Текст книги "На пути к вершине (СИ)"

Автор книги: Мария Моравинская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

========== Часть 1 ==========

Тускловато-золотистый луч солнца, робко просочившийся сквозь толщу дымчатых облаков, неуверенно скользнул по пологому боку „шустера“ (1) и, отразившись в металлическом креплении, исчез. Солнечный диск убийственно правильной формы начал медленное восхождение над горой, знаменуя наступление нового дня.

Палатка вздрогнула и пошевелилась, исторгая из своих недр человека, с кряхтением и руганью выбирающегося наружу.

Это был коренастый мужчина с красным обветренным лицом, заросшим недельной щетиной. Тёмно-коричневая брезентовая куртка делала его похожим на медведя, а сощуренные светлые глаза, безэмоционально взиравшие на мир, лишь усиливали это сходство, придавая его лицу выражение брезгливой отстранённости.

С хрустом размяв шею и потуже затянув пояс куртки, мужчина поёжился и, задрав голову, взглянул на вершину горы, маячившую прямо над небольшим плато, над которым они спали. В его глазах мелькнула ненависть.

Сплюнув, он пробормотал что-то сквозь зубы и с каким-то злорадным удовлетворением отвесил палатке пинок. Та вновь колыхнулась, и изнутри послышался обречённый стон.

– Подъём, Харви, – раздражённо бросил мужчина. – Я не хочу снова тратить полдня на сборы. Чем быстрее ты поднимешь свою задницу, тем быстрее мы доберёмся до этой проклятой вершины.

– Как ты можешь так говорить, Сэм… – с укором в голосе тихо отозвался тот, кого назвали Харви. – Неужели тебе самому не интересно узнать, что творится там, наверху? Все эти поверья и легенды не могут быть основаны на пустом месте.

Его напарник вновь выругался и занес ногу для следующего пинка, однако в последний момент передумал. Опустив ступню на снег, он повернулся к палатке спиной и принялся разводить костёр, глухо ответив:

– Ты же знаешь, Харви, я не верю во все эти сказки. Монахи сколько угодно могут петь свои песенки о богах, застрявших где-то на этой горе, но меня не обмануть – я же знаю, что это лишь приманка для таких дурней, как ты.

Палатка шевельнулась в последний раз, и из неё выбрался ещё один мужчина на вид помладше первого, с редкими светлыми бровями и жидкой бородкой, обрамляющей тонкие губы и безвольный подбородок. Глаза его, однако, горели каким-то фанатичным огнём, и, когда он поднимал их к вершине, в глубине водянисто-голубой радужки вспыхивало неподдельное восхищение первооткрывателя.

– Зачем же ты тогда идешь со мной, Сэм? – мягко спросил он, одёргивая на себе точно такую же куртку, что и у товарища, только без пояса.

Последний нахмурился.

– Потому что отец велел мне не спускать глаз с младшего брата. Уже десять лет назад старик чуял, что наш художник способен на любую глупость.

***

Если бы две недели назад кто-то сказал Сэму Уайтири, что день сурка (2) он встретит, дрожа от пронизывающего холода в палатке, установленной близ горной расщелины, он бы расхохотался шутнику в лицо и послал бы его ко всем чертям. Он был слишком консервативен и тяжёл на подъём, чтобы хоть на минуту вообразить себе подобное приключение.

Сэмюэль Т. Уайтири, заработавший к сорока двум годам небольшое пивное пузо и привычку видеть во всем только отрицательную сторону, возглавлял небольшую строительную компанию, имел двух годовалых дочек-близняшек и безропотную жену Мэгги, считавшую себя обязанной мужу до конца своих дней за то, что тот подарил ей детей. Мэгги очень любила ребятишек, и то, что они с Сэмом на протяжении восьми лет не могли завести своих, рассматривала исключительно как вину со своей стороны… а потому, забеременев тогда, когда, казалось, любая надежда была утрачена, она возвела супруга чуть ли не в ранг бога и была готова исполнять любые его прихоти.

К чести Сэма надо отметить, что, будучи суровым и угрюмым на работе и в общении с друзьями (прозвище „Шатун“ закрепилось за ним ещё со студенческой скамьи), семью свою он трепетно любил и не мыслил существования без робкого голоса Мэгги и воркования близняшек Джуди и Салли.

Его жизнь текла размеренно: работа – дом – работа с редкими перерывами на вылазку в пивной бар или на бейсбольный матч. Сэм по натуре был домоседом и не любил шумных компаний; спокойнее всего ему делалось при мысли о том, что старость так и наступит – тихо, плавно и незаметно, без лишних встрясок.

Однако всё кардинально переменилось, когда в жизнь Сэма вихрем ворвался младший брат.

Харвальд был чёрной овцой в добропорядочном семействе Уайтири и раздражающей соринкой в глазу Сэма. Низкорослый, щуплый, он нисколько не походил на дородных родственников, и вёл абсолютно неприемлемую для их системы ценностей жизнь.

Вместо того, чтобы обзавестись семьей, собственным бизнесом или, на худой конец, заделаться менеджером по продажам чего-нибудь, Харви предпочел зыбкую стезю вольного художника. Он возомнил себя донельзя талантливым абстракционистом, едва ли не воплощением Кандинского, и зарабатывал на жизнь тем, что малевал на холсте пятна дурных цветов. Денег за такое, понятное дело, платили мало, и Харвальд влачил жалкое существование, периодически меняя съёмные квартиры, разнящиеся лишь количеством тараканов и клопов, и питаясь всякой дрянью из дешевых забегаловок.

Раз в год он появлялся на пороге старшего брата, грязный, заросший, с сальными волосами и впалыми щеками, больше похожий на бездомного бродягу, чем на члена хорошей семьи. Мэгги, жалея его, кормила от души, отправляла в ванную и укладывала спать, а Сэм каждый раз пытался направить брата на путь истинный, в сотый раз объясняя ему, что его „мазня“ не доведёт до добра. Харви кивал, лихорадочно запихивая в себя еду, но к уговорам и посулам брата оставался глух. После визитов родственника Сэм неизбежно мрачнел и откупоривал бутылку пива, невзирая на умоляющие глаза жены. Харви раздражал его своей безалаберностью и абсолютным пренебрежением к собственной персоне.

Джек Уайтман, семейный психотерапевт, как-то раз тактично предположил, что в глубине души Сэм попросту завидует вольной жизни Харвальда. Уайтири-старший не на шутку разозлился, и дело едва не дошло до рукоприкладства, но наедине с собой Сэм был вынужден признать, что Джек был не так уж и неправ…

…И вот, две недели тому назад Харви вновь появился в его жизни.

Всё началось со звонка коммутатора. Эдна, молоденькая секретарша Сэма, запинающимся от удивления голосом доложила о визите младшего Уайтири, и не успел Сэм повесить трубку, как тот собственной персоной нарисовался на пороге его кабинета.

– Привет, Сэм, – заявил он, без приглашения проходя внутрь и падая в одно из кожаных кресел, предназначенных для гостей. – Я к тебе по срочному и очень важному делу.

Старший брат медленно опустил трубку, велел секретарше принести два кофе и раздражённо уставился на родственника. Харви выглядел будто бледнее обычного, его колотило, словно в ознобе, а куртка, которую он, видимо, так и не постирал с их предыдущей встречи, лоснилась от грязи. Грязными были и длинные редкие пряди художника, неопрятными сосульками топорщившиеся возле его лица.

Оглядев брата с ног до головы, Сэм мысленно возблагодарил небеса, что на сегодня у него не назначено никаких встреч – что могут подумать партнёры, обнаружив эдакое чучело в его кабинете! – и сухо спросил:

– Что за дело, Харви?

Вместо ответа мужчина извлек из-за пазухи стопку каких-то печатных листов и подал брату дрожащей рукой. Брезгливо скривившись, Уайтири-старший взял их, пролистнул. Глаза скользнули по статьям, набранным убористым шрифтом; „Тайны и загадки горы“, „Пропавшие экспедиции“, „У подножия найден труп агента КГБ, пропавшего тридцать лет назад!“

– Что это за ересь? – мрачно спросил Сэм, кладя распечатки на край стола – подальше от своих бумаг и любимой синей чашки с семейной фотографией, подаренной женой. Его сердце глухо отозвалось лишь на аббревиатуру „КГБ“, вызывающую нервную дрожь у любого американца среднего возраста.

Глаза Харви наполнились таким укором, что Сэму показалось, что он как минимум оскорбил женщину мечты брата.

– Это не ересь, Сэмми, – тихо пробормотал он. – Эта гора находится в Гималаях, и на неё ещё никто не восходил. Легенды гласят, что любого, кто отважится ступить на её склон, ждет гибель или, в лучшем случае, сумасшествие: в тумане, что окутывает её, обитают боги, и встреча с ними…

– Харви, Харви, – нетерпеливо прервал его брат, постучав ручкой по столешнице. – Перестань молоть всякий вздор. В подобные байки верят лишь круглые идиоты. Лучше скажи прямо: чего тебе от меня надо?

Художник глубоко вздохнул, прикрыл глаза и выпалил:

– Денег. Одолжи мне немного, Сэм. Мне не хватает на перелёт до Гималаев всего ничего.

Рука Сэма, занесённая было над чеком, замерла в воздухе при слове „Гималаи“. Мужчина медленно опустил „паркер“, опёрся об стол и, вперив подозрительный взгляд в брата, подозрительно спросил:

– Что, чёрт тебя дери, ты задумал?

Тот испуганно отстранился, но взгляда не отвёл.

– Я должен полететь туда, – умоляющим голосом протянул он. – Я чувствую, что это перевернёт всю мою жизнь! Поверь мне, Сэмми! Она является мне во сне…

Услышав это, Сэм упал в кресло, безнадёжно глядя на брата, а тот, будто вдохновившись его изумлением, затараторил, как пулемётная очередь…

…Полтора года назад Харальду Уайтири, безнадёжно страдающему от творческого кризиса, приснился странный сон. Он не походил на редкие сюрреалистические видения, обычно проносящиеся перед ним после косяка, так как ничего особенного в себе не содержал. Во сне была гора. Она нависала над лежащим ничком Харальдом, словно ступня сказочного великана, утопая в жемчужно-белом тумане. Таким же туманом было затянуто всё вокруг, и, казалось, в том призрачном мире не существует ничего, кроме Харви и горы.

Однако, вопреки ожиданиям, художник не ощутил ни страха, ни трепета – лишь благоговение и смутный восторг, толчками зарождающийся внутри с каждым ударом сердца.

Проснувшись, он почувствовал себя бодрым, как никогда прежде, и, забыв о скудном завтраке, ринулся к холсту, на котором тосковала давно начатая картина.

– Я ощутил небывалый прилив вдохновения! – шумно втягивая кофе, рассказывал Харальд. Тёмные капельки усеяли его щетину, как неаккуратное ожерелье. Оцепеневшему Сэму показалось, что брат даже не различает вкуса. – Целую неделю после этого сновидения я не отходил от картины, и то, что у меня получилось, превзошло все ожидания! Мало того, её очень скоро удалось выгодно продать, а Трейси, мой агент, намекнула, что, пиши я подобные картины всегда, вполне мог бы рассчитывать на персональную выставку.

Он запрокинул голову, подставляя глотку под последние капли, а Сэм неодобрительно покачал головой. Персональная выставка? О чем только думала эта климактерическая дура Трейси Калхоун? Неужели мазня его брата-маргинала и впрямь настолько ей понравилась?

– Эта гора стала сниться мне постоянно, – продолжал Харви, перейдя на благоговейный шёпот и доверительно наклонившись вперёд. – И, что самое удивительное, Сэмми, каждый раз после её появления во сне ко мне приходит вдохновение. Я могу сутками не спать, не есть – передо мной лишь картина…

Сэм отметил тёмные круги под глазами брата и осторожно спросил, теряясь во всём этом словесном потоке, всё больше и больше смахивающем на шизофренический бред:

– А зачем тебе в Гималаи?

Харви запнулся посреди высокопарной оды горе и своему творчеству, обиженно взглянул на брата и произнес таким тоном, которым озвучивают то, что не нуждается в объяснениях:

– Она позвала меня, Сэмми.

Уайтири-старший вцепился в подлокотники кресла, дабы не упасть.

– Кто? – хрипло спросил он. В уме замелькали номера телефонов: от скорой помощи до психиатрической лечебницы.

– Гора, – просто ответил его брат, слегка улыбаясь и глядя будто бы сквозь родственника. В этот момент он особенно походил на умалишенного. – Мне нужно к ней, Сэмми. Я чувствую, что после того, как я поднимусь на её вершину, мне откроется нечто такое… что вдохновение, посещающее меня сейчас, покажется жалкой тенью. Я смогу наконец-то написать те картины, что прославят меня на весь мир. Трейси организует мне выставку, и…

Он не договорил. Глаза его, подёрнувшиеся мутной плёнкой, мечтательно блуждали по комнате, не фокусируясь ни на чём конкретном. Сэм застыл за своим столом, поражённо глядя на брата.

Харви свихнулся? Увидев какой-то дурацкий сон? Всё возможно, как натура творческая, он всегда страдал излишней впечатлительностью. И вот, пожалуйста, эта самая впечатлительность заставляет его отправляться чуть ли не на край света, дабы карабкаться на какую-то чёртову гору. Это Харви-то, который никогда в жизни не связывался не то, что с альпинизмом – с любым видом спорта; Харви, который гарантированно свернёт себе шею на первом же подъёме…

Сэм запустил пятерню в начинающие редеть волосы и глубоко задумался. Его младший брат безмятежно сидел напротив, светло улыбаясь и глядя в пустоту.

Наконец, Уайтири-старший отодвинул чековую книжку, взял телефонную трубку и принялся набирать номер. Щёлканье клавиш вывело художника из забытья, и он недоумённо спросил:

– Кому ты звонишь, Сэм?

– Когда-то я брал уроки альпинизма, – мрачно ответил его брат. – У меня был хороший тренер. Надеюсь, он ещё практикует эти занятия и согласится подучить нас с тобой.

– Нас?

– Вот именно. Я лечу с тобой в эти Гималаи, чёртов ты ублюдок. И не смей мне возражать!

***

Сэм криво усмехнулся, вспомнив своё любимое кожаное кресло в офисе, стены которого, казалось, успели опротиветь ему на долгие годы вперёд. Теперь его окружали лишь бескрайние заснеженные просторы, кристально-чистый воздух, глоток которого обжигал непривыкшие лёгкие, и пронзительный птичий крик, срывающийся с небесной высоты.

Харви, плетущийся сзади, едва слышно простонал и пробормотал что-то про слишком крутой подъём и неудобные ботинки. Сэм даже не обернулся. Знал же, на что подписывался, вот пусть теперь расхлёбывает! Гора его позвала, мать твою!

У самого Уайтири-старшего пресловутая гора не вызвала никаких благоговейных чувств. Стоит себе и стоит, цепляется вершиной за облака. У подножия – небольшой храм, где обитают несколько наголо обритых монахов с непроницаемыми лицами. Кутаясь в красно-оранжевые балахоны, они неподвижно сидят на специальном подмосте у храма, и их узкие глаза тускло вспыхивают при появлении чужеземцев.

***

Узнав о том, что братья собираются взобраться на гору, монахи заметно оживились. Непроницаемо-презрительное отношение смыло с их лиц волной неподдельного ужаса в мгновение ока, когда они наперебой принялись отговаривать Уайтири от этой идеи. Монахи плохо изъяснялись на английском, путая и коверкая слова, но их эмоции говорили сами за себя.

Старый монах, чьи глаза были уже неразличимы из-за тяжёлых набрякших век, долго молчал, пристально глядя на Сэма и Харви, когда те обратились к нему с вопросом о наличии пешеходной тропы, ведущей в гору. Молчал до тех пор, пока Сэм раздражённо не предположил, что он, верно, оглох, и следует спросить кого-то другого.

– Вы не вернётесь, – просто ответил старик. Его выцветший голос походил на шелест осенних листьев, которые поддели ногой. – Какой смысл искать тропу тем, кому нет по ней обратной дороги?

Сэм порядком струхнул – не от самой фразы, а от того, с каким безразличием она была сказана. Старик не утверждал, он был настолько уверен в этом, что даже не счёл нужным настаивать на том, что казалось ему само собой разумеющимся.

– А вы откуда знаете? – раздражённо поинтересовался бизнесмен, стараясь не выдать голосом своих невесёлых мыслей. Монах даже не взглянул в его сторону.

– Никто не возвращается, – кратко ответил он. – Боги забирают всех. Уводят в туман.

– И вы этим богам молитесь? – сгоряча брякнул Уайтири: ему хотелось развернуться, прыгнуть в самолет до Штатов и улететь отсюда, чтобы никогда больше не видеть этого сморщенного лица, похожего на мордочку черепахи.

Монах медленно покачал головой:

– Наши боги справедливы и милосердны. Разве может этим похвастаться существо, не ведающее ничего об этом мире?

Сэм озадаченно отошёл от старого служителя, который будто и не заметил его отсутствия. Харви стоял поодаль, кривя уголок рта в улыбке, придающей его лицу странно отсутствующее выражение.

На тропу им указал один из уборщиков внутреннего двора храма – единственный, кто обладал мало-мальски европейской наружностью и мог сносно говорить по-английски – правда, с сильным немецким акцентом. Он объяснил, что его зовут Гюнтер Хауц, и он живет здесь уже десять лет. Гюнтер был когда-то преуспевающим брокером, но в какой-то момент душе захотелось просветления, и, отдав квартиру в Мюнхене жене, он оказался на ступеньках храма у горы.

– Тропа начинается прямо у ручья, который стекает с подножия, – сказал он, кивая на калитку в храмовой ограде. – Только не советую заходить по ней далеко. Так, прогуляйтесь немного, и возвращайтесь. Всякое бывает.

– Сам-то ты веришь в то, что рассказывают? – раздраженно спросил Сэм, почуявший в Гюнтере родственную душу. Хауц, похожий на жирную пожилую мышь с проплешиной, поросшей белым пухом, хитро улыбнулся:

– Жить здесь и не верить в легенды о горе – абсурд. Верить – тоже, иначе быстро распрощаешься с рассудком. Я придерживаюсь нейтралитета и предпочитаю попросту об этом не думать. Но порой находятся дураки вроде вас, решившие испытать судьбу. Я не знаю, что происходит с ними там, наверху, но очень часто после их ухода вода в ручье становится красной от примеси чьей-то крови.

***

Солнце неторопливо скользило над горной грядой, мягко гладя Сэма ласковыми лучами по его разгорячённым щекам. Он шумно вздохнул, чувствуя, как ледяной воздух обжигает глотку, и скинул на мёрзлую землю рюкзак. Они шли уже несколько часов, и мышцы, непривычные к столь длительной нагрузке, ныли так, будто кто-то невидимый скручивал их в узлы, а глаза резало от необходимости постоянно всматриваться то под ноги, то вперёд.

– Привал!

Харви безропотно опустил свои пожитки рядом с ним и в сотый раз устремил взор к горе. Это разозлило Уайтири-старшего, и он рявкнул:

– Ты так и собираешься стоять? Не хочешь помочь мне с костром?

– Да… прости… – Харви с видимым трудом отвлёкся от сомнамбулического созерцания и обратил глаза к брату. – Что нужно делать?

Беспомощность и растерянность, мелькавшие в зрачках художника, слегка отрезвили Сэма и поубавили его раздражение. Он махнул рукой и буркнул:

– Опускай свою задницу на землю! Я сам всё сделаю. Толку от тебя…

Брат недоумённо проводил его взглядом, но пожелание выполнил и застыл, скрючившись на туго свёрнутой палатке и переведя глаза на свои пальцы. Пару раз он открыл рот, будто собираясь сказать что-то, но в последний момент передумывал. В такие моменты его лицо напоминало водную гладь, то застывающую без малейшего ветерка, то внезапно покрывающуюся рябью от скользнувшей у самой поверхности рыбы.

Впрочем, будучи не особо наблюдательным от природы, Уайтири-старший этого не заметил.

Сэм, ворча что-то невнятное под нос, рубил чахлое деревце, росшее рядом, дабы было чем разжечь костёр, когда Харви, наконец, решился.

– Сэм, – неуверенно протянул он. – Сколько мы уже прошли?

– Почти… половину… пути, – перемежая слова натужным хеканьем при ударах топора о ствол, ответил брат. – Я рассчитываю, что через два дня мы уже будем там, – Сэм поправил съехавший с макушки капюшон и ткнул пальцем в сторону вершины. – А потом – спуск, отель, горячая ванна… – он сладко зажмурился и вдруг резко оборвал сам себя:

– А почему ты спрашиваешь?

– Гора не зовет меня, Сэмми, – неожиданно выкрикнул Харви и резко взглянул на брата. Тот отшатнулся: настолько велика была горечь, ворочающаяся в этих глазах. – Половину пути! Ты говоришь, мы прошли половину пути, а мне не было ни единого знака! Но я совершенно точно знаю, что должен быть здесь, и я спрашиваю: зачем? Зачем?!

Художник с силой швырнул обломок какого-то камня, валявшегося рядом, и тот развалился от удара о землю. Сэм застыл, боясь сделать лишнее движение: настолько его напугал этот внезапный приступ тихони-брата.

– Спокойно, Харви, – выдавил он. – Всё ещё впереди. Может быть, она испытывает тебя?

Услышав это, художник опустил дрожащую руку. Ярость на его лице медленно сменилась растерянностью.

– Думаешь? – тихо спросил он. Сэм с готовностью кивнул:

– Уверен.

Харви недоверчиво покачал головой, замер и вновь уставился невидящими глазами куда-то перед собой. Его старший брат тяжело вздохнул и вернулся к прежнему занятию, временами с опаской поглядывая через плечо на родственника.

***

Одно из немногих достоинств горного похода заключалось для Сэма в том, что у него наладился сон. Раньше он беспрестанно ворочался перед тем, как провалиться в омут беспокойных сновидений – сказывался преимущественно сидячий образ жизни и постоянные стрессы на работе. Теперь же, стоило ему натянуть спальный мешок и улечься поудобнее, как на глаза будто накидывали чёрную повязку, не слетавшую до утра. Правда, пробуждение оставляло желать лучшего – тело терзала разбитость, а мышцы беспрестанно ныли. Умом Сэм понимал, что это последствия активного лазания по горе, однако настроения это не улучшало, и Уайтири перманентно пребывал в отвратительном расположении духа. Перед рассветом Харви начинал метаться во сне, толкая брата под бок, и что-то нечленораздельно подвывал. Разумеется, о крепком утреннем сне можно было забыть.

Однако третья ночь, проведённая в небольшом закутке, образованном двумя отвесными склонами горы, выдалась беспокойной.

В какой-то момент Сэм резко распахнул глаза и повернулся на спину, тяжело дыша и не совсем адекватно воспринимая реальность. Поморгав и более-менее придя в себя, он протёр глаза кулаками и, прищурившись, посмотрел на часы со светящимся циферблатом, никогда не снимаемые с запястья.

Часы показывали половину третьего ночи.

Было тихо – слышно было лишь ровное дыхание Харви, повернувшегося к брату спиной. Сэм сердито посмотрел на него, широко зевнул и улёгся обратно, пытаясь заснуть снова.

Не вышло. Сон не шёл.

Выругавшись про себя, Уайтири-старший попытался устроиться поудобнее, пеняя на жесткий мешок и некомфортность горных условий, как вдруг замер, напряжённо прислушиваясь.

Откуда-то изнутри, рождаясь под диафрагмой и нарастая с каждым ударом сердца, шло странное ощущение, какое обычно возникало у Сэма при поездках на общественном транспорте.

На него кто-то смотрел.

Осознав это, Уайтири судорожно огляделся, понимая, как глупо искать что-то в тесном «шустере», еле-еле вмещающем двоих. Однако ощущение пристального взгляда не ушло, и, спустя секунду, Сэм понял ещё кое-что.

Кто-то смотрел на них снаружи.

Мужчина вновь замер, скрючившись в неудобной позе эмбриона. На ум сразу полезли разные мысли, начиная от детских страшилок о Бугимене и заканчивая рассказами Стивена Кинга, которые Сэм любил иногда полистать, потешаясь над неправдоподобностью описываемого.

Теперь это уже не казалось таким уж неправдоподобным.

Что-то стояло там, за брезентовой стенкой, и Сэм скорее отрубил бы себе палец, чем пошёл бы проверять. Он лежал и судорожно молился, не помня себя от какого-то безотчетного иррационального страха перед тем, кто был снаружи. Звенящая тишина не успокаивала, а лишь усиливала страх – мало ли, что могло нарушить её в следующий момент…

Через некоторое время, показавшееся Сэму вечностью, его ужас неожиданно пошел на убыль. Ощущение взгляда пропало.

То, что наблюдало за ним, ушло.

***

Наутро Сэм проснулся ещё более усталым и разбитым, чем обычно. Голова трещала и раскалывалась, словно под черепной коробкой кипел, булькая, котёл. Хотелось рухнуть ничком на землю и уснуть – на час, два, десять – лишь бы избавиться от этой боли.

Харви же выглядел на зависть отдохнувшим и посвежевшим. Его глаза лихорадочно блестели, а на впалых щеках играл румянец; он вскочил при первых лучах солнца и принялся тормошить брата:

– Пойдём, Сэмми! Пойдём! Нужно спешить!

Плохо соображающий после ночных переживаний, Уайтири беспрестанно шипел ругательства, но, не в силах уступить напору брата, был вынужден кое-как подняться и начать собирать вещи. Ночная муть, обволакивавшая его тело после кошмара, не отступала.

– Скажи, Харви, – осторожно обратился он к брату, лихорадочно мечущегося взад-вперед перед палаткой. – Ты ночью ничего не почувствовал…странного?

Художник замер и устремил на брата взгляд, полный какого-то сумасшедшего восторга:

– Неужели она тебе тоже явилась, Сэмми?

– Кто? – обречённо спросил Уайтири, заранее предугадывая ответ.

Вместо ответа Харви развернулся и указал на гору.

– Конечно, как я мог не догадаться, – пробормотал мужчина, но младший брат перебил его:

– Я получил знак, Сэмми! Это было невероятно! Этот сон…я видел не только гору. Она показала мне нечто большее, и я чувствую, что обязан дойти до конца.

Его бурный восторг не вызвал у Сэма никакого отклика. Тяжело вздохнув, он принялся шарить по карманам в поисках зажигалки.

Мысль о том, что нужно идти вперёд, теперь не просто тяготила его. Кошмар, явившийся ночью, оставил в душе нехороший след, разбередив потаённые страхи, и теперь Сэма преследовало странное навязчивое чувство, определить которое он был не в состоянии.

***

Тропа почти исчезла, затерявшись меж камней и утонув в снегу, запорошившем путь. Склоны горы стали круче, а расселины – шире, всё чаще и чаще братьям приходилось пускать в дело „кошки“ и ледорубы.

Смутное чувство, терзающее нутро, никуда не делось, а лишь усилилось по мере продвижения вперёд. Сам того не желая, Уайтири-старший стал вздрагивать от каждого шороха или дуновения ветра, судорожно оглядываясь по сторонам. Это не приносило никаких результатов: на горе они были одни, не считая мелких насекомых или птиц, парящих где-то в отдалении. От этого мужчина злился – на себя и на гору, попутно пеняя на всех, кто распространял нехорошие слухи о горе.

– Глупости, бред, нелепица, – бормотал он, вышагивая вперёд. – Нет тут ничего. Это был просто сон. Дурацкий сон. Посмотри по сторонам, Сэм. Сейчас день, светит солнце, и нет ничего страшного.

Это не помогало. Солнце действительно светило, но его свет теперь казался зловещим, а тёмные расселины словно таили неведомую угрозу, и, перебираясь через них, Уайтири боялся взглянуть вниз, чтобы на него в ответ не взглянуло…

Что?

То, что приходило ночью?

При мысли о том, что им предстоит ещё одна подобная ночь, Сэм покрывался холодным потом и сглатывал тугой комок.

***

– Синее небо… лиловая гора… солнце и луна, встречающиеся в небе…

– Что ты там бормочешь? – раздражённо взревел Сэм, вздрогнувший от того, что Харви, блаженно молчавший доселе, внезапно подал голос.

– Это картина, Сэмми, – чуть виновато ответил тот. – Теперь я знаю, как будет выглядеть шедевр, который я напишу. Который прославит меня. К чёрту абстракционизм. К черту невнятные каракули. Внутри моей головы – истинное искусство.

Далёкий от искусства Сэм остановился, резко обернулся и воззрился на брата, как на инопланетянина – столь резкое отречение от того, что Харви считал единственно верным смыслом жизни, ещё больше напугало и укрепило осознание того, что не всё то, что рассказывали про гору, было чепухой – тут в самом деле скрывалось неладное. Но что именно, Сэм сказать не мог, да и не хотел. Единственное, чего он желал – убраться подальше отсюда.

– Ладно, братец, – пробурчал он себе под нос, не желая развивать дальше опасную тему искусства и живописи. – Кажется, пора делать привал.

***

Ближе к вечеру то неясное чувство, что пульсировало в дальних уголках сознания Сэма, обрело пугающие формы. Сердце грохотало, как заводской станок, тревожно сжимаясь, а в ушах стоял комариный звон, иглой пронзающий мозг. Вдобавок, вокруг их пути стал скапливаться туман, в слоях которого взбудораженному Сэму мерещились неясные тени, мелькающие взад-вперёд.

И монотонный голос Харви, без умолку бормочущего себе под нос:

– Синее небо. Лиловая гора. Солнце и луна. Солнце и луна. Солнце и…

Впервые Уайтири всерьёз испугался первых, вкрадчивых шагов безумия.

***

Существо неподвижно сидело на выступе скалы, водя из стороны в сторону безносой головой, задранной к небу. Его круглые, словно блюдца, глаза, в глубине которых пылал жёлтый огонь, беспокойно вращались, то сощуриваясь, то распахиваясь во всю ширину.

Существо ждало.

Они скоро должны подойти. Перед приближением Двуногих воздух всегда сгущается, и в нём чувствуется тот сладковато-терпкий запах, присущий только им.

Вдали послышались неясные голоса. Существо подобралось и неуклюже приблизилось к кромке выступа, замерев в охотничьей позе. Вот оно!

***

Массивный выступ нависал над ними уродливой крышей, темнея на фоне вечереющего неба. Стало заметно холоднее, и туман, уже почти подступивший к пяткам, стал плотным как кисель; казалось, его можно было резать на кубики, будто перестоявшее желе. Неожиданно с неба повалил снег, налипая крупными хлопьями на лицо и мешая обзору.

Сэм неуклюже покрутил в руках трос с прицепленным к нему крюком, прицеливаясь. До вершины оставалось немного, и они решили переночевать на этом выступе, чтобы сделать назавтра последний рывок.

Харви пристально наблюдал за ним. Блаженно-отсутствующее выражение ушло из его глаз, уступив место цепкому, колючему блеску. Сэм спиной ощущал, как брат смотрит на него, но что-то сковывало его язык, не давая переброситься с Харви и словом.

Верёвка, свистнув, взлетела наверх. Крюк звякнул о камень и, не найдя опоры, скользнул обратно; братья еле успели отскочить в сторону, дабы уберечь головы.

– Ладно, – сдавленно прохрипел Сэм. – Попробуем ещё раз.

Вторая попытка оказалась более удачной. Крюк зацепился за что-то, и трос натянулся, как струна, когда Уайтири-старший дёрнул его на себя.

Сэм запрокинул голову и вновь посмотрел наверх, оттирая с лица назойливо летящий сверху снег.

– Не будем тянуть, – не очень уверенно проговорил он и накинул капюшон.

***

Существо припало к заснеженной поверхности, разглядывая странную блестящую штуку, впившуюся в камень совсем близко от него. Шумное дыхание клубами пара вырывалось из его широкого рта, усеянного рядами острых клыков.

Запах Двуногих был нестерпимым.

Они были совсем близко.

***

Наверху кто-то – или что-то – есть!

Сэм почувствовал это так ясно, как будто столкнулся с ним лицом к лицу. В мозгу внезапно вспыхнула яркая картинка: они добираются до выступа, а там…

Что?

Сэму почудилось наверху шевеление; инстинктивно отпрянув, он потерял ориентацию в пространстве и едва успел ухватиться за трещину в камне. Спина под многослойной одеждой покрылась холодным потом, и Уайтири был готов поклясться, что где-то в небе, прямо за ними, мелькнула чья-то тень.