Текст книги "Клиника одной взятки"

Автор книги: Мария Воронова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Вика улыбнулась Балахонову и приняла у него бокал вина. Она пьет вино первый раз в этом году, можно загадать желание. Но что ей загадывать? У нее все есть. Самый лучший муж на свете, самый прекрасный домик на земле.

Пригубив вино, Вика погрузилась в ощущение счастья.

Глава пятая

С океана ползло плотное облако тумана, затягивая противоположный берег бухты и надежно укрывая боевые корабли. Лишь кое-где из этого облака, как из дырявого мешка, на секунду появлялась мачта или очертания корпуса, чтобы тут же исчезнуть в белом мареве. От этого корабли казались призрачными и безжизненными, как «летучие голландцы». Зябко поежившись, Вика плотнее запахнула куртку, подняла воротник. В ноги ей лениво бились тяжелые стальные волны. Она прошлась по каменистому берегу, ничем не напоминавшему солнечные песчаные пляжи под Петербургом. Что она делает здесь, в этом чужом холодном и ветреном городе?

Она обернулась. На берег густой цепью надвигались сопки, за их зеленой чередой виднелись хрустальные вершины вулканов. Город как-то неуверенно расположился у подножия гор, примостился, как проситель на краешке стула в кабинете грозного начальника. Странный город, унылый и серый, весь из бетонных пятиэтажек, облупившихся от ветров и морской соли.

Впереди – океан, кругом горы. Бежать некуда, как в страшном сне. Только она вот уже второй месяц не может проснуться…

Прямо над берегом нависает скала, будто кто-то тупым ножом обрезал гору. Вика подошла ближе и разглядела в уступах маленькие островки цветов. «Как моя альпийская горка», – повеселела она и подошла еще ближе.

– Не стой там! – крикнул человек с удочкой. – Камень на голову упадет и фамилию не спросит.

– Спасибо. – Вика удивилась, что рыбак заметил ее перемещения.

Фамилию не спросит… А если спросит, ей нечего будет ответить. Она в бегах, и этот город – ее последнее убежище.

Она заглянула в сетку рыбака. Пусто.

– Не клюет пока, – улыбнулся тот, заметив ее интерес. – Видишь, балабас ползет.

– Кто ползет?

– Ну туман. Скоро так затянет, что я кончика своей удочки не увижу.

Вика сочувственно покачала головой: «Мне бы твои заботы». Пиная гальку носками ботинок, она поплелась к автобусной остановке. Взглянула на здание местного театра, похожее на греческий храм в изображении пятилетнего ребенка. Очаг культуры – хмыкнула Вика с высокомерием уроженки Петербурга, с молоком матери впитавшей его очарование. Когда она сможет снова пройти по Невскому проспекту, насладиться особенным духом Васильевского острова? Придется ли ей увидеть развод мостов?

Все, чего она добилась в жизни, было уничтожено. Как в компьютерной игре – game over. Нужно начинать заново, только не с нуля, а с минус десятого уровня. Ее судьба, которую она считала вполне состоявшейся, ее надежная, прочная жизнь – все развеялось от первого же злого дыхания, как соломенный домик трех поросят. А она-то считала, что построила неприступный замок…

…Как обычно, общебольничная конференция благодаря Балахонову превратилась в митинг. По утрам вторника нужно запирать его в подсобке, злилась Вика. Орет, как Троцкий на базаре, хотя сам понимает, что все бесполезно. Только время у людей отнимает своей демагогией!

– Я давал клятву советского врача! – горячился Балахонов на трибуне.

Главный врач с привычной тоской смотрел мимо строптивого подчиненного, прикидывая, видимо, подходящий силовой прием, чтобы удалить заведующего хирургическим отделением с ораторского места. На беду администрации, Леша обладал зычным басом, перекричать его было невозможно, а добровольно покидать трибуну, пока не выскажется, он не собирался.

– Так Советского Союза давно нет, – добродушно заметил начмед, как бы освобождая Лешу от всех его гуманных обязательств.

– Не важно! Меня в институте учили оказывать людям помощь! Ту, которая им нужна, а не ту, которую страховка позволяет!

Неужели он такой дряхлый? Вика всегда обращалась с Балахоновым как с ровесником, а теперь оказывается, что он окончил институт еще до распада Союза и не обучался принципам страховой медицины. Вот почему он такой неиспорченный… Старая закалка.

– Оказывать учили, а отказывать – извините, нет! Если я вижу, что человеку для сохранения здоровья нужна госпитализация, операция, все, что угодно, – я это делаю. И меня не волнует, где он живет и кем работает! Про оплату я даже задумываться не желаю, об этом у меня голова болеть не должна.

– Алексей Михайлович, вас никто и не просит отказывать в неотложной помощи! – Из-за того, что нужно было вклиниться в речь, пока Балахонов переводит дыхание, главврач произнес свою реплику не так царственно, как бы ему хотелось.

– Не просит? А какого черта я должен заполнять всякую лабуду? Миграционный лист придумали какой-то, обоснование госпитализации без полиса. Не бред ли? Бред! И я свое время тратить на это не собираюсь, у меня других дел полно.

– Послушайте, но это же стандартная форма. Что вам, трудно?

– Трудно. Невозможно по нравственным убеждениям. С какой стати я, врач, должен кому-то объяснять, что помогаю человеку? Почему я оправдываюсь, если сделал аппендэктомию жителю Таджикистана?

Скорее бы уж он облегчил душу, поморщилась Вика. У нее слишком много дел, чтобы выслушивать рефлексию начальника. Хотя… Какое-то рациональное зерно в его словах есть. Коррупция и повальное мздоимство началось в медицине именно тогда, когда врач понял – он имеет право отказать в помощи. Можно сколько угодно кивать на нищенскую зарплату, на дефицит нормальных медицинских центров и специалистов. Разумеется, и до введения страховой медицины попасть к светилу можно было только по знакомству, и «пузырный занос», то есть бутылка хорошего спиртного и коробка конфет, был обязателен, но… Когда Вика училась в институте, она активно посещала хирургическое общество. Там было принято устраивать вечера памяти профессоров. На эти вечера часто приходили бывшие больные, рассказывали, как доктор такой-то вернул их к жизни. Вику такие рассказы очень трогали, это казалось символичным – врач давно умер, а спасенный им человек живет и прекрасно себя чувствует. И эти люди не были ни важными чиновниками, ни просто богатыми людьми. Токари, уборщицы, водители, воспитательницы детского сада… Взять с них явно было нечего, и попали они в руки светила просто потому, что тяжело болели. Если больной хотел лечить у светила что-то рутинное, с чем справился бы и обычный врач, тут приходилось подключать административный ресурс, но если его жизни угрожала реальная опасность и заболевание было слишком сложным для простого доктора, он попадал к светилу без особых усилий.

Никому и в голову не приходило, что можно просто захлопнуть перед больным дверь, потому что у него полис не того цвета.

А сейчас можно. Государство допустило общение больных со здравоохранением по формуле «не оплатят, пошел вон», так что же странного, если эта модель работает и в частных отношениях врач – больной?

Все устроено так, чтобы легко было наказать человека за активное действие, а еще легче – чтобы оправдать его бездействие.

– Меня вообще не должна волновать оплата, коль скоро у нас развелось аж два отдела по работе со страховыми компаниями! Один по ОМС, второй – ДМС и платные! Причем там сидит не одна полумертвая старушка на оба подразделения, а куча вполне цветущих женщин! По логике они и должны заботиться, чтобы оплата наших услуг шла полноценно и своевременно. Пусть берут истории поступивших. Сколько у нас ежедневно новых пациентов? Максимум пятьдесят, этот объем им вполне по силам. Коль скоро мы, врачи, их содержим…

– Как это вы их содержите, интересно? – быстро перебил главврач.

– А так, что производителями услуг являемся мы, врачи и медсестры. Платят нам по факту оказанных услуг, то есть реально зарабатываем мы, а все остальные – обслуживающий персонал, который мы содержим для собственного по идее удобства. И девочка из отдела по работе с ОМС должна следить за нормальной оплатой нашей работы – только этим она может оправдать свое существование. Это по логике! А на самом деле что получается? Я лечу кого-нибудь, тружусь, а потом девочка мне звонит и радостно сообщает – а знаете, вам этот случай не оплатят! Дальше следует объяснение, либо надуманное, а чаще, ибо девочки наши не очень умеют думать, просто идиотское.

– Алексей Михайлович, не опускайтесь до оскорблений! И…

Но сбить Лешу с курса было невозможно.

– Я никого не оскорбляю, а строго придерживаюсь фактов! Вы постоянно требуете от меня исполнения моих обязанностей! Вот и я требую от них, причем с большим правом, чем вы! Ибо вы платите мне малую часть тех денег, что я заработал, а ваши девочки получают деньги из моего кармана! Пусть работают, а не пилят бабки со страховыми компаниями!

От такой наглости главврач даже привстал на стуле:

– Что за голословные обвинения? У вас есть доказательства? Опомнитесь, Алексей Михайлович!

– За руку я их, конечно, не ловил, но нам же каждый месяц страховые по полмиллиона недоплачивают! Причем пациенты довольны, поправляются, а компании недовольны. То объем помощи не тот, то не по профилю отделения, то еще какой-нибудь маразм! А вы смотрите на это и не шевелитесь. В суд хоть раз подавали? Договор грозились расторгнуть?

Да уж… «Когда выходишь на эстраду, стремиться надо к одному, всем рассказать немедля надо, кто ты, зачем и почему…» Можно сколько угодно возмущаться нищенской зарплатой и огромным объемом работы, но посягать на отлаженный бизнес… Сидеть им опять без премий!

– Вы нас совсем закабалили! – орал Балахонов. – Крутите свои делишки, а до нас вам и дела нет. Ни до больных, ни до врачей! Пациенты не умирают от болезней, врачи с голоду – вот и ладненько. Мы для вас – декорация, ширма для ваших афер, и, если бы вам эта ширма не была нужна, вы бы от нас сразу же избавились!

– Алексей Михайлович! – Главврач подошел к кафедре.

Аудитория отвечала Леше одобрительным ропотом, но Вика прекрасно знала цену этому ропоту. Случись что, никто не поддержит правдоруба. Балахонов не Спартак, а врачи – не гладиаторы, чтобы поднять народное восстание.

Вика представила, как они всей толпой вскакивают с мест, накидываются на главврача и начмеда… Потом толпа несется в административный корпус, с наслаждением крушит там евроремонт и сноровисто благодаря знанию анатомии разрывает на куски главного бухгалтера. Администрация сидит в приемной, связанная по рукам и ногам, с медицинскими шапочками вместо кляпов во рту, а Балахонов, по-ленински заложив руки в проймы хирургической робы, расхаживает по кабинету и диктует насмерть перепуганной секретарше воззвание: «Товарищи! Революция, о которой так долго говорили мы, честные врачи, свершилась! Коррупционная власть пала!»

– Товарищи! – донеслось с трибуны, и Вика вздрогнула. Неужели именно это она сейчас и услышит? – Вы посмотрите, во что нас превратили! Настоящий феодализм, мы работаем как крепостные! Давайте уже бороться за свои права. Начнем хотя бы с того, что откажемся заполнять эти бумажки! И не надо думать: «Ах, какая ерунда, что, мне трудно одну справку заполнить?» Иначе нам совсем на голову сядут!

Наконец Лешу удалось стащить с трибуны. Он сел в первом ряду и понурился. Надеялся, что народ его поддержит, а все будто воды в рот набрали. Сидят, слушают доклад про новые антибиотики.

Но ведь и его, несмотря на сенсационные разоблачения, никто не уволит. Собака, которая лает, не кусает. Подать в суд, написать в прокуратуру значило, по мнению Балахонова, стать доносчиком. Хотя основания для таких действий у Леши были. А другие сами не очень дружили с законом, и лишний раз обращать на себя его внимание им не было резона. Вот и она, Вика, молчит, хотя полностью разделяет Лешину позицию. Но какой толк в том, что она выступит? Ничего она не изменит, зато администрацию разозлит, и та не будет больше смотреть сквозь пальцы на то, что Вика делает вены мимо кассы.

Она зашла к Алексею поделиться впечатлениями от его пламенной речи.

– Ты выглядишь как Жириновский в Думе, – начала она, и напрасно.

Леша обрушил на нее все неизрасходованные эмоции. В масштабах маленького кабинета это оказалось настоящим торнадо.

– Ладно-ладно… – Вика бочком выскользнула в коридор и оказалась лицом к лицу с той наглой теткой, которая хотела прооперировать вены без предварительной договоренности.

«Оперативно ее турнули из Питера!» – ухмыльнулась Вика.

– Доктор, я хотела бы с вами поговорить.

– Да, слушаю.

– Не хотелось бы в коридоре…

Пожав плечами, Вика пригласила ее в ординаторскую.

– Слушаю вас, – повторила она.

– Я хотела бы прооперировать у вас вены.

– Но вас же направили в областную больницу.

Вике стоило огромных усилий удерживать на лице сочувствующую мину. Душа ее переполнялась торжеством – халява не прошла! Она покосилась на холеное высокомерное лицо женщины, оценила массивные украшения, дорогой, хотя и безвкусный костюм, ухоженное суфле химической завивки. Типичный до гротеска образ директора школы. «Сидишь решаешь, кому дать медаль, а кому – нет, – с ненавистью подумала Вика. – Детей много, медаль одна, зачем же тратить ее попусту, если можно получить с родителей хороший „откатик“? Кто докажет, что медаль оказалась у ленивого тупицы, а блестящий ученик едва вытянул аттестат без троек? Родители пресмыкаются перед тобой, вот ты и решила, что королева жизни. Увы, вынуждена тебя разочаровать!»

Вика вертела в руках карандаш и многозначительно молчала. В памяти всплывали ее собственные мытарства в школе, и она вдруг почувствовала такую острую ненависть к этой женщине, что поняла – оперировать не сможет.

– Но в областной меня не устроило…

– Чем же вам не угодил тамошний сосудистый центр?

– Врач не вызвал у меня доверия. И потом, там большая очередь.

– Вы записались в нее?

– Да, но хотелось бы у вас.

– Я же сказала во время консультации, что у вас достаточно сложный случай, – процедила Вика. – Для вас же будет лучше, если вами займутся более опытные специалисты. Мне не трудно, но…

– Стойте-стойте! – Женщина царственно махнула рукой. – Я вас поняла. Мы не сумели договориться при первой встрече, но теперь я знаю, в чем дело.

– Простите?

– Доктор, я согласна на ваши условия.

Вика изумилась:

– Я вам никаких условий не ставила.

– Ах, Виктория Александровна, – фальшиво рассмеялась женщина, – не будем играть в прятки.

С неожиданной прытью она подскочила к Вике и сунула в карман ее халата конверт, Вика даже не успела перехватить руку.

– Заберите, не нужно!

– Нет-нет, возьмите, – ворковала женщина. – Здесь все, как вы говорили.

– Я ни о чем с вами не говорила. Немедленно заберите!

Вика хотела достать конверт, но он почему-то не поддавался, а женщина вдруг с неожиданной силой схватила ее запястье и удержала руку в кармане.

– Да что ж это такое! – возмутилась Вика.

Поведение тетки выглядело очень странно, но уже через секунду все объяснилось.

В кабинет дружно вошли строгие молодые люди, махнули перед глазами Вики корочками, скороговоркой представились и попросили показать содержимое ее карманов. В дверях угрюмо маячили Балахонов с Ларисой. Понятые.

О черт! Сердце колотилось как бешеное, к горлу подкатила тошнота, а руки, заметила Вика, доставая конверт из кармана, трясутся, словно у алкоголика.

«Держаться, держаться! Ситуация ужасная, невообразимая, нужно сохранять полную ясность мысли!»

Она бессильно опустилась на стул. «Нужно замечать каждую мелочь», – сказала она себе, но происходящее доходило до нее словно сквозь вату.

– Уважаемые понятые, – звучал в ушах холодный голос, а Вика не могла понять, кто это говорит. Почему говорит, и, господи, неужели это на самом деле происходит с ней?! – Сейчас на ваших глазах из кармана Виктории Александровны Воротниковой был извлечен конверт, содержащий две пятитысячные купюры. Вы видите, купюры маркированы надписью «Взятка». Имеется диктофонная запись разговора Виктории Александровны Воротниковой и Нины Николаевны Гинзбург, вы можете с ней ознакомиться.

Услышав свой голос, Вика приободрилась. Она два раза сказала: «Нет, не надо!» А подсунуть в карман можно все, что хочешь, он у нее не на замке. Жалко, нет видеозаписи, как она пытается увернуться, но и так нормально. Ах, спасибо директрисе ее школы, поселившей в Викиной душе стойкую ненависть к педагогам! Иначе Вика вступила бы в переговоры, и беседа текла бы совсем в другом русле.

Балахонов тут же начал борьбу за правду: «Вы же слышите, она отказывалась!» – но ему сказали, что оценку Викиной вины дадут соответствующие органы, от него требуется только подтвердить факты.

Леша принялся внимательно изучать конверт, словно сомневался в его реальности.

– А это что такое? – Он ткнул пальцем в угол белого прямоугольника.

– Что вас смущает? – Оперативник был сама любезность.

Вика вышла из оцепенения: в самом деле, какой подвох может быть в обычном конверте?

– Вот здесь! Что это такое?

– Ничего…

– Как это – ничего? На мой непросвещенный взгляд, так это жвачка. А может, и клей какой.

Ах ты черт! Вот почему она не могла вытащить злополучный конверт из кармана! Ай да директор! Все продумала!

Оперативник пожал плечами и подвинул Леше бланк с ручкой.

– Допустим, жвачка, и что дальше? Мало ли что носит в кармане Виктория Александровна.

– Она не пятилетняя девочка, чтобы жвачку в кармане таскать! – отрезал Леша. – Я требую указать это в протоколе, иначе подписывать не буду.

– Алексей Михайлович, ну какое это имеет значение?

– Не знаю. Вы сами сказали, чтобы я не оценивал доказательства, а подтверждал факты. Жвачка – это факт, и я хочу его подтвердить.

– Ну хорошо, – поморщился оперативник и стал вписывать в протокол про жвачку.

Потом ее повели к машине.

Можно было спуститься по служебной лестнице, но, как нарочно, оперативники конвоировали ее к центральному входу, словно хотели, чтобы как можно больше сотрудников узнали о ее позоре. У Вики не хватило сил идти с гордо поднятой головой, она угрюмо смотрела под ноги. Балахонов шел рядом и, когда ее усадили в машину, ободряюще помахал рукой.

Вика думала, что ее отправят в камеру, и по дороге готовилась к этому испытанию. Но ее сразу повели в кабинет следователя.

Она села на предложенный стул. Следователь оказался усталым мужчиной лет сорока, с потухшим взглядом и весь какой-то пыльный. Никак не соответствовал своему светлому кабинету с модной офисной мебелью.

– Виктория Александровна, вы готовы к разговору? – спросил он мягко.

– Да, разумеется, – ответила она в таком же тоне и приободрилась.

Это была не обманчивая иезуитская мягкость, нет, Вика почувствовала, что за дружелюбием следователя не скрывается ничего, кроме равнодушия. Если его не злить, он не будет к ней суров.

– Вы хорошо себя чувствуете?

– Вряд ли на этом стуле кто-то чувствует себя хорошо, – улыбнулась Вика. – Но я здорова и могу отвечать на ваши вопросы.

– Не возражаете против диктофонной записи?

– Нисколько.

– Хотите, чтобы при нашей беседе присутствовал адвокат?

Вика задумалась.

– Пожалуй, нет. Я готова честно отвечать на все ваши вопросы, зачем мне адвокат?

– Хорошо.

Покончив с формальностями, следователь сообщил, что ее обвиняют в вымогательстве взятки.

– Я ничего не вымогала. Эта женщина…

– Гражданка Гинзбург.

– Пусть так. Она без всякой предварительной договоренности явилась ко мне и сунула в карман деньги. С таким же успехом в конверте могли оказаться наркотики или чертежи новой баллистической ракеты. Вы бы меня тогда обвинили в наркоторговле и шпионаже?

– Виктория Александровна, давайте не будем строить пустых предположений.

– На диктофонной записи ясно слышно, как я отказываюсь. Единственное, в чем меня можно обвинить, так это в плохой реакции. Она так быстро и неожиданно сунула этот конверт в мой карман, что я просто не успела ничего сделать.

– А разве у хирурга может быть плохая реакция?

– Сколько угодно. В нашем деле главное – интеллект, а не рефлексы.

– Итак, гражданка Гинзбург, по вашему мнению, просто-напросто встала не с той ноги и подумала: «А не обвинить ли мне кого-нибудь в вымогательстве? Виктория Александровна как раз подойдет». Это же нелепо!

Вика усмехнулась:

– Я готова принять вашу версию.

– Вы хотите сказать, что раньше не встречались с Гинзбург, она не обращалась к вам за медицинской помощью и вы не требовали у нее денег за операцию?

– С Гинзбург я встречалась. Она была госпитализирована по направлению хирурга поликлиники, но я не была ее лечащим врачом.

– А кто был?

Вика замялась. Подводить Балахонова под монастырь не хотелось.

– Не знаю. Я всего лишь консультант, в мои обязанности не входит вести больных. Но консультацию я действительно провела, о чем есть запись в истории болезни. Причем совершенно бесплатно.

– И что вы порекомендовали больной?

– Не помню. У меня таких консультаций больше десятка в день. Можно поднять историю болезни.

– Обязательно. А пока у нас есть выписка из нее, которую нам предоставила Гинзбург. Там написан диагноз: варикозная болезнь нижних конечностей, и рекомендация – оперативное лечение в специализированном стационаре.

Вика состроила гримаску, мол, все верно.

– Скажите, Виктория Александровна, варикозная болезнь – это по вашей специальности?

– Да, я флеболог.

– Вы делаете подобные операции?

Отпираться не имело смысла, и Вика кивнула.

– Почему же вы не прооперировали гражданку Гинзбург?

На это у Вики был ответ:

– Сложные вены, я побоялась не справиться. Кроме того, у нас нет современного оборудования для малоинвазивного[4] вмешательства, которое является методом выбора для данной больной. Я действовала только в ее интересах.

Следователь поморщился:

– То есть вы отказали человеку в помощи для его же пользы? Странная логика.

– Очень простая. Если у вас не болит зуб, там крохотная дырочка, вы предпочтете, чтобы врач поставил вам плохую и ненадежную пломбу прямо сейчас или отправил в прекрасно оборудованный стоматологический кабинет через неделю?

– И часто вы так поступаете?

– Как – так?

– Отправляете больных в областную?

– Ну… – Это был первый случай в Викиной практике, оставалось надеяться, что у следователя не хватит трудолюбия перерыть все ее истории болезни. – Нечасто, но бывает.

– Последний раз когда?

– Не помню. Давно.

– Много оперируете?

– Прилично. Четыре-пять раз в неделю.

– Осложнения бывают? Как часто?

Вика по праву гордилась результатами своей работы, о чем и доложила.

– Жалобы на вас были?

– Нет.

– У вас есть сертификат, дающий право на подобные операции?

– Да, есть.

– Зачем же вы на себя наговариваете? По всем показателям, вы прекрасный специалист. Что вас напугало?

– Там действительно сложные вены.

– А если мы попросим независимого хирурга дать заключение, могли бы вы справиться с ними или нет?

Вика вздохнула. Первое впечатление оказалось обманчивым. Ни дружелюбием, ни даже равнодушием здесь не пахнет. Кажется, зря она отказалась от адвоката.

– Пожалуйста. Но это будет чистая вкусовщина. Естественно, я сделала бы эти вены. Женщина пережила бы операцию, и наверняка обошлось бы без ранних осложнений. Но я не дала бы гарантию на эту свою работу. Имеется в виду рецидив или неудовлетворительный косметический результат. Чтобы уменьшить риск, я и посоветовала ехать в областную.

– Ладно, допустим. Почему же тогда Гинзбург утверждает, что вы требовали у нее десять тысяч рублей за операцию, а когда она отказалась платить, просто выписали из больницы?

«Моя такса – пятнадцать!» – чуть не брякнула Вика.

– Я не вела с ней никаких разговоров о деньгах. Ни в какой форме. И мы не просто выписали ее, а направили в областную больницу.

– Но она не получила от вас никакого направления.

– Правильно. Мы пишем рекомендацию в эпикризе, потом с этим эпикризом пациент идет в поликлинику, где ему дают направление на основании нашей рекомендации. Подписав это направление у начмеда, он едет в областную, там его смотрит врач и назначает дату госпитализации. Он возвращается в поликлинику, сдает необходимые анализы и получает новое, окончательное направление.

– Вы издеваетесь? – вскричал следователь.

– Нет. Правила такие. Их не я придумала. В отличие от всего остального мирового зла, – не удержалась от сарказма Вика.

– Это надо придумать такие правила! Будто специально, чтобы было за что взятки брать! А почему вы сами не можете выписать официальную бумажку? Вы же такие же врачи, как в поликлинике, даже лучше.

– Мы не имеем права. Простите, мы будем обсуждать несовершенства организации медицины или вернемся к моему делу?

Поворчав немного, что нужно иметь гранитное здоровье и железные нервы, чтобы лечиться по страховому полису, следователь продолжил допрос, исподволь убеждая Вику признать вину.

Но она стояла насмерть. Диктофон ее оправдывает. Непонятно, на что рассчитывала эта дура, включая запись. Странная, абсурдная ситуация… Балахонов говорил, тетка была счастлива, получив рекомендацию в областную, радовалась, что будет лечиться в элитной клинике. И вдруг такое… Главное, была бы хоть нищая, так нет. Золота столько, что, если продать, на десять операций хватит.

– Что ж, Виктория Александровна, – вздохнул следователь, – вы отрицаете свою вину, тем не менее я вынужден возбудить уголовное дело. Давайте подумаем о мере пресечения.

Сердце тоскливо заныло. Неужели ее посадят в камеру?

– Вы имеете постоянную работу, это я понял. А прописаны в Петербурге, верно?

– Да, я прописана у родителей. Но давно живу здесь, у нас с мужем здесь дача, – скромно призналась Вика.

Слова «загородный дом» вряд ли пойдут ей сейчас впрок.

– И вы круглый год живете на даче?

– Да, а что делать? Лучше, чем снимать жилье, согласитесь.

– Возможно. Ладно, не буду вас томить. Подписка о невыезде. Я вижу, вы человек разумный и понимаете, что бегать от следствия бессмысленно. По какому адресу будем оформлять?

– Если можно, здесь.

– Можно. Итак, вы должны быть постоянно доступны для следствия, вы не можете выезжать за пределы города более чем на сутки. Кстати, не вздумайте уволиться с работы. Работодателя мы обязываем немедленно сообщать, если поступает заявление об уходе. Можем расценить это как попытку к бегству, тогда мера будет изменена.

Следователь с пулеметной скоростью настрочил протокол, она подписала. Выключив диктофон, следователь неожиданно тепло улыбнулся:

– Не волнуйтесь, Виктория Александровна. Я вижу в вашем деле хорошую перспективу для вас, диктофонная запись однозначно свидетельствует в вашу пользу. Главное – не делайте глупостей, сотрудничайте со следствием и спокойно дожидайтесь суда. И ради бога, не попадайтесь больше на взятках.

Пламенно заверив следователя, что она взяток сроду не брала, Вика отправилась домой. Сколько ждать суда, интересно? Будет висеть над головой как дамоклов меч…

Но все же после прощальных слов следователя она повеселела. Вполне возможно, ее оправдают. А даже если нет, дадут условный срок, за решетку врачей, слава богу, сажают редко. Главное – чтобы родители не узнали, что она под следствием, для них это будет страшным ударом. Дочь-взяточница в их понимании то же, что дочь-проститутка.

Да, самый худший вариант – условный срок. У нее первая судимость, прекрасная репутация, за что отправлять ее на зону? А самый реальный вариант: тесть позвонит куда надо, и дело прекратят. Пусть он ее недолюбливает, но сор из избы выносить не захочет. Чтобы у такого человека была невестка-уголовница… Невозможно!

Она бодрилась, пытаясь заглушить растущую тревогу и тоску. Шок от внезапного задержания прошел, Вика почувствовала в себе силы мыслить объективно. На спокойную голову ситуация показалась еще более абсурдной.

Вика в самом деле ни разу не просила у гражданки Гинзбург денег! Она посмотрела ее и сразу предложила Питер. Вот и все их общение. Допустим, тетка туда поехала, ей заломили цену. Что делает нормальный человек? Начинает понимать, где бывает бесплатный сыр, и идет к Вике. Говорит: «Мне там не потянуть, может, доктор, мы с вами здесь договоримся?» Зачем бежать в прокуратуру? Хорошо, Вику они накажут, но вены-то гражданке Гинзбург никто не прооперирует. В Питере дорого, Вика – единственный флеболог в городе, а надо быть очень смелым человеком, чтобы лечь под нож к хирургу, которого ты хочешь упечь на нары.

Как говорит Викин папа, главное – выбор цели. Так вот, по всему выходит, что основной целью данной гражданки была не операция и даже не бесплатная операция, а месть Вике. Но за что? Чем она так разозлила эту женщину, если две недели назад даже не знала о ее существовании?

Вика заварила чай. Несмотря на теплую погоду, ее колотило как в ознобе.

«Балахонов надоумил! – вдруг поняла она. – Он мне давно завидовал, а тут побывал в гостях, увидел дом, и жаба его задавила: работаем одинаково, но у Вики хоромы, а у меня трешка-хрущевка на пять человек! Разве справедливо?»

Черная зависть требует выхода. И тут, как по заказу, возвращается из Питера гражданка Гинзбург! Поскольку Балахонов ее выписывал, она к нему и рванула делиться впечатлениями. А он воспользовался случаем, сказал: «Виктория Александровна берет не меньше питерских. Я бы и рад заставить ее сделать вам операцию бесплатно, да не могу. Жалуйтесь!»

Да, Вика поступила с ним в этой ситуации не слишком красиво. Отказав Гинзбург, она оставила ее на попечение Балахонова, именно ему пришлось выдержать шквал ее негодования и угроз. В какой-то момент ему надоело слушать, и он сдал Вику! Вот и все.

Он даже не отступил от своего кодекса чести. Ни разу не соврал. Просто проинформировал тетку, что Вика не возьмет ее бесплатно ни при каких обстоятельствах. А если она, как человек с активной гражданской позицией, хочет искать правду, прокуратура ей в этом поможет.

«Ах, Леша, Леша…» Может быть, она и создавала ему некоторые неудобства своим бизнесом, но пользы-то было гораздо больше! Операционные сестры не сидели голодные, отделение всегда выполняло план! Все сотрудники, их родственники и хорошие знакомые оперировались бесплатно и без очереди – Вика свято блюла корпоративную солидарность. А экстренные случаи? Она никогда не отказывалась помочь, хоть днем, хоть ночью.

Зачем же Балахонов так жестоко отомстил ей? Спасал репутацию кристально честного врача?

Но чего стоит твоя репутация, если ради нее ты готов утопить человека?

…Вика мрачно смотрела в окно автобуса. Слева, уступами, город, справа – непроглядное молоко тумана. Безнадега. Она скользнула взглядом по приземистой стекляшке. Ого, салон для новобрачных. Называется «Венец». Что ж, креативненько. А учитывая, во что превращается большинство браков, смело можно назвать «Полный венец». Во всяком случае, ее собственная жизнь этим венцом и накрылась…

Глава шестая

Вика старалась взять себя в руки. Не время раскисать! И слать проклятия на голову Балахонова тоже не время. Вот выкарабкается из капкана, в который так глупо угодила, тогда можно будет и поужасаться опасностям, которых избежала, и придумать месть Лешке.