Текст книги "Поводырь"
Автор книги: Мария Галина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]
Мария Галина
Поводырь
Аргус теснее прижался к моему колену и так, бок о бок, мы вошли в шлюз. Приветливая стюардесса машинально улыбнулась заученной улыбкой, но когда увидела аргуса, лицо ее вытянулось. Я не предвидел, что такое может быть. На больших трассах к аргусам относятся иначе. Да что там, на внешней базе тоже все было в порядке. – Я не уверена, – сказала она, – формы жизни… – На аргусов это не распространяется. Есть специальная
поправка.
– Я спрошу капитана.
В надключичной ямке у нее дрожала крохотная, завитая перламутровой раковиной «болтушка». Я видел, как шевелятся ее губы, бесшумно, потому что «болтушка» работала в интимном режиме.
Потом она вновь обратила серебряные глаза ко мне и кивнула.
– Регистрация есть?
Я протянул ей карту; в ультрафиолете засветился зеленоватый шарик.
– Это моя, – сказал я. – Моя виза. А вот этот – поменьше, пурпурный – его. Аргуса.
За моей спиной в панорамном квазиокне восходила Земля. Я понял это потому, что стал отбрасывать еще одну тень.
– Капитан сказал, нужен намордник, – сообщила она, возвращая карту.
– Но это же не собака!
– Тем более.
Я пожал плечами. Ничего подобного я не предусмотрел. Впрочем, по уставу форма моя предполагала ремень, абсолютно бесполезный и чисто декоративный. Я сделал из него петлю и захлестнул ею морду аргуса. Тот укоризненно отвернулся, но стерпел.
– Он слепой! – пораженно воскликнула стюардесса.
– Да.
– Я хочу сказать… у него же вообще нет глаз!
– Верно, – согласился я.
– Почему же их тогда…
Потому что они видят больше, чем ты, хотел сказать я, потому что их зрение иное, оно простирается в глубь силовых полей, туда, где человек слеп и беспомощен…
Но вместо этого я пожал плечами.
– Проходите в передний конец салона, – сказала она, – там места для пассажиров с животными.
С каких это пор в лунных модулях разрешается перевозить животных?
Я сел в переднее кресло – между ним и стеной было незначительное свободное пространство, где аргус смог уместиться. Он лег, положив голову на лапы; ременная петля стягивала челюсти.
Салон стал постепенно заполняться пассажирами. Рядом со мной села молодая женщина, явно из лунных туристов, иными словами, очень состоятельная. На руках она держала крохотную собачку: плоская морда и глаза-блюдца…
Хозяйка поерзала, устраиваясь в кресле.
– Кто это у вас? – спросила она.
– Аргус.
Она напряглась.
– Это не опасно?
Уже нет, подумал я, все, что он мог сделать, он уже сделал. А вслух сказал:
– Что вы, что вы… Он никого не обидит.
– Тогда почему же он в наморднике?
– Такие правила.
Ее-то собака была без намордника, впрочем, она ведь такая маленькая.
Женщина, кажется, успокоилась.
– А вы ныряльщик, да?
На ее веках, когда она прикрывала глаза, распахивала лиловые крылья голографическая бабочка. Я никогда особо не любил бабочек, поэтому старался на нее не смотреть.
– Да. Бывший.
– Надолго к нам?
– Еще не знаю. Как получится.
Собака у нее на руках часто-часто задышала, вывалив язык. Только поэтому, да еще по чуть заметной вибрации, волной пробежавшей вдоль позвоночника, я понял, что мы летим. Никакой перегрузки, ничего… С тех пор, как я был здесь последний раз, технологии здорово продвинулись.
Свет замерцал и стал черным. Глупое словосочетание – черный свет, но я всегда именно так его и ощущал. Внутри этой черноты парили ряды светящихся коконов: каждый пассажир распространял вокруг себя слабые поля. Впереди раскрылся гигантский лиловый цветок с черной сердцевиной, и в нее, в эту сердцевину, нацелился нос корабля.
Они протянули червоточину даже здесь, на внутренней трассе, между Землей и Луной… Просто так, для туристов!
Я взглянул на соседку: светящийся птичий скелетик, окруженный топорщащимся пухом собственных биологических полей, собака у нее на руках – скелетик поменьше, а в том месте, где силовые поля двух организмов соприкасались, пух, казалось, примялся. Корабль вынырнул уже на околоземной орбите; я моргнул, приводя зрение, а с ним и окружающий мир в норму. Соседка деловито разглядывала себя в корректирующем зеркальце, легко прикасаясь к отражению то там, то тут. Потом вновь обернулась ко мне.
– Что вы делаете сегодня вечером?
В этот миг раздалось дружное «ах!» – стенки стали прозрачными, в панорамных квазиокнах я увидел Землю, вернее, северное ее полушарие, бугрившееся морщинистой водной поверхностью; города светились, как груды рассыпанных углей… Странное сравнение, я никогда не видел рассыпанных углей. Должно быть, читал когда-то…
Аргус пошевелился рядом с моей ногой.
– Да? – переспросил я соседку: я помнил, что она спросила меня о чем-то, но не помнил о чем.
– Что вы делаете сегодня вечером? – повторила она с еле заметным оттенком раздражения в голосе.
Она, видимо, была в свободном полете – из тех, кто все время гонится за новыми ощущениями… Вряд ли ее интересовали мои скромные сбережения. Скорее, окружающий ныряльщиков романтический ореол.
– Меня ждет невеста, – сказал я.
Вокзальный терминал был огромен; в первый момент я растерялся. Аргус по-прежнему жался к моей ноге. Ему было неуютно. Я подумал, может, на самом деле это мне неуютно, а он чувствует…
Вокруг деловито сновали люди, сотни людей… Я забыл, что их может быть так много. Крикливые. Ярко одетые. И все – без биозащиты.
В центре зала возвышался памятник. Человек в летном комбинезоне положил руку на холку массивного зверя с тяжелой головой. На постаменте выгравирована надпись.
Я догадывался, что там написано. Что-нибудь очень пафосное, отчего у меня уже сейчас начали гореть уши. Я отошел в тень, чтобы оказаться как можно дальше от глупого памятника.
И тут же отозвалась моя «болтушка».
– Да?
Она, подумал я, больше звонить некому.
– Это ты? – голос был тоненький и зудел в ухе, точно комар. – Я у колонны.
– У какой колонны?
– У «Сайко»…
Миг спустя я сообразил, что «Сайко» – это какой-то новомодный энергетический коктейль, а колонна на самом деле имитировала огромную, причудливой формы бутылку. Еще через миг я увидел ее.
Я ее узнал, и это было уже хорошо; известно, что невесты по переписке часто подправляют свои видео, желая выглядеть получше. Но она была именно такая, какой я ее себе представлял: хрупкая, светловолосая, с тонкой талией и пышной – уж не знаю, насколько природной – грудью.
Я не знал, что сказать.
Когда стоишь на вахте, предоставив автоматам невидимыми щупальцами обшаривать пространство в поисках новой червоточины, время тянется и тянется. И почему-то находится много слов: о городе моего детства, о базовой школе, о летном училище, о том, как я прошел аргус-тест, как радовался – профессия ныряльщика считалась самой почетной, самой романтичной… Я в детстве мечтал о собаке, а аргус – это ведь гораздо лучше собаки. Потому что, в отличие от собаки, это на всю жизнь.
И еще я слышал, что человек с аргусом больше не одинок.
Они врали.
Она тоже рассказывала о детстве, о том, как не ладила с отцом, о том, как сначала было интересно заниматься дизайном тканей, как ей одиноко, и о том, что она хочет серьезных отношений, а нет подходящего человека…
Сейчас я сообразил, что ничего особенного она, в общем-то, не говорила.
Да и я тоже.
Она узнала меня и сделала неуверенный шаг навстречу. Потом увидела аргуса.
– Это что? – вот ее первые слова.
– Мой аргус.
– Я думала… ты мне про него не говорил.
– Как же не говорил? Много раз.
– Да, но я не думала, что с ним… на Землю…
– Я же ныряльщик.
– Ну и что?
Я подумал: вот мы и нашли тему для разговора, но совсем не ту, которую мне хотелось.
– Ныряльщики не оставляют своих аргусов. Никогда.
– Но почему?
Она даже не удосужилась хотя бы что-то узнать про человека, с которым собирается жить.
– Давай обсудим это потом. Ладно?
Я взял ее под руку. Она напряглась, но не отодвинулась. Теперь, когда она повернулась ко мне в профиль, я заметил, что у нее срезанный, уходящий назад подбородок. На видео она никогда не поворачивалась ко мне в профиль.
Аргус тоже напрягся и плотнее прижался к моему колену.
– Куда мы пойдем? – спросила она излишне оживленно.
– А куда вы… ты хочешь? Я здесь чужой.
Она вновь напряглась. Я понял, что позабыл этот язык тела, когда надо учитывать не только то, что говорится, но и то, что подразумевается. Это легко исправить, я научусь…
На нас оглядывались. Не из-за нее. Из-за аргуса.
– Прости, – поправился я. – Еще не освоился… Я снял бунгало на двоих. На южном побережье. И если ты… в общем, я буду рад…
– Только ты и я? – она заглянула мне в глаза.
– Да.
– А аргус?
– Аргус прилагается.
Она промолчала. Я шел, стараясь подладиться под ее шаг, и думал, что все не совсем так, как я себе представлял.
– Я взяла отпуск, – сказала она наконец.
– Очень хорошо.
– На две недели.
Я, кажется, начал понимать то, что она прячет за словами. Она оставила себе путь к отступлению.
– Так что, – закончила она, – мы можем сходить пообедать, а потом сразу махнуть к тебе.
Но пообедать не получилось.
Я хотел устроить ей праздник и заказал столик в самом шикарном ресторане, но с аргусом нас туда не пустили. Я начал пререкаться с метрдотелем, и он вроде собирался уступить, по крайней мере, готов был накрыть столик на веранде, но я увидел, что моя невеста злится. Ноздри у нее раздувались, губы поджались, а жилы на шее напряглись. Она была совсем нехороша в эту минуту, и я почувствовал ноющую тоску. Аргус тоже тосковал, ему было неуютно, и я не мог понять, то ли я улавливал его эмоции, то ли транслировал ему свои собственные.
– Пойдем отсюда, – сказала она.
– Но чем плохо на веранде?
Я предпочел бы сесть, выпить чего-нибудь холодного, поглядеть меню – не помню, когда я последний раз держал в руках напечатанное на бумаге ресторанное меню. А заодно и приглядеть что-нибудь для аргуса – скоро аргус проголодается, а когда он голоден, ему делается нехорошо. А значит, и мне сделается нехорошо.
– Я сказала, пойдем отсюда. Ненавижу, когда меня унижают! Понятно: она из тех, кто не умеет уживаться с людьми, из тех, кто
считает, что все кругом только и думают, чтобы устроить ей какую-нибудь пакость. Теперь ясно, почему она вступила в переписку с одиноким ныряльщиком из глубокого космоса. Она ладит с людьми еще хуже, чем я!
– Ладно, – сказал я и демонстративно взглянул на часы, желая произвести на нее впечатление человека, который не любит даром тратить время. – Вызывай машину, поехали. Поедим там, дома.
Это ее немного умиротворило. Она, кажется, решила, что мне не терпится оказаться с ней наедине. Ладно, подумал я, главное устроиться, тогда наладится и все остальное.
Морской берег действует на все органы чувств сразу; я видел голубое и зеленое, желтое и опять голубое, вдыхал йод и соль, мокрый ветер обнимал меня, песок жег ступни и песчинки осыпались с кожи…
Я разбежался и упал лицом в брызги, в мокрое, соленое, о котором старался не думать, не вспоминать там, в стальной скорлупе, где любой непредусмотренный звук означал неполадку, а следовательно, катастрофу, гибель…
Если проплыть несколько метров и немножко понырять, я верну былые навыки. А потом можно будет поплавать с маской или даже с аквалангом; в летной школе нас тренировали на подводных симуля-торах.
И тут я почувствовал мягкий удар в затылок.
Я совершенно ничего не видел, мне было жарко и плохо, сверху падали беспощадные отвесные лучи, вода была отвратительно мокрой и соленой, ее даже нельзя было пить, вдобавок кожу между пальцами моими грызли маленькие песчаные крабы.
Аргус!
Я поспешно выбрался на берег. Аргус лежал у воды, положив голову на лапы, чуть высунув кончик языка… Я должен был предвидеть: он непривычен к такому перегреву.
Моя невеста сидела в шезлонге, под рукой ведерко со льдом, в ведерке бутылка с этим самым «Сайко». Я подхватил ведерко – лед почти растаял – и вылил воду на аргуса. Тот отряхнулся, почти как собака, встал и, оглядываясь на меня, потрусил в бунгало.
Я последовал за ним.
– Куда ты? – крикнула моя невеста.
– Мне нужно в тень. Слишком жарко.
– Ты выбросил мой лед! – крикнула она мне в спину.
– Я принесу тебе еще.
Я действительно принес ей лед. Бегом, чтобы аргус, лежащий в тени веранды, не успел ощутить мое отсутствие и запаниковать. Потом вернулся, поднялся на веранду, уселся в плетеное кресло и попытался выровнять дыхание. Это оказалось не так уж трудно – море шумело в ритме расширяющихся и опадающих легких. Я люблю море. Аргус, как выяснилось, нет.
Нам будет трудно.
Может быть, надо было снять охотничий домик где-то в горах? На северных озерах? Тоже ничего, хотя и не сравнится с морем. Можно ведь подобрать какой-то вариант, который устраивал бы всех – меня, ее, аргуса…
У меня давно не было женщины. Нелегкий характер и уходящий назад подбородок не так уж много значат при таком раскладе.
Ее руки обнимали меня за шею, волосы раскинулись по пестрым подушкам. Она пахла так, как и должна пахнуть женщина. Правильно.
– Погоди, – сказал я.
Кольцо рук, обнимающих меня, распалось.
Я прошел по комнате, перерезанной светлыми лунными тенями. Аргус лежал у порога, бока его тревожно ходили. Я положил руку ему на голову.
– Ну что ты, что ты…
Он ткнулся лбом мне в ладонь и замер. Я постоял так, потом осторожно убрал руку.
Им тоже снятся дурные сны.
– Извини меня, – сказал я в темноту, – я сейчас.
Она уже сидела на кровати, скалывая волосы заколкой, острые локти нацелены на меня.
Я попробовал обнять ее, но она была как деревянная.
– Ну, ты же знала, за кого выходишь замуж, – я старался говорить ровно.
– Эта собака… – она дышала часто-часто, как аргус, – она тебе дороже, чем я…
С аргусом я провел десять лет. С ней не прожил и месяца.
– Это не собака.
– Какая разница. Это животное.
Мы тоже, подумал я, но говорить не стал.
– Пойми, он зависит от меня не меньше, чем я от него. Мы одно целое.
– Глупости! – она подняла голову, заглядывая мне в глаза. – Это самовнушение. Я знаю, в глубоком космосе одиноко и вам специально дают этих аргусов, чтобы вы не чувствовали себя совсем-совсем плохо, но теперь-то с тобой я!
Она хочет как лучше, я не должен на нее злиться.
– Послушай, – сказал я мягко, – даже если бы это была просто собака, я бы ее не бросил. Но это не собака. Это аргус. Поводырь. Без них мы бы не вышли в глубокий космос. Не расселились по Вселенной. Это они отыскивают червоточины. А мы только ставим маяки.
– Ну и что? При чем тут ты и я?
– А то, что это договор. На всю жизнь.
В летном училище специально отбирали людей, способных контактировать с аргусом; считалось, для курсанта это большая удача – самая романтическая, самая престижная и денежная профессия. Сначала было действительно лестно. Потом уже нет.
Забавно, я так и не знаю, как относятся к людям аргусы. Возможно, они просто любят людей. Как собаки, бескорыстно. И хотят им помочь. Услужить. Чтобы людям было хорошо, чтобы человечество процветало. А нам нужно пространство. И мы заключаем договор.
А может, они едва терпят нас. И нужно им то же, что и людям – пространство. И у них есть свой аргус-тест на сотрудничество, который тоже проходят единицы.
Как бы то ни было, связав свою жизнь с человеком, аргус обрекает себя на вечное изгнание. Эту связь невозможно разорвать, а человек не может жить в мирах, населенных аргусами.
– Почему?
Оказывается, я говорил вслух. У меня образовалась такая привычка за годы глубокого поиска.
– Там темно. Абсолютный, полный мрак. Человек мучается. И если аргус с человеком в связке, он мучается тоже. Такая связка обречена.
– А аргусы… как же они без света?
– Они видят силовые поля. Поэтому мы не конкурируем за пространство. Симбиоз, взаимовыгодный симбиоз. Аргусы показывают нам червоточины. Находят для нас миры. А мы на своих кораблях доставляем их в области, для человека все равно непригодные… Темные области Вселенной, куда без помощи наших летательных аппаратов они проникнуть не могут.
– Когда человек и аргус в связке… – она запнулась, – аргус чувствует то же, что и человек?
– Ну да. До какой-то степени.
– Значит, когда мы… когда ты…
– Послушай, – сказал я как можно убедительнее, – собаки тоже чувствуют. И кошки. Связь с аргусом – просто доведенный до предела контакт между человеком и животным. Или человеком и человеком.
То, что я говорил, было логично и правильно, но она все равно заплакала. И когда я начал ее утешать, расплакалась еще сильнее. Кажется, с женщинами это бывает.
У порога аргус вздрагивал и всхлипывал во сне.
Березовые поленья пахли именно так, как и должны пахнуть березовые поленья. Как я себе и представлял. Темные верхушки елей на противоположном берегу отражались в озере. На воду, хлопая крыльями, села утка, за ней протянулся длинный темный расходящийся след.
Похолодало. Я потянулся за курткой, и в это время запищала «болтушка».
– Дорогой, – сказал голосок, тоненький, словно комариный писк. – Ты слышишь меня, дорогой?
– Да, – я машинально удивился нелогичности вопроса: ну как я мог ее не слышать?
– Я задержусь. Немножко. Мне надо встретиться с заказчиком, а он опаздывает, и я…
Они все так много говорят, когда можно обойтись двумя словами?
– Понятно. Когда соберешься домой, позвони мне. Я разогрею ужин.
– Да, – я слышал, как она прерывисто дышит, и подумал, что сейчас она, наверное, кусает губы. – Дорогой?
– Слушаю.
– Должен приехать один человек. Мой двоюродный брат. Мы с ним встретились в городе, и я его пригласила к нам. Неловко отменять.
– Да? – я впервые слышал о каком-то двоюродном брате. И о том, что она пригласила его к нам.
– Я постараюсь поскорее, но он, наверное, приедет раньше. Прими его, хорошо?
– Конечно. Не вопрос.
Я пошевелил щипцами угли в жаровне.
Аргус поднял голову, принюхиваясь к запахам леса и озера. Ему здесь нравилось. Я это чувствовал. Потому что такого покоя, такого бездумного удовольствия давно уже не испытывал. Вот только этот родственник…
Солнце уже снижалось над елями, когда над просекой скользнула его «букашка». Яично-желтого, веселенького цвета.
Родственник оказался невысоким, с бесцветными волосами, совсем на нее непохожим. Особенно в профиль.
– Добрый вечер, – сказал я. – Жена предупредила, что немного задержится.
– Я знаю.
Он легко перепрыгнул через ступеньку и пододвинул второе кресло поближе к жаровне. Аргус повернул в его сторону безглазую голову, потом вновь уронил ее на лапы.
Гость, в свою очередь, скользнул по нему рассеянным взглядом.
– Чаю? – спросил я. – Кофе?
– Не хотел бы мешать, – сказал он, – что вы обычно делаете вечером?
– Ничего. Сижу. Смотрю.
Вообще-то я хотел подновить ограду вокруг дома, но все равно уже темнело.
– У вас тут красиво, – сказал он, – впрочем… зимой, должно быть, холодно?
– Мы и не собираемся жить здесь зимой. Это летний коттедж. Зимой тут наверняка снегу по колено.
– Поблизости есть деревня.
– Да, и там все вполне благоустроено. Но я предпочитаю жить на отшибе.
– И жена не возражает? Я поглядел на него.
– Она вам жаловалась?
– Нет. Но я подумал… женщины не приспособлены к затворничеству.
Она знала, за кого выходила замуж, подумал я. Или… не знала?
– Она ездит в город; там у нее какой-то женский клуб. Или кружок. Я ничего в этих делах не понимаю, но мы специально так подгадали, чтобы до города было не больше часу лета на «букашке». Чтобы с одной стороны – дикая местность, с другой – поблизости цивилизация.
– Таких мест сейчас на Земле много.
– Да.
– Здесь должна быть хорошая рыбалка.
– Да, – сказал я, – наверное. Но мы возим продукты из города.
– Тут дело в азарте.
– Я не азартен. Человеку пора бы привыкнуть к тому, что можно прокормиться, никого не убивая.
– Даже рыбу?
– Даже рыбу.
– Боретесь с первобытными инстинктами, а? Я пожал плечами.
– Так чай или кофе?
– Пива у вас нет?
– Нет. Спиртного не держу.
– Вот как? Почему?
– В глубоком поиске сухой закон, я как-то отвык… потом… аргус не выносит спиртного.
– Наверное, с этого и следовало начать, – он задумчиво поглядел на аргуса, которого совсем накрыла тень от крыльца. – Надо же… Никогда не видел их вблизи. Они разумны, как вы полагаете?
– Не знаю.
– Кому знать, как не вам. Вы же с ним в постоянном контакте.
– Я улавливаю эмоции. А ведет он себя… ну, примерно как собака. Я где-то слышал, что у взрослой собаки, в принципе, довольно высокий интеллект.
– Я думал, вы видите его глазами. То есть не глазами, а что там у него…
– Только при погружении в червоточину.
– Я-то полагал, что это разумная раса. Как-то же они смогли договориться с человечеством.
– Это могло быть на уровне смутных образов… Я даже не знаю, как он относится ко мне. Полагаю, что без меня он больше не способен существовать, но вот как относится? – я беспомощно пожал плечами.
– Вы еще не старый человек, – он бесцеремонно разглядывал меня. – Что заставило вас уйти из разведки? Травма? Катастрофа?
– Рефлексы. В червоточинах корабль слепнет. И маяки приходится ставить вручную. Никакой автоматики. Кстати, признавайтесь, вы здесь не случайно? Никакой не родственник… Психиатр?
Он не стал отпираться.
– Это она вас пригласила? Осмотреть меня?
– Да, она связалась с нами. Но это не важно, я бы все равно приехал, под тем или иным предлогом. Не думали же вы, что вас бросят на произвол судьбы?
– Она считает, я болен?
– Она беспокоится. Ей кажется, ваш симбиоз с аргусом всего-навсего плод вашего воображения.
– Вы тоже так считаете?
– Нет. Вы абсолютно нормальны. Насколько можно оставаться нормальным, будучи частью какого-то целого. Вы с ним действительно неразделимое целое. Двойная сущность.
Я сказал:
– Каждый носит в себе своего аргуса. Ребенка, каким он был когда-то. Старика, каким он когда-нибудь станет. Какая-то обособленная частичка, внутренний голос… Вы никогда не разговаривали сами с собой? Тот, другой, ведь он был не совсем вы? И в то же время все-таки вы.
– Понимаю. Можно задать вам… частный вопрос? Очень частный. Почему именно она? На меня она произвела впечатление довольно ограниченной особы. – И виновато добавил: – Вы уж меня извините.
– Именно поэтому. Я решил, что она не будет требовать многого.
– Значит, – сказал он, – вы намерены довольствоваться немногим.
– Я хочу просто жить. Читать. Слушать музыку. Гулять по лесу. Собирать грибы. Любить женщину.
– Выезжать в город?
– Нет. Лучше не надо. Он встал.
– Вот мой контакт-код, – он протянул мне визитку. – Если что, связывайтесь.
– Если что?
– Не знаю. Не беспокойтесь. Я поговорю с вашей женой.
– Спасибо. Но я не беспокоюсь. Он так и не выпил со мной чаю.
Я подумал, что она действительно… глуповата. Странно, ей удавалось это скрывать, а ведь во время долгих вахт мы с ней беседовали часами. Вероятно, на самом деле я говорил сам с собой.
Я усмехнулся. Получилось, что я нечаянно записал себя в умники. Ну, говорят же, что нет лучше собеседника, чем ты сам… Но о чем-то же мы с ней говорили, о чем-то таком, что я ждал каждого очередного сеанса связи… Как это у нее получалось? У меня получалось?
И куда все делось?
Ни обиды, ни раздражения я не испытывал; мог бы и предвидеть, что ведомство не ограничится выплатой щедрой пожизненной пенсии, что там есть какая-то служба контроля, адаптации… ведь действительно были случаи, когда ныряльщики сходили с ума. Симбиоз между людьми и аргусами выгоден для обоих биологических видов. Но не для самой пары. Странный парадокс. Впрочем, подумал я, все наше существование стоит на парадоксах…
Аргусу стало холодно лежать под крыльцом. Он поднялся, тяжело вздыхая, протопал по ступенькам и уткнулся безглазой головой мне в колени. Я потрепал его по спине.
Ему еще хуже, чем мне, ведь он даже не может вернуться к себе подобным. На Земле обязательно должны быть еще ныряльщики на пенсии, пускай немного, профессия это редкая, можно сказать, эксклюзивная, но хотя бы один или два. Можно связаться с ними, и у аргуса будет кто-то одной с ним крови…
Вот только ныряльщики избегают друг друга. И их аргусы, кажется, тоже.
Когда она спросила, где ее родственник, я сказал: уехал. И больше ничего. Пускай разыскивает его, выясняет, спрашивает. Раз уж сама затеяла.
Она выглядела не столько виноватой, сколько злой. Обычный трюк сознания – злиться на того, с кем поступил не очень-то честно. Оправдывать себя. Подыскивать резоны.
Он сам виноват, наверняка говорила она себе, он свихнулся в глубоком космосе, в одиночестве, он вбил себе в голову бог знает что, придумал себе равноправного напарника, несуществующую неразделимую связь и не хочет лечиться.
За окном сиял роскошный, красно-золотой закат, какие бывают только на севере, дальнее озеро отражало небо, я взял аргуса и пошел прогуляться по берегу. Позвал ее, она отказалась.
На озере было прохладно. В камышах плавала ондатра.
Я обратил на нее внимание аргуса, но его не интересовали животные.
Он просто шел сам по себе, рядом со мной, словно на невидимой нитке, но занятый какими-то своими делами… Ковырнул передней лапой песок… поддел носом корягу…
Я подошел к нему, присел рядом и обнял за шею.
– Смотри, – сказал я, хотя применительно к аргусу это слово было нелепым, – это озеро. Наверняка ты его как-то чувствуешь; оно больше, мокрое и холодное. А там, в озере, плавают рыбы. Сейчас они укладываются на дно, спать. Они стоят в глубоких черных водяных ямах и шевелят плавниками. Считается, что они очень глупые. Но я так не думаю. Поэтому никогда не хожу на рыбалку… А ты как полагаешь?
Он, понятное дело, не ответил.
– У тебя нет определенного мнения насчет рыб? Эх ты…
В поиске я все время с ним разговаривал. Мне казалось, он меня понимает.
Но что, если это был самообман, спасительное безумие, от которого мне так и не удалось избавиться? Тогда она права.
Я ощутил острое одиночество. Первый раз за все время.
Аргус продолжал сидеть, не пытаясь высвободиться, но я почувствовал себя глупо, разжал руки и встал.
– Пойдем, – сказал я. – Давай домой.
В доме светилось окно, вместе со стеной леса на заднем плане все смахивало на слащавую картинку. Я уже взялся за калитку, когда увидел, что аргус тычется во что-то носом.
– Не подбирай с земли, – сказал я ему.
Он с размаху сел на свой зад и расставил передние лапы. Я нагнулся.
Кусок сырого мяса. Прямо у калитки. И острый запах чеснока.
Она возилась у кухонной стойки. Ничего особенного не делала, просто вскрывала термопакеты. Она не умела готовить.
– Кто-нибудь заходил?
Она повернула ко мне холодное злое лицо.
– Что?
– Здесь был кто-нибудь? Соседка?
Я знал, что пару раз она заходила в деревню за мысом. Говорила, по каким-то делам, но я подозревал, что просто поболтать.
– Нет, – она покачала головой, – кто к нам придет? Ты же никого…
– Не думаю, что я там желанный гость, – сказал я. – Кстати, кто-то разбросал отраву у калитки.
Я достал завернутый в носовой платок кусок начиненного мышьяком мяса и бросил его в камин. Мясо зашипело на углях, и запах чеснока распространился по всей комнате.
Она сморщила нос.
– Какая гадость!
– Верно.
– Зачем ты бросил его в камин? Он же всю комнату провоняет!
– Да… глупо. Но не уверен, что это можно выбрасывать в биотуалет. А на улице оставлять нельзя. Здесь бегают лисы… Как ты считаешь, кто это сделал?
Она поджала губы.
– Уж не думаешь ли ты, что это я?
– Упаси боже. Но, может, ты кого-нибудь видела?
– Наверное, кто-то травит крыс.
Здесь не травят крыс. По крайней мере, мышьяком. Но этого я ей говорить не стал.
Она вывалила содержимое пакета в тарелку, поставила передо мной, а сама вновь уставилась в экран. Одиночество навалилось на меня, как темное глухое одеяло.
– Послушай…
Она с досадой повернулась.
– Да?
– Поговори со мной. Она, казалось, удивилась.
– О чем?
– Не знаю. Мы же так хорошо разговаривали. Ты рассказывала о себе. О жизни… о последних новостях… о чем-нибудь…
– Ну, так включи себе последние новости, а я пока досмотрю. Это репортаж из Дворца мод! Один-единственный раз в сезон.
– Смотри, конечно, – я ковырнул вилкой еду, которая уже начала остывать.
В комнате воняло чесноком и горелым мясом.
А утром ко мне зашел староста.
Песчаная дорожка к дому была мокрой от росы, и когда он шел по ней, оставались темные следы. Здоровый такой мужик.
Я как раз был занят тем, что так и не успел сделать вчера – подновлял забор. Древесина на изломе пахла замечательно.
Аргус лежал на крыльце, перегораживая собой вход на веранду, и староста топтался внизу, не решаясь войти.
Я крикнул:
– Он вас не тронет!
Но староста все равно не двинулся с места. Я зашагал к нему напрямик через малинник.
– Это животное, – укоризненно сказал староста, – оно слишком большое, чтобы…
– Чтобы что?
Аргус примерно с крупного ротвейлера. Я видал собак и помощнее.
Я поднялся по ступенькам, и староста за мной, держась так, чтобы я был между ним и аргусом. Я пододвинул ему кресло и спросил, хочет ли он варенья со сливками. Но он не захотел ни варенья, ни сливок, ни чаю. Почему-то никто из моих гостей не хочет чаю.
– Погоды нынче стоят хорошие, – сказал староста. Я согласился, что да, погода просто замечательная.
– Не то что в прошлом году.
Я сказал, что мне трудно судить, поскольку поселился я здесь недавно.
– В том-то и дело, – сказал староста. Он устроился поудобнее в кресле и сложил руки на коленях. – Я вроде как староста округа. Пришел познакомиться.
– Очень приятно.
– У нас тут людей всего ничего. Деревня, с десяток хуторов… Па-ра-другая коттеджей, вроде вашего.
– Угу.
– Меня люди выбрали. Должен быть староста. Хотя людей мало.
– Да.
– Вот я и пришел познакомиться.
Маска простака самая удобная. Его выдавали глаза.
– Вы редко бываете в деревне.
– Вообще не бываю. За покупками мы ездим в город.
– А у нас там что-то вроде клуба. И любительский театр.
– Будет время, – сказал я, – обязательно схожу на представление. Вы мне программу скиньте.
– А в лесу вас кое-кто видел. И у озера.
– Я люблю гулять.
– Это хорошо, – сказал он, – я всегда говорю: гулять полезно. Я им так и сказал: он ничего дурного не делает, просто гуляет.
– Договаривайте, – сказал я, – и кончайте этот маскарад.
– Ладно, – он вздохнул. – Действительно, чего уж там. Вы производите впечатление разумного человека. И безобидного. Но вас здесь не любят. К сожалению.
Деревенский простачок исчез, точно по лицу старосты прошлись мягкой губкой. Я подумал, что он не последний человек в этом их любительском театре.
– Я ни с кем не знаком.
– Вы не ходите в клуб. Не общаетесь с людьми. Им это не нравится. Они полагают это высокомерием. Пренебрежением. И еще – эта ваша собака…
– Аргус.
– Тем хуже. В деревне многие боятся ходить к озеру.
– Аргус никому не причинит вреда. Иначе кто бы позволил везти его на Землю?
– Он чужак. Чужое существо. Кто может за него поручиться?
– Я.
– А за вас?
Мы замолчали. Солнце выпарило росу, и сад был заполнен ровным гудением пчел.
