Текст книги "Винни Ковальский - гнус частного сыска (СИ)"

Автор книги: Мария Елифёрова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

– Ну и ну, – вырвалось у него. Поведение леди Фицрой в гостиной стало понятнее, но он почувствовал, что его представления о личности этой дамы более чем неполны.

– Вот видите, инспектор, не торопитесь от меня избавиться – от меня есть кое-какой прок. Держу пари, вы даже не знаете, где обосноваться на ночь. В полутора милях отсюда есть уютная маленькая гостиница, оставшаяся с времён Старой Доброй Англии, и я как раз туда направляюсь. Могу показать вам дорогу.

– Валяйте, – бросил Солгрейв. Здравый смысл подсказал ему, что это практичнее, чем кружным путём возвращаться на железнодорожную станцию к тамошней гостинице. Ковальский самым фамильярным образом взял его под руку.

– Клиентка выдала мне кое-какой аванс, – шепнул он, – мы можем выпить, как только придём. Я угощаю.

Инспектор выдернул руку и посмотрел на сыщика.

– В честь чего? Не рановато ли?

– Отнюдь, – синие глаза Ковальского таинственно вспыхнули. – Если я говорю, что пора выпить, значит, есть причина.

– Только не говорите, что нашли убийцу. Я всё равно не поверю.

– Ну что вы, конечно же, нет, – поморщился Ковальский. – Но я получил ответ на один интересовавший меня вопрос.

– Какой же именно?

– Вы спрашивали у Уильямса, какого цвета платье было на девушке, которую он счёл Виолой Харди?

– Нет, конечно, – удивлённо ответил Солгрейв. – Его вызвали в зимний сад посмотреть на труп, и он уверенно заявил, что видел снаружи именно эту девушку. Мне он повторил то же самое. Какое значение имеет этот вопрос, если он ни на минуту не усомнился, что видел мисс Харди?

– А такое, милейший инспектор, что труп к тому моменту наверняка уже накрыли простынёй. Девять из десяти, что констебль отогнул край простыни и показал Уильямсу только лицо барышни. Платья он, конечно же, не увидел. Зато девушка, которая выбежала через парадное, была в розовом.

– И что из этого следует? – скептически осведомился Солгрейв. Ковальский поправил булавку в галстуке.

– Как – что? Вы же были в участке, вы видели одежду мисс Харди. Какого цвета её платье?

Инспектор напрягся.

– Ч-чёрт, понятия не имею, – то, что цвет не удержался у него в памяти, разозлило его. – Какое это отношение имеет к убийству?

– Грин, нашедший труп в оранжерее, утверждает, что платье было абрикосовое.

– Розовое, абрикосовое, – досадливо ответил Солгрейв, – невелика разница. Кто как назовёт, а вы делаете из этого какие-то далеко идущие выводы.

Винни Ковальский посмотрел на него с нескрываемой жалостью.

– Глупо ждать, что у полицейского окажется чувство цвета, – насмешливо проговорил он. – Но садовник – не полицейский. Если кто-то устраивается работать садовником, он должен как минимум отличать жёлтые розы от чайных. Хотя лично я предпочитаю белые... Так вот, я склонен верить профессиональному зрению садовников. И я бы посоветовал вам, как только мы доберёмся до гостиницы, позвонить в участок и спросить, какой цвет платья указан в деле.

Он снова подхватил тросточку под мышку.

– Пойдёмте. Нам, в конце концов, надо пообедать. Ручаюсь, что вы, как и я, с самого утра ничего не ели.

Гостиница в точности соответствовала определению Ковальского – она настолько напоминала всем своим видом о Старой Доброй Англии, что выглядела так же неправдоподобно, как американец в ковбойских сапогах или китаец с косичкой. Архитектору словно было недостаточно белой штукатурки и тёмных дубовых балок в стиле фахверк, что он решил дополнить картину ещё и настоящей соломенной крышей, изрядно заплесневевшей от дождя. Хозяин гостиницы посмотрел на Ковальского так, будто испытывал неодолимое желание выкинуть его за дверь, и лишь солидная внешность его спутника удерживала его от претворения этого желания в жизнь. После незначительного колебания он, однако, отвёл гостям два соседних номера наверху. Ковальский отправился устраиваться (хотя багажа у него не было), а инспектор спросил разрешения воспользоваться телефоном внизу.

В отсутствие Ковальского хозяин сразу стал намного приветливее и заверил Солгрейва, что телефон к его услугам. Солгрейв немедленно схватил трубку. Ждать соединения с полицейским участком оказалось неожиданно томительно.

– Алло, это инспектор Солгрейв. Да-да, по делу убитой мисс Харди. Можете ли вы оказать мне одну услугу? Что написано в деле по поводу платья, которое было на трупе? Я имею в виду, его цвет?

Ожидая ответа, Солгрейв скорчился над столом. Хозяин, поняв наконец, кто его постоялец и что привело его сюда, отодвинулся в сторону и почтительно поглядывал на него издали.

– Светло-оранжевый? А можно его назвать "абрикосовым"? Но не розовым? Точно не розовым? Огромное спасибо. Всего доброго.

Метнувшись мимо изумлённого хозяина, Солгрейв бегом взлетел по дубовым ступенькам наверх и заколотил в дверь номера.

– Эй, вы... Ковальский, как вас там! Вы меня слышите?

– Входите, не заперто, – откликнулся голос поляка изнутри. Инспектор открыл дверь. Ковальский сидел босиком на кровати и отчаянно пытался заштопать носок.

– Опять прорвался, сволочь, – горестно сказал он. – Нет, это я не о вас, это я о носке. Узнали что-нибудь?

Солгрейв перевёл дух.

– Вы правы. Не знаю, как вам это пришло в голову, но платье действительно не розовое. Чёрт вас подери, мы же только что установили крайне важную вещь...

– То-то и оно, инспектор.

– Что Виола Харди не выходила из парадного в 19.20. Уильямс лжёт.

– Я бы выразился по-другому. Кто бы ни выходил из парадного в 19.20, это не была Виола Харди.

Сделав последний стежок, Ковальский воткнул иголку с ниткой за подкладку шляпы и натянул носок. Инспектор бросил саквояж и зонтик на пол и рухнул на стул, охватив голову руками.

– Чушь собачья, – выговорил он. – Если убийце надо было проделать фокус с двойником, уж о платье бы он позаботился в первую очередь.

– А это нам с вами ещё предстоит разгадать, – сказал Ковальский. – Занесите ваши вещи к себе, и пойдёмте наконец обедать. Не знаю как вы, а я умираю от голода.

"Чёрт знает что такое творится", – подумал Солгрейв. А творилось вот что: он принимал помощь в расследовании от иностранного прохвоста, который именовал себя частным сыщиком. Как так получилось и в какой момент это началось, Солгрейв решительно не понимал. Зато он понял, что теперь ему стоит быть осторожнее в общении с начальством – за такие штучки Скотланд-Ярд по головке не погладит.

Вечером Солгрейв постучал в дверь номера Ковальского, но его нового знакомого там не оказалось. На какое-то время он подумал, что этот тип ему приснился. Потом он всё же спустился и спросил хозяина гостиницы, куда делся второй джентльмен, снимавший номер.

– Джентльмен? – хозяина аж передёрнуло. – Что ж, если вам угодно называть его джентльменом... Он уехал ещё в шесть часов. Вот, записку вам оставил.

Инспектор прочёл:

Ужинайте без меня. Я еду в Лондон – собираюсь наведаться в местечко, где танцевала мисс Харди. Вернусь завтра утром.

В. К.

5.

Фасонисто сдвинув набок своё канотье, Ковальский шагал по улице в том районе Лондона, где его персона привлекала к себе не больше внимания, чем японец в центре Токио. Смеркалось; бурная ночная жизнь города поднималась из его тёмных пучин, как светящийся планктон из океана. Гибель главной звезды «Шоу Ку-ку» не особенно сказалась на его популярности: к подъезду уже загодя собирались кэбы и таксомоторы. Если бы не мальчик с ведёрком клея, поспешно натягивавший свежеотпечатанный лист афиши с новой программой поверх сияющего улыбкой личика Виолы Харди, никто не догадался бы об утрате.

Ковальский на мгновение задержался, наблюдая, как старая афиша исчезает под новой, затем прошмыгнул в арку и самым деловитым образом вошёл через служебный вход.

Почти сразу на глаза ему попались две барышни, торопившиеся в гримёрную. Прикинув, какая из них посмышлёнее, он двинулся ей наперерез и проговорил:

– Привет, милочка. Не скажешь ли, где найти Виолу?

Обе девицы вздрогнули и замерли на месте. Та, к которой обращался Ковальский, неуверенно ответила:

– Виолы нет.

– Как это нет? – Ковальский подступил ближе. – Она назначила мне свидание!

Испуганно глядя на пришельца, девушка прошептала:

– Убили Виолу.

– Шутки шутить изволите? – Ковальский притиснул девушку к стене, одновременно с тем ловко поймав её запястье и вывернув назад. – Сговорились мне баки заливать, да? Не пройдёт!

– Псих! Руку сломаешь! – взвыла девица, пытаясь оторвать его от себя. – Лиза, тресни его как следует!

– Да что же это такое! Уберите его! – её подруга вцепилась в пиджак Ковальского, оттаскивая его назад. Не отпуская первую артистку, Ковальский изловчился и лягнул вторую каблуком. Та пронзительно завизжала. Расчёт сыщика оказался верен. На шум скандала в коридор вышел директор "Шоу Ку-ку", стройный брюнет лет сорока с нафабренными усами и причёской почти как у самого Ковальского.

– Что здесь происходит? – холодно спросил он, вынув изо рта янтарный мундштук с папироской. Ковальский немедленно выпустил свою жертву, одёрнул на себе костюм и посмотрел на директора ясным взглядом бесстыжих синих глаз.

– Ваши дамочки на меня напали, месье. Вцепились, как бешеные кошки.

– Напали! – возмутилась Лиза. – Сам ненормальный, чуть руку Фанни не вывихнул...

– Я всего лишь хочу видеть Виолу Харди, – перебил её Ковальский. – А мне тут морочат голову и несут какую-то муру.

Директор изменился в лице.

– Кто вы ей? Вы её знали?

– Выступал с ней раньше в одном номере. А теперь, значит, она стала такой звездой, что знаться со мной не хочет?

– Девочки, уйдите, – поспешно сказал директор. Лиза и Фанни неохотно подчинились. – Понимаете, мистер... как вас?

– Зовите меня просто Гастон, – учтиво откликнулся Ковальский и снял шляпу. – Моё старое сценическое имя – всё, что у меня осталось.

– Понимаете, Гастон, Виолу убили третьего дня.

– В самом деле!.. – воскликнул Ковальский и привалился к стене. Тросточка выпала из его руки и покатилась по полу. Директор подхватил его под локоть.

– Воды?

Ковальский посмотрел на него затуманенным взором.

– Виолу... – пролепетал он. – Кто бы мог подумать!

Если он и не выступал когда-то в варьете, актёрские способности у него в любом случае имелись.

Директор подобрал его трость и вложил ему в руку.

– Пройдёмте ко мне в кабинет, – сказал он, – выпейте бренди. Меня зовут Фрэнк О'Брайан.

Усадив Ковальского на диван, он закрыл дверь на задвижку и вынул из тумбочки бутылку. Разливая бренди по стаканам, он обернулся через плечо.

– Тоже, значит, были её поклонником? Неудивительно, такая женщина... Ладно, помянем.

– Не могу поверить, – всхлипнул Ковальский, сжимая в руке стакан. – Кто? Кто её убил?

– Жена этого вшивого баронета, который за ней увивался. Надеюсь, аристократок тоже вешают.

Ковальский, давясь слезами, проглотил полстакана бренди.

– Ох, Виола! Прыгнула на свою голову в постель к баронету... Конечно, у него имение, деньжищи и всё такое...

– Ревнуете покойницу, Гастон? – директор залпом допил бренди и налил себе ещё. – Ужас в том, что её убили зря. Между ними ничего не было.

– Да ну, – недоверчиво хмыкнул Ковальский. Директор придвинулся вместе с креслом к нему.

– Можете мне поверить. Случилось глупое недоразумение... чудовищно глупое. Бедная малышка!

Заметив на подоконнике стопку афишек, Ковальский взял их и принялся перебирать.

– Бедная малышка, – повторил он вслед за О'Брайаном, рассматривая листки. – Вы позволите мне взять что-нибудь на память?

– Из этого – что хотите, – сказал директор. – Они уже никому не понадобятся.

– Это её последняя программа? – спросил сыщик. Директор кивнул.

– Да, то, с чем она выступала в течение последнего года. Три потрясающих сольных номера – джига, фламенко и танец живота.

– Хммм, – протянул Ковальский, глядя в афишку. – Здесь есть и второе отделение.

О'Брайан хихикнул.

– Естественно.

– А во втором отделении, верно, как водится, было что-то особенное?

Слово "особенное" Ковальский произнёс так, что О'Брайан засмеялся нервным смешком.

– Ценю знатоков, – ответил он. – Ну конечно, у нас была особая приманка. Секретный номер "Шекспировская ночь". Виола в нём была неподражаема. Она танцевала чечётку в мужском костюме, а потом раздевалась. Публика на месте сходила с ума.

– Ага, – сказал Ковальский. – А кто этот Себастьян, который указан рядом с ней в программе?

– Ревнивый вы человек! Это сценический псевдоним её брата, Мартина Харди. Первую часть чечётки они исполняли вдвоём.

– Мне следовало догадаться, – вздохнул Ковальский. – Конечно, раз Шекспир... Когда мы виделись последний раз, её брат был ещё маленьким, и я не подумал, что он может выступать. Ведь сейчас ему шестнадцать?

– Семнадцать. Виола на восемь лет старше... была старше.

– Была! – Ковальский шмыгнул припухшим носом. – Не могу привыкнуть к этому слову.

– Ещё бренди?

– Ах нет, спасибо. Так можно я заберу эту афишку?

– Я же сказал, берите хоть все.

– А фотокарточки её у вас не осталось?

– К сожалению, здесь нет. У Мартина надо спрашивать, но сегодня его не будет. Номер отменили.

Он поднялся с кресла и положил руку на плечо Ковальскому.

– Чем мне вам помочь? Если вы не против переночевать в гримёрке, то я вам дам адрес Мартина, и утром вы сходите к нему. Он живёт недалеко, но сейчас наверняка где-то шляется, его не застать.

– Сердечно благодарю, – заявил Ковальский и крепко обнял директора. – Я никогда не забуду вашей услуги.

Если бы директор мог знать истинный смысл последней фразы, он вряд ли бы рискнул помогать тому, кого называл Гастоном.

6.

Утром в гостиницу «Лиса и фазан» пришла телеграмма, заставившая её адресата немало поломать голову. Значилось там вот что:

СВЯЖИТЕСЬ ЛОНДОНОМ НАСЧЕТ МАРТИНА ХАРДИ ТЧК БУДУ ДВУХЧАСОВЫМ ПОЕЗДОМ ТЧК КОВАЛЬСКИЙ

Всё, что понял из этого инспектор – это что брат Виолы Харди, по-видимому, имел какое-то отношение к делу. Но что имел в виду Ковальский? Что Харди соучастник преступления или что он знает какие-то факты, касающиеся отношений его сестры с сэром Реджинальдом? Уж не он ли послал Виолу в Фервуд, когда там находилась разгневанная леди Фицрой? Как жаль, что на квартире брата и сестры не было телефона, а то бы, может статься, вскрылись бы важные обстоятельства предыдущих дней.

Солгрейв ещё размышлял над телеграммой, когда в номер снова постучали. За дверью оказался курьер, державший плотно заклеенный коричневый пакет.

– Вы будете инспектор Солгрейв?

Инспектор предъявил удостоверение, расписался и несколько секунд стоял с пакетом в руках, слушая удаляющиеся шаги курьера в коридоре. Хотя на пакете не было обратного адреса, он догадывался, кто мог его прислать. Достав перочинный нож, он распорол коричневую бумагу. Внутри был всего один предмет – картонка с наклеенными фотографиями.

Фотографий было две. На первой была, несомненно, Виола Харди, снятая в полный рост вместе со своим братом – невысоким юношей с мягкими чертами лица. Они стояли рядом на ступеньках какого-то здания, Виола прислонилась к балюстраде, а Мартин изображал танец, отставив ногу и выбросив в сторону руку с зонтиком. На второй фотографии была одна Виола в мужском костюме...

Или нет. Странная форма карточки, поза фигуры – точно та же отставленная нога, точно та же рука с зонтиком, – говорили о том, что второй снимок вырезан из копии первого. Солгрейв поднёс картонку к самым глазам. Голова Виолы была приклеена к туловищу Мартина... но нет, он ошибся. Голова Мартина была на месте. В обрамлении подклеенной к ней причёски Виолы.

– Дьявольщина, – вслух сказал Солгрейв. Причёска (впрочем, она была париком – инспектор вспомнил запись в деле) подчеркнула фамильное сходство, которое в обычных условиях не так бросалось в глаза. Разумеется, лица были всё же не одинаковы, но человек, малознакомый с сестрой и ни разу не видевший брата, мог запросто обмануться.

Итак, садовник не лгал. Кто-то действительно вышел из парадного в 19.20, когда настоящая Виола была уже мертва, и этим кем-то был её брат Мартин в платье и парике. Имел ли он отношение к убийству, или его лишь заставили сыграть роль Виолы – в этом ещё предстояло разобраться.

Смысл телеграммы стал ясен инспектору, и он спустился вниз позвонить в Лондон и передать распоряжение об аресте Мартина Харди.

В промежутке между обедом и чаем Солгрейв не поднимался в номер. Он остался в трактире ждать Ковальского. Наконец тот появился, улыбаясь во весь рот и прижимая к себе охапку каких-то свёрточков.

– Добрый день, инспектор! – объявил он. – Вы получили мою телеграмму?

– Получил, хотя понять её было трудновато. Вы хотели, чтобы я отдал приказ арестовать Харди?

– Разумеется. Я не был уверен, что пакет успеет прийти к вам вовремя, и решил отправить ещё и телеграмму. Только на телеграфе у меня не приняли текст со словами "арестуйте Мартина Харди". Пришлось выкручиваться...

– Ясно, – сказал Солгрейв. – А это что? Улики?

Он кивнул на занятые руки Ковальского.

– Ах, это, – на лице сыщика сквозь пудру проступила краска. – Зашёл в пару магазинов в Лондоне. Носки, рубашки, мыло и всё такое... Не знаю как вы, а я не люблю путешествовать с одним станком "Жиллетт" в кармане.

– Носки вам не помешают, – рассмеялся Солгрейв. – Что вы теперь намерены делать?

– Навестить леди Фицрой, – ответил Ковальский. – Но вначале хочу попросить вас ещё кое о чём.

– О чём же?

– Позвоните Бишопу и скажите, что он должен вызвать на допрос сэра Реджинальда. Потом отправляйтесь к ним в участок и задайте этому джентльмену один вопрос. А именно, что ему известно о Мартине Харди.

– Вы думаете, что этот спектакль разыграл сам Фицрой? – переспросил инспектор. – Я предполагал, что ему нужно было избавиться от Виолы, но моя версия – что она была жива в 19.20 и он убил её в парке, а затем затащил в дом, – страдала натяжками. Теперь, пожалуй, противоречия разрешаются. Сэр Реджинальд нанимает молодого Харди, чтобы тот переоделся Виолой, зашёл следом за ней в дом и задушил её. У Фицроя, таким образом, алиби, подозрение падает на жену, а появление "живой Виолы" перед свидетелем окончательно запутывает дело. Какой же циничный человек! Пойти на такой расчёт...

– Сэр Реджинальд, безусловно, неприятный человек, – согласился Ковальский, – и вашу версию я нахожу убедительной. Хотя меня всё-таки смущает это розовое платье.

– Если Виолу изображал её брат, то я не вижу здесь трудности. Он позаимствовал одежду из её собственного гардероба, а у неё не было второго точно такого же.

– Да, женщины обычно не держат у себя двух одинаковых платьев... Что ж, в первую очередь необходимо заняться сэром Реджинальдом. Готов поклясться, он знает, что делал Харди в Фервуде и для чего он явился туда в этом маскараде.

7.

– Хотел бы спросить, что вы здесь делаете?

На лестничной площадке нарисовалась плотная фигура Морриса. Винни Ковальский посмотрел на него снизу вверх.

– Выполняю заказ леди Фицрой, если вам так нужен ответ.

– Да уж пожалуйста! – ехидно бросил секретарь. – Но если леди Фицрой угодно нанимать всяких клоунов и изображать частное расследование, это не значит, что вы можете заявляться к нам по двадцать раз на дню. Здесь не проходной двор.

– Всего второй раз за двое суток, – кротко поправил Ковальский.

– Неважно. Убирайтесь отсюда.

– Мистер Моррис, – Ковальский поставил ногу на ступеньку и облокотился о перила, – не создавайте затруднительных положений. Пропустите меня к леди Фицрой. В противном случае это я буду вынужден задать вам вопрос, что вы делаете в этом доме.

– Это шутка? – холодно переспросил Моррис. Ковальский ухмыльнулся.

– О да, и очень удачная. Особенно в том, что касается вашей библиотеки. Зачем вам столько томов по психологии секса? Это тоже входит в обязанности секретаря?

– Мне запрещено иметь хобби? – огрызнулся Моррис.

– И кушетка – хобби? Понимаю, Солгрейв несколько неотёсан, но мы-то с вами образованные люди...

Лицо Морриса пошло пятнами.

– Вы начинаете надоедать, – сквозь зубы произнёс он. – Я скажу дворецкому, что разрешение пропустить вас было ошибкой и что сэр Реджинальд уволит его, если это ещё раз повторится.

– Прелестно, – заявил Ковальский, поигрывая тросточкой. – Я готов уйти. Но отсюда я направлюсь прямо к инспектору Солгрейву. Вы что-то знаете об этом доме. Ручаюсь, вы знаете, у кого были мотивы убить Виолу Харди и за что её убили. Но, по досадному упрямству, вы не желаете делиться информацией. Ладно, с вами поговорит полиция.

– Что вам нужно? – потухшим голосом спросил секретарь.

– Чтобы вы пропустили меня к леди Фицрой, только и всего.

После того, как Моррис неохотно препроводил его в гостиную, сыщик устроился на диване и задумался. Он лучше, чем обычно это бывает с героями английских детективов, был знаком с изнанкой жизни и явственно чуял своим прококаиненным носиком, что за убийством мисс Харди крылось нечто, как цинично выражались в мире шоу-ревю, "особенное". Однако на мотиве убийства его мысль упорно спотыкалась. Размышления его были прерваны появлением Миранды Фицрой, которая вошла в гостиную и села в кресло напротив него.

– Вы что-то раскопали? – умоляющим голосом спросила она. По её помятому лицу было видно, что она провела бессонную ночь. Ковальский откинулся на диване.

– Да, мэм. Я теперь почти наверняка знаю, что вы невиновны.

– Слава богу! – воскликнула леди Фицрой. – Вся моя надежда была на вас... честно говоря, я не очень надеялась, но у меня не было другого выхода. Полиция заранее настроилась против меня.

– Не думайте, мэм, что невиновность освобождает вас от разговора с полицией, – лучезарно улыбнулся Ковальский. – Вам придётся выступить в качестве свидетеля.

– Свидетеля? – леди Фицрой побледнела. – Но я ничего не видела! Клянусь, на допросе я сказала всё, что знала!

Винни Ковальский поднялся с дивана, прикрыл дверь гостиной и подошёл к хозяйке.

– Вы сказали всё и не всё. Я верю, что об убийстве вы больше ничего не знаете. Но вы знаете что-то ещё. Что-то, касающееся Виолы Харди и вашего мужа.

На леди Фицрой жалко было смотреть. Её губа задрожала.

– Нет, нет, я не могу! – она закрыла лицо руками. – Это слишком ужасно! Вы не представляете себе, насколько...

– Представляю, – с сардонической усмешкой перебил Ковальский. – Вы думаете, петля лучше?

– Не знаю, – выдохнула леди Фицрой и разрыдалась. – Господи, что же мне делать?

– Всё рассказать полиции, – Ковальский прохаживался по комнате. – Виола шантажировала сэра Реджинальда?

– Вы сами всё знаете, что же мне ещё говорить?

Сыщик вдруг ощутил на своих плечах руки леди Фицрой. Её горячие губы впились в его шею.

– Вы сами всё знаете... гадкий, гадкий мальчик...

– Ага, – хмыкнул Ковальский. Вывернувшись из её рук, он подошёл к двери и набросил крючок. Затем принялся расстёгивать пуговицы на брюках.

Полчаса спустя они лежали бок о бок на ковре перед камином, облокотившись на диванные подушки. На Ковальском был сиреневый с чёрным кружевом корсет Миранды Фицрой, леди Фицрой накинула на себя его синюю рубашку, а где в этот момент находилась рука хозяйки – мы не станем упоминать, иначе это будет не детективная повесть, а несколько другой жанр литературы.

– Гадкий, гадкий, – восторженно шептала леди Фицрой. – Надо же, при таком росточке...

– Помилуйте, мэм, вы щиплетесь, – плаксиво отозвался Ковальский. – Это больно, в конце концов.

– Ах, простите. Увлеклась немного...

Ковальский приподнялся на локте и посмотрел в раскрасневшееся лицо леди Фицрой.

– Вижу, ваш муж не очень-то балует вас своим вниманием?

– Совсем нет, – едва слышно проговорила она, – он ни разу, ни разу...

– Вот как, – Ковальский прижался к леди Фицрой и поймал её за подбородок. – И Моррису про это известно?

Почти в ту же секунду ногти леди Фицрой вонзились ему в бедро.

– Вы забываетесь, мистер Ковальский!

– Это ещё кто из нас забывается, – сердито заметил Ковальский, оторвав от себя её руку. – Видите, синяк сделали... Что ж, не хотите говорить – не надо. Я и сам восстановлю картину событий – фактов у меня достаточно. Мне, например, теперь совершенно ясно, что у Морриса есть ещё одна должность, помимо секретарской. Должность почтенная в наше время, но он почему-то делает из неё тайну.

Леди Фицрой отпрянула, подозрительно глядя на Ковальского.

– Что вы имеете в виду?

– Что Моррис – психоаналитик. И нанят он потому, что у вас серьёзные проблемы в семейной жизни, которые вы хотите скрыть.

– Что же делать? – беспомощно проговорила леди Фицрой в который раз за последние сорок минут. Ковальский поднялся на ноги.

– Что делать, что делать! Одеваться. Будьте любезны отдать мне мою рубашку.

8.

– Сэр, пришёл какой-то... – констебль не решился выговорить слово "джентльмен", – человек. Утверждает, что у него есть важные сведения по делу Виолы Харди.

– Впустите, – немедленно ответил Бишоп. Однако читатель уже догадывается, кого он увидел на пороге своего кабинета, и потому может вообразить его реакцию.

– Вы? Может, наконец, скажете, кто вы такой?

За спиной у суперинтенданта раздался смех Солгрейва.

– Не беспокойтесь, сэр, – произнёс инспектор, – это мой агент.

– Ваш агент? С каких это пор?

– Со вчерашнего вечера.

"Агент" церемонно снял соломенную шляпу и наклонил голову.

– Разрешите представиться. Ковальский. Винни Ковальский.

Суперинтендант подумал, что, видимо, для пользы дела лучше ничему не удивляться.

– Как идут дела с Фицроем? – спросил Ковальский, без приглашения усевшись на стул. Солгрейв раскуривал трубку.

– Всё отрицает. Досадно то, что улик против него нет. Придётся его отпускать, иначе будет большой скандал. Сэр Реджинальд слишком значительная фигура, чтобы арестовывать его по смутным подозрениям.

– Мои подозрения довольно ясные, – возразил Ковальский. Бишоп надвинул на нос очки и пристально посмотрел на него сквозь стёкла.

– Мистер Ковальский, ваши подозрения значения не имеют. Имеют значения доказательства. А доказательств того, что сэр Реджинальд убил мисс Харди, вы представить не можете.

– Естественно, не могу, – невозмутимо отозвался Ковальский. – Потому что сэр Реджинальд её не убивал.

– Не убивал своими руками? – уточнил Солгрейв. Поляк развязно закинул ногу на ногу и подтянул носок (новый).

– Возможно, и чужими тоже. Видите ли, всё дело в том, почему её убили.

– Вы намекаете, мистер Ковальский, – в слово "мистер" Бишоп вложил всё доступное полицейскому искусство оскорбления, – что вы это знаете?

Лицо Ковальского неожиданно стало серьёзным.

– Знаю.

Он достал из кармана пиджака измятую афишку.

– Особенный номер, "Шекспировская ночь"... Директор варьете сказал мне, что Виола танцевала в мужском костюме вместе с братом. Я сразу подумал, что брат должен быть на неё похож – иначе бы он не взял сценический псевдоним "Себастьян". Помните, у Шекспира брата с сестрой всё время путают? Дальше – элементарная логика. Если сестру можно было переодеть в мужской костюм, то и брата можно переодеть женщиной. Ну, фотографии вы видели. Должен признаться, я слукавил – попросил у Мартина одну фотографию, а, когда он отвернулся, вытащил две. Небольшой эксперимент с ножницами и клеем...

– Это нам известно, – прервал Бишоп.

– Благодаря мне, шеф, – напомнил Ковальский. – Вам не пришло в голову, что лже-Виолой мог быть её брат. Вы для этого недостаточно испорчены. Тем более для того, чтобы понять, почему Виолу убили.

– Что за чушь?!

– Э, нет, дражайший, это не чушь. Это называется английское ханжество. Вы и Солгрейв исходили из презумпции, что Виола была любовницей сэра Реджинальда. Но она ею не была. Кто-то очень хотел, чтобы мы думали, будто сэр Реджинальд состоит с ней в связи.

– Лейбористы? – невесело усмехнулся Солгрейв. – Да, эта версия гуляла вначале, но согласитесь, что в свете последних данных она выглядит довольно нелепо.

– Вы не подумали о самом сэре Реджинальде.

– Вот это уже действительно чушь, – возмутился Бишоп. – С чего сэр Реджинальд должен желать сам себя скомпрометировать связью с какой-то артисткой из кабаре?

– Для того, чтобы скрыть нечто, что может скомпрометировать его ещё больше, – спокойно ответил Ковальский. – Сложите два и два, в конце концов. Его жена явная невротичка, у секретаря вся библиотека заставлена книгами по теории сексуальности, а на роль любовницы он почему-то выбирает девушку, которая переодевается в мужской костюм и у которой есть брат, весьма похожий на неё.

– Чёрт побери... – пробормотал Солгрейв. Бишоп непонимающе уставился на Ковальского. Сыщик ответил ему взглядом, полным унизительного сочувствия.

– Провинция, сэр! Ваш коллега из Скотланд-Ярда догадливее. Фицрой сожительствовал не с Виолой Харди, а с её братом, Мартином Харди. Ну не любит он женщин, что делать. Мартин приходил к нему под видом Виолы, переодевшись в платье сестры.

– Фу, пакость какая, – передёрнуло Бишопа. Солгрейв сохранял хладнокровие.

– Понятно, – сказал он, – значит, отпускать его в любом случае рановато. Но только как с этим делом связана настоящая Виола? Разве что она шантажировала сэра Реджинальда?

– По-видимому, да. Причём леди Фицрой было известно всё, но из щепетильности она могла пойти в петлю, только бы не обнародовать семейный позор.

В этот момент в дверь постучали.

– Войдите, – ответил Бишоп. В кабинет заглянул констебль.

– Сэр, привезли Мартина Харди. Его арестовали в Лондоне.

– Да-да, – вмешался Солгрейв, упреждая вопросы суперинтенданта, – это я велел его арестовать. Ведите его сюда.

– Будем допрашивать? – Бишоп покосился на Ковальского. – В таком случае не удалите ли вы вашего, гм, агента? Его присутствие...

– Намёк понят, шеф, – без всякой обиды откликнулся частный детектив. – Никаких затруднений.

Он встал, нахлобучил на голову шляпу и вышел. В коридоре он на миг задержался и увидел, как мимо него два констебля проводят худенького темноглазого юношу с девически нежными чертами лица.

Мартин Харди тоже увидел Ковальского. Щёки артиста от гнева сделались как свёкла.

– Сука раскрашенная, – выдохнул он. – Так ты ещё и легавый?

– Закрой рот, приятель, – сказал один констебль и впихнул Харди в следовательский кабинет. Второй констебль чуть задержался на пороге, и Ковальский негромко спросил его:

– Прошу прощения, сэр, где здесь телефон?

– В приёмной, – не оборачиваясь, ответил констебль, – вон там.

Зайдя в кабинет, Мартин Харди несколько секунд обводил взглядом обоих следователей. Потом он куснул нижнюю губу, дёрнул плечом и, выставив перед собой скованные наручниками руки, произнёс:

– Снимите с меня это. Я хочу дать письменные показания.

– По поводу чего? – уточнил суперинтендант. Харди набычился, что выглядело смешно при его миниатюрном сложении.

– Что я забавлял сэра Реджинальда. Ну, ложился с ним в постель.

Бишоп взглянул на Солгрейва. Инспектор весьма значительно подмигнул ему. Впрочем, если бы он мог, он бы подмигнул и сам себе – на счастье, Ковальский отсутствовал и не мог позлорадствовать.