации они слушали восторженный рассказ журналиста, как Ксюша, настоящая комсомолка и верная наследница пионеров-героев, закрыла своим телом ребенка, а потом действовала, как настоящий санинструктор на поле боя. Фотография исчезла, на несколько секунд в кадре появилась физиономия классной руководительницы, сообщившей, что Ксюша, оказывается, ядро класса и все на нее равняются, и в телевизоре начались новости спорта, а за столом воцарилось гробовое молчание.

Понимая, что это конец, Ксюша все-таки попыталась непринужденно улыбнуться и сделала глоток чаю. Звяканье чашки о блюдце прозвучало как колокольный звон.

– Позволь спросить: и как же ты относишься к вдруг свалившейся на тебя славе? – наконец процедила мама.

Ксюша пожала плечами.

– Или теперь, когда ты стала звездой, мне придется узнавать о том, чем занимается моя дочь, исключительно из телевизионных новостей?

– Ну мам, какая я звезда, так… – пролепетала Ксюша, краснея.

– В самом деле, Ксения, – включилась бабушка, – ты обязана была все нам рассказать. Сколько раз повторять, что ты ничего не имеешь права от нас скрывать, пока находишься на нашем содержании?

– Да я просто чуть-чуть помогла, самую капельку, – заныла Ксюша, – откуда я знала, что они так все преподнесут…

Мама прервала ее, наставительно подняв палец:

– И тем не менее ты обязана была во всем признаться! Представь, что мы бы не посмотрели сегодня новости, а завтра коллеги стали бы узнавать у меня подробности, а я ничего не знаю. Подумай, как бы я выглядела перед ними?

– Да, Ксения, ты очень огорчаешь нас своей скрытностью, – вставила бабушка…

– Я просто забыла…

– Забыла про то, что тайное всегда становится явным, – усмехнулась мама.

– И в самом деле странно, что сделали сюжет про аварию на дороге, – заметила бабушка, – все же у нас стараются не освещать такие вещи, все больше про рекордные надои сообщают трудящимся. Вот Ксения и не подумала, что правда выяснится таким неожиданным образом.

– Нет, это просто возмутительно, что ты утаила от нас такое событие! Убирайся в свою комнату!

Когда в голосе мамы появлялись визгливые нотки, Ксюшу два раза просить не приходилось. Она выскочила из-за стола.

– И хорошенько подумай над своим поведением, – напутствовала бабушка.

Усевшись за письменный стол, Ксюша послушно приступила к размышлениям. Ведь знала же, что попадет, и вот, пожалуйста, предчувствия ее не обманули. Чертовы телевизионщики, кто их только за язык тянул! Что, за целый день реально ни одного повышенного надоя, выплавленного чугуна или там съезда какого-нибудь партийного? Не о чем людям рассказать, кроме как о ее приключениях? Да еще такими заскорузлыми штампами, настоящая комсомолка, верная наследница…

Теперь точно все, к нормальным людям вообще будет не подойти без того, чтоб не оборжали.

После этой дурацкой передачи мечты сбудутся, но только не так, как планировалось!!! Ксюша в самом деле перестанет быть незаметной серой мышкой – зато превратится в юродивую, вроде Лены Сониной. Училась у них в школе такая девочка, которая реально любила коммунизм и все такое прочее, за что ее, естественно, называли Соня Ленина. Но, простите, Соня Ленина много лет старалась заслужить репутацию местной сумасшедшей: то на комсомольском собрании двинет страстную речугу, то возглавит поход по местам боевой славы, то добровольно вызовется в почетный караул. Из-за нее Ксюшу с первого раза в комсомол не приняли, потому что на собеседовании она спросила, что делать со знаменем, если вдруг найдешь его в лесу, а Ксюша не знала. И вот интересно, ржать-то над Леной все ржали, а на собрании никто спорить не стал, хотя у этой дуры разве что красная пена изо рта не шла, когда она вещала, что таким, как Ксюша, не место в комсомоле. Пришлось еще месяц ждать следующего комсомольского собрания. В прошлом году Лена закончила школу, что ж, Ксюша, добро пожаловать на вакантное место школьной юродивой, а, говоря точнее, долбанутой. Хватило одного телевизионного репортажа, чтобы занять эту почетную должность.

Ксюша протяжно вздохнула, вспомнив, что вместе с фартуком уехал в больницу и комсомольский значок. Сплошные убытки, черт возьми.

До сегодняшнего дня пословица «не делай добра – не получишь зла» представлялась ей глупой и мещанской, но вот выяснилось, что это очень даже правда.

Нечего было соваться со своей помощью, и девчонку можно было не хватать, не уносить. Не так уж и далеко, если честно, машины съехали с дороги. Никого бы не задело, только испугались бы чуть-чуть сильнее, и все.

И уж точно без нее догадались бы придавить рану тому мужику, и «Скорую» вызвали бы. Правильно мама говорит: «Большая ошибка думать, что ты можешь обойтись без людей, но еще большая – считать, что люди не могут обойтись без тебя».

Надо быть скромнее, и тогда тебя на весь город не выставят дурой.

Ноябрь

Татьяна пришла в платье цвета красного вина, которое очень ей шло, и с новой прической, от которой еще чуть пахло парикмахерской. Мужики в палате оживились и приосанились, как только она появилась на пороге, и Федор улыбнулся:

– Прекрасно выглядишь.

– Спасибо, но это не для тебя.

– Ясно.

– Для сотрудниц. Хоть чуть-чуть омрачить их радость по поводу моего впадения в ничтожество.

– Таня, не могу ничего тебе обещать, но одно знаю совершенно точно – уволить тебя не могут. Трудовой кодекс в нашей стране – это святое, так сказать, последний оплот справедливости. Воскобойникова боятся сильно, но все-таки меньше, чем нарушить Трудовой кодекс, это я тебе как специалист говорю. Ломать на увольнение по собственному, возможно, будут, но если ты выдержишь, то сделать с тобой ничего у вас там не смогут.