Текст книги "Двойной бренди, я сегодня гуляю (СИ)"

Автор книги: Мария Елифёрова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Несколько мгновений Лагранж напряжённо подыскивал аналогию; морщины у него над бровями стянулись полукругом от мыслительных усилий.

– Вы можете представить себе индейца – не навахо или сиу, а из какого-нибудь крошечного племени, из тех, что ещё продолжают жить по обычаям каменного века в заповедниках Амазонии? Вообразите, что этот индеец – голый, с палочкой в носу, весь в боевой раскраске – гордо марширует с плакатом, на котором написано, что он борется за своё законное право обладать нейронными рефлексами?

– Дадаизм какой-то, – сказала Лика. – Или кино XXII века.

– Кажется, я догадываюсь, – Флендерс потёр мочку уха. – У индейца ведь и так есть нейронные рефлексы, иначе он был бы мёртвым?

– В точку, Джеффри. Нейронных рефлексов у него предостаточно, хотя сам он об этом не знает. И хотя в его языке вообще нет слов для обозначения этого понятия. Так вот, перенесите на Барнарду наш классический либерализм – и Монтескье, Локк, Джордж Вашингтон окажется в роли голого индейца с абсурдистским плакатом.

– А вы философ, Симон, – сказал Флендерс. – Оригинальная мысль – борьба за право на нейронные рефлексы...

– Пожалуй, пришлась бы по вкусу какой-нибудь политической партии 2050-х, – засмеялся Коннолли.

Лика оглянулась через плечо на Фоо.

– Миай точно больше интересуется индейцами без плакатов.

Стажёр был с головой погружён в происходящее на экране видеоплеера. Он сполз на самый край кресла и взвизгивал от восторга каждый раз, когда в фильме гремел одному ему слышный выстрел.

– Вы зря смеётесь, – укорил их Лагранж. – В определённом смысле Виктор ничуть не менее наивен, чем Миай, хотя он и старше. Он может потрясать нас своим английским и походя ссылаться на земную литературу, но кое-каких уроков земной культуры он так и не усвоил. Или не захотел усвоить.

– То есть земных представлений о субординации? – спросил Флендерс.

– Я бы выразился жёстче. Он не в состоянии понять, что для некоторых землян существуют только две формы взаимоотношений: либо ты, либо тебя.

Флендерс сидел как на иголках. Дурак, мысленно обругал он сам себя. Ты вообразил, что его и впрямь интересует твоё личное отношение к Виктору. А бояться следовало совсем не этого. Конечно, девять из десяти, что Мэлори гомофоб, но в данный момент твои чувства к Лаи его не занимали ни на вот столько. На самом деле он ждал, что ты брякнешь что-нибудь такое, что даст повод к нему придраться... Для таких, как Мэлори, вопрос "ты или тебя" существует исключительно в переносном смысле.

– В переводе на более вульгарный язык, – вмешался Коннолли, – Носорог его пытается нагнуть. Так я говорю?

– Верная формулировка. Но вряд ли у него что-то получится, если только Виктор сгоряча не сотворит какую-нибудь капитальную глупость.

– Ну, он же не студент-первокурсник, – возразил Флендерс. – Мэлори тоже не понимает, на кого он напал. Он привык не воспринимать барнардцев всерьёз, вот и прёт по инерции.

– Как он относится к барнардцам – фактор второстепенный, – сказал Коннолли. – Мэлори не любит независимых. Это фактор номер один. А то, что Вик не считает себя его подчинённым, только полный идиот не заметит. Он же у нас Казак.

– А Мэлори, значит, Екатерина Вторая? – не без сарказма откликнулась Лика.

– При чём здесь Екатерина Вторая?

– Для тех, кто не специализируется на славянской истории, я бы хотела напомнить, что стало с теми казаками, в честь которых наш друг получил свою кличку. Они отказались признавать господство Екатерины, и императрица попросту разогнала их силовыми методами.

– К счастью для Виктора, Мэлори не располагает силовыми методами. Да и гнать его отсюда некуда. Он даже штрафные вписать ему не может – ведь Виктор не член экспедиции.

– Так-то оно так, Джеф, но, если возникнет конфликт, Носорог попытается отравить ему жизнь всеми доступными средствами, – удручённо заявил Коннолли. – Я знаю, о чём говорю. Обидеть барнардца – это не на кафедре интриговать. Это не останется внутренним делом экспедиции. Мы все окажемся по уши в дерьме, и не отмоешься.

12. КАСПАР ГАУЗЕР

Марс, экспедиция D-12. 10 ноября 2309 г. по земному календарю (11 сентября 189 года по марсианскому).

– Какие-то проблемы? – недовольно спросил Мэлори, чувствуя, что дело неладно. Коннолли поставил поднос с ужином на стол и уселся, по видимости игнорируя вопрос.

– Вы оглохли? – Мэлори требовательно навис над ним. – Я к вам обращаюсь, между прочим.

– Да так... – неохотно ответил Коннолли, стараясь не глядеть ему в глаза. – Амаи не отрегулировал кислородный аппарат, а на раскопках не обратил на это внимания. Сколько он провёл на пониженном доступе, никто не знает. Теперь Джеф с Эльзой вынимают его из скафандра.

– Минус двадцать баллов, – определил Мэлори. – Не будь он стажёром, я бы вкатил ему сорок. Где этот умник?

– Вон, – кивнул Коннолли. Дверь столовой распахнулась, и внутрь ввалился Флендерс. Он почти нёс на себе обмякшего Амаи Ори, совершенно невменяемого после кислородной ингаляции, которую ему сделала Эльза Рэй. Усадив стажёра за стол, он с облегчением перевёл дух.

– Нам бы кофе, – сказал он, обращаясь к Рите Кертис в кухонном отделении. – Сможете организовать?

– Горчицы вам в задницу, а не кофе, – сказал подошедший Мэлори. – Чтобы не забывали проверять скафандр. Я что, заново должен учить вас технике безопасности?

Ори уставил мутные глаза на начальника экспедиции.

– Безопасности?! – прохрипел он. И вдруг визгливо рассмеялся ему в лицо.

– Вы мне это прекратите... – начал Мэлори. Ори пошатнулся и с грохотом опрокинулся на пол вместе со скамьёй.

– Безопасности! – он попытался встать, запнулся о скамью и снова растянулся на полу. – Только об инструкции и думаете! О радиации вы не думаете! А нас, может, уже облучило насмерть!

Он сорвался на крик. Археологи за столами перестали есть, беспокойно наблюдая за ним. Лика наклонилась к Лагранжу.

– Что с ним?

– Паническая атака. Этот феномен описан в старой медицинской литературе. Видимо, барнардцы не пользуются антипанической сывороткой.

– Немедленно сядьте на место, – заявил Мэлори, надвигаясь на стажёра. – За истерику ещё тридцать штрафных. Здесь вам не дурдом.

– Ха, испугали!

Ори стоял на ногах и пошатывался. Его лицо было серо-зелёного цвета. Он ухватился рукой за край стола.

– Испугали штрафными! Откуда вы знаете, что мы через неделю не сдохнем?

– Замолчите вы или нет? – выкрикнул Мэлори и шагнул ближе. Не стоило ему этого делать, пронеслось у него в голове в последний момент, когда пластиковая коробка с сырным салатом ударила ему в грудь.

Отскочившая крышка завертелась на полу. Ленточки мокрого сыра сползали по его наглухо застёгнутому чёрному кардигану. Вокруг стояла мёртвая тишина. Оцепеневший Мэлори почувствовал, как в мозгу его пухнет слепая, липкая, горячая туча. Он до крови прокусил губу. Затем медленно повернулся, озираясь.

Первое, на что он натолкнулся – пустой, синтетический взгляд Эрики Йонсдоттир. Чёрные, матовые глаза, вроде обломков бакелита, которые попадаются в слоях эпохи НТР. Она вскочила на ноги и теперь стояла, застыв столбом. Все молчали. Кроме Ори – он сидел на полу и взвизгивал, закрыв лицо руками. Плечи его конвульсивно вздрагивали. Показалось Мэлори, или хихикал не только Ори? Гарри вас Поттер в душу мать, неужели он не сумеет угомонить съехавшего с катушек стажёра?

– Ведёте себя, как ребёнок, – Мэлори схватил барнардца за плечо. – Поднимайтесь!

В этот же миг он получил такой пинок в щиколотку подкованным ботинком, что в глазах у него всё затмилось от боли. Мэлори отскочил в сторону. Убью, сволочь... чего они все таращатся? Тоже мне, интерактивное шоу...

Быстрее всех опомнился Коннолли. Он подскочил к барнардцу, сгрёб его под мышки и попытался поднять. Ори продолжал визжать, обвисая у него на руках; его миниатюрное тело оказалось неожиданно тяжёлым, он поджимал ноги, не желая становиться на пол.

– Вставай, идиот, – пропыхтел Коннолли. Вокруг них скакала Айена со стаканом воды в руке. У неё были смутные представления о том, что, когда человеку плохо, ему требуется дать воды, и она пыталась осуществить это намерение. – Да ну вас с вашей водой!

Отмахиваясь от бестолковой Айены, он на мгновение ослабил хватку, и Ори тут же извернулся и по-девчачьи, пятернёй с растопыренными ногтями смазал его по лицу. Щёку обожгли царапины. Разрываясь между желанием как следует приложить силу и страхом покалечить хрупкого барнардца, Коннолли заломил ему руки за спину. Визг не смолкал, штопором ввинчиваясь в уши и буравя мозг. Что дальше? Что вообще делают, когда паника?

– Не трогайте его, – прозвучало по-маорийски позади. Коннолли выпустил стажёра, и тот осел на пол. Мэлори поднял глаза и столкнулся взглядом с Лаи, стоявшим на пороге столовой.

Проклятье, подумал Мэлори, стоя перед ним в облепленном салатом кардигане. Ярость огненными разрядами пульсировала в висках. В глазах Лаи читалось сочувствие, и это сочувствие было унизительно.

– Не трогайте его, – повторил Лаи, прежде чем начальник экспедиции успел что-либо ответить. – Я знаю, что делать.

Остальные посторонились, пропуская его к залитому слезами и слюной Ори. Лаи подошёл к стажёру и что-то резко сказал на своём языке. Для землян это звучало всего лишь как несколько шумных выдохов, но барнардская часть экспедиции переглянулась, одобрительно посмеиваясь, а стажёрка Таафа Риа закрыла рукавом рот в явном смущении. Ори замолк. Он глядел на Лаи сквозь растопыренные пальцы.

Лаи протянул руку к блестящим каштановым кудрям стажёра.

– Вы этого не сделаете, – слабым голосом выговорил тот по-маорийски, забившись в угол.

– Ещё как сделаю, – презрительно ответил Лаи.

– Вы не можете, Виктор-миир, – пролепетал Ори. Истерику вышибло из него необъяснимым образом; он был вполне адекватен и резко ослабел, придя в себя. Лаи не опускал руку.

– Могу, – сказал он. – Во-первых, вы не взрослый, и это не локон чести. Во-вторых, вы ведёте себя отвратительно.

Земляне ждали, что Лаи вцепится ему в волосы. Но он просто положил ладонь на макушку стажёра и подержал немного. Ори сник. Лицо его было безжизненным.

– Что происходит, чёрт подери? – спросил Джеффри Флендерс у Коннолли.

– Похоже, разборки по-барнардски.

Лаи убрал руку. Ори смотрел в пол; его колотила дрожь. Стараясь ни на кого не глядеть, он поднялся на ноги.

– Меня тошнит, – пробормотал он. Лаи обернулся.

– Кто-нибудь – отведите его в медпункт.

Помочь вызвался Миай Фоо. Проводив их взглядом, Мэлори принялся салфеткой счищать салат со своей одежды. Он начинал успокаиваться.

– Ну и вид у него был, – сказал он. – Как будто вы по меньшей мере в дерьме его искупали.

– Точная метафора, – Лаи приподнял верхнюю губу, опушённую короткими усиками. – А теперь, с вашего позволения, я поем...

Он отправился к окошку за своим подносом. Мэлори вернулся за стол. К нему подсел Лагранж.

– Занятная культура, – задумчиво произнёс пожилой археолог. – Находчивый парень, ничего не скажешь.

– Но что он сделал? – вполголоса спросил Мэлори.

– А вы разве не видели?

– Боюсь, я не понял, – сдержанно ответил начальник экспедиции. Неужели у него в самом деле серьёзные пробелы в знаниях о барнардцах? Как бы так сформулировать вопрос, чтобы не выставить себя дикарём? – Он ведь не оттаскал его за волосы?

– Это не обязательно, – проговорил Лагранж. – Видите ли, к волосам взрослого барнардца вообще не должен прикасаться посторонний. Для них это ещё оскорбительнее, чем для нас пощёчина.

– А, – начал понимать Мэлори. – Но почему же тогда Виктор сказал ему, что он не взрослый? Малолеток у нас вроде бы нет?

– Смотря с какой точки зрения. По закону барнардец получает все гражданские права с тринадцати лет, но обычай есть обычай. К мужчине будут относиться серьёзно только тогда, когда он острижётся под локон чести. Обычно это бывает годам к двадцати, а то и позже. Сейчас, конечно, когда на Барнарду проникли земные моды, традиция размывается, но в целом барнардцы довольно консервативны. Амаи всего семнадцать, и он ещё не носит локона чести. Виктор весьма грубо ему об этом напомнил. А ведь все юноши на всех планетах хотят, чтобы их считали взрослыми.

– А что, студентов разрешено хватать за волосы?

– Воспитанные люди этого не делают. Но законом это не наказуемо. А вот если речь идёт о взрослом мужчине, то можно схлопотать серьёзный штраф. Даже если вы только дотронулись до локона чести.

Мэлори аккуратно опустил этот факт в свою мысленную картотеку. Хорошо, что он об этом узнал, пусть и поздно. Надо же, это его третья экспедиция с барнардцами, и до сих пор он не удосужился узнать о таких вещах. Мог бы влипнуть... Правда, в прошлые два раза он не возглавлял экспедицию, да и эксцессов тогда не было.

– Так вот почему у Фоо голова как затоптанный газон, – догадался Мэлори. – Это он сам так потрудился над имиджем?

– Ну да. Бедный Миай хочет походить на землян, но в его сознании не укладывается, что мы не стрижёмся собственноручно. Вот он и занимается эквилибристикой с зеркалом и машинкой.

– Жёстко ты с ним, Вик, – сказал тем временем Коннолли за другим столом. – Со стороны можно было подумать, ты его вот-вот сгребёшь за кудри и носом об пол.

– Я не изверг, – отозвался Лаи с набитым ртом. – Принятых мною мер вполне достаточно. Он же утихомирился, ведь так?

– Влопался наш Амаи, – вздохнула Лика Мальцева. – Почти верный волчий билет.

– Волчий билет? – насторожился Лаи. – А это что такое?

– Это значит занесение в чёрный список, – объяснил Коннолли. – Тех, кого лишают права работать в экспедициях. Носорог зол как чёрт – из-за того, что Амаи его ударил, но главным образом из-за салата. Как бы эта экспедиция не оказалась для парня последней.

– Дура-ак, – протянул Лаи. – Ой, дурак... Ну что ему стоило проверить скафандр?

Оба поняли его без лишних слов. Академическая карьера Ори на родной планете из-за этого инцидента могла запросто оборваться, не начавшись. Если первая же экспедиция кончится для него подобным образом, он не сможет даже защитить диплом...

– Далась ему эта радиация, – пробурчал себе под нос Коннолли. – Чего его заклинило?

– Заклинит тут, когда целый день выкапываешь скелеты, один уродливее другого, – сказала Лика. – Было бы удивительно, если бы он бредил розовыми слонами.

– Какими слонами? – не понял Лаи.

– Да так, присказка, – отмахнулся Коннолли. – Кстати, а что ты такое ему сказал, что он сразу заткнулся и перестал визжать?

– Я только сказал ему, что он...

Лаи вытянул пухлые губы трубочкой и с шумом выпустил воздух. На земной слух получилось нечто вроде: "ои-ххэй!".

– А что это значит? – Коннолли сгорал от любопытства. – Или, – показал он глазами в сторону Лики, – не при дамах?

Лика прыснула.

– Патрик, мы же историки.

– Не надейтесь, – саркастически ответил Лаи. – В наших языках вообще нет непристойных ругательств – по крайней мере, непристойных в вашем понимании. Мы не используем для этого сексуальные термины. Если я и затруднился с объяснением, то это потому, что не нахожу подходящего эквивалента этому слову. Буквально я бы его перевёл... э-э... как "дитя из тёмной комнаты".

– А в чём смысл? – не отставал Коннолли. Лаи вытирал рот салфеткой.

– Смысл в том, что бывают дети, которые по какой-то причине выросли в изоляции от людей. Такой человек не умеет ходить и говорить, не знает своей культуры, не знает, кто он – не знает, что значит быть человеком. Если кому-то сказали, что он "дитя из тёмной комнаты", это самое страшное оскорбление, которое можно нанести человеку у меня на родине. В древности за него вызывали на поединок.

Лаи как-то нервно дёрнул ресницами.

– Чего только не рассказывают про древность... В массовой литературе мне встречалось утверждение, будто так наказывали тех, кто струсил в бою – младшего из его детей превращали в...

Он снова выговорил это слово на родном языке.

– А впрочем, это, скорее всего, журналистские фантазии, – прибавил он. – Никакими источниками не подтверждается. Это просто попытка объяснить, почему это слово так стыдно слышать – особенно мужчине.

– Я думаю, это слово можно перевести, – вдруг сказала Лика. – Мне сейчас пришёл в голову земной эквивалент.

– Какой? – оживился Лаи.

– Каспар Гаузер.

13. СЕРДЕЧНЫЙ ПРИСТУП

Барнарда, 15 декабря 2309 года по земному календарю

Лика с ногами сидела на кровати, свесив голову между колен. Это утро застало её врасплох; она зависла между вчерашним и сегодняшним днём, боясь пошевелиться и покинуть это томящее, но вместе с тем успокоительное безвременье. А между тем ей хотелось есть, и завтрак в гостиничном ресторане уже двадцать минут как начался.

Самое ужасное, что Патрик был прав. Она действительно рассматривала Лаи как мужчину. Она и сейчас смешалась, вспомнив, как вчера любовалась им из-за музейного стенда. Раньше она как-то не обращала внимания на то, что он кра...

Хватит, оборвала она себя, довольно. Во-первых, он ростом ниже тебя на двадцать сантиметров, и, разговаривая с ним, ты имеешь уникальную возможность созерцать донышко его пилотки. А во-вторых, природа всё равно предназначила его для представительниц его собственного вида. Природе нет дела до твоих симпатий.

Она выпрямилась; спустила ноги с кровати. За окном была всё та же ровная, светлая, бледно-пасмурная дымка – Летящая Звезда Барнарда никогда не демонстрировала своё лицо на публике. Лика посмеялась над собственной тревогой. В конце концов, они с Патриком здесь ненадолго. Через восемь дней они улетают на Землю. Что может случиться за восемь дней? И вообще, что особенного произошло? Она просто решила, что эта его стрижка не так уж его безобразит. Совершенно не повод для опасений.

Лика встала, надела горячую после гладильного автомата юбку и вышла из номера.

В коридоре что-то тихо гудело. Уборка? Так и есть, источником гудения оказался полуавтоматический пылесос, катавшийся от стены к стене. За ним следовал мужчина в тёмно-зелёном рабочем комбинезоне с логотипом отеля на спине, державший в руке удочку-дистанционник. Это был не тот уборщик, что наводил порядок в номерах – того Лика уже видела, и он приходил в другое время. Увидев Лику, уборщик остановился, удочка повисла в его руке, пластиковый круглый корпус пылесоса глухо стукнулся в стену.

– Эээээ, – с бестолковой ухмылкой протянул он. Не говорит по-маорийски, сообразила Лика. Пылесос крутился на месте и жужжал. Что-то не так было с этим уборщиком, и Лика замерла напротив него. Ему было около тридцати, но локона чести у него не было – его чёрные волосы были коротко подстрижены, почти на земной манер. Уборщик медленно развернулся к ней лицом. В стеклянных карих глазах застыло выражение напряжённой попытки понять, чего от него могут ждать. Спереди на комбинезоне Лика разобрала надпись по-маорийски:

"Убедительная просьба алкоголь не давать".

Уборщик был умственно отсталым.

Лика заперла дверь номера. Вот, значит, что происходит с такими на Барнарде... "Алкоголь не давать". На Земле это сочли бы унизительным, хотя сам бедолага и не умеет читать.

Она сделала успокаивающий жест: иди, мол. Уборщик тут же потерял к ней интерес и занялся пылесосом. Она отправилась к лифту.

Потрясение от встречи с уборщиком временно заставило её забыть, отчего она не очень стремилась попасть в ресторан. Она вспомнила о причинах своих колебаний только тогда, когда Лаи помахал ей из-за столика. Она отреагировала не сразу. Но всё же ей пришлось заметить его. В своей огненно-красной, в крупных жёлтых цветах пилотке он сам походил на экзотический цветок. Теперь, когда он её увидел, было глупо – да и необъяснимо бестактно – пытаться сесть за другой столик. Лика помахала ему в ответ, взяла себе у стойки кофе с булочкой и направилась к нему.

– Доброе утро, Лика, – сказал Лаи, грея в ладони бокал с вином. Манера барнардцев пить вино за завтраком была ещё одной из тех деталей, с которыми приходилось свыкнуться. Она бегло осмотрела то, что он ел (тоненькие пресные лепёшки, прикрытые ломтиками вымоченного в маринаде сырого мяса – тоже вряд ли похоже на завтрак), и села к нему за стол.

– Доброе утро, Виктор, – рассеянно сказала она и бросила в кофе сахар. Лаи смотрел на неё. Тёмные, глубокие глаза с невероятными ресницами – раза в полтора длиннее, чем у среднего землянина... – Вы заметили уборщика в коридоре? Мне показалось, он...

– Дебил, – жёстко закончил Лаи. – Вам не показалось.

Лику обескуражила эта откровенность, несвойственная земной культуре.

– И ему не позволяют носить локон чести?

– Он всё равно не понимает смысла. Да и ритуал стрижки он не сумел бы провести. Таких, как он, стригут опекуны – исключительно ради опрятности.

– Возьму себе ещё булочек, – проговорила она. Вышло виновато.

Она сходила за булочками, а затем задала ему вопрос, всё это время вертевшийся у неё на языке:

– Но... если вы официально признаёте, что люди делятся на полноценных и неполноценных... каковы критерии? Кто это решает? Где гарантия, что категория неполноценных не будет расширяться – что в ней не окажутся все, кто кому-то по какой-то причине не нравится?

– Знаете, – усмехнулся Лаи, наливая себе ещё вина, – этот вопрос напоминает ваши споры между христианами и атеистами. Вот вы, например, атеистка?

– Агностик, – поправила Лика.

– Тем не менее. Насколько я могу судить по диспутам в Интернете, ни один христианин не в состоянии понять, что мешает таким, как вы, пожирать младенцев. И, однако, вы этого не делаете.

– Неудачная аналогия. Агностики и атеисты не отрицают равенства всех людей. И потом, есть понятие сострадания.

– А у нас есть понятие "ифаа". Примерно это можно перевести как "всё, что отличает человека от животного" или "воля быть человеком". Человек полноценен, если у него есть ифаа. Ответственность за тех, кто не сумел стать человеком, тоже часть ифаа.

Он прищурился и поглядел на Лику сквозь свои роскошные ресницы.

– Это трудно объяснить не-барнардцам. Мне в своё время тоже было трудно вникать в земное мышление. Впрочем, в вашей старой литературе мне попалось слово, которое в какой-то степени соответствует этому понятию.

– Какое же?

– "Гуманизм".

Лика поморщилась. Всё-таки Лаи переоценивал своё знание земной культуры.

– Вы что-то путаете, Виктор. Гуманизм – это американская разновидность фашизма. Прочтите любой учебник.

Оба некоторое время молчали; Лика смотрела в чашку с остатками кофе. А вот кофе здесь синтетический, отчего-то подумала она. Только в люксовых номерах есть пакетики с натуральным...

– Вы идёте на утреннее заседание? – спросил Лаи. Лика посмотрела на часы.

– Ещё не знаю... А Патрик куда делся?

– Уже позавтракал и ушёл. Хотел послушать доклад о пещерных фресках Фаара. Между прочим, ужасно был недоволен, что вы всё не появлялись, – в глазах Лаи зажёгся озорной огонёк.

– Я спала, – призналась Лика с тем смущением, с которым всегда говоришь полуправду. Лаи отодвинул свою пустую тарелку на край стола.

– Я только хотел сказать, что, если вы всё-таки не пойдёте на заседание, мы могли бы сходить посмотреть Храм Семи Богов. Ему тысяча восемьсот лет, и он всё ещё действует.

– Разумеется, – неожиданно для себя сказала Лика. – Покажите мне его.

Храм выступал из разноцветья современных построек, как причудливый скальный массив, упиравшийся в небо. Вблизи него не было высотных зданий – очевидно, барнардцы не любили загораживать памятники архитектуры. И правильно, подумала Лика, вспомнив своё разочарование от поездки в Лондон, когда она обнаружила, что собор святого Павла можно разглядеть снаружи целиком только на открытках, смоделированных на компьютере. Но мощь этого красно-серого, нависающего над головой камня вселяла в неё тревогу. Здесь не было гармонии и успокоения – по крайней мере, привычных для землян. Лика напрасно искала хоть каких-то признаков стройности или порядка – чем больше она смотрела, тем больше храм представлялся ей заброшенным обиталищем бандерлогов. На бесформенных уступах стен росли цветы, кустарники, местами даже деревья; окна почти целиком скрывал плющ, или что-то очень похожее; то тут, то там из неотёсанного камня выступал случайный барельеф, как будто художник едва начал свой труд и не закончил. Однако храм не был покинут – туда вливался поток празднично одетых барнардцев, мелькали яркие пилотки мужчин и платья женщин, а несколько раз в толпе Лике на глаза попались и земляне. Подойдя ближе ко входу, она увидела, что многие, перед тем как войти в храм, покупают что-то в небольших автоматах, установленных во дворе. Свечи, предположила она. Но это оказались не свечи, а крупные орехи в тонкой красноватой кожуре.

– Орехи для жертвенной трапезы, – пояснил Лаи, упреждая её невысказанный вопрос. – Нам тоже надо купить хотя бы два, по одному на каждого.

Он приложил кредитный перстень к считывателю автомата и два раза нажал на кнопку. В лоток скатилось два ореха. Лаи сунул их в жилетный карман и взял Лику под руку.

– Пойдёмте.

То, что он продел свою руку под её локоть, было абсолютно естественно, хотя он и сделал это не так, как мужчины с Земли. Вдвоём они направились ко входу в храм.

– А что делают с этими орехами? – шёпотом спросила Лика.

– Едят, конечно, – совершенно не религиозным тоном отозвался Лаи. – Но сначала лучше сходить на Башню Поющих Ветров. Это вроде места для медитации.

На башню вела нескончаемая винтовая лестница – единственное, что было общего у Храма Семи Богов с его земными собратьями. Здесь Лаи пришлось выпустить руку своей спутницы – ширины прохода с трудом хватало на одного человека. По барнардским обычаям, он двигался впереди, иногда оглядываясь на неё – не сбавить ли темп. Со спины он казался совсем юным, едва ли не подростком; его прямо-таки микроскопические шортики высоко оголяли ноги: с земной точки зрения, едва ли подходящая одежда не только для посещения храма, но и вообще для взрослого мужчины. Зато рубчатые подошвы его сапог идеально подходили для того, чтобы карабкаться вверх по истёртым скошенным ступеням. Лика порадовалась, что надела сандалии вместо туфель.

Несколько раз им пришлось останавливаться и прижиматься к самой стене, пропуская тех, кто возвращался вниз. По-видимому, другого спуска с башни, кроме как назад по той же лестнице, не было. Наконец они выбрались на смотровую площадку.

Площадка напоминала массивную беседку, сложенную из необработанного камня – защищавшая её от дождя крыша опиралась на кольцо каменных столбов, между которыми открывался вид на город. Лаи подошёл к перилам.

– Здесь холодновато, – сказал он, – но немного постоять можно. Слушайте.

Они стояли на площадке, поёживаясь от холода. Ветер трепал им волосы; Лаи пришлось придержать рукой пилотку, чтобы её не сдуло. Где-то над головой Лика различила негромкое гудение, похожее на хор из многих голосов. Гул этот не был однородным – в нём выделялось несколько тонов, которые складывались в какую-то простенькую мелодию. Источник его было не определить – он заполнял всё пространство, как будто сам воздух вокруг мерно вибрировал.

– Что это? – заинтересованно спросила Лика. Лаи переступил с ноги на ногу, прячась от сквозняка.

– На самом деле – просто старые кувшины, заделанные в крышу. Когда-то люди верили, что через них с нами общаются боги.

– Может быть, так оно и есть, – сказала Лика, вслушиваясь в пение кувшинов. – Я хочу сказать, что если во Вселенной действительно существует высшее организующее начало, то оно...

Ровную гудящую завесу разодрал писк телефона. Щёки Лаи порозовели от неловкости.

– Забыл выключить, – он торопливо выдернул капсулу из пояса. – Теперь придётся отвечать...

Чтобы не мешать ему, Лика отошла к противоположному краю площадки. Правда, она всё равно не понимала ни слова, но почему-то чувствовала потребность быть деликатной. Держась одной рукой за шершавый камень колонны, она выглянула наружу. Ветер захлёстывал ей лёгкие; город внизу был как на ладони, со всеми его зданиями и транспортными развязками. Далеко внизу по монорельсовой линии полз похожий на жёлто-синюю гусеницу вагон. Метрах в тридцати от Лики промчался двухместный аэромобиль; от неожиданности ей показалось, что машина летит прямо на неё, и она отпрянула. Летун мигнул ей фарами, сделал крутой вираж и скрылся из виду. Лика посмеялась про себя и повернулась.

И увидела белое лицо Лаи, судорожно сжимавшего в пальцах вынутую из уха капсулу. Его глаза были чёрными и бездонными. Глаза утопающего.

– Виктор?

Лика испуганно шагнула ему навстречу. Он опустил руку и убрал капсулу в пояс.

– Дорану плохо, – хрипло выговорил он. – Сердечный приступ.

– Сердечный приступ? В его возрасте? – Лика ощутила смятение. – Это какая-то ошибка...

– Ошибка исключена, – Лаи покачал головой. – Его подобрали в гостиничном саду, и на пальце у него было гостевое кольцо. В кольце они и нашли мои координаты – в память забито, что Доран навещает такого-то. Сейчас он в медцентре гостиницы.

– Ничего не понимаю, – сказала Лика. Это было самое искреннее, что она могла сказать.

– Я тоже.

Лаи прикусил губу. В глазах его стояло такое отчаяние, какое бывает только у барнардцев.

– Хоть бы мне позвонил, дурачок, что собирается дожидаться меня в парке... Телефон-то был включен.

– Он в тяжёлом состоянии?

– Боюсь, да. Врач сказал, что ситуация стабилизировалась, но Дорану нужен покой. Обещал перезвонить мне позже и сказать, когда можно будет к нему зайти.

Он страдальчески поглядел на Лику.

– Посмотрите храм без меня? Ничего?

– Не глупите, – оборвала Лика. – Я с вами.

Она еле поспевала за ним, пока он бежал вниз по винтовой лестнице, прыгая со ступеньки на ступеньку. Монорельсовый вагон как раз распахнул двери у остановки, но в спешке Лаи никак не мог попасть перстнем в валидатор турникета, и обоим показалось, что прошла целая вечность, прежде чем они очутились внутри. Поездка длилась в молчании; каждый из них словно боялся неосторожно сказанным словом вызвать непоправимые разрушения – словно судьба Дорана зависела от того, что они скажут или не скажут в вагоне. Заговорить они решились только в фойе гостиницы.

– Ещё и половины времени не прошло, – Лаи взглянул на свои старомодные часы в титановом корпусе. – Меня это доконает.

– Наверное, если бы ему стало хуже, вам бы перезвонили, – Лика пыталась быть рассудительной. Она понимала, что рассудительность – не слишком убедительное утешение, но надо же было что-то сказать.

– Надеюсь.

Они доехали на лифте до своего этажа. В коридоре их снова захватило мучительное молчание. Он был подавлен, она – просто не знала, что говорить. Переживания Лаи действовали на неё ещё сильнее, чем несчастье с Дораном. Земные мужчины никогда не выражали страх и надломленность так откровенно, да и Лаи не был из тех, кого легко вывести из равновесия. Она имела возможность убедиться в этом в экспедиции.