Текст книги "Сам напросился (СИ)"

Автор книги: Мария Миревская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Часть 1. Максим

– Твою ж мать! Мне что, опять придется учиться с геем?!

С этих слов разрушились мои несбыточные мечты о тихой и спокойной студенческой жизни.

Конечно, я давно уже свыкся с мыслью, что пока наше общество не готово принять людей, вроде меня, привык, что, в лучшем случае, брезгливо скривятся и назовут извращенцем. Все началось с девятого класса, когда я по глупости посвятил друга в свою тайну. Вот тогда-то за мной и закрепилось прозвище «больной урод». И хотя явных доказательств моей «болезни» у одноклассников не было, в школе стали избегать меня, перешептываться за спиной и кричать вслед что-нибудь мерзкое и обязательно обидное. Я поклялся себе, что не струшу и, плюнув на все, не переведусь в другую школу.

На выпускном я вздохнул с облегчением, радуясь, что мои мучения, наконец, закончились, а поступив в относительно престижный университет, был уверен, что теперь никто и никогда не узнает о моей ориентации. Вот только Судьба распорядилась по-своему.

Она решила, что мало я настрадался в школьные годы, и с ее легкой руки мой одноклассник Федя Краснов оказался зачислен со мной в одну группу. Одноклассник! Со мной! От отчаяния я готов был рвать свои – и его заодно – волосы.

Стоит ли говорить, что за два месяца слухи расползлись по всему универу. Я как мог пытался не замечать косые взгляды, которые теперь бросали на меня исподтишка. Я старался ничем не выделяться, ни в чем не участвовал, вел обычный, в чем-то даже ленивый образ жизни, поэтому в группе за глаза меня прозвали тихоней. Я был рад и этому. Правда, с Федей у нас отношения так и не сложились. Он, видимо по старой памяти, иногда придирался ко мне, а я, тоже по старой памяти, огрызался. В группе к нашим разборкам относились спокойно и считали их своеобразным проявлением дружбы. Федя хоть и подкалывал меня, но теперь это выходило у него вполне миролюбиво и беззлобно. Вплоть до сегодняшнего дня.

– Прекрасное утро, да, Максик? – встретил меня мерзким хихиканьем Федя, отчего мне тут же захотелось заехать ему по роже, но я сдержался. Благодаря ему каждое утро было отвратительным.

Он стоял, вальяжно привалившись плечом к двери одной из аудиторий, а рядом с ним явно скучали несколько наших одногруппников.

– Замечательное, придурок, – хмуро окинув его взглядом, буркнул я и прошел мимо него к расписанию.

Первой парой у нас значилось правоведение, которое, если верить коряво выведенной карандашом записи, должно было проходить в аудитории напротив. Ее-то и подпирал своей тушей Клоун. Дверь была заперта. А это значило, что препод, как всегда, запаздывал, и группе опять придется до его прихода зависать в коридоре, а мне терпеть приставучего кретина с гомофобными замашками.

«Началось», – подумал я, когда Федя, почесывая подбородок, протянул:

– Вот скажи мне, Максик, почему ты не хочешь, как и многие зарубежные звезды, совершить каминг-аут? – и гаденько так улыбнулся. Чертов идиот.

Мысленно молясь, чтобы никто его не услышал, я промолчал и невольно огляделся по сторонам.

Стенд с расписанием и две аудитории находились в узком коридоре в непосредственной близости от деканата, но это совершенно не мешало Феде нарочито громко голосить своим басом на весь этаж.

К моему ужасу я только сейчас заметил, что буквально за пару минут коридор заполонили студенты. Кто-то остановился, как и я, взглянуть на расписание, кто-то торопясь проносился мимо, но в основном здесь были те, кто ждал препода, чтобы зайти в аудитории. Ситуация осложнялась и тем, что наша группа была почти в полном составе.

– Давай же, ответь, нам всем очень интересно, – похоже, Клоун униматься не собирался.

Подозрительно сощурив глаза, я скрестил руки на груди и небрежно протянул:

– Да я уже давно заметил твой излишний интерес к моей ориентации, вот только с чего бы? Никак надеешься на взаимность?

Кажется, на такой ответ он не рассчитывал. Его рот от изумления открылся и закрываться не спешил. Собравшись с мыслями, он наконец родил что-то членораздельное и крайне нецензурное. Поток брани завершился словами: «я тебя урою, педрила!».

Я на это лишь хмыкнул и устало привалился спиной к висевшему рядом с расписанием плакату о вреде курения. Этот разговор, если его вообще можно так назвать, меня уже порядком утомил. С надеждой я посмотрел на часы. До звонка оставалось чуть меньше десяти минут.

И в этот самый момент мимо нас, на долю секунды скрывая от меня своим шикарным телом все еще бубнившего себе что-то под нос Федю, неторопливо и уверенно прошел сам Андрей Македонский.

Старшекурсник, спортсмен, завоеватель девичьих сердец и по совместительству звезда нашего универа. Такой идеальный, что аж тошнит. Здесь его знал каждый, и каждый хотел с ним общаться, невзирая на его показную холодность и явную высокомерность. Его слегка пренебрежительное ко всему и всем отношение людей не отталкивало, а скорее наоборот притягивало. Я сталкивался с ним от силы пару раз за все время, но даже этого мне хватило, чтобы почувствовать себя неудачником и втайне ему завидовать. Да и как тут не завидовать? Высокий, широкоплечий, с шикарной (как я уже говорил) фигурой и копной густых черных волос. А еще эти пронизывающие карие глаза!

По пути поздоровавшись со всеми, с кем только можно, он открыл дверь деканата и грациозно проскользнул внутрь, оставив после себя шлейф дорогого мужского парфюма. Оглушенный древесным мускусным ароматом, я тупо уставился на закрывшуюся дверь.

– Прикиньте, этот педик на всех одноклассников слюни пускал, – вывел меня из оцепенения ехидный голос Краснова.

Машинально повернув к нему голову, я увидел, что он обращается к нашей группе. Когда смысл его слов дошел до моего от чего-то затуманенного мозга, я задохнулся от негодования. С трудом сдерживая гнев, я оттолкнулся от стены и процедил сквозь зубы:

– Что за бред ты несешь? Ты совсем охренел?

Наша группа, до этого зевавшая и поглядывавшая на часы, вдруг встрепенулась и теперь с интересом нас разглядывала.

– Бред говоришь? – Федя сузил свои и без того узкие глаза и сделал два широких шага в мою сторону. – Да? Тогда что за хрень сейчас была?

Два шага – и он уже стоит в метре от меня. Назревал конфликт, который до этого нам удавалось избегать. То, что происходило сейчас, отличалось от наших обычных взаимных оскорблений.

Пытаясь одолеть нарастающее волнение, я глубоко вдохнул, и после, медленно выдохнув, произнес:

– Не понимаю, о чем ты.

– Ну конечно ты не понимаешь! – воскликнул Краснов и затем громче, чтобы услышали все. – Я про то, как ты сейчас на Македонского влюбленными глазами пялился.

Это было уже слишком.

По окружившей нас толпе прошел удивленный, даже несколько шокированный вздох. Теперь уже все, кто находился в коридоре, оторвались от разговоров или телефонов и ловили каждое наше слово. Мне было ужасно неловко. Я словно кожей ощущал чужое, уже нескрываемое, внимание и немое осуждение.

Взяв себя в руки, я возмущенно прошипел:

– Заткнись и забери свои слова назад! Иначе…

Договорить я не успел. Краснов презрительно фыркнул, сложил руки на груди и, лениво растягивая слова, меня перебил:

– Иначе что? Ты же вроде сам мне на днях признавался, что влюбился в него по уши, что стонешь по ночам его имя и…

Не в силах терпеть эту мерзкую ложь, я толкнул его в грудь и зарычал:

– Хватить врать!

Федор покачнулся, но, к моему великому сожалению, на ногах устоял. Зато люди в ужасе шарахнулись назад. Начались так ненавистные мне перешептывания, кто-то даже додумался достать телефон и снимать этот позор на камеру. Голова шла кругом, мне не хватало воздуха, жутко хотелось куда-нибудь спрятаться, вот только сдаваться я не собирался. Отступлю – все примут гнусную ложь Клоуна за правду.

Тем временем, он брезгливо отряхнул одежду, словно я прикосновением мог его испачкать, и стал наступать на меня, вынуждая попятиться. Его рот открылся в попытке сказать что-нибудь мерзкое.

– Это ты вечно врешь, – выдал он наконец, и больно толкнул в плечо, отбрасывая меня к стене.

Мы не сразу заметили, что в воздухе повисла мертвая, пугающая тишина, и синхронно вздрогнули, услышав:

– Повтори, придурок, что ты сейчас сказал? – взбешенный, пробирающий до глубины души голос со стороны деканата.

Чееерт, вот только этого для полного счастья мне и не хватало. Я медленно повернул голову и затаил дыхание. Среди расступившихся студентов, сжав кулаки так, что побелели костяшки пальцев, презрительно кривя губы и раздувая от ярости ноздри, стоял Андрей Македонский собственной, чтоб его, персоной.

Его карие глаза, остановившиеся на мне, так гневно сверкали, что мне стало не по себе. Прожигая меня взглядом, он брезгливо поморщился и двинулся на нас.

Наверное, сейчас, перед смертью, самое время упомянуть об одной маленькой, но значительной детали. Многие в универе, включая меня, знали, что он, мягко говоря, гомофоб до мозга костей. Именно поэтому все эти два месяца я тщательно старался его избегать. Завидев Андрея, я невольно опускал глаза и обходил его как можно дальше. Я боялся лишь своим присутствием спровоцировать конфликт. И вот теперь я в полном дерьме.

Часть 2. Андрей

Я, блядь, не ослышался. Какой-то суицидник в самом деле только что упомянул мое имя в гейском контексте. И это, блядь, слышала половина нашей шараги! Скрипнув зубами, я отпустил, наконец, ни в чем неповинную дверную ручку, которую пару секунд назад хотел оторвать ко всем чертям. Не думаю, что в деканате этому бы обрадовались.

За спинами столпившихся идиотов я не мог разглядеть тех, кто подписал себе смертный приговор, поэтому, прокладывая себе дорогу, стал расталкивать их в стороны. Возмущения тут же стихали, стоило им узнать меня. Уверен, им не особо понравилось выражение моего лица. Оглядевшись, я увидел сначала одного придурка, невзрачного и смахивающего на встрепанного цыпленка, а затем заметил и другого. Он что-то неразборчиво промямлил и, толкнув в плечо, ударом припечатал того к стене. Не знаю, кто из них педик, но они оба уже трупы.

– Повтори, придурок, что ты сейчас сказал? – прохрипел я севшим от переполнявших меня эмоций голосом.

Они одновременно вздрогнули, и один тут же повернул голову, испуганно на меня уставившись и от изумления открыв рот.

Прекрасно, значит, вот кто поплатится за свой поганый язык.

Взбешенный, я перевел взгляд на «цыпленка» и наткнулся на распахнутые от страха ярко-зеленые глаза. А этот, судя по всему, ранее упомянутый гей.

Быть объектом грязный фантазий какого-то мерзкого педика… Меня выворачивало уже от одной этой мысли.

«По ночам стонет его имя» – слова набатом отдавались в голове. Захотелось придушить этого ублюдка, размолоть его кости в порошок, а затем затолкать их ему же в глотку. И он еще смеет смотреть мне в глаза! Сжимая от ярости кулаки, которые не терпелось пустить в ход, я направился к ним.

Языкастый придурок отреагировал моментально. Испуганно заламывая руки, он попятился и забормотал что-то о своей невиновности:

– Причем тут я? Я сказал только то, что слышал.

– Боже, ну что ты мелешь? – простонал «цыпленок», запуская пятерню в свои и без того растрепанные волосы, и, странно сверкнув глазами, обратился ко мне. – Если хочешь верить ему, это твое право. Мне все равно. Но я в этом не участвую, – и предпринял попытку меня обойти.

Недолго думая, я толкнул «цыпленка» обратно к стене и сжал его шею так, что он, зажмурившись, приглушенно охнул и судорожно попытался вздохнуть. Его рюкзак, до этого висевший на одном плече, с глухим стуком приземлился на бетонный пол. Одним движением я скинул с себя его руки, ударив по ним ребром ладони, когда он, надеясь отпихнуть меня, уперся ими мне в грудь. Его глаза расширились, и я помимо воли подметил, что черные зрачки практически полностью поглотили яркую зелень радужки. Парень задергался, очевидно, не желая сдаваться.

Я мстительно хмыкнул и вдруг услышал позади себя невнятное:

– Я не вру, мы с ним вместе в школе учились, и у нас все знали о его извращенных предпочтениях, – блин, я даже успел забыть этого безмозглого, который теперь кружил около нас.

Все еще ощущая под пальцами биение чужого пульса, я обернулся через плечо и прорычал:

– Заткнись и слушай сюда, – подметил, что тот окаменел, и холодно продолжил. – Еще раз произнесешь мое имя – и мне плевать, где это будет, хоть дома под кроватью – я обещаю, это последнее, что ты скажешь.

– Я понял, понял, – примирительно подняв руки, закивал он, развернулся и через пару секунд уже скрылся из виду.

Проводив его мрачным взглядом, я обернулся к «цыпленку» и, пресекая его очередные жалкие попытки освободиться, потянул за шею на себя и приложил головой о стену. Вскрикнув, он обмяк, но я, все еще удерживая в захвате его горло, не дал ему упасть.

– Пусти, – сдавленно выдохнул он мне в лицо и обхватил своими длинными пальцами мое запястье там, где голая кожа граничит со слегка закатанным рукавом клетчатой рубашки.

От его прикосновения и еле слышного запаха мятной жвачки я пришел в бешенство. Если бы не окружившие нас зеваки, я незамедлительно раскроил бы ему череп о каменную кладку.

Выдернув руку из цепкой хватки, я смял его серую толстовку в кулак и под разрывающую барабанные перепонки трель звонка потянул к лестнице. Звонок словно вывел людей из оцепенения, и те, зашумев, в спешке стали расходиться.

«Цыпленок» брыкался, вырывался и сопротивлялся, как мог, но я явно был сильнее. Осознав, что силы не равны, он схватил с пола свой рюкзак в самый последний момент, в следующий же – я отбуксировал его к лестнице, а после за шиворот протащил весь путь вниз. К тому времени большинство уже разбрелось по аудиториям, и в корпусе стало удивительно тихо.

На последней ступеньке «цыпленок» вдруг обеими руками вцепился в перила, чем разозлил меня еще больше.

– Не позорься, болван, ведешь себя, как девчонка, – презрительно выплюнул я, а потом понял, что только что сказал, и засмеялся. – Хотя, постойте-ка, ты ведь она и есть.

На это он лишь фыркнул и покрепче обхватил перила. Я был немного выше его, поэтому ему пришлось чуть поднять голову, чтобы просверлить меня уничтожающим взглядом.

– Зато я не такой мудак, как ты, – пробурчал он и, наклонившись ближе, добавил заговорщицким шепотом, – и, кстати, сюда декан наш идет.

Не выпуская его толстовку, я развернулся в пол-оборота и чертыхнулся. Блядь, так и есть! Вывернув из-за угла, декан шел прямо на нас, разговаривая по телефону и на ходу что-то сосредоточенно изучая в своем ежедневнике.

– Отпусти перила, идиот, – тихо прошипел я и схватил его уже за предплечье, но он тут же снова стал вырываться.

Зарычав, я толкнул его под лестницу, навалившись, прижал его локтем и напрягся. Если нас здесь застукают… По озорному блеску в глазах и коварной ухмылке кретина я догадался, что он подумал о том же.

Целую минуту, для меня тянувшуюся вечность, мы стояли лицом друг другу и шумно дышали, боясь пошевелиться. Точнее, боялся я, а он просто не мог. Моя рука, от локтя до запястья, не дававшая ему даже шелохнуться, двигалась в такт его дыханию.

Над головой послышались неторопливые шаркающие шаги, затем где-то громко хлопнула дверь, и через некоторое время все стихло. Слава всем богам, декан нас не заметил!

– Хотел бы я взглянуть на выражение лица Валерия Дмитриевича, застань он нас тут, – засмеялся «цыпленок», когда я, облегченно вздохнув, отпустил его. – Я прямо надеялся, что он увидит, как всеобщий любимчик зажимает другого парня в темном тихом уголке.

Накрутив капюшон его толстовки на кулак, я притянул к себе и рявкнул в это нагло улыбающееся лицо:

– Закрой рот! Думаешь, это смешно? – скривился я. – Убожествам, вроде тебя, не место среди нормальных людей.

– Это ты-то нормальный? – вмиг ощетинился он и попытался увернуться.

Дернув за капюшон, я вытолкал его из-под лестницы, а затем пинками и тумаками выпроводил из здания. Оказавшись на улице, я потащил «цыпленка» за угол, огляделся и, никого не заметив, в который раз за сегодня пригвоздил его спиной к облупленной штукатурке корпуса. Блин, лишь бы это не вошло в привычку.

Часть 3

Максим и подумать не мог, что, проучившись всего каких-то два месяца, уже так скоро нарвется на неприятности. Промолчи он – и сидел бы сейчас на скучной лекции по правоведению, застывшими глазами уткнувшись в тетрадь, и отчаянно, но безрезультатно боролся бы со сном.

Вместо этого, он подпирал лопатками шершавую стену их потрепанного временем корпуса, а его рюкзак снова валялся где-то в ногах. И сам Андрей Македонский, нависая над ним грозной фигурой, стоял настолько близко, что при желании, всего лишь подняв голову и слегка наклонившись вперед, Макс мог бы…поцеловать его?

Усмехнувшись своим странным мыслям, он встрепенулся и вызывающе уставился в обычно холодные карие глаза, которые сейчас гневно пылали.

– Хватит так на меня смотреть! – брезгливо скривился их обладатель, моментально отпрянув. – Об этом и говорил тот мудак, да? Тебя самого-то от себя не тошнит?

– Да вроде нет, – дерзкая ухмылка исказила четко очерченные губы Максима. Гордо вздернув подбородок, он спросил:

– А что насчет тебя? Какого это быть зазнавшимся индюком?

Неожиданный удар в солнечное сплетение вышиб на мгновение весь воздух. Охнув от боли, парень согнулся и постарался восстановить дыхание, но тут же сильные руки вцепились ему в плечи и отшвырнули назад.

– Ничего, я выбью из тебя всю твою гейскую дурь, – от хриплого выдоха в самое ухо по позвоночнику поползли мурашки.

Максим внутренне содрогнулся. Его никак нельзя было назвать хилым, но против Македонского шансов у него практически не было. В школе Макс по возможности старался избегать драк, и по большей части ему это даже удавалось. Но в данный момент он был точно уверен: Андрей побьет его, а сам отделается парой синяков и царапин. И это в лучшем случае. Да и к ним он, скорее всего, давно привык, столько лет профессионально играя в футбол.

Следующий удар пришелся в ключицу.

От боли сжав челюсти до хруста, он пнул Андрея по левой голени, оставляя на черных, в меру зауженных джинсах грязные следы от подошвы его кед.

– Блядь, педрила гребаный, совсем охренел? Да эти штаны стоят дороже твоей шкуры! – заорал Македонский, осматривая нанесенный ему ущерб и еще больше свирепея.

– Уверен, на химчистку ты наскребешь.

Макс еле успел увернуться от очередного хука справа, затылком впечатываясь в кирпичную стену и до треска натягивая толстовку, в которую мертвой хваткой вцепился Андрей. Пару раз дернувшись, он с отчаянием понял, что вырваться не сможет. Заныли еще целые зубы. Было обидно сознавать, что противопоставить Македонскому нечего... разве что...

Выдохнув, Максим, наконец, решился и сделал то, что могло хоть как-то задеть противника. Резко вскинув руки, он обхватил голову парня и, зарываясь подушечками пальцев в густые короткие волосы, потянул на себя. Мгновение – и он уже прижимался губами к открытому от удивления рту.

Зарычав, как раненный зверь, и в спешке яростно сжав зубы, тот отпустил злосчастную толстовку и попытался оторвать от себя его руки. Максим же в ответ вжался в него всем телом и, заглянув в округлившиеся глаза, обвел языком плотно сомкнутые губы. Реакция последовала незамедлительно. Кулак Македонского врезался ему куда-то под ребра, отчего Макс, вздрогнув, инстинктивно согнулся, но не отпустил Андрея и, успев прихватить зубами его нижнюю губу, заставил наклониться вслед за ним. Выпрямившись, он сильнее, до крови, прикусил ее и, слегка потянув, с ненормальным наслаждением опять провел языком мокрую дорожку.

Снова удар в живот, и Андрей, тяжело дыша, наконец смог оттолкнуть его от себя и нанести еще один в челюсть.

Голову Максима отбросило в сторону, в глазах потемнело, и он рухнул на колени, опершись руками в мягкую, с пожелтевшей листвой, траву.

Когда мир перестал кружиться, а в ушах шуметь, он различил над собой отборный мат, поднял глаза и, мимолетно осмотрев Македонского, понял, что добился, чего хотел. Парня просто трясло от омерзения. Он остервенело вытирал тыльной стороной ладони подрагивающие, покрасневшие от укусов губы и не сводил с него полного ненависти взгляда.

Максим, борясь с нахлынувшими эмоциями, устало прикрыл глаза.

Увиденное не принесло ему ожидаемого мстительного удовольствия. Где-то глубоко внутри он желал, чтобы Македонский ответил на этот недопоцелуй, а не смотрел на него с таким отвращением. И чертовски обидно было признаваться в этом даже себе.

Отвернувшись и нервно сплюнув в сторону, Андрей слишком поздно уловил краем глаза, как Макс, изловчившись, схватил с земли свой рюкзак и, пошатываясь, побежал, на бегу накидывая его себе на плечи. Споткнулся о выступающий из земли корень уже практически голого дерева, еле удержался на ногах, но продолжил бежать. Не особо ловко перемахнул через зеленую изгородь и, так и не обернувшись, исчез в неизвестном направлении.

Андрей застыл, будто примерзнув к земле, и, не мигая, смотрел ему вслед. Медленно, словно патока, его накрывала жгучая, неконтролируемая ярость. Случившееся до сих пор не укладывалось в сознании. Он просто не мог поверить, что позволил парню поцеловать себя. Парню, черт возьми! И этого уже никак не изменишь и не исправишь. Он чувствовал себя опустошенным, опущенным и грязным. Ему жутко хотелось отмыться от мерзких прикосновений, хотелось прополоскать себе рот, желательно, чем-нибудь спиртным, и забыть все, как страшный сон.

Шумно дыша, он постарался успокоиться и мыслить трезво. Сглотнул и поморщился, когда пересохшее горло отозвалось болью.

А мозг тем временем уже прорабатывал план мести. Образы жестоких расправ калейдоскопом проносились в сознании. Завтра ублюдок поплатится за то, что посмел прикоснуться к нему. За то, что осмелился поцеловать его. Он пожалеет, что это вообще пришло ему в голову. Нужно лишь узнать его имя, но это явно не составит большого труда.

Запоздало испугавшись, что кто-то мог их видеть, Андрей огляделся, но вокруг по-прежнему было пустынно. Лишь по другой стороне вдоль забора быстро семенили редкие прохожие.

Проведя ладонью по лицу, словно в попытке стереть с себя то, что произошло минуту назад, он неторопливо побрел к стоянке. Смысла, как в общем-то и желания, идти на давно начавшуюся пару не было. Нащупав в заднем кармане джинсов ключи зажигания, Андрей с долей облегчения вспомнил, что сегодня утром забыл свою сумку в машине и собирался забрать ее, вернувшись из деканата, но сделать ему этого так и не дали.

Сев в машину, он дрожащими руками завел двигатель, а потом судорожно вцепился ими в руль. У него дрожали не только руки. Все его тело трясло от шока, ужаса и отвращения.

Зарычав, он в очередной раз лихорадочно вытер губы рукавом своей рубашки, оставляя на нем кровавые следы, на секунду замер, а затем в отчаянии ударил руль другой рукой и, тяжело дыша, прислонился к нему разгоряченным лбом. Слегка отдышавшись, он откинулся на спинку сидения и закрыл глаза. Онемевшие губы, словно в напоминание, нещадно горели, и на них все еще ощущался чужой вкус.

Вкус так осточертевшей ему мяты.