Текст книги "Второе дыхание (сборник)"

Автор книги: Мария Метлицкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Куриный бог

Люба хорошо помнит тот далекий день. Мать пришла с работы веселая и принесла шоколадный вафельный торт. Она села на диван, посадила рядом Любу, обняла и торжественно сказала:

– Ну, Любань, у меня для тебя новость! – и замолчала, глядя на Любу с загадочным видом, с которым сообщают нежданную и радостную весть.

У Любы почему-то замерло сердце и похолодели ладони. А мать улыбалась и молчала.

– Ну мам, ну говори! – шепотом взмолилась она.

Мать вздохнула, прижала Любу к себе и тихим голосом, по складам, с расстановкой произнесла:

– Мы едем на море, Любаня!

У Любы перехватило дыхание. Неужели свершилось? Ее самая заветная мечта! Сколько она ждала этого и почти не верила, что это может произойти.

Мать говорила, что на такиепоездки у них денег нет. Впрочем, Люба и сама это прекрасно понимала. Откуда деньги, если зарплата у матери – семьдесят рублей?

В их классе на море ездили только самые обеспеченные девочки. Например, Света Зайцева, но у той папа был военный, полковник. Или Маша Охотникова, ну, с той вообще все ясно: мама – директор гастронома. Бутерброды с копченой колбасой, которые ела Маша на переменах, пахли на весь этаж. Девочки рассказывали, что на море потрясающе. Маша при этом закатывала глаза и тяжело вздыхала. А Света Зайцева приносила в класс ребристые ракушки и гладкие, отполированные морем камешки – серые, белые, черные и розоватые, с прожилками.

Люба трогала гладкие камешки, перебирала их, пальцем проводила по шелковой бледно-розовой ракушке, глянцевой изнутри, и мечтала о море. Девочки рассказывали про прибой, штиль и волны, про мелкий седой песок, про базары, полные дешевых дынь и абрикосов, про местных мальчишек, которые бегают за москвичками. Про теплые вечера и ранние темные, звездные ночи. Про светлячков в траве. Про пластмассовые заколки-цветы, продающиеся в каждой палатке на пляже. Про танцплощадки, где весь вечер играет музыка – громко, на весь город. И по набережной ходят счастливые, красивые и загорелые люди в ярких нарядах и с улыбками на лицах.

Каждую ночь перед сном Люба представляла себе море и горы. Море всегда было прекрасное и ярко-синее, а горы серые, мрачные и почему-то опасные. Каждое лето она просила мать поехать на море. А мать только отмахивалась:

– Что ты, Любаня, что ты! Откуда у нас средства? И так еле концы с концами сводим.

И, конечно, поминала Любиного папашу, который исчез сразу после рождения доченьки и ни разу не прислал алиментов. Ни копеечки.

В конце мая, когда кончались занятия, мать собирала Любу в деревню. К родне. Деревня была далекая, в Калужской области. Четыре часа электричкой. Там жила Рая – материна тетка по отцу. Мать всегда везла Рае подарки – колбасу, сыр, печенье и конфеты. И обязательно платок и халат. Подарки Рая любила.

В деревне сначала было хорошо, а потом надоедало. Рая заставляла Любу кормить кур и поросят, прибирать в хлеву у коровы Милки и собирать колорадских жуков и противных жирных гусениц в огороде.

И еще Рая любила обсуждать Любину мать. Вот это Любе совсем не нравилось. Вечером Рая садилась пить чай с карамельками, широко расставляла ноги, шумно втягивала с блюдца горячий чай и поносила племянницу. Говорила, что она, Зинка, хоть и красавица, а дура дурой. Порхает все, по женатикам бегает, хвостом крутит. «А на серьезных мужиков ума нет». Так и прокукует в одиночках свой век. Потому что дура.

Люба злилась, ненавидела тетку Раю и старалась поскорей улизнуть.

Хотя в душе Люба была согласна с теткой. У матери один роман перетекал в другой так быстро, что Люба не успевала толком запоминать кавалеров. В начале романа мать расцветала пуще прежнего – горели глаза, на губах блуждала загадочная улыбка. Мать ярче красила губы и туже затягивала пояс на без того тонкой талии. Потом, когда роман кончался – как правило, довольно быстро, – мать сникала, тухла, тяжело вздыхала и переставала красить губы и завиваться. Ночью Люба слышала, как она плачет в подушку. Мать переставала есть, только пила чай, уставившись в окно мокрыми от слез глазами.

– Мам, ну ты чего? – переживала Люба.

Мать молчала и махала рукой. Такие дни Люба ненавидела и боялась.

Впрочем, спустя недолгое время мать начинала улыбаться сквозь слезы и говорила: «Эх, такая жизнь, Любаня!» – и вскоре оживала. Опять пела по утрам, ложилась спать в металлических бигуди с дырочками, снова красила губы яркой помадой и перед зеркалом, делая глубокий вдох, затягивала потуже черный лаковый пояс.

В начале каждого романа мать верила в то, что это окончательно. Навсегда. Говорила Любе, что встретила наконец мужчину своей мечты. И еще говорила, что хочет гладить сорочки и варить борщи. Конечно же, мужу.

Люба усмехалась и не верила. Хотя, впрочем, в глубине души очень надеялась, что закончится круговорот кавалеров, мать наконец выйдет замуж и будет у них настоящая семья – с ужином за столом, покрытым скатертью, воскресными прогулками и походами в цирк или кино, поездками летом на море. Все как у людей. Но ничего не менялось: очередной роман опять оканчивался слезами, мать опять грустила и часами смотрела в окно.

– Не берут меня, Любаня, замуж, – вздыхала она. – Не берут, и все тут. Говорят, что я для любви, а не для семьи. Вот так-то. Да что они понимают? Не везет мне, Любаня. Не везет.

Люба вспомнила, например, инженера Аркадия Ивановича – мужчину интересного, солидного, в серой шляпе и пальто. Но у того была семья – жена и двое детей. Бросать их он не собирался.

Или вот Костик, студент. Веселый, все шутки и прибаутки – а зачем ему мать, да еще и с «прицепом»? У Костика были строгие родители, и вскоре нашлась и невеста.

Или Лев Андреич, Левушка, как называла его мать. Левушка был из Новосибирска, командированный. Приезжал на два-три дня. И обратно – к жене и сыну.

Или бухгалтер Наиль. Татарин. Мать любил, но женился на своей. У них так принято.

Или Семен Ефимович. Портной. Тихий, хороший человек, серьезный, с грустными глазами. Вроде и холостой, а жил с матерью, которая не терпела никаких женщин.

Потом еще был Антон Андреич, Антон. Казалось, все было хорошо – и молодой, и холостой, и комната своя на Петровке. Мать тогда все мечтала, что съедутся они с Антоном и будет у них своя отдельная квартира. Но Антон этот так прямо матери и сказал:

– Ты, Зина, для брака – не вариант.

Так и сказал «не вариант». С тобой, дескать, гулять хорошо, а в жены надо брать женщину тихую и блеклую.

В общем, не складывалась жизнь у матери. Как она ни старалась. Но мать не унывала и продолжала верить, что придет и ее черед.

Мать, смеясь, закружилась по комнате, подхватила Любу, застывшую на диване. И громко запела:

– Я люблю тебя, жизнь!

Люба тоже пришла в себя и стала громко подпевать матери. Потом, отдышавшись, они сели за стол и начали обсуждать будущую поездку. Мать призналась, что деньги на поездку она заняла у своей начальницы Жанны Григорьевны. Ну, еще премия за квартал, кое-какие сбережения.

– В общем, хватит, Любаня. На три недели хватит. Комнату снимем дешевую, мне уже и адрес дали. Готовить будем дома, никаких кафе.

Люба кивала.

– Да, купальник надо тебе, Любаня, купить. И сарафан. Ой, еще и босоножки!

Мать вздохнула и загрустила.

Ночью Люба не спала – оно и понятно. Думала про море и горы. Представляла долгую дорогу на поезде, в вагоне, у окна. Представляла, что в сентябре принесет в школу разноцветные камешки и ракушки. И может быть, если повезет, найдет камешек с дырочкой насквозь – тот, что называют «куриный бог». Он обязательно приносит счастье.

В поезде было все, как она представляла. Она лежала на верхней полке и не отрываясь смотрела в окно. Иногда мать звала попить чаю с бутербродами. Ехали долго, две ночи и день, но Любе это совсем не надоело.

Утром накануне приезда она наконец увидела горы. Они ее разочаровали – невысокие, кое-где покрытые зеленью и совсем не страшные.

На перроне мать достала бумажку с адресом, и они отправились искать нужный дом. Шли долго, почти час. Часто останавливались – было тяжело тащить чемодан, и они садились на него и отдыхали. Кругом цвела акация, овевая сладким, незнакомым запахом.

Наконец нашли нужный дом. Самого дома видно не было, а был виден густой темный сад. Мать толкнула калитку и стала громко звать хозяина. Навстречу вышел немолодой дядька, высокий, широкий и хромой.

– Степан Василич? – спросила мать.

Дядька сурово кивнул.

– Мы от Софьи Михалны, – объяснила мать. – Она у вас снимала в прошлом году.

Дядька опять кивнул и строго спросил:

– Что ж вы не списались со мной заранее? Все комнаты сданы, мест нет. Сезон.

– Как же так? – расстроилась мать и заплакала. – Куда же я сейчас с ребенком?

Дядька долго смотрел на мать, потом вздохнул и сказал:

– Ну ладно, пристрою вас. Куда деваться!

Он подхватил чемодан и зашагал в глубь участка. Мать и Люба засеменили за ним. Они увидели одноэтажный небольшой дом с широким каменным крыльцом, выкрашенный белой краской.

– Здесь живу я, – сказал хозяин. – Отдам вам свою комнату.

– А как же вы? – удивилась мать.

– А я в сарае перебьюсь, – ответил дядька.

Они зашли в дом. В доме было прохладно и пахло лавровым листом. Комната оказалась небольшая, но светлая, в три окна. На окнах вместо занавесок висела белая чистая марля. Стояли стол, сервант и две металлические кровати с блестящими шариками у изголовья, застеленные серыми солдатскими одеялами. На стене висели фотографии и репродукция картины Шишкина «Утро в сосновом лесу».

– Кухня за углом, керогаз заправлен. Погреб под кухней, покажу, – коротко чеканил слова хозяин. – Посуда в шкафу. Воду экономьте. С водой у нас туго. До моря десять минут с горы. Базар в городе у станции. В общем, живите.

Мать поблагодарила хозяина. Он молча внимательно смотрел на нее. Потом, не говоря ни слова, вышел из комнаты. Мать села на кровать и попробовала пружинный матрас.

– Ну что, Любаня! На море? А уже потом будем устраиваться.

Люба радостно кивнула.

Они достали купальники и полотенце, переобулись и побежали на море.

Море Люба увидела, когда они спустились с горки. Оно было вовсе не синего, а серого цвета, и у него не был края и другого берега. Люба остановилась, перехватило дыхание.

– Ну как, Любань? – смеялась мать, видя Любины растерянность и потрясение. Они сбежали с горки и сняли босоножки. Люба удивилась, что под ногами вовсе не песок, а мелкие серые камни.

– Галька, – объяснила мать.

Они скинули сарафаны и бегом бросились в воду. Любе было почему-то немного страшно – вода обжигала и показалась ей холодной. Она лизнула воду и удивилась – соленая. Мать поплыла вперед, а Люба все стояла по горло в воде и смотрела по сторонам. Потом поплыла и она – осторожно, саженками, вдоль берега. Потом нырнула с головой и увидела песчаное дно и редкие крупные камни, лежавшие под водой.

На берегу мать, смеясь, спросила Любу:

– Ну, как тебе? Так, как ты себе представляла?

Люба пожала плечами.

– Не нравится? – удивилась мать.

– Нравится, что ты! Только мне надо к нему привыкнуть.

– Ой, Любка, странная ты у меня, – вздохнула мать.

Вскоре мать уже играла в волейбол с какой-то компанией, а Люба все сидела, закутавшись в полотенце, и смотрела на море.

Потом они пошли на базар, купили помидоров, сладкого лука и вареной кукурузы. Дома накинулись на еду, поняв, какие они голодные. Вечером рано легли спать.

А утром их разбудило яркое, слепящее солнце. И они, попив чаю, побежали на море. Теперь море было не таким серым и мрачным, а голубоватым. Люба опять осторожно вошла в воду – и сегодня она показалась ей теплой и приветливой. Она долго плавала, а потом ходила вдоль берега и собирала камни и ракушки. Мать уже то звали в одну компанию, то окликали в другой. Она громко смеялась, и ее угощали сладким местным вином.

К обеду вернулись домой – и увидели на керогазе кастрюльку с супом. Вошел хозяин, кивнул на кастрюлю:

– Поешьте горячего. Вам, гляжу, не до готовки, а ребенка надо кормить. – И он строго посмотрел на мать.

Та смутилась, покраснела и стала было отказываться от супа, но хозяин ничего не ответил и, хромая, вышел из комнаты.

Люба увидела, что у него вместо ноги деревянный протез, сверху обтянутый черной кожей. Смотреть на этот протез было неприятно и даже страшновато, и Люба поспешно отвела глаза. Мать пожала плечами и поставила греть суп.

После обеда они заснули, а проснувшись, опять побежали на море. Люба уже почти по-дружилась с морем и полюбила сидеть на берегу, опустив ноги в воду, и перебирать прибрежный песок руками, пропуская через пальцы. А мать сидела в большой компании, где играли в подкидного дурака. Люба видела, как какой-то молодой и крепкий парень укрывает мать полотенцем.

Люба вздохнула и отвела глаза. Ночью она проснулась и увидела, что матери в комнате нет. Она сначала испугалась, а потом подумала, что та пошла в гости к пляжной компании и, успокоившись, уснула.

Так и повелось: утром бежали на пляж, а потом приходили домой – и там на керогазе обязательно стояла сковородка с картошкой и котлетами или макароны с мясом, а в стаканы был налит компот или квас. Они уже не удивлялись такой заботе хозяина, только мать переживала, во сколько это им обойдется. С хозяином, Степаном Васильевичем, они иногда сталкивались во дворе. Он всегда был занят делом – то чинил скамейку в саду, то мел дорожки, то снимал урожай – сливы, виноград. И каждый вечер их ждала глубокая миска с виноградом, персиками и грушами.

– Чудной он какой-то, – удивлялась мать.

Люба уже почти перестала его бояться. Теперь она видела, что он совсем не такой старый, как ей поначалу показалось. Правда, тогда он был с бородой, а теперь бороду сбрил – Люба видела, как он каждый день бреется у своего сарая, прикрепив к дереву кусок старого зеркала.

Мать подружилась со всеми жильцами Степана Васильевича. В вагончике жили «питерские», две семьи из Ленинграда с малышами младше Любы, в маленьком саманном домике – интеллигентная учительница из Свердловска с двумя внуками, а в сарае – студенты из Омска Толя и Вадим. У них мать и пропадала вечерами. Пили вино, играли в карты, пели под гитару. Толя и Вадим ждали своих девушек, а девушки все не приезжали; парни бегали на почту и слали бесконечные телеграммы в родной город.

Однажды Люба увидела, как Вадик обнимает за плечи мать. Люба вздохнула и отвела глаза. А потом приехали их девушки, и мать ходить к ним перестала.

Люба здорово загорела, у нее смешно облез нос, и на лице появилось много веснушек. А мать – мать стала еще прекраснее. Загар был ей к лицу, она еще больше похудела, у нее выгорели волосы – и это ей очень шло.

Хозяин, Василич, как его все называли, по-прежнему оставлял им на кухне еду и миску, полную фруктов. Уже перед отъездом, дня за три, мать сказала Любе, что он предложил ей выйти за него замуж.

– Представляешь? – смеялась мать. – Замуж зовет! Бросай, говорит, Москву и оставайтесь с Любашей здесь за хозяек.

– А ты? – спросила Люба.

– Ну ты даешь, Любка! – удивилась мать. – Как же я пойду за него? Он же старый и инвалид, да и вообще, я боюсь его почему-то.

Люба подумала, что она хоть тоже и побаивается строгого Василича, но осталась бы здесь жить – море, солнце, фрукты, свой дом и сад.

Провожал их хозяин – погрузил вещи на тачку, положил туда же ящик груш и винограда, и они отправились на вокзал. Он загрузил все в поезд, протянул Любке крупную, крепкую ладонь и сказал, что на следующее лето будет их ждать к себе.

– Спасибо вам, Василич! – Мать клюнула его в щеку.

Поезд тронулся, и мать долго махала ему, одиноко стоявшему на перроне.

В поезде она почему-то загрустила и даже заплакала, а потом ничего, развеселилась, и они с Любой стали есть виноград.

В Москву Люба привезла целый мешок камней и ракушек и, конечно, показывала их девчонкам на перемене.

А дальше потекла обычная жизнь. Люба пошла в седьмой класс, у нее появился новый предмет, химия, сменился классный руководитель. И еще она подружилась с новенькой девочкой – Милой Топилиной.

Мать ходила на работу, то грустила, то веселилась и к Новому году заявила Любе, что, наверное, выйдет замуж.

Новый жених стал приходить к ним в гости. Звали его Илья Ильич. Он был конструктором самолетов и работал в Жуковском. Мать говорила, что он разведен и у него в Жуковском квартира. И еще говорила, что у него хорошая зарплата.

Мать старалась: пекла пироги и жарила курицу, а жених не приносил в дом ни цветочка, ни шоколадки. Любе он не нравился – молчит, на нее внимания не обращает, как будто ее и нет вовсе, а матери все время делает замечания – то то не так, то это. Мать расстраивалась и уходила на кухню плакать, а Илья Ильич брал газету и читал.

– Не ходи за него, – тихо сказала Люба матери, когда они легли спать.

– Что ты, Любаня! – удивилась та. – Он приличный человек, не пьющий, с зарплатой. Если позовет – не пойду, побегу.

– Дело твое, – отрезала Люба и отвернулась к стенке.

На душе было тоскливо. Вспоминался юг, теплое море, маленький дом и солнце, бьющее по утрам в окно. Почему-то Люба подумала, что, если мать выйдет замуж, они уже никогда не поедут на море или поедут, скорее всего, без нее, – и она заплакала.

Но замуж мать не вышла – Илья Ильич пропал с горизонта. Мать ездила в Жуковский, хотела его найти. Но завод охраняли военные, и ее даже не пустили на территорию. А в адресном столе ей почему-то дали неверный адрес – Илья Ильич там не проживал.

Мать опять много плакала, даже заболела и неделю провалялась дома на диване. Сначала все молчала, а потом говорила Любе, что жизнь у нее проклятая, и сама она проклятая, что ничего у нее в жизни не получается, не складывается и что жить она сейчас и не хочет вовсе. Даже стала покупать себе вино, пила вечерами одна – и выпивала почти всю бутылку.

А после Нового года сказала Любе:

– Собирайся! Едем.

– Куда? – удивилась Люба.

– К Василичу! – ответила мать. – Замуж за него пойду. Я с ним списалась – он от своих слов не отказывается. Будем с ним жить-поживать и добра наживать, – сказала мать и громко, в голос, разревелась.

Люба думала, что это очередная блажь, которая, конечно, скоро пройдет – мать успокоится, повеселеет и скоро, очень скоро закружится в новом романе. Но Люба ошибалась. Мать сходила в школу и забрала Любины документы. Стала собирать вещи и купила билеты. Сдала комнату. И они двинулись в путь.

Василич встречал их на перроне. В доме, как всегда, царил полный порядок, и был готов обед. Они сели за стол, и Василич с матерью выпили вина.

Мать была грустная и все время вытирала ладонью слезы.

Любе выделили комнату. Она была счастлива. Первый раз у нее была собственная комната – с письменным столом, кроватью и платяным шкафом для одежды.

Вскоре мать отошла, повеселела, сшила шторы из ситца, постелила на стол скатерть и поставила в вазу цветы. Кровати покрыла яркими покрывалами. В доме стало теплее и веселее.

Василич целый день занимался хозяйством – кормил кур и поросят, что-то чинил, стругал, мастерил.

Люба пошла в школу, маленькую, в три класса, седьмой и восьмой занимались вместе. В поселке зимой было скучно – все ждали лета, или, как говорили, сезона. В сезон появлялись курортники, снимали комнаты, покупали фрукты и вино – словом, каждый дом оживал.

Васильич занимался с Любой математикой и физикой, а она помогала ему по хозяйству. Теперь Люба скучала по снегу, катку и лыжам. В поселке снега не было вовсе, и вечерами было совсем грустно. Подружилась с соседской девочкой Айзан, они болтали, ходили гулять, обменивались книгами.

Мать с Василичем жили хорошо, дружно – никогда Люба не слышала ссор и скандалов.

К маю поселок стал оживать. Чинили «шанхаи» – так назывались домики и сараюшки, которые сдавали курортникам. Мать стирала и крахмалила постельное белье, застилала кровати, вешала на окна ситцевые занавески. В июне стали съезжаться отдыхающие.

Люба с Айзан стали бегать на море. Люба звала с собой мать – та все отмахивалась, мол, дела, у меня, Любаня. У нее и вправду было много дел – огород, дом, жильцы.

Люба не узнавала мать: она перестала за собой следить, не красила глаза и губы, волосы убирала под косынку, по дому ходила в халате. Но Любе такая мать нравилась больше – похожая на всех матерей ее подруг.

С Василичем Люба подружилась, даже полюбила его и была совсем счастлива, только немного скучала по Москве и прежним одноклассницам.

Она просила мать съездить в Москву, но та все отмахивалась, много дел. Да и Василич при разговорах о Москве плотно сжимал губы, и Люба видела, что он недоволен.

После восьмого класса было решено, что Люба пойдет в медучилище в городе, тридцать верст от дома. В училище давали общежитие.

В сентябре Люба заметила, что мать поправилась. И точно, все подтвердилось: мать сказала, что они с Василичем ждут ребенка. В марте у Любы родилась сестричка – маленькая Диночка. Василич был на седьмом небе от счастья. Сам смастерил малышке кроватку и пеленальный столик.

Опять пришло лето, и опять завертелась шумная жизнь. По вечерам собирались жильцы – теперь Любе разрешали сидеть в саду за столом допоздна.

В августе она уехала в город поступать в училище. Ей дали комнату в общежитии. Учиться Любе нравилось, нравилось ходить в белом накрахмаленном, тугом халате и в белой шапочке. В общежитии была веселая жизнь, но Люба много училась – она твердо решила после диплома ехать в Краснодар или в Москву поступать в институт.

На выходные Люба приезжала домой. Играла с маленькой Диночкой, а Василич все ее жалел, велел, чтобы она отдыхала, и все старался накормить – какая там в общежитии еда.

Мать как-то грустно заметила:

– Видишь, как жизнь повернула. Я теперь и в зеркало на себя смотреть боюсь, какая стала.

– Плохо тебе? – испугалась Люба.

– Да не плохо, но как-то не так, – отвечала мать. – И хозяйство это, и кухня, и стирка – вон, погляди, какие руки сделались. – И она протянула Любе свои руки – совсем без ногтей, загорелые, с потрескавшейся и шершавой кожей. – Вот, – усмехнулась мать, – хотела замуж и получила. – Потом помолчала и добавила: – Грустно все это, Любаня. Неужели, думаю, так жизнь и пройдет?

Люба окончила училище и пошла работать в больницу – решила, что надо поднабраться практики, а институт год-другой подождет.

В январе ей исполнилось восемнадцать, а в мае она выскочила замуж. Мужу было двадцать три года, он только окончил институт и первый год работал хирургом в местной больнице. Им дали комнату в семейном общежитии. Люба была счастлива. Мужа она любила, и жили они душа в душу.

А примерно через полгода пришла телеграмма от Василича, в которой он просил ее срочно приехать.

Люба ехала с захолонутым сердцем – чувствовала, что дома что-то случилось. От станции бежала так, что сердце выпрыгивало. Встретил ее Василич с Диночкой на руках и рассказал, что мать уехала. Закрутила роман с отдыхающим, молодым парнем из Архангельска. Тихо собралась, оставила Василичу записку, собрала вещи – и была такова.

– А Диночка? – прошептала ошарашенная Люба.

– Вот видишь, и Диночка ее не остановила, – вздохнул Василич.

Люба взяла на руки маленькую Диночку, села на ступеньку и заплакала.

– Чайник пойду поставлю, – буркнул Василич. – Голодная небось.

Потом они долго с Василичем пили чай и молчали.

Ночью Люба легла спать с Диночкой – прижала ее к себе и опять заплакала. А к утру она уже все решила, быстро собралась и уехала в город.

Муж был на дежурстве. Она сварила обед, прибралась в комнате и стала ждать его. Муж пришел с работы возбужденный и радостно сообщил Любе, что в Новороссийске ему дали отделение в городской больнице. Люба смотрела на него молча.

– Не рада? – удивился он.

Она покачала головой:

– Рада, что ты!

А потом объяснила, что возвращается домой, рассказала ему всю историю. Муж долго молчал, мерил комнату шагами, а потом спросил:

– Неужели для тебя это дороже меня?

– Есть еще один выход, – ответила Люба, – мы вместе возвращаемся в поселок. Работу ты себе всегда найдешь.

– Ну ты даешь! – возмутился муж. – Ты что, не поняла? Мне предлагают отделение! Это же такой шанс! Возьми, в конце концов, сестру с собой! Проживем как-нибудь.

Люба покачала головой:

– А Василич? Отнять у него сейчас и Диночку? Да он и не отдаст. Разве ты бы отдал? А он один не справится. Ему и так тяжело, тяжелей не бывает.

– Ну знаешь! – возмутился муж. – Ему тяжело, а обо мне ты подумала?

– А что ты? Ты здоровый и молодой. Две руки, две ноги, голова, специальность. Ты не пропадешь, – ответила Люба и стала собирать чемодан.

Муж ее не удерживал. В поселок она вернулась поздно вечером, а утром началась обычная жизнь. Василич, как всегда, что-то чинил, подбивал, обрезал деревья, кормил кур, а Люба возилась с Диночкой, стирала, готовила – ворох домашних дел.

Она устроилась на работу в медсанчасть – больницы в поселке не было. Брала сутки через трое, так решили с Василичем. Кое-как справлялись. А через месяц Люба поняла, что беременна. Сказала об этом Василичу – он вздохнул и ответил:

– Ничего, Любаня, подымем, куда денемся.

Прошла теплая, бесснежная зима, и настала весна. Опять закружили хлопоты – готовились к летнему сезону.

От матери пришло одно короткое письмо, где она просила прощения у всех – у Любы, у Диночки и у Василича. Писала, что за свое счастье платит непомерной ценой. Обещала, как только все наладится, приехать и забрать Диночку.

Люба Василичу письмо не показала. Лето прошло в суете и суматохе, а осенью Люба родила сына Митьку.

– Напиши мужу, – говорил Василич.

Люба качала головой:

– Ни к чему. Он от меня сразу отказался. Не захотел понять, выбрал карьеру. О чем говорить?

Но тосковала по мужу сильно. Ночами без конца плакала. Василич за стенкой слышал, тяжело ворочался и вздыхал. А утром глядел на Любу несчастными, полными сострадания глазами.

– Ты-то за что мучаешься? – вздыхал он.

Прошло три года. Митька уже вовсю бегал и болтал без умолку. Диночку он называл сестрой, а Василича – дедом.

Люба уже давно простила и мужа, и мать и почти не верила, что в ее жизни что-то может измениться.

Она гуляла по берегу с детьми, собирали камешки и ракушки. Люба нагнулась и увидела маленький овальный серый камень с дырочкой посередине.

– Куриный бог! – удивилась она. – Сколько лет живу на море – и в первый раз нашла!

Она вспомнила Москву, детство, счастье оттого, что наконец увидит море, и тайную надежду, что она, именно она, найдет маленький, гладкий камень со сквозной дырочкой. Камень со смешным названием, который, как говорят, приносит счастье.

Люба почему-то расплакалась, обняла детей и быстрым шагом пошла к дому. Она держала руку в кармане куртки и сжимала в кулаке последнюю надежду на счастье.

А в это время Василич наливал чай Любиному мужу. Тот только что приехал, и на крыльце стоял его большой серый чемодан. Любин муж рассказывал Василичу про жизненные планы и еще про то, что хирургу везде работы хватит – и в городе, и в маленьком поселке. Главное, чтобы твои родные и любимые были рядом.