Текст книги "Всем сестрам... (сборник)"

Автор книги: Мария Метлицкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

На комбинате Люба была личностью известной – передовик, бригадир да еще и секретарь комсомольской организации комбината. Стоит ли говорить, что, увидев ее, Яша сразу потерял свою бедную голову?

После репортажа они долго пили чай с сушками в красном уголке, Яша неотрывно смотрел на Любу, а она краснела и отводила взгляд.

Вечером, после смены, Яша повез Любу домой. Жила она на окраине, в собственном доме, в большой многодетной семье. Яша пообещал, что приедет на следующие выходные. Он держал Любу за руку, а она пыталась вырвать руку и опять густо краснела.

Яша сдержал обещание – теперь он ездил в Иваново каждую неделю после работы, захватив цветы и торт – Люба была сладкоежка. Они гуляли по парку, катались на аттракционах и ели мороженое, а вечером целовались в машине у Любиного дома. Промотавшись так три месяца, вконец измученный Яша сделал Любе предложение. Она расплакалась, долго сморкалась в большой цветастый носовой платок и наконец согласилась.

Шумную свадьбу справили в доме невесты. Яшина мама приехать отказалась – от всех этих событий у нее обострилась гипертония.

После трехдневной свадьбы Яша привез Любу в Москву. Она зашла в квартиру, поставила на пороге чемодан и села в кухне на табуретку, заняв собой все пространство. Яшина мама стояла в проеме кухни со скорбным лицом, сложив на груди маленькие ручки.

Ночью Люба опять плакала, а Яша ее утешал и гладил по голове. В соседней комнате плакала Яшина мама, только ее никто не утешал.

Наутро Люба решила понравиться свекрови и сварила макароны. Поставила кастрюлю на стол, предварительно щедро посыпав их сахарным песком.

Яшина мама зашла на кухню и в ужасе спросила:

– Это что?

Люба расплакалась и убежала в свою комнату. Вечером мама твердо сказала, что нужно разъезжаться и разменивать квартиру. Яша удивился, но согласился.

Разменялись довольно быстро – и вскоре Яша с Любой переехали в однушку у метро «Беляево». На стене висели Любины фотографии – Люба на Красной площади, у Мавзолея Ленина и на Ленинских горах. Как многие провинциалы, она любила фотографии на фоне памятников культуры.

Москву Люба не полюбила и боялась ее. Сварив нехитрый обед, она сидела, подперев голову рукой, смотрела в окно и тосковала по семье, комбинату и родной комсомольской организации.

Однажды она поехала погостить домой. С удовольствием два часа полола огород, топила баньку и пила с сестрами чай из самовара в саду, а наутро пошла на комбинат, вдохнула запах пыли и машинного масла, услышала гул станков и разревелась.

Вечером Люба пошла на почту и заказала телефонный разговор с Москвой. Она долго плакала и объясняла Яше, что назад не вернется. Яша пожелал ей счастья. Хорошие люди всегда желают счастья тем, кого любят.

Яшина мама окончательно поверила в мудрость всевышнего и попросила знакомую сваху искать для Яши невесту. Сваха долго не соглашалась, помня о ненадежности клиента, но Яшина мама была настойчива, как никогда. Все невесты проходили тщательный отбор, как в отряд космонавтов. Больше осечек Яшина мама допустить не могла. Наконец претендентка была одобрена – образованная девочка из приличной семьи, врач-педиатр. Милая, тихая и скромная. И – чудо! Она была маленькая, тоненькая, кудрявая и темноглазая. Словом, точно такая, как намечтала мама. Это определенно был знак.

Мама показала Яше фотографию невесты. Невесту звали Соня. Яша внимательно разглядывал снимок.

– Ну? – нетерпеливо спросила мама.

Яша равнодушно пожал плечами.

– В каком смысле? – спросил он.

– Только не делай из себя идиота, – попросила мама.

Яша тяжело вздохнул и сказал:

– Ну хорошо.

Это было руководство к действию. Мама хорошо знала своего сына. Яше, честно говоря, было все равно. Он просто очень любил свою маму и не хотел больше ее огорчать. В конце концов, мама всегда оказывалась права, не признать этого было бы нечестно.

И Яша позвонил Соне. И Яша встретился с Соней. И Соня оказалась хорошей девочкой – сваха не обманула. Они приходили в гости к Яшиной маме и пили чай, а мама к их приходу пекла яблочный пирог. Они приходили в гости к Сониным родителям, а Сонина мама пекла пирожки с капустой. И они опять долго пили чай. С Сониным отцом Яша разговаривал о политике. Сониной маме Яша сделал парадный портрет на фоне старинного трюмо. Наконец, Соня вылечила Яшину маму от радикулита. Это стало последней каплей. Через пять месяцев Яша сделал Соне предложение. Познакомили родителей. Купили платье невесте и костюм жениху. Заказали ресторан.

Соня переехала к Яше только после свадьбы. Все приличия были соблюдены. Яшина мама сказала, что у нее прошла гипертония. Яша подумал, что только ради одного этого стоило жениться.

Зажили они, в общем-то, неплохо. У Сони был хороший характер – ровный и покладистый. Мужа понапрасну она не пилила. Каждый вечер звонила Яшиной маме, справлялась о здоровье (кстати, передавать свой богатый кулинарный опыт маме не пришлось – Соня прекрасно умела готовить). Придраться было абсолютно не к чему – даже если бы очень захотелось. Впрочем, Яша иногда находил повод. Понимал, что несправедливо, но ничего не мог с собой поделать – хотя придирки и брюзжание были совсем не в Яшином характере.

Родители с нетерпением ждали внуков. Яша не торопился, хотя в принципе к детям относился положительно.

Жизнь текла спокойная, тихая и размеренная, о такой только мечтать. Но мечтать как-то ни о чем не хотелось. Яша приходил вечером с работы, съедал вкусный ужин, садился пред телевизором и щелкал пультом. Соня приносила чай в подстаканнике и печенье с корицей – все, как любил Яша, – сама садилась в сторонке и вязала Яше теплый свитер с оленями – из синей шерсти, к его голубым глазам. Казалось бы, что еще человеку надо?

Яша не сделал ни одной Сониной фотографии – при том, что внешность у нее была яркая и выразительная. Года через полтора Яшин школьный друг Борька, сваливший в Штаты, прислал Яше гостевое приглашение. Борьке очень хотелось похвастаться своими успехами – длинной американской машиной, похожей на крокодила, новым домом, похожим на нормальное человеческое жилище, и женой-итальянкой, похожей на Мадонну Рафаэля (так, по крайней мере, казалось Борьке). И еще прелестными детьми, похожими на кудрявых и пухлых купидонов.

Яша купил полкило черной икры в синей жестяной банке, коробку конфет «Красный Октябрь», бутылку армянского коньяка «Ани» и павловопосадский платок с красными розами на синем фоне для Борькиной итальянской жены. Поменял во Внешторгбанке пятьсот долларов из расчета один доллар к шестидесяти восьми копейкам по тогдашнему справедливому курсу, не без труда взял билет – и через девять часов после взлета обнимал довольного и слегка разжиревшего на обильных американских харчах любимого школьного дружка.

Они внимательно рассматривали друг друга, хлопали по плечам и наконец обнялись. Из аэропорта ехали долго, часа два, и Яша как завороженный смотрел в окно.

Борькин дом показался Яше шикарным, машина – роскошной, дети – прелестными, а жена – просто милой и симпатичной. Яша достал подарки, и изумленные хозяева накинулись на икру. В тот же вечер, естественно, выпили весь коньяк. На десерт Яша ел диковинный волосатый фрукт под названием киви. Борька взял неделю отпуска, что по американским понятиям было почти подвигом. Яша был от Америки в полном восторге. Все ему нравилось – и небоскребы, и одноэтажные частные дома, и ровные, как зеркало, дороги, и длинные и безлопастные американские машины, и магазины, убивающие наповал своим одуряющим изобилием, и любезные улыбки продавцов и официантов, и просто воздух свободы и ощущение неограниченных возможностей.

По вечерам у телевизора пили пиво, а Борька уговаривал Яшу перебираться в Америку насовсем. Яша сомневался и задавал нудные вопросы. Борька убеждал, что в Америке Яша непременно устроится – хорошие фотографы везде в цене.

– Будешь снимать свадьбы и дни рождения, – убеждал Борька. – Аведон, ясен пень, из тебя не выйдет, но машину купишь, причем сразу. Потом дом. Возьмешь кредит – здесь все так делают. Отдыхать поедешь на Гавайи – и это только по первости. Ну а потом – Европа и так далее.

Яша молча слушал Борьку и тяжело вздыхал. Ночью совсем пропал сон. Яша взвешивал «за» и «против». Получалось так на так.

До отъезда оставалась неделя. Яша купил видик, плащ и туфли маме, костюм и сумку Соне и большую пожарную машину Таниному сыну Петьке. Себе – только джинсы и тенниску, на большее денег не было.

В предпоследний день поехали с Борькой напоследок пошататься по Манхэттену и на обратной дороге попали в аварию. Слава богу, так, ерунда – все живы-здоровы, но полицию, естественно, вызвали, в Америке без этого никак. Виноватым признали Борьку. Он, дурак, начал спорить с полицейским – неистребимая совковая привычка. Короче говоря, суд да дело – их забрали в участок.

В полицейской машине Борька продолжал возмущаться, но уже, к счастью, по-русски. Полицейский за рулем смотрел на них в зеркало и усмехался. Яша, естественно, нервничал и не понимал, чем кончится дело.

Их провели на второй этаж, наказали ждать и вести себя тихо. Они сели на стулья, Яша с укором посмотрел на Борьку и покрутил пальцем у виска. Тот тяжело вздохнул и развел руками.

Примерно через полчаса дверь открылась, и в комнату вошла женщина, одетая в форму лейтенанта, – высоченная и крупная мулатка. На бейджике были крупно написаны ее имя и фамилия. Фамилию Яша не запомнил, а вот имя оказалось прекрасным. Звали ее Изабель. У Яши задрожали колени, а по спине пробежала тонкая струйка холодного пота.

Борька, вовсю кокетничая с прекрасной Изабель, мягко пытался доказать свою правоту. Она слушала его молча, чуть наклонив голову набок, постукивая карандашом по поверхности стола. Когда Борькино красноречие иссякло, она вздохнула, сказала «о’кей», попросила подождать пару минут и вышла из кабинета. Борька сидел красный как рак и нервно барабанил пальцами по столу.

– Спроси ее, она замужем? – хрипло спросил Яша.

– Ты мудак? – ответил Борька.

– Почему? – удивился Яша.

Отпустили их примерно через час, вручив квитанцию на довольно увесистый штраф. В машине Борька радовался, что легко отделались.

Дома выпили полторы бутылки водки. Яша попросил разрешения позвонить в Москву. Он кричал маме в трубку, что Америка прекрасна и он абсолютно уверен, что жить надо только там и больше нигде. Он рассказывал маме про небоскребы, магазины и океан. Про американские продукты, рестораны и доброжелательный американский народ. Про Борькин дом и его машину. Про возможности и перспективы. В общем, заливался соловьем.

Мама слушала его молча, без обычных скептических комментариев. Когда Яша наконец остановился, она тихо и угрожающе спросила:

– Ну что, опять?

Она слишком хорошо знала своего сына Яшу Берендикера. Да и потом, материнское сердце – вещун. Это всем известно.

Яша счастливо рассмеялся. Теперь он знал наверняка, как ему надо действовать Он был спокоен, доволен и счастлив. Перспективы казались ему обнадеживающими и радужными.

На следующий день он занял у Борьки денег и послал на адрес полицейского участка огромную корзину белых роз. Разумеется, с указанием адресата.

Цена и плата

Этот сон давно перестал быть навязчивым кошмаром. Еще одно подтверждение тому, что человек ко всему привыкает. Проснувшись, она опять застонала: ну зачем? Сколько можно, господи! Столько лет! Но, видимо, на это срок давности не распространялся.

Все было как всегда: длинная и узкая, совсем без мебели, комната, с дощатым некрашеным полом. Тусклый свет, голая лампочка на потолке и серые цементные стены. Они стоят гуськом, друг за другом, низко опустив головы. На них – серые, холщовые, до пола рубашки, из-под которых выглядывают худые и босые ноги с плоскими и бледными ступнями. Руки закрыты рукавами рубашки. Лиц не видно. Они молчат – не тянут к ней руки, ничего не просят. А что просить, когда их лишили главного – жизни. Просто не позволили жить. Странные, словно инопланетные, существа. Эти трое – абсолютно безлики.

Чуть поодаль от них, на полу, стоит светлая деревянная колыбелька. В ней спит щекастый румяный и кудрявый младенец с длинными ресницами и пухлыми ручками. Вполне осязаемый младенец. Его хочется поскорее взять на руки и прижать к себе, но дотянуться до него невозможно. Она старается изо всех сил – но ничего не выходит.

На этом месте она, совершенно обессиленная, просыпалась. Долго лежала в кровати с открытыми глазами – закрыть их было страшно. Потом вставала, шла в ванную, умывалась холодной водой и постепенно приходила в себя. Дела не ждали. И надо было жить дальше.

Однажды пошла к психологу. Та, умница, объяснила. Каждый нормальный человек, сказала она, живет с чувством вины и раскаяния, просто у всех – разный болевой порог. Кто-то относится к этому как к неизбежной и рядовой процедуре, а для кого-то это очень травматично. Вы относитесь ко вторым. Надо научиться уживаться со своими страхами, договариваться с ними – и станет легче.

Психолог оказалась права. Почти права. Со временем она даже к этому привыкла, на-училась относиться как к неизбежному, к данности. И этот сон действительно стал приходить все реже и реже. Наверное, будь она человеком верующим, было бы легче. Верующим всегда легче – на все есть свои объяснения, можно пытаться отмолить. А так – своими словами. Но как было, так было. В общем, жизнь, как ей положено, продолжалась.

Первый раз это случилось по молодости и по глупости – как обычно это бывает. Скорее претензии к партнеру – он был старше ее на десять лет. Но расхлебывала, как водится, она, женщина. Впрочем, какая там женщина? Девчонка, восемнадцать лет. Он, кстати, ни от чего не отказывался, даже предложил оставить. Она рассмеялась. Оставить? Ну так, для интереса, посмотреть, какой получится. У него, правда, уже было двое – от разных жен. Она посоветовала ему почаще общаться с уже имеющимися.

– Да и замуж я в ближайшее время не собираюсь, – добавила она. – По крайней мере за тебя.

Он, правда, все устроил – и больницу, и врача. Отвез рано утром, купил яблоки и сок, поцеловал, сказал, что завтра обязательно встретит. Она кивнула и пошла.

Там все было буднично и обычно – конвейер. Одни входили, другие выходили с пеленками между ног. Последнее, что она помнит перед уколом, – это лицо врачихи. В очках, с черными усами над верхней губой. Она наклонилась к ней и сказала:

– Первый раз? А знаешь, как опасно? Можешь потом не родить.

«Гадина, – подумала она. – Ведь только что положила мой полтинник в карман».

Замуж она, кстати, вышла через год, по большой любви. И родила дочку. Господи, девочка моя! Какое счастье! Вся жизнь теперь была в этом крохотном и бесценном комочке.

«Попалась» она снова через год, как часто бывает. Гуляла с дочкой на улице и вдруг до судорог захотелось жареной рыбы. Если сейчас же не съем – умру. Зашла в какую-то зачуханную кулинарию и купила полкило жареной мойвы. Съела прямо на улице, в сквере. Отпустило. И сразу поняла, в чем дело.

Позвонила мужу – он тут же приехал. Пытались обсуждать, но она все время ревела, слушать ничего не хотела. За год не спала ни одной ночи – ходила тощая и бледная, как тень. Жуткие роды помнила как вчера. А говорят, физическая боль быстро забывается. Фигушки! Она помнила весь этот ужас и спустя тридцать лет. (Правда, потом поняла, что бывает боль пострашнее физической. Но это будет позже, значительно позже, когда она натворит еще много бед и наделает еще целый ворох глупостей.)

Муж пытался ее отговорить, но она была непреклонна и, самое главное, абсолютно уверена в своей правоте. Он тогда тяжело вздохнул и сказал:

– Ну, как знаешь. Решать тебе.

Она и решила. Понятно как. Снова долго, по знакомым, искали «своего» врача, чтобы обязательно с обезболиванием. В плановом порядке, по направлению из поликлиники обезболивание не предусматривалось – сойдет и так.

Больница находилась в каком-то странном, почти мистическом, месте, словно на острове. Вокруг ничего – ни домов, ни дорог, только старый и страшноватый заброшенный парк. Древнее, разбитое и облупившееся здание – отбитое крыльцо, разрушенные колонны. Видимо, больница доживала свои последние дни.

Она вошла внутрь без тени сожаления и сомнений. Хотелось одного – чтобы все это поскорее закончилось. Выдали халат на пять размеров больше, чем нужно, и разношенные мужские тапки. Посадили на койку, застеленную серым сырым бельем, и велели ждать. В палате лежали три женщины с грелками со льдом на животах. Одна стонала сквозь сон, а две другие в полный голос общались – у них все было уже позади.

Скоро ее позвали. Врачиха оказалась вполне приветливой и милой, только от нее сильно пахло терпкими и душными духами. Замутило. «Но скоро все это кончится», – с облегчением подумала она. В палате она уснула и только почувствовала, как нянька положила ей на живот что-то холодное. «Лед», – догадалась она.

Проснулась от резкой боли внизу живота. Прежних товарок по палате уже не было – на их местах лежали другие. Подошла нянька и сурово скомандовала:

– Собирайся! Нечего разлеживаться. Дома отоспишься.

Она медленно оделась, собрала вещи и вышла на улицу. Уже стемнело, и было боязно идти через этот страшный парк, хотелось скорее выйти на дорогу и увидеть освещение, машины и дома. Она прибавила шагу. Из первого попавшегося автомата она позвонила домой. Услышала плач дочки и сказала мужу, что сейчас поймает такси. Хотелось скорее к дочке, ей казалось, что она не видела ее целую вечность. Торопила таксиста: ну, пожалуйста, быстрее! Ворвавшись в квартиру, она скинула пальто, схватила дочку на руки, прижала к себе – и громко, в голос, разревелась.

А дальше – дальше потекла обычная жизнь. С заботами и хлопотами, проблемами и тревогами. В общем, как у всех. Дочка росла и радовала родителей. Хорошая получилась девочка, беспроблемная. Мама говорила, что таких детей можно иметь десяток. А вот с мужем отношения разладились. Что-то сломалось – и они стали почти чужими людьми. Жили по инерции, без особой радости.

Когда дочка пошла в первый класс, у нее случился служебный роман. Сначала все было так, что называется «провести время». А потом закрутило – будь здоров. Они сами не ожидали и даже растерялись. Выходные теперь стали каторгой. Ждала понедельника, скорее бы на работу. Он, ее возлюбленный, был уже два года как разведен. Ей было хуже, у нее какая-никакая, а семья, приходилось соблюдать приличия.

На тридцатилетие – праздновали, конечно, дома, семьей – сильно закружилась голова и затошнило. Сначала подумала: алкоголь. Дошло все дня через три. Конечно, ужаснулась. Знала точно, что не от мужа, – они уже давно спали в разных комнатах.

На следующий день рассказала любимому. Он растерялся, а потом с сомнением сказал:

– А может, оставить?

Она с удивлением посмотрела на него. Вроде планов на совместную жизнь они никогда не строили. Она почему-то была тогда твердо уверена, что, несмотря ни на что, от мужа не уйдет. Думала о дочке – сама росла без отца, – а отцом ее муж был прекрасным. Это все и объясняло.

Мужу ничего объяснять, слава богу, не пришлось – было лето, и он жил на даче. Наступили другие времена, и нужды в знакомом докторе уже не было. Повсюду, как грибы, разрастались частные клиники. Отдельная палата – пожалуйста, обезболивание – на здоровье, только платите деньги.

Любимый отвез ее рано утром. Погода стояла чудесная, абсолютно оптимистическая погода. Путь был неблизкий, но ехали молча.

Потом он сказал:

– По-моему, мы что-то делаем не так.

Она отмахнулась:

– Да нет, все правильно. Рожать хорошему человеку чужого ребенка?

– А мне? – спросил он.

– А что, ты уже готов? – усмехнулась она.

Он ничего не ответил.

«Все правильно, – подумала она тогда. – Все я делаю правильно».

В клинике все прошло без сучка без задоринки – прекрасная палата, вежливые врачи. Никаких тебе нянечек с окриками и грязными тряпками.

Через три часа она вышла на улицу. Его машина стояла у подъезда.

– Ты что, не уезжал? – удивилась она.

Он покачал головой.

– Мне почему-то казалось, что ты можешь передумать, – ответил ее любимый.

– Это вряд ли, – жестко ответила она. – В конце концов, это тяжеловато – все брать на себя.

– А разве я от чего-то отказываюсь? – обиделся он.

– Просто кому-то из нас надо было бы быть порешительней, – ответила она.

Потом она часто думала, что надо было тогда уйти от мужа. Все и так катилось в тартарары, на что она тогда рассчитывала? Что все еще образуется? Ведь понимала, что вряд ли, что конец их семейной жизни был уже ясен. И тогда жизнь наверняка сложилась бы по-другому. Но что рассуждать? Как вышло, так вышло. Просто казалось, что впереди еще так много времени, и такая длинная жизнь, и что она еще точно все успеет. В этом она практически не сомневалась.

От мужа она ушла через год. Продолжать жить во вранье было невыносимо. Расходились муторно и тяжело. А разве бывает по-другому?

Новая жизнь сначала тоже складывалась непросто. Сошлись два взрослых состоявшихся человека, со своими «примочками» и «тараканами». Но все вывезла любовь. И скоро все ее сомнения, правильно ли она поступила, ушли. Правильно, безусловно, все правильно. По-другому просто и не могло быть.

Только с детьми больше не получалось. А как они хотели! Мальчика, непременно мальчика. Для полного комплекта, ведь девочка уже была. Конечно, ходили к врачам. Те разводили руками – вы оба определенно здоровы. В чем дело, не понимал никто. Оставалось только надеяться. Вот тогда она в первый раз подумала… Такой счастливый брак! И они так хотели общего ребенка! Нет, нет, отношения у дочки с отчимом сложились прекрасные. Да какой, право слово, отчим? Он стал ей прекрасным отцом, близким, родным человеком, родные отцы такими бывают нечасто. Но тогда еще было уйма сил, планов и здоровья – и так хотелось ребенка.

С годами они смирились. Ну что поделаешь, не получилось. Работали, путешествовали, принимали гостей. В общем, жили полной жизнью. Но все еще мечтали, что говорить, все еще надеялись!

Забеременела она через десять лет. Ей уже исполнилось сорок, а мужу – пятьдесят. Как они тогда растерялись! Уже практически и не надеялись. Да что там – уже просто перестали об этом думать, понимали, что немолоды и нездоровы. И их привычная размеренная жизнь обоим нравилась и обоих вполне устраивала. Врачи были категоричны. Во-первых, возраст, кстати, обоих родителей – а это уже проблемы с генетикой, совсем не шутки, это группа риска. Во-вторых, не все так гладко со здоровьем, причем у обоих. Это риск удваивало. Она тогда подумала о дочке, естественно. И еще о маме и муже. А если с ней что-нибудь случится? Ну, если не дай бог что? Имеет ли она право так рисковать? Конечно, бывали женщины с проблемами и посерьезней, которые плевали на разговоры про риски, не обращали внимания на уговоры врачей и шли напролом до конца. Но она, видимо, не входила в ту когорту смельчаков. А может, привыкла все продумывать и просчитывать. Или банально испугалась сложностей и оказалась трусихой. Ходила к врачам по кругу, как цирковая лошадь, и не знала, как быть.

Все решил разговор с дочкой. Та посмотрела испуганными глазами, прошептала:

– А если что, мамочка? Я же не смогу без тебя! – Уткнулась ей в руки и разревелась.

Тогда все и решилось. Она твердо сказала:

– Ничего не будет. Ты – это самое главное, что есть у меня в жизни.

В тот момент много что наложилось, как будто все было против них. У мужа начались проблемы с бизнесом, да еще какие, реальная угроза остаться без куска хлеба. Как следствие – микроинфаркт: надо было его вытаскивать. У дочки закрутился бестолковый роман со взрослым женатым человеком. Она совсем потеряла голову и сутки напролет рыдала у нее на плече. Попала в больницу свекровь. В общем, силы были на исходе. Возле всех надо было крутиться и принимать участие. Все ждали от нее помощи – впрочем, как всегда. И она поняла, что ей нужно делать. Какие сомнения?

Вот тогда ей досталось по полной программе! Как будто был заранее написан весь сценарий ее страданий и мук. Сначала ее не взял наркоз, хороший, качественный наркоз. Все – наживую. Врачи ничего не понимали. Все было сделано как надо. И она, обычно терпеливая, кричала в голос от боли. Слышала все звуки адской машины, выдиравшей из нее жизнь. Наверное, тогда вместе с куском плоти из нее вытащили и душу.

Муж сразу увез ее из больницы. Оставаться тамбыло невозможно. В машине она мечтала: «Только бы скорее домой! Забраться под одеяло и выпить снотворное. И провалиться, и ни о чем не думать. Хотя бы сегодня, хотя бы сегодня». А как просыпаться назавтра и жить дальше, она пока не представляла. Хотя нет, наверное, догадывалась.

Назавтра она уже не встала. И через день – тоже. Родные забили тревогу через две недели. У нее ничего не болело; она просто лежала с закрытыми глазами и не хотела смотреть на этот мир.

Началась бесконечная череда врачей. Сначала – светил-профессоров, потом пошли экстрасенсы и биоэнергетики, кореец-иглотерапевт, травники и знахари. Напоследок муж привез из деревни какую-то бабку. А она все не вставала. Врачи разводили руками и назначали новые обследования. Муж выносил ее из машины на руках. Ничего плохого не подтверждалось, а она все равно не вставала. Муж и дочь ходили на цыпочках, говорили шепотом. В доме отчетливо пахло бедой.

Вот тогда она поняла, что бывает боль пострашнее физической, куда страшнее. И еще чувство вины – непреходящее, неизбывное. И она все поняла про свою болезнь. Светила не поняли, а она поняла.

Стало ясно, какой нужен врач. Нашли. И врач подтвердил ее предположения.

– Болезнь века? – слабо улыбнулась она.

Врач покачал головой.

– А знаете, почему Ван Гог отрезал себе ухо?

Она не знала.

– Для того, чтобы физической болью заглушить душевную. Потому что физическую терпеть оказалось легче. Но теперь, слава богу, все значительно проще, есть препараты.

И началось лечение. Но еще около года из дома она не выходила – не было сил. И слезы лились беспрерывно, неиссякаемым потоком, который она никак не могла остановить.

Весной, в первые теплые дни, муж повез ее за город. Уже несмело пробивалась первая молодая трава, и даже появились маленькие желтые цветочки, названия которых она, конечно, не знала. Она сидела на раскладном стуле, глубоко дышала и смотрела на лес. Муж собирал хворост для костра. Потом сорвал две веточки вербы и протянул ей. Она поднесла вербу к лицу и закрыла глаза. Ветки пахли весной. Она вдруг подумала, что давно не ощущала никаких запахов, подставила лицо мягкому, еще не набравшему тепла солнцу и впервые за многие месяцы улыбнулась. Муж присел на корточки возле нее, взял ее руку и заплакал.

А потом они решили купить дачу. На последние деньги. Каждые выходные садились в машину, брали корзинку с бутербродами и термосом и мотались по Подмосковью.

Она точно знала, какая ей нужна дача: маленький домик с терраской и березки на участке. Им несказанно повезло – они нашли ровно то, о чем мечтали: совсем еще нестарый дом в три комнаты, с печкой и открытой террасой. На участке росли сосны и две большие березы, а рядом цвели незабудки.

Они сами покрасили рамы, поклеили свежие обои и купили на террасу большой круглый стол. Под окном она посадила незатейливые цветы – нарциссы, бархатцы и примулу. Повесили занавески на окна и фотографии на стены. Дом сразу стал живым и родным.

Тогда показалось, что все налаживается. Но именно тогда она начала видеть эти сны: ее нерожденные дети – трое совсем безликих, в сиротских, серых, словно из казенного дома, рубашках. С опущенными головами и босыми ступнями. Они, как всегда, стояли гуськом, друг за другом. И совсем ничего не просили и не тянули к ней рук. А чуть поодаль, на некрашеном деревянном полу, стояла колыбелька с румяным толстеньким младенцем. С тем, который обязательно должен был родиться. Она видит его так явственно, что даже во сне у нее начинает болеть сердце. Он, тихо посапывая, безмятежно спал, и на его пухлых щеках лежала тень от длинных и пушистых ресниц. Как же хотелось его взять на руки!

Она просыпалась и никому – ни мужу, ни дочке – не рассказывала про эти сны. Зачем? Это была только ее боль. У всех и так была непростая жизнь. Иногда помогало снотворное, но она понимала, что злоупотреблять им не стоит. Иногда думала: ну, может, хватит? разве она не расплатилась по всем квитанциям? Но, видимо, человеческая жизнь и человеческие страдания совсем не тождественны. Получалось, что так.

И не было Маргариты, которая умолила бы Воланда не подавать Фриде платок. Не было.

Потом она пошла работать – вспомнила о своем дипломе учителя младших классов. Работала много и тяжело, здорово уставала и, слава богу, почти не видела снов.

А потом выскочила замуж дочка – влюбилась по уши в хорошего парня, и через три месяца уже шили свадебное платье.

Очень хотелось внуков, просто до дрожи, и молодые не заставили долго ждать. Через девять месяцев после свадьбы дочка родила мальчика. Это был лучший младенец на свете – самый умный и самый красивый. С нежными, светлыми кудрями, длиннющими ресницами и ямочками на щеках. Каким счастьем было просто держать его на руках и прижимать к себе! Она поклялась, что будет самой лучшей бабушкой на свете. Впрочем, так оно и было.