Текст книги "Янко"

Автор книги: Мария Парфенова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Мария Парфенова
Янко

Поскрипывая и покачиваясь на ухабах, в селение въехала телега. Дрогнув и подняв облачко пыли, остановилась у колодца. Едва не перевернув укрытые холстиной ящики, с телеги грузно спрыгнул человек. Забренчал-зазвякал увесистый кошель на поясе незнакомца, запищали-захныкали на разные голоса ящики.

– Доброго здоровьица, – остановился, опершись на палку, прохожий.

– И тебе деньков ясных, – поправил начавшую было сползать холстину незнакомец.

– Что за товар везешь, мил человек? Уж не сарбушей ли на ярмарку?

Незнакомец покосился на ящики, едва заметно усмехнулся:

– Нет, не сарбушей, – еще раз окинул он взглядом прохожего. – Притомился я что-то с дороги. Где тут у вас на ночлег остановится можно?

* * *

Сердце нетерпеливо кружилось в сенях, путалось под ногами, просяще повизгивало.

– Сейчас, сейчас, подожди маленько, – ласково отмахнулся от сердца Янко. Надел левый башмак. Потянулся за правым.

– Янко, сынок, – выглянула из горницы мать, – будешь на ярмарке, узнай, почем нынче сарбуши. Нам бы к Желтому Урожаю хоть одного. Чтоб не хуже, чем у людей.

– Янко, а мне, – вынырнула из-за материной юбки быстроглазая Элиска, – бусы купи, ладно? Купишь? – завертелась она волчком возле старшего брата. Схватила на руки сердце, распушила красноватую шерстку, подбросила в воздух, ловко поймала.

– Элиска, – постарался придать голосу серьезность Янко, – живность не мучь. Вот будет у тебя свое сердце, делай с ним, что вздумается.

– Ну и пожалуйста, – опустила на пол сердце Элиска. – Очень надо.

* * *

Дошагав до первых изгородей, Янко обернулся. Вот он, его дом. На самом краю села, на отшибе, можно сказать. Покосившиеся стены. Побитая черепица. Почерневший от влаги забор.

Дааааа… Не захочет Марьяна в таком доме жить. А коли захочет, отец не пустит.

Вспомнились Янко глаза пана Войтеха, голос вспомнился:

– Беднота вы, Янко. Вся семья ваша. Беднее не сыщешь. Не для того я мою Марьянку лелеял да холил. Не такого жениха ждал.

Протянул Янко руку, кошель холщовый на шее под рубахой пощупал. Десять медяков. Десять монет, тайком ото всех заработанных. Тайком сохраненных. Выиграть. Обязательно выиграть.

Пылит под ногами дорога, торопится к постоялому двору Янко, повторяет всё, чему когда-то дед учил. Не сбиться. Главное – не сбиться. Главное – выиграть. Тот приезжий, говорят, мастак, но и он, Янко, тоже не лыком шит.

А выиграет Янко, наполнится медяками кошель – починит Янко крышу, забор подправит. А бог даст – еще и на кобылку хватит. И тогда, глядишь, поднимет на него глаза чернобровая красавица Марьяна.

– Правда ведь? – бросает Янко ласковый взгляд на семенящее рядом сердце.

Замирает сердце, хлопает ресницами – словно соглашается: правда, Янко, конечно, правда.

* * *

На постоялом дворе пана Марека, как всегда, было шумно: всхрапывали в стойлах уставшие от долгой дороги кони, с гомоном сновали по двору куры, гремела крынками пани Злата, ругались картежники.

Войдя и поклонившись хозяину, Янко огляделся.

– Неужто уехал, – ёкнуло было сердце.

Но нет. В дальнем углу полутемной корчмы, спиной к собравшимся, сидел он, тот, на кого Янко возлагал такие надежды. Заезжий любитель эля, мот и картежник, пан Казимир. Компанию пану составлял молодой чубатый парень.

– Трефовый паж! – явно довольный выпавшей картой осклабился хлопец.

– Трефовый герцог, – усмехнулся в усы пан Казимир, накрывая карту Чубатого своей.

– …три, четыре, пять, – перекочевывают медяки с ладони парня в кошель пана Казимира.

Чубатый досадливо морщится, барабанит пальцами по столу.

– Отыграться хочешь? – хитро щурит левый глаз пан Казимир.

Настороженность в глазах парня.

– Сердце ставь, – указывает куда-то взглядом пан. – Выиграешь, все деньги отдам. И за сегодня, – медлит он. – И за вчера. Правда-правда, – ловит он недоверие в глазах Чубатого.

Колеблется парень.

– Ну, ты мне скажи, – по-приятельски хлопает его по плечу пан Казимир, – Ты женат?

– Женат, – отстраняется от ладони пана Казимира парень.

– Тогда зачем оно тебе? – на лице пана Казимира почти искреннее удивление. – Второй-то любви из него всё равно уже не выжмешь.

– Давай-давай, – подбадривает он парня. – Денежки-то в хозяйстве ох как нужны.

– Нужны, – неуверенно кивает парень, тянется вниз, достает из-под лавки сердце. Водружает на стол.

Встретившись взглядом с паном Казимиром, сердце шарахается. Подвывая, прижимается к домотканой рубахе хозяина.

– Ну-ну, что за телячьи нежности, – ворчит парень. – Сиди смирно, не позорь.

Трефы, бубны, пики, червы.

Пажи, герцоги, воины, оруженосцы.

Стремительно тающие веера карт.

– Воин пик, – дрожит рука парня.

– Дракон пик, – не скрывает улыбки пан Казимир.

Коротко взвыв, парень роняет голову на руки.

– Забирай! – отталкивает от себя сердце.

– Нет уж, родной, давай по правилам. «Добровольно передаю господину герцогу Франциску Четырехпалому…»

– А почему герцогу-то? – поднимает голову парень.

– А вот это уже не твое дело, малый, – смеется пан Казимир.

* * *

– Тоже сыграть хочешь? – поворачивается к Янко пан Казимир.

– Хочу, – блестит в глазах Янко хитрый огонек.

– На много ли?

– На все, – высыпает на стол медяки Янко.

– А не боишься, на все-то?

– Не боюсь, – трясет головой Янко, припоминает дедову науку, – играть, так играть.

– Как изволит благородный господин, – насмешничает пан Казимир и сдает карты.

* * *

Скребется-поскуливает под лавкой пана Казимира сердце Чубатого.

Пляшет-мельтешит пламя в лампе.

Плывут-бегут карты.

Одна за одной.

Хмурится Янко, считает.

Бубновый Дракон. Вышел.

Червовый оруженосец, трефовая дама. Вышли.

Пиковый герольд, бубновый герцог. Туда же.

Меньше и меньше карт в руках пана Казимира.

Пажи. Воины. Гонцы. Вышли.

Двулицые джокеры-перевертыши. Вышли.

Дамы – пиковая, червовая. Вышли.

Тянет из открытой двери холодным сквознячком. Ежится, недовольно урчит на лавке пушистое сердце. Да только не замечает этого Янко. Считает.

Карты. Всего две.

Бубновая дама – смотрит на свою Янко.

Бубновый оруженосец – услужливо подсказывает память.

Улыбается Янко, рукавом пот со лба утирает. Бубновый оруженосец. У пана Казимира – оруженосец. А у него, у Янко – дама.

Десять монет Янко на столе. А в кошеле-то будет уже двадцать.

Смеется Янко. Помигивает сердцу. Радуется. Молодец – не сбился. Ни разу не сбился.

– Чего разулыбался, хлопец? – хмыкает пан Казимир.

– А вот того, – бросает на стол карту Янко. – Дама.

– Дама, – соглашается пан Казимир. – Да только у меня-то…

Накрывает даму карта пана Казимира.

Скалится с нее, бьет хвостом бубновый дракон.

– Это как же?! – задыхается от возмущения Янко. – Он же…

– Он же, что? – переспрашивает-потешается пан Казимир.

– …вышел, – недоуменно хлопает глазами Янко. – В самом начале вышел.

– Да ну? – театральничает пан. – Давай поглядим.

Мелькают пальцы Янко, переворачивают карты рубашкой вниз, ищут, надеются, верят.

– Ну, что я говорил? – улыбается пан Казимир. – Не было. И не могло быть. Потому что – вот он, драконушка.

Текут под рукой пана Казимира по столу монеты, звякают, падая в тугой кошель.

Уплывают-растворяются в пановом кошеле новая крыша, забор выровненный и кобылка заветная – мать на ярмарки городские катать, да с отцом дрова из лесу возить.

– Ставишь? – косится на сердце пан Казимир.

Качает головой Янко. Хмуро усмехается.

– Нет, пан Казимир, не ставлю.

– Ну, как знаешь. Никого не принуждаю, – пожимает плечами пан.

* * *

– Кружку эля, – достает из кармана потемневший полгрош Янко.

– Ты почто деньги зря просаживаешь? – отодвигает монету пан Марек.

– Отцу с матерью помочь хотел, – отхлебывает эль Янко.

– Глупые вы. Молодые и глупые, – морщится пан Марек. – До тебя тут тоже один сидел. С чубом. Тоже, между прочим, …

Хлопает дверь корчмы. Входит Чубатый. Пробирается к столику пана Казимира.

– Дай сердце отыграть, – протягивает он раскрытую ладонь. Блестят-переглядываются на ней новенькие медяки. – На что оно тебе?

– Да не мне оно, – досадливо отмахивается пан Казимир. – Забыл, что ли? Герцогу оно, герцогу. Да и вообще – неприятности от них одни, от сердец-то. Видал? – стягивает он с шеи шитый серебром платок.

Пересекают шею пана два рубца багровых. Пульсирует-бьется под ними жила.

– Нравится? – вновь повязывает платок пан. – А все от него, от сердца. Полюбил я, парень, – рывком усаживает он за стол Чубатого, – дивчину одну. Ох, и красива же была, чертовка. Глаза – что огонь, кудрями черна, станом точёна. Подарил я ей сердце. А оно, вишь, как обернулось… Кто ж знал, что ведьма…

* * *

Скрипнула покосившаяся дверь. Вошел-нырнул в полумрак горницы Янко.

– Что ж так быстро, сынок?

– Да… Ничего интересного там…

– К сарбушам приценивался?

– Угу, – мрачнея, кивает Янко. – По четыре медяка они нынче, мам.

– Четыре медяка, – выдыхает-качает головой мать. – Четыре медяка…

– А мне, – теребит брата за рукав Элиска, – бусы купил?

– Какие бусы? – прячет улыбку Янко.

– Бусы. На шею. Ты же обещал! – едва не плачет сестренка.

– Эти что ли? – лезет в карман Янко.

– Янко! Леший тебя! – хохочет Элиска, целует брата и на двор бежит – подружкам хвастаться.

– Сорока она у нас, – улыбается мать, – молодая, вертлявая и до безделушек жадная.

Распахивается дверь, стучит башмаками, вбегает в горницу Элиска-сорока.

– Ма, хлеба дай!

– До обеда подождешь, – отмахивается мать.

– Да я не себе, – нетерпеливо тянется к караваю Элиска, – я пустоглазой.

– Ну, раз так, держи, – вздыхает мать, отрезает аппетитную краюху. – Беги, отдай, пока не ушла.

* * *

Пустоглазые появились в селении два солнцеворота назад.

Сначала побаивались их местные. Смотришь – девка как девка, только неумыта да нечесана. И одежда – клочьями по земле. А приглядишься – глаза-то пустые-пустые. Ни радости в них, ни печали, ни страха… Ничего. И молчат они. Что ни спроси – молчат. Только, если уж совсем оголодают да замерзнут, мычать что-то начинают. И то редко…

Куда и откуда идут пустоглазые не знает никто. Заезжие сказывают, что возле герцогского замка их частенько увидеть можно, а чем дальше – тем реже попадаются. А уж коли заприметишь какую на оконечности земель герцогских – так уж будь уверен – не задержится на этом свете девка – до того отощала да пообносилась. Первые морозы – и всё. Много ли такой надо?

Вот и подбрасывают им добросердечные хозяйки краюхи хлеба, да крынки с молоком. Поймет пустоглазая, что еду ей принесли – съест, а не поймет – дальше по дороге пойдет: босая, исхудавшая, оборванная. Пустая.

* * *

Сердца нашли в тот же день. На берегу старого пруда. У затянутой бурой тиной отмели.

Сердца лежали горкой, одно на другом. Распоротые надвое. Мертвые.

Первым наткнувшийся на сердца и созвавший народ мальчишка неловко переминался с ноги на ногу. Молчал. Потом не выдержал:

– Пузырьков-то нет!

* * *

– По-разному к людям сердца приходят, – рассказывал дед маленькому Янко. – К кому прямо под порог прискачет, кого на лугу али у речки встретит, а кого и вовсе – день за собой по лесу водит, зовет, дразнит. И каждому – свой срок. Чаще-то оно как – пробились усы у хлопца – жди сердца, а бывает – доживет человек до седин, сто одежд сносит, ан нет – не идет к нему сердце. Хоть проси, хоть требуй, хоть плачь.

Раньше, сказывают, – теребил длинный ус дед, – не нужны людям сердца были. Сами любить умели. И не раз за жизнь, как мы, а столько, сколько судьба даст.

Да только давно это было. И, поди теперь разбери, правда ли…

И нельзя его ни купить, ни украсть, ни силою отнять, – поглаживал свое сердце дед, – только подарить можно… ну, или по доброй воле отдать. Правда ведь, пушистое? – сердце тыкалось в мозолистую дедову руку, счастливо жмурилось и что-то утвердительно мурчало в ответ. – А главное в нем, – продолжал дед, – пузырек. Махонький такой. Хрустальный. В самой что ни на есть середке хранится. А в хрустале том – смоляница душистая. Она-то любовь и дарит, она ей погаснуть не дает…

– Деда, – ерзал на коленях старика Янко, – а если сердце украдут, что будет?

– А ничего не будет, внучек. Твоим оно было, твоим и останется. Хоть за леса увези, хоть за горы. И любовь его с тобою будет – пока живо сердце-то. А жить оно будет долго, потому как … грех это большой, сердце жизни лишить…

* * *

Шел от пруда лесного домой Янко, шел, дороги не разбирая. Всё ему сердца мерещились. Маленькие, беззащитные, доверчивые. Разорванные. Опустошенные.

Только у Марьяниного плетня остановился Янко, прислушался. Не прозвенит ли ручейком весенним голос девичий, не мелькнут ли в оконце глаза жгучие.

– Денька доброго, хлопец!

Обернулся Янко, глядит – стоит перед ним пан Казимир.

– Уж не девицу ли красу высматриваешь?

Покраснел Янко, взгляд спрятал.

– Неужто так хороша? – смеется пан Казимир, на изгородь опирается. Гремит цепью хозяйский пес, лает на чужака, злится. Открывает дверь резную пан Войтех, выглядывает.

– Доброго тебе дня, хозяин! Сказывают, – косится на Янко пан Казимир, – дочь у тебя лицом пригожа.

– Пригожа, – соглашается пан Войтех, оглядывает гостя, скользит взглядом по одеждам дорогим, по кошелю тяжелому.

– И не замужем, сказывают, – щурится пан Казимир.

– Не замужем, – кивает пан Войтех.

Холодеет на душе у Янко. Вот такого жениха пану Войтеху подавай. С деньгами, да с положением.

– Покажи дочь, сделай милость, – склоняет голову пан Казимир.

Торопится пан Войтех, волнуется – женишка потерять боится. Дверь спешно открывает, дочь зовет.

Выходит на крыльцо Марьяна. Глаза долу опускает.

– Хороша ли? – подталкивает дочь вперед пан Войтех.

– Хороша, – приглаживает ус пан Казимир.

– Женишься?

– Жениться не женюсь, – ухмыляется пан Казимир, – а вот местечко теплое подыщу.

Лезет за пазуху пан Казимир, свиток, лентой герцогской обвязанный, достает.

– Поедет со мной твоя девица, – протягивает он свиток пану Войтеху.

Дрожат пальцы пана Войтеха, глаза на месте не стоят – с пана Казимира на дочь скачут.

– Читай-читай, – указывает на свиток пан Казимир.

– «Податель сего, – теребит ленту пан Войтех, – моею герцогскою рукою наделяется правом из деревни любой, села иль города забрать одну девицу на вкус и выбор свой». Это как же так? – бледнеет пан Войтех, – Как – «забрать»? Для чего «забрать»?

– А там дальше написано, – тычет в потемневшую бумагу пан Казимир.

– «…для услужения в наших герцогских покоях»…

– Для услужения, – кивает-подтверждает, пан Казимир.

– Не отдам! – раскидывает руки пан Войтех.

– «…а кто воле моей противиться посмеет, – отбирает свиток пан Казимир, – того повелеваю прилюдно на кол посадить, дом да угодья огнем выжечь, родню в пустоши изгнать, в города не пускать, от деревень псами отгонять». Так что, – подмигивает он пану Войтеху, – готовь девку-то. Времени тебе – ночь да день.

* * *

Не успело солнце за Седыми Горами спрятаться, а уж не было в окрестностях никого, до чьих ушей весть эта не дошла бы.

– Марьянку-то к герцогу в услужение забирают, – судачили у колодца соседки.

– Счастливая – в тепле да в роскоши жить будет, – мечтательно закатила глаза кудрявая молодуха, – вот жизнь-то! Меня бы кто туда взял!

– Знамо оно, какое там услужение, – вздыхает пани Злата.

– А селце Мальянкино тозе забелут? – дергает за юбку мать синеглазая девчушка.

– Не заберут, ягодка, не заберут, – прижимает к себе болтунью мать.

– А оно скутять будет, да?

– Не будет, ягодка.

Не лжет мать девчушке своей, да и всей правды не говорит. Не заскучает Марьянкино сердце, потому как скучать некому. Не пришло оно. Все подруги-товарки уж давно как сердцами обзавелись, а Марьянкино все нейдет да нейдет. «Заплутало, видать», – перешучиваются, бывало, сельчане.

* * *

Не спалось Янко в ту ночь. Ворочался он с боку на бок – о Марьянке своей думал. Под утро не выдержал – накинул на плечи отцовский выворотыш, на крыльцо вышел.

Темно на дворе – только звезды перемигиваются да светляки по листьям – как медяки кем оброненные.

Сидит на ступеньке Янко, грустит, тишину слушает. Видит вдруг – через плетень две тени перемахивают и в кусты за сараем – шмыг!

* * *

Летят по дороге лесной четыре всадника. Плащи синие в свете лунном крыльями за спиной парят. Вздрагивает земля. Дробью барабанной стук копыт по спящей округе разносится. Спешат всадники – беглецов поймать торопятся, награду герцогскую получить.

Въезжают посланцы герцоговы в селение, у колодца лошадей осаживают, осматриваются. Да только не видать нигде разбойников беглых – будто и не сворачивали они сюда, будто и не было их вовсе.

* * *

– Слышь, парень, – спешивается один из всадников у изгороди, – тут только что никто не пробегал?

– Пробегали, – неторопливо обирает с листьев светляков Янко, – двое. Вон туда, – машет он рукой в сторону в сторону старой буковой рощи. Шустрые такие… А вам они…

Не договаривает Янко. Уносятся всадники – за добычей, за наградой, за славой.

* * *

– Вылезайте. Уехали они, – раздвигает ветки Янко.

– Т-точно? – дрожит-не верит голос.

– Точно, – улыбается Янко.

* * *

Разжимает ладонь Янко, высыпает светляков в миску. Озаряются светом неровным стены. Поглаживает бороду седую старик в рубище длинном, стреляет глазами по углам парень, веточку ненароком обломанную в пальцах крутит.

– Спасибо тебе, хлопец, что не выдал, – склоняет голову старик.

– Дозволь еще денек отсидеться, – перебивает молодой.

– Отсиживайтесь, – соглашается Янко, – только из сарая, чур, ни ногой!

* * *

– Привезли меня в замок с почестями, – рассказывал старик, – как гостя дорогого, долгожданного. Сам герцог меня встречать вышел, в покои провел, на скамью резную усадил. Едой да питьем, о каких я и не слыхивал, потчевал. Потчевал, да о своей беде рассказывал.

– Нет у меня сердца своего, пан магистр. Сейчас нет и никогда не было. Смеются надо мной братья младшие, соседи-князья потешаются, жены их за улыбками сладкими издевку прячут.

Много я о вас, пан магистр, слышал. Кто алхимиком кличет, кто магом, кто святым – да только всё равно мне. Помогите мне – за услугу такую всё чего ни попросите дам…

Есть у герцога Иглезианского сестра-красавица. Всё бы сделал, чтоб моей была. Да только она обо и мне слышать не хочет. «Бессердечным» зовет, насмешница зеленоглазая.

– Неужто сами смогли сердце для герцога вырастить? – не верит Янко.

– Не смог, хлопец. И никто не сможет. Объяснял я это герцогу, днями втолковывал, да только впустую это всё. Нашел он в книге тайной, средство одно… Не заменит оно сердца, живого да настоящего, но влюбить в себя кого захочешь заставит. Да и страшное оно – средство это. Из смоляницы его делают… А смоляницу ту откуда взять? Из сердец, хлопец, из живых. Да и приготовить средство то не всякому дано, а лишь тому, кто…

– Ой, да не тяните вы так, пан магистр, – вмешивается молодой беглец. – Он мне эту историю когда в первый раз рассказывал, – поворачивается он к Янко, – я чуть от тоски не помер – так у него все длинно, да с объяснениями, да с присказками… В общем, если коротко: попросил его герцог это самое зелье сварить. Он бы его и сам за милую душу состряпал, да только там заклинания какие-то читать надо, а герцог-то в них… ни бум-бум, – стучит парень по деревянной лавке. – Да только отказался пан магистр от работы такой. А герцог-то наш к отказам не привык: раз – и в подземелье его! Авось передумает.

– Сердца есть создания чистые, – течет ручейком тихим голос магистра, – кто на них руку поднимет…

– Во-во, – кивает парень, – вот пан магистр и не поднял. Побушевал герцог, позлился, да сам зелье варить принялся. Всё точь-в-точь по рецепту. Без заклинаний только. Сварить-сварил, а поить им свою зеленоглазую побоялся. Мало ли, помрет еще…

– Сам бы попробовал, – улыбается Янко.

– Плохо ты нашего герцога знаешь, – усмехается парень, – сам он отраву эту пить, конечно, не стал, а послал по всем землям своим людей преданных: по городам да селам ходить, девиц, что на сестрицу герцога Иглезианского похожи, выискивать. Как найдут, тут же родителям грамоту герцогскую – забираем, мол, вашу дочуру. А чтоб не противились, говорят, что к герцогу в услужение. Какой отец от такой почести откажется?

– Бедные, бедные существа, – качает головой магистр.

– Сердца? – уточняет Янко.

– Девицы, – поправляет парень. – Приведут их в замок, комнату светлую дадут, платьями да драгоценностями одарят, а вечером, за ужином, зелья того в кубок – кап!

– И что?

– А то! – с шумом выдыхает парень. – Кто сразу помрет, кто – погодя, а кто и вовсе из ума выживет. Выльет герцог зелье то, новое варить начинает. А девицу – из замка вон! Платья да украшения в сундук – до следующего раза.

– Так и бродят они, души неприкаяные…

– Ага, бродят. Сначала под самыми стенами, потом – дальше и дальше. Куда судьба занесет…

Пробирает Янко холод могильный. Вспоминает он грамоту герцогскую, да слова пана Казимира – льстивые.

* * *

Едва дождался Янко, пока родители в поле уйдут да к подругам-щебетуньям Элиска быстроногая убежит.

Вышел на двор, огляделся – нет ли кого.

Открывает дверь в сарай Янко: спит-посвистывает паренек в углу, сидит, насупившись, старик у оконца малого.

– Вот, принес вам, пан магистр, лепешек да водицы колодезной.

Тянется старик к лепешкам. Пальцами корочку поджаристую поглаживает, усмехается:

– Отвык я от угощения такого в подземельях герцогских. Долго ждал – еще чуток подожду. Вот проснется Золтан, – кивает он на парня спящего, – тогда и позавтракаем. Вместе от герцога бежали, вместе и свободу встречать будем.

– А его-то за что? – переходит на шепот Янко.

Хмурит брови магистр, не отвечает.

– За дело, – приподнимает голову парень, соломинки из кудрей непослушных вытряхивает. – Вор я, братец, по карманам да кошелям мастер.

* * *

Ходит Янко из угла в угол – шагами горницу меряет.

Увезут. Увезут от него его Марьянку. Сегодня же вечером увезут. И чем ту беду отвадить, что пану Казимиру взамен предложить – неведомо. Медяков у пана – едва кошель не рвется, эля себе купить он хоть бочку может, на службе, опять же, у самого герцога… разве что…

* * *

– Доброго денечка, пан Казимир, – кланяется Янко, сердце к себе прижимает, гладит ласково.

– Никак отыграться хочешь? – косится на сердце пан.

– Не медяки мне нужны, пан Казимир. Хочу уговор один предложить.

Смеются глаза пана Казимира, простоте парня деревенского удивляются:

– Что за уговор-то, хлопец?

– Сердце на кон поставлю.

– Аааа, все-таки за деньгами…

– Не за ними, пан Казимир. И не герцогу сердце свое отдам, коли что.

– А кому ж?

– Вам отдам, пан Казимир, – подталкивает сердце на середину стола Янко, – по всем правилам отдам. Если проиграю, конечно.

– А на что тебе это? – не доверяет пан Казимир, с подозрением смотрит.

– Я – сердце на кон, вы – грамоту герцогскую.

– Девица больно люба, – понимающе усмехается пан Казимир.

– Неужто от сердца откажетесь? – в том ему отвечает Янко.

Молчит пан Казимир. Думает. Дорога ему грамота да доверие герцогское, а только сердце дороже.

– По рукам, малый.

* * *

– Оруженосец червовый, – выкладывает первую карту Янко.

– Дама, – отбивает ее пан Казимир.

– Дракон трефовый, – следит за паном Казимиром Янко, смотрит, чем тот карту старшую бить будет.

– Джокер, – тянет из колоды карту пан. Улыбается.

Идет-бежит время. Редеют веера карт в руках. Хмурится Янко. Волнуется пан Казимир – платок шейный оттягивает. Вдыхает шумно.

Висит-покачивается на шее пана Казимира медальон. Ловит его пан, в ладони сжимает.

– Воин пиковый, – бросает карту Янко.

– Воин бубновый, – открывает свою пан Казимир, плечами ведет, – ничья получается.

– Стало быть, еще раз играем?

– Стало быть, так.

Мелькают пальцы пана Казимира, тасуют карты. Следит за ними Янко, внимательно следит.

Хлопает дверь дубовая. Слышит Янко шаги за спиной, да повернуться, глаза от карт оторвать боится.

Ложится на стол рука, играют пальцы перстнями золотыми, блестит шитьем дорогим ткань тяжелая. Оборачивается Янко. Узнает, да глазам не верит. Сидит перед ним пан магистр: борода серебром шелковым по камзолу синему вьется, пуговицы искрами радужными в луче солнечном переливаются.

– Дозвольте, паны милостивые, с вами посидеть, игрой мастерской насладиться.

Молчит Янко. Кивает пан Казимир. С неохотой кивает – да разве откажешь такому гостю?

И вновь карты. И снова волнение. Катятся градины пота со лба у Янко. Сжимает медальон пан Казимир.

Уж пол-игры позади. Встает пан магистр, неспешно к двери направляется.

– Играйте-играйте, – машет он пану Казимиру.

Пожимает пан Казимир плечами, хмыкает – кто их, панов благородных разберет.

Доносится со двора звон крынок разбитых, кричит на кого-то пани Злата, ругается. Да только в ответ ей – ропот бессвязный, голос элем насквозь пропитанный. Вваливается в корчму паренек молодой, спотыкается у порога:

– Хозяин! Эля!

Бредет он шагами неверными к столику, где Янко да пан Казимир сидят, лавки на пути своем задевает.

– Не желаете присоединиться? А, пане? – кивает он на бочку с элем.

– Н-нет, – мотает головой Янко.

– А ты, любезный? – по-приятельски обнимает он за плечи пана Казимира.

– И я нет, – раздраженно отрезает пан Казимир, плечом дергает.

– Ну, как хотите, – необидчиво отзывается парень. – А я все-таки кружечку-другую…

* * *

– Дама, – ложится на стол карта пана Казимира.

– Герцог, – выкладывает свою Янко.

– Паж.

– Оруженосец.

– Воин.

– Рыцарь.

Смотрят друг на друга противники. Покусывает ус пан Казимир, постукивает пальцами по столу Янко. Подрагивают в руках карты – по одной у каждого осталось.

– Дракон, – раскрывает свою пан Казимир.

– Джокер.

Прижимает Янко карту к столу, пальцев оторвать не может, счастью своему не верит. Семенит к хозяину сердце, боком пушистым о ладонь трется – радуется.

Бледнеет пан Казимир. За пазуху лезет. Грамоту герцогскую достает, взглядом свиток смеривает.

– Н-не отдам, – тяжело выдыхает.

– Как же так, пан Казимир, – смотрит с укором из-за стойки пан Марек. – Слово дали, а теперь словно сарбуш длинноухий бежите.

– Не отдам! – рявкает пан Казимир, на ноги вскакивает, к двери рвется. Да только на полдороге лавку пареньком ненароком сдвинутую задевает – на полу растягивается. Выпускает из рук грамоту герцогскую.

Проворен пан Казимир, да только Янко пошустрее будет. Летит в огонь жаркий грамота, пламенем синеватым вспыхивает.

* * *

Горит за окном закат – катится к Седым Горам солнышко.

– Одного понять не могу, как ты медальон-то с него снять ухитрился, – улыбается Янко.

– Подземелья-подземельями, – смеется Золтан, – а руки-то свое дело помнят. Да и не помог бы я, кабы не пан магистр. Я-то таинствам магическим не обучен – для меня, что медальон, что амулет – всё одно.

– Но-но! «Всё одно», – шутливо грозится пан магистр, – за такой амулет многие полжизни отдали бы. Удачу он, Янко, приносит. Удачу и везение. На рынок поедешь – товар подороже продашь, за стол в корчме сядешь – самый лучший эль тебе достанется, за грибами в лес отправишься – полное лукошко на первой же поляне наберешь.

* * *

– Прощайте, пан магистр! Прощай, Золтан! – машет рукой отъезжающей телеге Янко. – Спасибо вам!

– Тебе спасибо, Янко! Вот, лови!

* * *

Везло Янко в тот день необыкновенно.

Не успели они с отцом с зарею на речку прийти, глядь – рыба будто сама в сети плывет. Домой улов принесли, всплеснула руками мать:

– Куда ж нам одним столько-то! Пойди-ка, сынок, к пани Злате. Отнеси ей рыбы-то. Уж она найдет, что с ней сделать.

Идет Янко по дороге: согнулся – корзину с рыбой за плечом тащит. Вдруг глядит, в пыли придорожной кошель синий. Остановился Янко, поднял находку.

– Неосторожны вы, пан Казимир, – про себя усмехнулся.

* * *

Обрадовалась пани Злата, засуетилась, рыбу в погреб холодный опустить наказала. А Янко тем временем – к пану Мареку: кошель найденный на стол кладет, да пану Казимиру передать велит.

– Не передам, – смеется пан Марек. – Уехал он. В самую ночь уехал. Не найдешь теперь, не разыщешь. Так что, – подталкивает он кошель тяжелый, – твои теперь это денежки, Янко. Твои, медяки-то.

* * *

Купил на ярмарке Янко кобылку, о какой мечталось; отцу – выворотыш новый, матери – платье, как солнышко весеннее, яркое; сестре Элиске – башмаки – всем подругам на зависть.

* * *

Возвращается домой Янко, гостинцы несет. Мимо дома Марьянкиного проходит, взгляд через изгородь бросает.

– Доброго денечка, Янко, – улыбается с крыльца пан Войтех.

– Тихого вечерочка, – поправляет отца красавица Марьяна.

Останавливается Янко, в ответ кланяется. Глядит, а из-за изгороди мордашка выглядывает. Розовая да пушистая. Взвизгивает мордашка, да на крыльцо семенит, к Марьянке на руки просится.

– Сегодня по утру прибежало, – гладит сердечко Марьяна да Янко улыбку стыдливую посылает.