Текст книги "Острый нож для мягкого сердца"

Автор книги: Мария Рыбакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

путешествие

В кабинете Ортис пытался переводить документы в перерывах между зевками, взглядами в окно, почесыванием плеча и навязчивым желанием в очередной раз протереть полки, на которых скапливалась незаметная пыль. Когда удавалось перевести одно предложение, оно умирало. Он принимался за следующее, не зная, откуда, зачем оно написано и к чему ведет.

В дверь постучали.

– Войдите! – крикнул Ортис.

Он быстро выпрямил спину и принял деловой вид. Дверь приоткрылась, и показалась голова секретарши:

– Начальник хочет вас видеть, – сказала она и моментально скрылась.

Ортис подумал, не собираются ли выгнать его с работы (эта мысль оставила его почти совсем равнодушным). Он потянулся, положил пресс-папье на бумаги и зашагал по коридору к начальнику. Его кабинет казался пустым и огромным, но на полу в форме буквы «т» лежал красный ковер. Единственным украшением стола были два черных телефона, которые имели привычку звонить в унисон; и тогда начальник прижимал одну трубку к правому, другую к левому уху.

– Здравствуйте, здравствуйте, – обратился начальник к Ортису и назвал его по имени. – Сигару не желаете?

Ортис сел в кресло и закурил. Начальник либо все еще не заметил, как плохо он работает, либо все в этом отделе так же бессмысленно проводили время. Ортис смотрел на лицо начальника, но знал, что стоит ему выйти из министерства, как он забудет эти морщины, эту лысину и веселые, глупые глаза.

– Мы тут надумали вас в командировку послать, – ласково и твердо произнес начальник. – В тот же город, где вы стажировались. Навести там дополнительные контакты насчет будущих студентов.

Ортис кивал головой, слушая объяснения, и пытался вникнуть во все подробности своей задачи. Потом вернулся к себе и опять вытер пыль. По дороге домой думал: «Мне нужно куда-то ехать? Какой абсурд. Кажется, я никогда никуда не уезжал. Может быть... Когда был молод... Но это, кажется, был вовсе уже и не я. Вот бульвар, набережная, кафе. Разве бывают другие страны? Что-то такое вроде было... Год назад? Два?» – и он улыбнулся, как будто ему предоставилась возможность посетить давно забытый сон.

В самолет он взял с собой русскую книгу, но, вместо того чтобы читать, смотрел в иллюминатор на белые облака, что проплывали между брюхом аэроплана и океаном. Что-то еще вызвало улыбку, воспоминание о девочке в бедной гостинице, как он увел ее собирать коряги под дождем, как ему снились тогда разные формы и существа. Он решил, что, как освободится, обязательно зайдет к ней, хотя на этот раз он поселится в отеле получше.

Потом он заснул и проснулся, взял в руки книгу и удивился тому, как мало слов он забыл. Началась болтанка.

Кто-то плакал от страха, кто-то молча сжимал рукоятку кресла побелевшими пальцами. Один Ортис сидел с выражением сонной мечтательности на лице. Он спросил у стюардессы коньяку и заговорщицки ей улыбнулся, как бесстрашный человек – бесстрашному человеку.

воображать

Много раз Марина представляла себе, как они встретятся. Ей снилось, что темный дом полон друзей и случайных знакомых, о которых наяву она успела позабыть. Все ждут Ортиса и бурно обсуждают предстоящую встречу. Марина велит всем молчать, но они не унимаются. Тут в эту тьму входит Ортис и будто не замечает Марины. А она узнаёт его сразу, несмотря на странно удлинившийся нос и морщины под глазами. Она послушно ждет, не сводя с него глаз. Наконец он подходит и дотрагивается до нее.

Или ей снилось, что Ортис назначил ей свидание в новом кафе, открывшемся за три улицы от гостиницы. Она думает про себя: он обманет, не придет. Она заглядывает робко в двери. Однако вон он сидит за столиком в самом углу, спиной к ней. Она тихо подходит и видит, что у него руки из дерева и нет пальцев. Он поворачивается к ней вполоборота и смущенно заговаривает о кофе.

От этих снов она всегда просыпалась с бьющимся сердцем и садилась в кровати, пытаясь понять, что означают эти сны. Он сидел к ней спиной, приходил в темноте – значит, она не знает его подлинного лица. Но руки-лопаты и длинный нос оставались загадкой, как и темный дом, полный родственников и знакомых. Прикосновение Ортиса во сне было настолько осязаемо, что не оставляло сомнений: сон – вещий, Ортис приедет. Вера и ожидание должны быть вознаграждены. А может быть, нет воздаяния, а есть только – случайность. Тем сильнее она ждет Ортиса.

ортис в россии

Гостиница была новой, чистой и унылой, как и всё, не имеющее истории. Настолько грустными были аккуратные комнаты, что если бы здесь поселился шпион или произошло убийство – ничто не оставило бы следа на стандартной мебели и линолеуме на полу.

Отворив шкаф, Ортис гляделся в длинное узкое зеркало на внутренней стороне дверцы. На этот раз он решил изменить своей привычке одеваться в черное и повязал шею синим шарфом.

Он шел по улице, сохраняя духоту родины в аромате одеколона, и не переставал насвистывать мелодию, подсказанную звуками языка, от которого он отвык. Ортис подошел к пятиэтажному зданию института. На проходной крупный человек в зеленом пальто велел ему показать удостоверение. Ортис протянул ему паспорт и письмо из министерства. Мужчина повертел тонкую бумагу в ручищах и без лишних слов сделал знак головой: мол, проходи.

Ортис поднялся на четвертый этаж и спросил профессора Васильева. Его послали в восемнадцатый кабинет на третьем этаже. Спустившись, он увидал длинноногую девушку в больших очках. Оторвавшись от загадочных списков, она сообщила Ортису, что профессор Васильев здесь конкретно не бывает и что он лучше пусть спросит у библиотекарши.

Поднявшись на пятый этаж в библиотеку, Ортис подождал, пока не подошла женщина лет пятидесяти со стальной сединой и сталью во взгляде. Ортис спросил, как бы ему увидеть профессора Васильева.

– А зачем он вам нужен?

– Я насчет обмена... студентами... при содействии министерства... – замялся Ортис. Русские фразы вдруг вылетели у него из головы.

– Какого такого обмена? Какими такими студентами? – она подозрительно сощурила глаза.

Каррамба, чуть не вырвалось у Ортиса. Он махнул рукой и отвернулся.

– Подождите! – вдруг крикнула библиотекарша голосом молодой девушки. Ортис помедлил и обернулся. – Профессор Васильев скончался прошлой осенью, – проговорила она и взглянула на него блестящими и молодыми зрачками.

Ортис зашагал прочь.

встреча

Он подошел к старой гостинице и попытался вспомнить, на какую сторону выходили тогда его окна. Простояв минут пятнадцать в задумчивости, он вздрогнул и пошел было дальше, но свернул с пути и зашел в вестибюль. Решительным шагом он прошел мимо дежурного, и тот не решился остановить его. Ортис свернул в левый коридор и спустился несколько ступенек, где, как он помнил, жила консьержка с дочерью. Он постучался было, но заметил, что дверь не заперта, и толкнул ее, ожидая увидеть опустевшую комнату. На диване посапывала старая консьержка, а в кресле у окна сидел кто-то другой. Существо попыталось быстро встать, но у него запутались ноги в пледе, и оно упало на оба колена.

Он подхватил Марину вместе со спящей и понес их на темных своих водах, увлекая все дальше, вглубь. Зачем он так долго скрывал от нее, что он – река, шептала Марина, этого совсем не надо было стесняться. А поток нес ее все быстрее, вода набиралась в рот, я буду любить реку, опускаясь на дно. Ортис усадил Марину обратно в кресло. Она открыла слепленные водой ресницы.

В первый момент она не узнала его, будто он стал то ли ниже, то ли шире в плечах. Но через несколько мгновений она поняла, что он почти не изменился. Просто, пока его не было, мечты стерли его лицо, преобразив в соответствии с тайными желаниями. Теперь он стоял перед ней таким, каким был на самом деле: темным и рябым. Она вытянула шею, чтобы почувствовать его запах. Потом она указала на зеленую клетку в углу:

– Ящерица жива.

Ортис сел на корточки перед пресмыкающимся и просунул палец между прутьев. Но ящерица не подбежала к нему, а продолжала юркать в углу. Все они дождались его: ящерица, Марина, эта комната, даже храпящая старуха. А он и не знал, что они его ждут. Ему захотелось забрать с собой ящерицу и, наверное, девушку тоже.

– Ты поедешь со мной? – спросил он, не повернувшись. Марина кивнула головой, но поняла, что Ортис не видит ее кивка, и поэтому сказала вслух:

– Да.

...В загсе, перед женщиной в синем костюме, ей снова казалось, что волны реки подхватили и несут ее куда-то. Мечты ее и просьбы, ночные бдения, голод – все было более осязаемым, чем дремотный обмен кольцами, поцелуй чужих губ, поздравления.

Опираясь на руку Ортиса, она вернулась домой (который вскоре перестанет быть ей домом и в памяти останется временным пристанищем – таким же, каким был для постояльцев). Ортис рассказывал ей про жару, про пальмы, про странных зверей его родины. Марина слушала, и пахнущая шерстью сила возвращалась к ней. На следующее утро она съела яичницу. Ортис передвинул ее кресло поближе к окну и распахнул створки. Мать глядела на них сонными глазами. Ей было стыдно оттого, что она все проспала, что даже на регистрации всхрапнула ненароком – не выдерживая дневного света, глаза снова закрывались.

Марина посмотрела на задний двор гостиницы, который еще в детстве перестала замечать. Метла с ободранной ручкой стояла у забора, и рядом с ней – жестяное ведро, на дне которого, в неиспарившейся дождевой воде, плавал сухой листок. Красный куст качался в такт ветру. Армия муравьев пересекала плешь в траве, огибая ржавеющий велосипед. «Перед отъездом нужно смазать», – подумала она почему-то и поняла наконец, что это не сон и что Ортис на самом деле увозит ее с собой. Деловито, как и пристало жене, она сказала, помахивая пальцами:

– Как ты думаешь, нам стоит взять с собой этот велосипед?

Она не запомнила ни сборов, ни получения визы, ни покупки билетов. Только тогда, когда самолет взлетал, она в ужасе вцепилась в ручку кресла. Но вокруг пассажиры спали или читали газету, так что она успокоилась и сама постаралась заснуть. Муж разбудил ее и показал на что-то в иллюминаторе: под ними расстилалось синее пространство океана. Марина знала, что океан – бездонный и соленый, как слезы, что она проливала в ожидании почтовых открыток (это казалось теперь смешным). Потом стемнело, и когда уже подлетали к городу, все смотрели вниз. А там раскрывались и разбегались искрами яркие зонты. Это был салют в честь национального праздника, о чем Марина, конечно, не догадывалась.

Через год муж повел ее на берег реки смотреть салют: пушки стояли на другом берегу, и все население города, с одеялами и фруктами, уселось на землю, чтобы наблюдать фейерверк. Марина задерживала дыхание каждый раз, когда невидимый снаряд распускался светом. А Ор-тис смотрел на серый пепельный след, который взрыв оставлял на небе, на тонкую жилку, протянувшуюся от звука.

в городе ортиса

Когда она вышла из самолета, то будто очутилась в бане, так было жарко, но баню она всегда любила.

Старая машина, пыхтя и задыхаясь, довезла их до белевшего в темноте дома. По узкой лестнице вслед за мужем Марина поднялась в комнаты. Ее страшно клонило в сон, и она не успела ничего рассмотреть.

На рассвете она проснулась от клекота. Она распахнула окно: в воздухе пестрели яркие перья, бились сильные крылья птиц и хрупкие крылья бабочек. Она вспомнила пустую коробку из-под конфет «Птичье молоко», которую в детстве долго хранила: на ней было нарисовано множество птиц, каких, она раньше думала, не бывает на свете. Но в окне солнце вставало над жизнью, о которой она и не подозревала. Поднявшись, Ортис подошел к Марине и вдохнул вместе с ней аромат ядовитых цветов и полуразложившихся деревьев, которым полнились тропики.

– Увидев колибри, португальские моряки решили, что это души праведников, – сказал Ортис, указывая на то ли птицу, то ли бабочку, чей клюв-хоботок опускался в чашечку цветка.

Все, что летает, подумала Марина, точно – чья-то душа, озирающая долину с высоты. Но души покойников с серыми лицами, с ватными руками – разве они могли превратиться в кричащих птиц?

Марина пошла на кухню и нашла там сладкий плод, названия которого не знала. Не выдержав, снова подошла к окну, где птицы постепенно замолкали. Вдруг мохнатая лапа вырвала у нее фрукт. Перед ней на секунду возникла глазастая мартышка и тут же деловито пошла куда-то по ветке, задрав хвост, перепрыгнула на другое дерево и, глядя на Марину, быстро сожрала плод, держа его в тонких нервных пальцах. Она пристально посмотрела на девушку, будто пытаясь ее запомнить, и Марина увидела, что у неподвижной мартышки морда становится очень грустной. Крикнув что-то напоследок, зверек скрылся в листве.

Днем Марина уговорила Ортиса пройтись по городу, хотя он возражал, что еще слишком жарко. Для своей первой прогулки Марина надела красивое платье и взяла шляпу от солнца.

Из-за яркого света узкая улица оказалась поделена квадратами теней и сверкающих пустот. Мусорные баки непрестанно попадались вдоль дороги, наполняя воздух зловонием. Стены домов были белыми, розовыми, и мир казался двухмерным в пронзительных лучах, уничтожавших телесность. Над забором возвышались гигантские листья, а из окон порой доносилась музыка, то протяжные мелодии юга, то барабанная дробь. Людей как будто не было, но, присмотревшись, Марина заметила на балконе чей-то неподвижный силуэт с мелко дрожащим веером. Кто-то с насмешкой и любопытством следил за ними, потому что только чужаки могли бы пойти гулять в такой зной.

У Марины не было темных очков, только широкие поля шляпы, и глаза начинали болеть от солнца. Она усмехнулась про себя: пусть лучше от солнца, чем от слез. Остановившись, она разглядывала узорчатые плитки на стене; «вернемся», сказал муж, и они пошли домой.

Как только они поднялись к себе, хлынул дождь. Он тут же исказил все в окне и окутал город мутной пеленой, смешав краски. Марина смотрела, как струи расплющиваются о стекло, и думала: все это принадлежит мне теперь, как Ортис, и все это я буду любить, как люблю его.

Ночью лягушки квакали на реке и трещали цикады, птицы с тихими крыльями и острыми когтями искали во тьме добычу. На этот раз они оба легли в гамаке и покачивались, дергая за прикрепленную к стене веревку. В громкой и подвижной ночи, говорил Ортис, тело не помнит о простыне, а только – о другом теле. Так жарки и чувственны эти сумерки, где потное тело скользит о другое, возлюбленное и душное, что законный брак (шептал Ортис) кажется преступной связью.

совместная жизнь

Поначалу они не знали, как быть мужем и женой, и так никогда и не выучились – только стали делать вид, что знают. Ортис хотел дать Марине все, чего бы она ни пожелала, но только она сама не знала, чего хочет, потому что все ее мечты уже претворились в жизнь. Решив одевать ее как «куколку», Ортис отвел жену в магазин готового платья, что находился за три улицы от их дома. Владелицей была портниха, которая быстро подгоняла платье к размерам покупательницы, если фигура у той вдруг оказывалась нестандартной. Она кого-то напоминала Марине, в родном городе она знала кого-то с такими же большими очками на белом носу и с темным пушком на губе. Вообще лица на новых улицах иногда казались знакомыми из прошлой жизни.

Пока Марина примеряла наряды, владелица смотрела на ее худобу и неодобрительно цокала языком. Ортис рассказывал историю их знакомства, говорил о путешествии, о свадьбе (жена не понимала ни слова). Он хотел купить ей черное кружевное платье и серую с розовым блузку и перчатки. Со всей купленной одеждой они вернулись домой, но через месяц Марина поправилась и больше не влезала в новые платья, и Ортис ни разу не попросил ее надеть что-нибудь красивое. Они забыли о нарядах.

Марина, в свою очередь, хотела быть хозяйкой и пыталась готовить. Она купила кулинарную книгу и заставляла Ортиса переводить ей рецепты. Но приготовление пищи оказалось делом очень опасным. Марина то резала пальцы ножом, то обжигалась – и в конце концов перестала даже и подходить к плите. Гораздо вкуснее было покупать обед у толстой мулатки, что молчаливо сидела на перекрестке дорог за деревянным прилавком с чанами еды. Кивнув обернутой платком головой, накладывала она мясо, рис и бобы в жестяные плошки.

Разделенная любовь полностью освобождает от страха смерти. Обитатели города с удовольствием наблюдали, как по вечерам под руку прогуливаются Ортис и Марина, ибо они смотрели на бессмертных людей. Марине едва удавалось совладать с ежедневной вечностью, что протягивалась с утра, когда муж уходил на работу, до послеполуденного золота – часа его возвращения.

Когда он приходил, они смотрели в окно на лес, или гуляли, или отправлялись в винный магазин, где толстый, немного косой владелец, больше похожий на мясника, устраивал дегустации, усаживая гостей за деревянными столиками и наливая по полбокала вина из разных бутылок.

Потом они перестали пить вино, потому что Марина забеременела. Она прижималась к Ортису, ощущая тепло мужа рядом и тепло ребенка внутри; а затем ребенок был уже в колыбели, у него оказалось старое серьезное личико, будто он все о них знал. Это было так странно, что Ортис и Марина не могли отвести от него глаз.

Ребенок сосредоточенно и грустно смотрел перед собой; и Марина уговорила Ортиса назвать его Тихон Теодор, потому что здесь всем давали два имени, а ей хотелось, чтобы одно было русское. Она написала открытку матери, что у нее, мол, теперь есть внук, но не пригласила в гости. Марина боялась, что любой человек из прошлого, из ее жизни без Ортиса, может повредить им, если вдруг окажется здесь. Она не забывала о матери, она бы тут же поехала к ней, если бы та, например, заболела. Марина представляла себе темный дом, плачущих женщин и незнакомое лицо матери на подушке (как она заблуждалась, когда думала, что ее переживет!). Но картина, которая в детстве страшно ее напугала бы, теперь оставляла равнодушной. Все слезы, страхи и радость принадлежали Ортису, и не было места ни для матери, ни для сына, тем более что через неделю сын превратился в обычного розового младенца. Они задвинули его колыбель в угол, повесили блестящих погремушек, чтобы он мог до них дотянуться, и вспоминали о нем, только если он принимался истошно орать.

А лес подступал все ближе. Крикнув под окном, обезьяны убегали обратно в джунгли, задевали лапами лианы, и те раскачивались, как качели. Большие змеи притворялись неподвижными лианами и обвивали деревья в ожидании добычи. Крылья бабочек казались глазами зверей, а звериные глаза горели зловещим огнем. Совы расправляли неслышные крылья и скользили между деревьями, а лягушки всё пели и пели болотные свои песни; и, положив на берег задумчивую пасть, их слушал крокодил.

В полусне Марина вставала на крик младенца и не замечала, как тот растет. Сын и город утрачивали реальность – как когда-то русский город таял вместе со всеми своими обитателями, если Ортиса не было рядом. Марине казалось, что муж привык к ней настолько, что больше не замечает ее.

охлаждение

Образ жизни Ортиса теперь стал, может быть, еще более размеренным, чем был до свадьбы. В половине девятого утра он неизменно выпивал чашку кофе, и еще одну – в пять часов пополудни. Бумаги на столе всегда раскладывал в пять стопок, ибо четное число было несчастным, а нечетное – счастливым. После работы обязательно прогуливался по бульвару. Всегда немногословный, теперь Ортис стал говорить еще меньше. Он важно произносил приветствия («Добрый день, уважаемый сеньор! Уважаемая сеньора!»), прощания («Желаю вам приятно провести вечер!») и поговорки («Лучше, сеньоры, синица в руках...») – как будто желал раствориться за плоской народной мудростью.

Утром Марина подавала ему чашку на тонком блюдце и пыталась поймать его взгляд. Муж тихо позвякивал ложечкой о волнистый фарфор и глядел в пустоту или в сторону океана, ибо туда несла воды его река.

Вечером на диване Марина пыталась прижаться к Орти-су, и он не отстранялся. Но его душа и тепло уплывали куда-то; она брала его за руку – в ладони оставались несколько холодных капель.

Когда она ждала его в России, у нее была надежда, что он вот-вот появится. Теперь же, когда все сбылось и для отчаяния не было места, она не знала, каким словом назвать свое одиночество. Одинокими глазами она смотрела на небо в окне, и небо отзывалось то болезненно-красным, то синим от тоски эхом или заволакивалось тучами, сквозь которые просвечивал бледный желтый огонь. Не обращая внимания на плач ребенка, Марина смотрела на небо часами, и сын отвык плакать.

Как только муж охладел к ней, приблизилась смерть. Она ходила вслед за Мариной и держала белый зонт у нее над головой, чтобы солнце не посмело спалить белую кожу иностранки. Днем иногда Марина брала сына за левую руку, он, зоркий, как все дети, протягивал правую руку смерти, и все вместе они отправлялись через площадь в магазин пробовать вина.

Один раз высокий, седой как лунь старик присел к ней за столик. Показывая хорошо сохранившиеся зубы, которые выдавали в нем чужака, он попытался было заговорить с ней на местном наречии, но она отрицательно помотала головой, потому что так и не выучила языка. Тогда он обратился к ней по-английски, и, глядя, как его старые пальцы бережно держат горлышко рюмки, она ответила, что учила этот язык в школе. Он обрадовался и заговорил быстро, сверкая на нее голубыми глазами, странно молодыми на морщинистом лице. Она разобрала, что он живет в этом городе уже несколько десятков лет. Она спросила его, зачем он здесь. Гринго ответил, что хочет отправиться на лодке к неизученным истокам реки; но что пока еще не собрался.

Они вместе пили вино, и он говорил ей, что она похожа на актрис его юности, Риту Хэйворт и еще какую-то, она не уловила имени. И он сам казался Марине чудовищно постаревшим, хотя когда-то красивым, героем фильмов об индейцах и ковбоях. Она показала ему на сына, что тихо сидел в углу. Ребенок (чьи уголки сознания помнили еще о небытии) и старик (чьи сны уже несколько лет предвещали исчезновение) улыбнулись друг другу.

Марина и старик обсудили вино. Ей больше нравились европейские вина с примесью земли и грязи, а ему – вина нового света, гладкие и сладковатые. Хотя, шепнул он ей, на самом-то деле он предпочитает пиво. Он спросил ее, с кем она дружит в городе. Она ответила, что ни с кем. Мысли, жесты и все дела ее были поглощены Ортисом. Теперь, когда он забывал о ней, продолжая жить под одной крышей, она не знала, как заставить его вновь увидеть ее.

Старик предложил ее проводить, но глядя, как медленно он ходит, Марина решила проводить его сама. Они свернули на узкую, пыльную уличку и вышли по ней к реке. На берегу стоял дом из грубо сколоченных досок. Тут старик снимал комнату на первом этаже. Он вежливо распахнул перед Мариной скрипучую дверь. Она зашла, взяв ребенка за руку, а он свободной рукой потянул за собой смерть.

Комната была почти совсем пустой, лишь гамак и стол, на котором лежал ворох исписанных листков, да два шатких стула, один из которых старик с усилием пододвинул Марине. В углу стоял плохо закрытый чемодан, на который Марина посадила Тихона. Из окна земли совсем было не видать, а только – темную реку и джунгли на том берегу.

– Хотите послушать историю моих путешествий? – спросил гринго.

Какие путешествия, спрашивала себя Марина, ведь он только собирается плыть к верховьям реки. Возможно, она что-то неправильно поняла. Марина кивнула. Старик улыбнулся, показав крепкие зубы, взял со стола листок и стал читать.